Ода Адама

ОДА  АДАМА

1      

Всё началось, как помнится, с яйца.
Оно возникло в небе, освещая
своим лучом поляну. Наша стая
испуганно бежала от лица
того, кто вышел из яйца. Когда ж
луна взошла, подкрался я с подругой
к яйцу-райцу; вокруг него, как уголь,
земля сгорела в шлак. Войдя в кураж,
мы не заметили, как очутились там,
где всё сияло. Мы стояли долго,
сощурившись. Незримая иголка
нам протыкала мозг. По нашим лбам
струился пот. Так отмирала та
животная натура. Всё же малость
под кожей первобытности осталось.
И, точно птица в форточку, звезда
впорхнула в тело. Мы лежали ниц,
когда свершилось это. Вспыхнул факел.
Один. Затем другой. Явился ангел.
Он поднял нас. Поднять не смея лиц,
мы поднялись. Мне ангел дал сапфир,
секреты чудо-камня открывая,
чтоб я сумел, когда уйду из рая,
назвать всё то, что наполняет мир.

2

Ступая по земле, назвал её
землёй. И стала Ева для меня
та, что ещё безгрешна. Не надкушен
запретный плод ещё, и далеко
до золотого яблока Эриды.
Ещё на наших лицах не возник
налёт цивилизации. И мы,
как дети, называем то, что видим,
при этом удивляясь языку,
своим словам, которые восходят
на небеса, подобно испаренью.
А что на наши головы падёт
с небесных дыр – неведомо до срока:
большие капли или камни. Но,
мы продолжаем по земле ступать,
окружный мир ощупывая речью.

3

Познанья яблоко сорвала с древа
и откусила от него лишь раз:
тропа праматери и третий глаз
открылись для тебя, нагая дева.
Смотри же, Ева, стелют обезьяны
цветы под ноги, птицы песнь поют,
и Змей-Горыныч огневой салют
всё извергает в небеса саванны.

А боги потрясённые следят,
как ты идёшь нехоженой тропою.
Между собою боги говорят:
«Она – как мы. Такие вот дела».
Иди за путеводною звездою
и отделяй в пути добро от зла.

4

Капелька жизни. Так цветы
внемлют воле солнца новолетнего, –
говорит мне хижины тростниковая стенка: «Встань!»
И я встаю.
Говорит: «Возьми ниспосланную мотыгу
и пойди в поле!»
И я делаю это.
Кричит вдогонку: «С дикой землёй борись!»
И я борюсь в поте лица своего,
пока не сморщится небо, пока не смолкнет
последний петух и сумрака львиная шкура
не укутает меня с головы до пят. Земля рычит,
но, с каждой луной, становится покорней.
Я возношу хвалу Элои – тому, у кого тьма лиц;
он следит за мной из-за каждого камня,
знает всё и всё сохраняет,
дал мне язык, на котором я могу
возносить хвалу, – эти бусины слов
на нитках побуждения.
Возвратившись в свою тростниковую
хижину я застаю кормящую грудью Еву,
её тихую улыбку.
Спадающий сумрак с плеч моих на глиняный пол.

5

Ты первая в подземном царстве тень,
где молчалива тьма, кривое время.
Один блуждаешь там, откуда нет
уже возврата. О мой бедный Авель! –
ты на дровах сгорел подобно агнцу.
Не велика ли жертва? Сразу двух
я сыновей лишился. Так не плакал
с тех пор, как мой Эдем ушёл под воду;
я на него смотрел во все глаза
с Большой земли. Уже остыли угли
костра большого. Каин несмышлёный
сломал свирель, которая звучала
перед Элои... Ветер ворошит
надежды пепел. Мутными глазами
смотрю вперёд. Мне чудится, что там,
в густой траве, – нет, не цикад игра,
а детский смех запутался звенящий.

6

Очисти надо мной Твою росу.
Ты – облако, а я – герань сухая.
Ты суть косарь, – разящую косу
лобзаю я, над лезвием стихая.
Ты солнце надо мною, я – трава
тянущаяся до изнеможенья
горе. Мои сливаются слова,
как ручейки, в хвалебное теченье.

Тобою брежу. Без Тебя мне жизнь –
не жизнь, а помесь сумрака и дёгтя.
Мышь, унесённая совою ввысь,
обозревает мир, свисая с когтя,
и видит гору, море за горой…
На коготке у смерти, но ещё раз,
склоняясь над зеркальною водой,
увидеть не себя, а Ясный Образ.

И воды говорящие Твои
текут у самых уст моих. Пьянея,
я пью. И в опьянении слои
познания вскрываются во мне. Я,
лишённый детства, не лишён плодов
от Вышнего. И, сбросивши безумье,
как наготу скрывающий покров,
я окунаюсь с головой в раздумья.

Ты – океан, крупица я песка,
волнуюсь я Тобою денно, нощно.
Ты – ветер. Я пушинкою с цветка
лечу к небесной тверди, в коей прочно
сидят, моргая звёздами, глаза
Того, кто в Мире сём души не чает;
и по щеке кометою слеза,
оставив след, горючая, стекает.

Стекает к подбородку, где травой
растёт щетина. Воспою я оды
святому роднику с водой живой;
пчелиные в сравненье с нею соты –
пресны. Играет арфа. Отверзлись
уста: хвалу Незримому пою я.
Голубкой песня обретает высь,
чтоб снизойти на землю.
Аллилуйя!

7

Вот счастье: прозябать на краешке лета, –
это ведь такая роскошь;
влюблённый в дерево бронзовый топор,
травинка во рту, полёт ласточки, река времени,
протекающая через благодатные земли подсознания,
и спелое яблоко солнца, закатывающееся за горизонт,
где его сожрут боги. Плодовитое утро
родит новое солнце.
Почему подымается ветер,
унося, костра вчерашнего пепел?
Куда уходят разноцветный дым, запах, птичьи голоса?
Бессмертник любви, – может ли он завянуть?
Горизонт не даёт ответов.
Мы с Евой в возрасте ста двадцати урожаев,
но одиноки, – две слезы на щеке земли.

2007