Любовь и Боль Чемпионата. С. Декабрёв

                «ЛЮБОВЬ И БОЛЬ» ЧЕМПИОНАТА.

Не знаю с чем это связано, но этот Чемпионат заметно отличается наличием теоретических споров. Тон явно задаёт арбитр Леонид Пивоваров, хотя и разговор Никанора Пузырькова о рифмах мне весьма понравился. Также один из участников, а именно Тимофей Бондаренко полноценно приложил руку к тому, чтобы наше соревнование не только выявляло сильнейших, но и имело какую-то учебную ценность. Тут сразу становится заметным то, что Тимофей находится явно не по ту сторону баррикад. В качестве арбитра он мог быть  полезней. В разговоре о чужих стихах он проявляет завидную скрупулёзность, даже малейшая неточность не ускользает мимо его внимания. Зато при оценке собственного творчества угол зрения и критерии несколько меняются, становятся более щадящими и размытыми. Что, в общем-то, естественно.

Не совсем понимаю реплик о том, что на этом Чемпионате участники настроены особенно недружелюбно, и зло реагируют на обзоры арбитров.
Что-то не припомню такой розовой страны, где участники понимали бы арбитров именно так, как и следует, без личных обид, без попыток втолковать «неразумным» оценщикам своё замечательное виденье представленного на конкурс произведения. Ведь даже, допустим, Весенний Кубок Стихиры, который только что закончился, отличался куда более жёстким накалом страстей.
У меня вообще складывается впечатление, что взаимные подковырки и ругань - это естественный способ общения на стихирских конкурсах. В нормальной жизни, когда хочется с чего-то начать разговор, то говорят о погоде, а на конкурсах соответственно заводят полемику  о плохих рифмах и т д. с одной стороны  и о плохом воображении и т д. – с другой.
 
Поскольку  теории стихосложения тут уже немало икалось,  то осмелюсь сделать и свой вклад. О форме говорили немало, скажу ещё о содержании.
Ортега-и-Гассет считал, что поэзия –« это любовь и боль в чистом воплощении». И думаю, что это верно, как и верны многие другие определения поэзии. И вот что получается.
Просматривая стихи участников, практически во всех из них я обнаружил и речь о любви, и боль высказанную. Но тронуло и запомнилось совсем немногое. Не буду пока грешить на своё каменное сердце (за меня это сделают другие), а скажу так: в том и суть, что поэзия – это не просто любовь и боль, а любовь и боль в чистом воплощении. Вот в этом чистом воплощении всё и дело.
Но вопрос техники опускаю, я ведь о содержании…
Особенности нашего времени таковы, что упрощение жизни и минимизация усилий на её усвоение стали первоочередными задачами и вытеснили всё, что требует непрестанных борений с самим собой. Относительно чувств, которыми человек фиксирует себя, в списках живущих, происходит такое: не хочет человек больше мучиться любовью, а тем паче испытывать боль. Оттого, возможно, читателей  у поэзии осталось мало.
Но зато как много стало самих писателей!
Казалось бы парадокс. Но причина его в том же: стихотворцы перестали испытывать любовь и боль такого накала, которым можно зарядить читателя.  Внешняя простота и безмучительность стихосложения, а также возможность двинуть  лишь одной левой ногой, чтобы опубликоваться -  плодит всё новых и новых авторов.
Сочинение стихов ныне осуществляется словно по завету Козьмы Пруткова: Я поэт, поэт даровитый. В этом я убедился, читая других. Если они поэты, то и я тоже!»

Однако сойду с трибуны. У нас есть стихи живых людей. И никто из них так просто не признается, что пишет стихи малой кровью. Да и я не хочу это утверждать. Но видимо существуют причины, мешающие авторам выложиться до конца.

Приведу пару примеров со стихами далеко не худшими на этом турнире.
Из стихов про любовь мне довольно характерным показалось произведение Марины Трухиной из третьего тура. Приведу его полностью:

Холодно... словно на пальцах кольца
из тонкого хрупкого льда.
Ты был настоящим, моим настоящим солнцем,
спасительным теплым колодцем,
в котором живая вода.

Но...  холодно... прозрачная корка
сковала поверхность воды.
Я повторяю, как заклинанье, скороговоркой
всего одно слово со вкусом прогорклым:
«не уходи, не уходи, не уходи»

Я повторяю, и – лбом об стену:
что-то одно да пробью.
Ты был /остаешься/ пожизненным пленом.
Можно ещё раз сказать? /встаю на колени
и тихо шепчу/ "люблю".


Налицо все атрибуты любовной лирики. Вроде бы хорошие образы, чувствуется страсть. И способность любви к самопожертвованию трогательно тут затронута.
Однако не задевает стихотворение, не заставляет сердце биться чаще и уж тем более не переворачивает ничего в сознании. В чём же дело?
Начинается всё замечательно:
«Холодно... словно на пальцах кольца
из тонкого хрупкого льда…»
Сразу быка за рога – через необычный образ хорошо передаётся настроение. Но дальше:
«Ты был настоящим, моим настоящим солнцем,
спасительным теплым колодцем…»
И как же это понимать? Во-первых, через перечисление рядом даются принципиально разные вещи. А во-вторых,  тёплый колодец – это нонсенс. Если колодец тёплый, то вода в нём соответственно грязная и протухшая.
 И приходится с грустью констатировать, что автор ради тривиальной рифмы, которая лежит на поверхности, пожертвовал смыслом. Конечно, подобрать интересную, а главное, нужную по смыслу рифму « к солнцу» очень сложно. Но занятие поэзией есть вообще занятие не из лёгких…
«…Но...  холодно... прозрачная корка
сковала поверхность воды…»

О поверхности, какой воды речь? Колодец-то тёплый…

«…Я повторяю, как заклинанье, скороговоркой
всего одно слово со вкусом прогорклым:
«не уходи, не уходи, не уходи…»
      
«не уходи» - это уже два слова.

Вот так и складывается впечатление, что читаешь нечто совсем не обязательное, написанное не словами, выстраданными и глубоко продуманными,  а первыми, что под руку в данный момент попались.
Естественно, что автор не согласится с таким утверждением. Но строки  его произведения говорят сами за себя.

Ощущение боли сквозит во многих стихах Чемпионата. Но и ощущение некоторой суррогатности от этой сквозящей боли тоже есть.
Любопытным и непростым примером на эту тему мне тут кажется стихотворение Евгения Петропавловского из  3 тура:


Минувшее кроется в будущем, словно война,
которая теплится в наших звериных зрачках.
Предметы давно потеряли свои имена -
и мы нарекли их другими... Но горечь и страх -
ожившие тени былого - они не уйдут:
они ещё слышат дыхание прошлых имён;
бесстрастный звучит камертон, призывая на суд;
и каждый ещё не рождённый уже осуждён
на эти - по вещему Фрейду - подспудные «я»,
на это скольжение знаков событий и мер
по предотвращению собственного бытия,
на это кружение, это смешение сфер
чужих интересов... И радостно бдит вороньё
совсем недалече, коль ты, безоружен и наг,
принёс в этот мир свою плоть; и вкушает её
меняющий лики досужий любой хронофаг...
И даже когда различишь в знаменателе ноль -
сумеешь понять ли придуманный дьявольский ход:
в итоге простого деления тёмная голь
имеет иллюзию вечности в слове «народ»...
Но тщетно бежать от тщеты: в лучшем случае ты,
сто раз возвратившись из битв - со щитом, невредим,-
в сто первый на нём возвратишься из сечи; щиты
куда долговечней твоей протоплазмы. Засим
и правда, которая дольше мгновения, - ложь,
набор аберраций, игра подсознания, навь.
Из этой овчинки доноса и то не сошьёшь,
чего не сказать о богатстве аллюзий. Представь:
на утлом судёнышке некие чудики (но
отважные хлопцы), покинув свои города,
поплыли в Колхиду искать золотое руно -
и дальше по тексту... Но с кем это было? Когда?
За тьмою редакторских правок уже не узнать:
герои давно потеряли свои имена -
и мы нарекли их другими. Лишь чёрная гладь
Эвксинского Понта безмолвно вздымает со дна
ожившие тени былого, щепу, черепки,
оружие, кости, обмылки старинных монет.
Рукой зачерпнёшь - и, как кровь, солона, из руки
струится великая тайна всего, чего нет...

Не каждый читатель долетит  хотя бы до середины этого длинного и сложного произведения. Но не о тех читателях речь.
Здесь много замечательных мыслей. Наверное, всякий мыслящий человек может надёргать отсюда для себя пару-другую афоризмов. Но, как известно, из одних афоризмов здание поэзии не построишь, тут ещё важны сюжет, композиция и конечно эмоциональная составляющая.
В связи с крайней раздёрганностью повествования, на этом стихотворении можно было бы поставить большой и жирный крест, если бы не оттенок нравственного звучания . Это боль. Какая боль…Наверное, боль за всю нашу цивилизацию. Утверждать точно не решаюсь по причине всё той же невнятной композиции, которую, правда, у нас принято рассматривать, как приём.
Но боль есть. Однозначно. Вот только не пронизывает эта боль, не жжёт, не колет, а лишь угадывается умом, как некое скрытое ( и слава Богу, что скрытое!) пожелание автора.
Что лично мне мешает «заболеть» вместе с автором…
Спотыкаюсь уже на второй строчке. «…в наших звериных зрачках…»
В «наших» - это в чьих именно? Ладно, если подразумевается лирический герой, допустим, со своей подругой. А говорить на всех людей так, наверное, не совсем этично. Но что именно тут подразумевается - контекст не даёт понять.
И уже результат: стихотворение только началось, а доверие к тому, что говорит дальше автор уже немножко потеряно. А говорятся дальше вещи очень непростые, и полное доверие  читателя крайне бы не помешало.
Дальше:
«…Предметы давно потеряли свои имена -
и мы нарекли их другими...»  - хорошо сказано! Вот вам уже и афоризм.
И тут же следом: «….. Но горечь и страх -
ожившие тени былого -….."  два матёрых штампа на маленькую жилплощадь. Да и не в штампах дело, а в том, что их наличие сразу вызывает подозрение, что автор поленился поискать более точные слова для своей мысли. Получилось, что вроде, как и сказал что-то автор, но вроде, как и не сказал ничего, а лишь заполнил пространство строки расхожей фразой.
Ну и следующая строка:
«…бесстрастный звучит камертон, призывая на суд…»
Окончательно подрывает доверие к автору и его стихотворению. Дело ли камертона призывать на суд? Да и опять: и «камертон» и «суд» в данном случае есть понятия, не подкреплённые текстом. Ведь очевидно, что их следует понимать не буквально, а как аллегорию. Но в какой стороне живёт эта аллегория?
В результате самой сильной, самой афористичной и самой самокритичной строкой в стихотворении мне показалось вот эта:
«Из этой овчинки доноса и то не сошьёшь…»
И те регалии, которые прилагаются внизу под текстом меня ничуть не убедили в обратном.
И есть ли тут боль? Только умом понимаю, что вроде есть.

Пожалуй, я слишком отвлёкся от роли комментатора, которому, видимо, положено освещать ход Чемпионата (поэт Х получил пас, вышел вперёд и…гол!!!). Поэтому попробую сделать это в другой раз. Ну а по данному обзору хотелось бы, что ещё добавить…
Те замечания, которые одни пишущие люди делают другим, вовсе не несут на себе буквальной информативности (кроме, конечно, тех случаев, когда указывают на совсем уж грубые ошибки). Они лишь означают, что критикующему,  данное произведение, или часть его, не показалось поэзией, не легло на душу и всё. Рифма, размер, неудачный синтаксис и т д. – это лишь попытка представить вещественные доказательства в той сфере, где на самом деле всё неуловимо и невещественно. У людей просто принято так: обвинение должно представить доказательства. И обе стороны должны бы это понимать. Одной (критикующей) не стоит упорствовать и дорожить своими доказательствами чужой неправоты, потому что они (доказательства) всего лишь формальность. Суть почти всегда остаётся за кадром. Это ощущение поэзии или не поэзии. Его не объяснишь словами.
И другой стороне (критикуемой) не стоит напрасно тратить силы на разубеждение обидчика и на клеймение его разными эпитетами. Ведь обидчик не прав может быть только в том, что представил не безупречные доказательства, которые всё равно не имеют никакой цены, ибо они всего лишь внешняя формальность.
Безумно самонадеянно, если не неумно, полагать, что отношения между читателем и поэтом разладились по вине лишь одной из сторон.
Бернард Шоу говорил: «Так поступают все поэты. Они разговаривают вслух сами с собой, а мир подслушивает их. Но так ужасно одиноко, когда ты не слышишь речи другого»…
А вот более жизнерадостная мысль: «Поэзия – памятник, в котором запечатлены лучшие и счастливейшие мгновения самых лучших и счастливейших умов».
 Это слова гениального поэта Шелли, который, не умея плавать, вышел в море на шхуне «Ариэль» и погиб.
Кому-то и над строкой подумать лень. А кому-то ради строки и жизнь подвергнуть испытанию не в тягость.
В общем-то, всё просто.
И не в рифмах, действительно, дело…