Иоганнес Бобровский, 1917 - 1965

РЕЧЬ

Крона,
огромней чем ночь,
прозрачней вздоха долин,
прорастает сквозь
тишину,

Камень
под топотом ног
мерцает огнем.
вспыхивает в песках времен
сквозь тишину.

Язык
затравленный
усталым ртом
на бесконечном пути
к дому соседа.



ПОЛНОЧЬ В ДЕРЕВНЕ

В распахнутом небе
тяжелым шагом
бредет через тени Сатурн
и свистит своим лунам.

Из провалившейся крыши
был бы он виден, но только
дом, переполненный сном,
словно лесом,
ворочается во сне,
и над дымом его и дыханьем
распахнуты крылья дремлющих птиц.

Пусть не спугнут наших снов
сны чужие и не услышим
гомона звезд и всех
шорохов тьмы, пусть только
кровь шелестит, восходя, упадая,
под сердцем краснокаемной
черновато-синей листвой.

Утром можешь
дым и пепел высыпать в небо
пред грядущим все ближе
шагом Сатурна.





***

Время
бродит
в платье
счастья
и несчастья.
И несчастный
говорит картавым криком
аистов, но аисты его
избегают, мрачны
его перья, тень его ветвится,
ночь вокруг него, и путь любой
его уводит в воздух.



ДРИАДА

Свежесть березы
в соку, дыханье
в ладонях моих, и упругость
коры, мягкость сосуда,
но в глубине узнается
порыв, стремленье
ствола
становиться ветвями.
Откинь,
за спину откинь
пряди свои, слышу я
руками моими, и слышу
сквозь свежесть, дуновенье слышу,
слышу ропот истока,
подступает прилив,
и дурманит
гомон звонкий меня.


ВОДА

Ты еще говоришь,
вода, говоришь,
ты в чащу пришла небольшими
шагами ветру вослед;
он разыскивал реку
во мраке и лодку,
выше плыл месяц, в траве
ты речь его слышишь:
Здесь ветви ивы,
здесь жилище совы.

Но месяц сморит вдаль на огни Синая.
Но вода еще слышит морозы Скифии.
Но птичьи стаи летят высоко над лесом.
Но снег под небом возводит крышу свою.


ПРИБАЛТИЙСКИЕ ГОРОДА

Свет без восхода-заката.
Гладь воды, оживленная гибелью мотылька.
Дождь есть дождь.
Сквозь лохмотья небес
прорывается ветер,
сеет речной песок, дюну
ведет за моря.

Свет
возвращается
через воды. Дождь
отыскивает путь
вслед за птицами. Пестрые доски
на высоких руинах
прибиты. На них
надписи:
«Было время травы».



КАФЕДРАЛЬНЫЙ СОБОР 1941

И видели мы
над зимней рекой,
над разорванной черной
водой, София, во мраке звенящее
сердце Новгорода –

Мрачно было всегда.
Но на спинах веселых
пенных дельфинов пришло
время иное. Фруктовым садом
вспыхнул твои щеки, и часто
за стеной полоскали
паломники потные лица
в кричащем золоте твоих куполов.

И твоя ночь, лунная пропасть,
смертельно бледна, и сияла
зимородок- птица
в гнезде ледяном.

Закоптил дым
твои стены, твои двери выбил
огонь, как быть теперь
свету узких твоих окон?
Это сделано было
при нашей жизни, крик
равен молчанию. И видели мы,
встающее над равниной,
белым твое лицо.

Тогда,
вокруг над болотами
гнев
восходил.
Гнев, тяжкий посев.
Смогу ли когда-то
воскликнуть:
око мое
светло?



ОТРЕЧЕНИЕ

Пламя,
соблазн
в красоте человека. И сном
прошедшее, грезы
вниз по рекам,
по водам,
без парусов, по теченью.
Долины - потерянные
деревни, лесов опушки.
И холодного дыма
в безветрии крутизна.

Некогда
толстогубый Перкун
пришел с пером в бороде,
по лосиному следу пришел,
заика, он плыл
по рекам, и темень,
как невод, тянул за собой.

Там я был.  В прежнее время.
Новое не началось.
Человек я,
с женою едина плоть.
и детей нам растить
для времени без тревог.



ВНОВЬ ПРОБУЖДЕНИЕ

Здесь
Пустая
страна,
сквозь ее полотно
зеленью всходит иная, под спудом
бывшая болью
некогда
раньше. Восходит
она из времен чумы, бела
от костей, позвонков и ребер,
от россыпи извести.

Сочти
травы,
сочти
нити дождя,
и свет, и листья
сочти, и впиши
собственные шаги, оживи
словами
кровь в деревьях и
в легких, со стен
и ступеней ржавь
соскреби, пусть она
разъедает
теперь
язвы
твоих ладоней.

И не время думать о ней.
Нынче время для капель
на стеблях, для обновленной
травы и для глаз,
впервые открывших листву.


С немецкого

«Зарубежная поэзия в переводах Вячеслав Куприянова», «Радуга», 2009