А я-то верила, дура, меня не сумеют сломать

А я-то верила, дура, меня не сумеют сломать.
Теперь, здравствуй мам, здесь стены белее снега.
Ко мне ходит доктор:
в десять обход и в пять;
щупает пульс, светит в глаза и просит
два умножить на два.
А я так боюсь сказать,
ответить неправильно; поэтому шепотом, бегло
перебираю слова. И столько соврать,
мам, не сумеет вся городская библиотека.

Расклад и мотив мне часто неясен - за что
и зачем мне руки ломали, как крылья;
Я ручку теперь держу неуверенно и с трудом.
Мне доктор так тихо - "оставьте письмо на потом",
отводит в кровать. Кожа знобит от бессилья;
и дразнится память,
как Джерри в мультфильме с котом.
Здесь запах, как в старой аптеке,
я вся пропиталась ним,
а раньше, ты помнишь мам, лишь молоком с ванилью.

А я-то верила, дура, в любовь, что до самого гроба.
Гроб есть, мам. (любви урезали в срок дивиденды)
Четыре матовых стены, четыре моих окопа;
с вывеской на двери "несдержанная особа".
А как по-другому за счастье идут проценты?
Я, мам, оказалась хроническим мизантропом,
меня забавляет лишь доктор со стетофонендоскопом
и пожизненная за квартиру рента.

Здесь ночи, как дни. А дни растянулись в года.
Мне снится, как я ему жгу глазницы ночью...
Поэтому, мам, я здесь остаюсь навсегда.
Я с детства любила прозрачные кубики льда
и ела вместо конфет.
Все начиналось тогда еще, мам, тогда...
Прости, что влюбилась по-сумасшедшему;
очень.
И что уже никогда не стану тебе я
хорошей примерной дочерью.

21.01.11