Несколько переводов с английского

А. Хаусман

Убийца-воздух в моем сердце

Убийца в сердце, это знаем мы,
к нам шлет его далекая страна:
и что там за волшебные холмы,
и что за шпили там, и что там за дома?

Это земля на вид, по сути, это - льды,
я вижу блеск ее - светящуюся нить,
дороги счастья, там мои следы,
по ним, увы, мне снова не бродить.

Into my heart an air that kills

Into my heart an air that kills
  From yon far country blows:
What are those blue remembered hills,
  What spires, what farms are those?
 
That is the land of lost content,
  I see it shining plain,
The happy highways where I went
  And cannot come again.


В долинах, там, где тишина

В долинах, там, где тишина,
где пары бродят в мае,
за треугольником холма
мелодия играет.

там флейте вторит барабан,
там сквозь овраг горбатый,
сквозь жизнь, к смертельным берегам
идут солдаты.

Судьба солдата, как припев,
хоть в снег иль дождь ретивый,
крадет он души юных дев
и их мужей ревнивых.

средь трав любовники лежат,
в объятиях нежных тают.
Когда проходит строй солдат,
они вздыхают.

Отряд скрывается во мгле,
все тише звук их пенья.
Идут они к другой земле
и к праведным селеньям.

In Valleys Green And Still

In valleys green and still
Where lovers wander maying
They hear from over hill
A music playing.

Behind the drum and fife,
Past hawthornwood and hollow,
Through earth and out of life
The soldiers follow.

The soldier's is the trade:
In any wind or weather
He steals the heart of maid
And man together.

The lover and his lass
Beneath the hawthorn lying
Have heard the soldiers pass,
And both are sighing.

And down the distance they
With dying note and swelling
Walk the resounding way
To the still dwelling.

Тони Харрисон

Длинное расстояние II

Хоть и прошло два года, как мамы с нами нет,
на газу отец все продолжал ей тапочки подогревать,
ставил с ее стороны кровати бутылки с горячей водой,
ее проездной
он ходил на станцию продлевать.

Нельзя было просто зайти, вначале звонок-предупреждение.
И он откладывал на час визит мой, чтобы успеть
убрать ее вещи и все осмотреть,
как будто любовь его к ней все еще была преступлением.

И он не рисковал неверием моим, не гнал надежды луч,
он знал, что очень скоро услышит: ее ключ
скрипит в ржавом замке и возвращает рай.
И, что она лишь вышла в супермаркет купить хороший чай.

Да, смерть венчает жизнь, таков закон земной.
Мы больше не вдвоем, но суть вещей простая...
Так в черной телефонной книжке номер отключенный твой,
который до сих пор я набираю.

Long Distance II 

 
Though my mother was already two years dead
Dad kept her slippers warming by the gas,
put hot water bottles her side of the bed
and still went to renew her transport pass.

You couldn't just drop in. You had to phone.
He'd put you off an hour to give him time
to clear away her things and look alone
as though his still raw love were such a crime.

He couldn't risk my blight of disbelief
though sure that very soon he'd hear her key
scrape in the rusted lock and end his grief.
He knew she'd just popped out to get the tea.

I believe life ends with death, and that is all.
You haven't both gone shopping; just the same,
in my new black leather phone book there's your name
and the disconnected number I still call.


Хьюго Уильямс

Волны

Вечер продолжается и вновь уходит прочь,
он оставляет кружки и книжки на полу, они, как острова.
А нас несет волна от одного к другому,
как тех героев юных последних двух романов,
что мы с тобой прочли.
Поэтому ты счастлива одна бродить,
когда ты вновь окружена привычною луною,
чьи волны нам самих себя напоминают,
все наши расстояния, и то, что оставляем однажды позади:
настольной лампы нимб
и свет сквозь занавески.
Все это обещания,
но мы вернемся к ним.

Tides 
 
The evening advances, then withdraws again
Leaving our cups and books like islands on the floor.
We are drifting, you and I,
As far from another as the young heroes
Of these two novels we have just laid down.
For that is happiness: to wander alone
Surrounded by the same moon, whose tides remind us of ourselves,
Our distances, and what we leave behind.
The lamp left on, the curtains letting in the light.
These things were promises. No doubt we will come back to them.
 


Роджер Макгаф

Подойди и Быстроспать

Все завершилось.
Ты говоришь, стоя на цыпочках,
ты счастлив, себя осознавая частью темноты.
Губы становятся мягче - прелюдия к усталости.
Подойти и Быстроспать,
поскольку утром,
когда полицейский спрячется, увидев солнце,
что в комнату вползет,
и мама спрячется, когда с деревьев
прольются трели ранних птиц,
ты на себя оденешь облачение вины
и туфли
со сломанными каблуками высоких идеалов,
откажешься от чашки с кофейною смолой
и побежишь домой.

Comeclose and Sleepnow

it is afterwards
and you talk on tiptoe
happy to be part
of the darkness
lips becoming limp
a prelude to tiredness.
Comeclose and Sleepnow
for in the morning
when a policeman
disguised as the sun
creeps into your room
and your mother
disguised as birds
calls from the trees
you will put on a dress of guilt
and shoes with broken high ideals
and refusing coffee
run
alltheway
home.

Дуглас Данн

Современная любовь

Лето. И мы не в нашем доме
все за столом сидим, вдыхая миг волшебный,
когда вокруг нас арендованная тишь,
ушли соседи сверху. Под воркованье голубей спят
дети малые и старцы-инвалиды.
И тень деревьев на траве дрожит,
блуждают розы в дебрях запустения.
На взлете наша жизнь, и нет у нас надежды
на счастье, большее, чем это.
Пусть нет большой любви,
но живы мы и вечер так безлюден, тих,
и с нами теплая домашняя любовь,
единственная, кажется, любовь,
что в нас живет.
Истерлись жизни наши, став деревом и светом,
и ждем мы все, когда же посетит нас кот.

Modern Love
 
It is summer, and we are in a house
That is not ours, sitting at a table
Enjoying minutes of a rented silence,
The upstairs people gone. The pigeons lull
To sleep the under-tens and invalids,
The tree shakes out its shadows to the grass,
The roses rove through the wilds of my neglect.
Our lives flap, and we have no hope of better
Happiness than this, not much to show for love
Than how we are, and how this evening is,
Unpeopled, silent, and where we are alive
In a domestic love, seemingly alone,
All other lives worn down to trees and sunlight,
Looking forward to a visit from the cat.

Эмили Дикинсон

Я в гроб сошел за красоту

Я в гроб сошел за красоту,
мой гроб мне был так мал,
тот, кто за правду в ночь шагнул,
моим соседом стал,

спросил: "за что ты принял смерть?"
"За красоту, что знал",
"А я за правду - мы с тобой,
как братья" - он сказал.

И мы в родстве встречали мглу,
шептались меж могил,
пока не стиснул губы мох
и имена не скрыл.

I Died For Beauty

I died for beauty, but was scarce
Adjusted in the tomb,
When one who died for truth was lain
In an adjoining room.

He questioned softly why I failed?
"For beauty," I replied.
"And I for truth - the two are one;
We brethren are," he said.

And so, as kinsmen met a-night,
We talked between the rooms,
Until the moss had reached our lips,
And covered up our names.

Эдвин Арлингтон Робинсон

Темные холмы

Темны на западе холмы,
там, где закат, как гимн героям
в горнах златых, несущих мир
костям солдатским под землею.

Вдали от всех больших путей,
где плыли солнца легионы,
витает грусть последних дней
и радость войн завершенных.

Edwin Arlington Robinson

Dark hills

Dark hills at evening in the west,
Where sunset hovers like a sound
Of golden horns that sang to rest
Old bones of warriors under ground,
Far now from all the bannered ways
Where flash the legions of the sun,
You fade--as if the last of days
Were fading, and all wars were done.

Эстер Маттьюз

Песня

Не говори мне о любви, мой милый,
не говори,
одна есть вещь на свете,
о ней хочу молчать, и эта вещь - любовь.
Но я сама безумно влюблена,
бег вод, которые ты знаешь,
так глубоко во мне,
и я люблю так глубоко, до дна,
люблю тебя, люблю даже во сне.
Не говори мне о любви, мой милый,
не говори,
одна есть вещь на свете,
о ней хочу молчать, и эта вещь - любовь.

I can't be talkin' of love, dear,
I can't be talkin' of love.
If there be one thing I can't talk of
That one thing do be love.

But that's not sayin' that I'm not lovin'-
Still water, you know, runs deep,
An' I do be lovin' so deep, dear
I be lovin' you in my sleep.

But I can't be talkin' of love, dear,
I can't be talkin' of love.
If there be one thing I can't talk of
That one thing do be love.

Карл Сандбург

Вечерний водопад.

Каким же именем меня ты называла?
И почему так рано ты ушла?
Вороны каркают на бешеном ветру,
и ветер изменился, одиноким став.
Вновь птицы песни сонные
волшебно исполняют,
они звучат над сумрачной долиной,
средь ярких ранних звезд,
и их соцветия напоминают горны.
Перья пушистые и люди
в рогатины богатых крон пускают
свой вечерний водопад
из сонных песен.
Каким же именем меня ты называла?
И почему так рано ты ушла?

WHAT was the name you called me?—
And why did you go so soon?
 
The crows lift their caw on the wind,
And the wind changed and was lonely.
 
The warblers cry their sleepy-songs
Across the valley gloaming,
Across the cattle-horns of early stars.
 
Feathers and people in the crotch of a treetop
Throw an evening waterfall of sleepy-songs.
 
What was the name you called me?—
And why did you go so soon?



Роберт Браунинг

Песнь Пиппы

Год начинается весной,
день начинается с рассветом,
а утро к нам приходит в семь.
Холм блещет жемчугом-росой,
звучит глас жаворонка выше,
улитка дремлет на шипе,
Бог восседает средь небес,
И, значит, мир спокойно дышит.

Pippa's Song

THE year 's at the spring,
And day 's at the morn;
Morning 's at seven;
The hill-side 's dew-pearl'd;
The lark 's on the wing;
The snail 's on the thorn;
God 's in His heaven—
All 's right with the world!

Робинсон Джефферс

Глаз

Атлантика - штормящий ров,
Средиземноморье - голубой бассейн в старом саду,
он более пяти тысяч лет, блестя на солнце,
приносит пьяные жертвы - корабли и кровь.
Но это - Тихий океан. Корабли, самолетыЮ войны
здесь абсолютно неуместны.
Неуместна и наша сегодняшняя вражда
с отважными гномами. И любая будущая ссора
запада с востоком, кровавые миграции, жажда власти,
боевые соколы - пылинки на большой сковороде.
Здесь частью горного побережья стоит мыс-волнорез,
он дельфином вторгается в пространство серое
прибрежной дымки и после в море бледное.
Взгляни на запад, на холм воды -
это уже половина планеты;
этот купол - одно из полушарий глобуса,
надутое пузырем глазное яблоко из воды
поднимается аркой над Азией, Австралией и белой Антарктидой;
эти веки всегда открыты,
это пристальный неспящий глаз земли.
И то, что видит он, - совсем не наши войны...

The Eye 

The Atlantic is a stormy moat; and the Mediterranean,
The blue pool in the old garden,
More than five thousand years has drunk sacrifice
Of ships and blood, and shines in the sun; but here the Pacific--
Our ships, planes, wars are perfectly irrelevant.
Neither our present blood-feud with the brave dwarfs
Nor any future world-quarrel of westering
And eastering man, the bloody migrations, greed of power, clash of
faiths--
Is a speck of dust on the great scale-pan.
Here from this mountain shore, headland beyond stormy headland
plunging like dolphins through the blue sea-smoke
Into pale sea--look west at the hill of water: it is half the
planet:
this dome, this half-globe, this bulging
Eyeball of water, arched over to Asia,
Australia and white Antartica: those are the eyelids that never
close;
this is the staring unsleeping
Eye of the earth; and what it watches is not our wars.

Кровавый родитель

Что ж все неплохо. Пусть они играют.
Пусть ружья лают и бомбардировщики твердят
свои чудовищные богохульства.
Что ж, все неплохо, время подошло, ведь голое насилие
всегда было отцом всех ценностей природы

И что, если не волчий зуб способен
высечь свой узор искусный
на теплом теле быстрой антилопы?
И что, если не ужас окрыляет птицу,
и голод украшает черными глазами форму
великой ястребиной головы.
Насилие всегда было отцом всех ценностей природы.

Кто вспомнит нежные черты Елены
без жуткого венка из копьев?
Кто создал Господа, если не Ирод с Цезарем,
и не жестокие кровавые победы Цезаря?
Насилие всегда было отцом всех ценностей природы.

Что ж, нкогда не плач, и пусть они играют,
насилие не так старо,
чтоб новых ценностей поток
произвести на свет.

The Bloody Sire

It is not bad.   Let them play.
Let the guns bark and the bombing-plane
Speak his prodigious blasphemies.
It is not bad, it is high time,
Stark violence is still the sire of all the world’s values.


What but the wolf’s tooth whittled so fine
The fleet limbs of the antelope?
What but fear winged the birds, and hunger
Jewelled with such eyes the great goshawk’s head?
Violence has been the sire of all the world’s values.


Who would remember Helen’s face
Lacking the terrible halo of spears?
Who formed Christ but Herod and Caesar,
The cruel and bloody victories of Caesar?
Violence, the bloody sire of all the world’s values.
Never weep, let them play,
Old violence is not too old to beget new values.

Вильям Генри Дэвис

Великое Время

О, Сладкий Шанс, я оказался за'городом где-то,
где дикие цветы растут букетом
и где кукушка с радугой вдвоем!
Как времена богаты и велики!
Пасущиеся овцы и коровы внимательно глазеют на меня,
как я стою в траве после дождя,
но вдруг та радуга и песнь кукушки той
уж не сплетутся никогда букетом...
Над тихим склепом, за'городом где-то.

a Great Time

Sweet Chance, that led my steps abroad,
Beyond the town, where wild flowers grow –
A rainbow and a cuckoo, Lord,
How rich and great the times are now!
Know, all ye sheep
And cows, that keep
On staring that I stand so long
In grass that's wet from heavy rain –
A rainbow and a cuckoo's song
May never come together again;
May never come,
This side the tomb.

Эдгар Ли Мастерс

Анна Рутледж

От малозначимых и неизвестных
летят вибрации бессмертных музыкальных тем;
без злобы бешеной к кому-то
и милосердием ко всем.
И от меня летит прощение от миллионов миллионам,
и нации великое лицо сверкает
справедливостью и правдой непреклонной.

Я, Анна Рутледж,
я сплю средь диких трав,
любимая Линкольном
и вышедшая замуж за него
не через союз, а через расставанье...
Цвети всегда, Республика, цвети,
цвети из праха моего существования.

Ann Rutledge

Out of me unworthy and unknown
The Vibrations of deathless music
With malice toward none, with charity toward all
Out of me, forgiveness of millions toward millions
And the beneficent face of a nation
Shining with justice and truth
I am Ann Rutledge who sleeps beneath these weeds
Beloved of Abraham Lincoln
Wedded to him, not through union
But through separation
Bloom forever, oh Republic
From the dust of my Bosom

Вэчел Линдсей

Фабричные окна всегда разбиты

Всегда почти все окна фабрики разбиты,
ведь вечно кто-то в них швыряет кирпичи,
и кто-то тащит тлеющие угли,
чтоб шутки грубые устраивать в ночи.

Почти всегда все окна фабрики разбиты,
в других же зданиях для стекол нет угроз,
никто не бросит в окна церкви старой
рычащий камень, полный зла и слез.

всегда почти все окна фабрики разбиты,
и это значит в сердце вновь живет тревога.
прогнило что-то в Датском королевстве...
так завершалась песнь фабричных окон.

Vachel Lindsay

FACTORY windows are always broken

FACTORY windows are always broken.
Somebody's always throwing bricks,
Somebody's always heaving cinders,
Playing ugly Yahoo tricks.

Factory windows are always broken.
Other windows are let alone.
No one throws through the chapel-window
The bitter, snarling, derisive stone.

Factory windows are always broken.
Something or other is going wrong.
Something is rotten--I think, in Denmark.
End of factory-window song.

Шарлотта Мью

Май 1915

Давайте вспомним, что Весна придет опять
к обугленным и почерневшим
лесам, где дерева израненные
ждут с терпением вечным мудрым небесного дождя.
Я верю в небеса. Я верю в море,
в то, что оно пошлет целебный бриз,
я верю солнцу.
Но, все преодолев, сомнений нет, Весна,
когда того Господь захочет,
придет опять божественным подарком,
к тем, кто скорбит сегодня
рядом с Великими Умершими своими:
рука в руке. глаза в глаза. С одними в Любви,
с другими в Беде, не замечая
хаос и нервное меняющееся небо.

May 1915 by Charlotte Mary Mew

Let us remember Spring will come again
To the scorched, blackened woods, where the wounded trees
Wait with their old wise patience for the heavenly rain,
Sure of the sky: sure of the sea to send its healing breeze,
Sure of the sun, and even as to these
Surely the Spring, when God shall please,
Will come again like a divine surprise
To those who sit today with their great Dead, hands in their hands
Eyes in their eyes
At one with Love, at one with Grief: blind to the scattered things
And changing skies.