Капитан Гвоздёв услышал взрыв. Страница Иоанны 13

Солнце льётся откуда-то сверху помещения. Над головой танцкружок разучивает "Бульбу", отчего о потолка срываются и тоже пляшут в солнечном луче пылинки. Таинственно пахнет книгами. Их вокруг десятки, сотни. Солнце, книги и пылинки, пляшущие в солнечном луче.

- Выбирай, - сказала библиотекарша Галя, давняя мамина подруга.

 Как тут выберешь? Стоят на полках неизведанные миры-планеты. В драной авоське потащит Яна домой города и страны, горы, реки и леса. Потащит добрых и злых героев и всякие там волшебные лампы, скатерти-самобранки да ковры-самолёты.

 А потом - с ногами в отцовское кресло, поближе к печке, в свободной руке натёртая солью хлебная корка...
Глотать страницу за страницей, заедая чудеса хлебной корочкой.
А от печи теплынь - подкинешь полешко, весело запляшут на стене рыжие отблески-петухи. Серебристо синеет разрисованное морозом окошко, гудит печка, и до прихода матери надо бы успеть вместе с Элли и её друзьями добраться до Изумрудного города.

Яна выбирает книги.
Пляшут доски на потолке, кружатся пылинки, страницы, имена героев, картинки - одна другой заманчивей, и уже голова кругом.

- Стихи хочешь?

Яна мотает головой. Стихи она не признаёт.

-А ты прочти-ка:

 - Пред ним живая голова,
 Огромны очи сном объяты,
Храпит, качая шлем пернатый,
 И перья в тёмной высоте,
 Как тени ходят, развеваясь,
 В своей ужасной красоте
 Над мрачной степью возвышаясь.

Конечно, бывают на свете стихи - "Уронили мишку на пол", "В лесу родилась ёлочка", "Как много девушек хороших".

 Стихи - чтоб петь, заучивать наизусть - стихами легче заучивать.
 Но книжки в стихах - ерунда, это всё штучки взрослых.

 Вроде как водили их всем классом в театр - так там на сцене не разговаривали, как люди, а пели друг другу, вообще ничего не поймёшь.
 Никому не понравилось, только ждали, когда можно будет в буфет.
 Но тут...
 Яна читает и видит спящую голову, развевающиеся в тёмном небе перья шлема, пустынную степь.
 И ползут по затылку мурашки, хотя вроде бы пока страшного нет.
 
И, сморщась, голова зевнула,
Глаза открыла и чихнула...
Поднялся вихорь, степь дрогнула,
Взвилася пыль, с ресниц, с усов,
С бровей слетела стая сов...

Всё видит Яна, будто кино смотрит.
 Дрогнувшую степь, вспорхнувших с бровей птиц. Слышит чихнувшее вслед за головой эхо, ржанье испуганного коня...

- Пушкин, "Поэмы". Ладно беру.

- Но ты ведь не любишь стихов, - улыбается Галя.

- Это не стихи, а поэмы.

"А голова ему вослед, как сумасшедшая, хохочет,
Гремит: "Ай витязь! Ай герой! Куда ты? Тише, тише, стой!
Эй, витязь, шею сломишь даром; не трусь, наездник, и меня
Порадуй хоть одним ударом, пока не заморил коня..."

- Разве так разговаривают? - поддразнивает Галя, - Написал бы просто, - "И сказала голова витязю: куда ты, мол, глупый, прёшь? Шею сломаешь". - Просто и понятно.

Мама была жаворонком, Яна - совой.
 Она поняла это лишь потом, а тогда никак не могла уразуметь, почему мать так мгновенно легко вскакивает в любую рань, даже когда за окном темень и мороз, и печка остыла за ночь.
 Нос-то высунуть из-под одеяла страшно, веки невозможно разлепить, а при мысли, что надо встать, одеться, умыться ледяной водой и бежать в школу, мечтается о кори или коклюше - вот уж она отсыпалась!

А мама в это время невесомо проносится то к печи с охапкой дров, то на кухню, откуда уже аппетитно пахнет жареной с луком картошкой.
 И успевает сделать несколько гимнастических упражнений по радио, растереть докрасна тело шерстяной рукавичкой, плавающей в тазу с той самой ледяной водой...

Зато вечером...

- Яна, я гашу свет.

- Да ещё и десяти нет!

- Я устала.

И всё. Щелчок, темнота. На самом интересном месте приходится закрыть книжку, а сна ни в одном глазу.
 Мозг, воображение работают вовсю.

И бессильная злость на маму, с койки которой уже доносится посапывание.

С этой злости всё и начнётся.
 Ах, ты так? Но я тебя всё равно перехитрю!
 И долгими зимними ночами Яна будет придумывать то, что не успела прочесть. А потом сверять с подлинником.

Это будет чудесная увлекательная игра.

Потом рамки игры начнут сковывать - её герои будут всё более дерзко отстаивать свою независимость.

Тогда она станет сочинять собственные истории. Ночью, по дороге в школу и из школы, вечером у печки.
 Длинные, с продолжением, и короткие, в несколько предложений.

Потом ей понадобятся слушатели.
Она будет ходить, окружённая малышнёй, и пичкать их королями, принцессами и ведьмами.

Пока Андерсен не научит её, что можно сочинять сказки про самое обычное - про швейную иглу, спички, посуду.

Аудитория её будет расширяться, но никому Яна не признается, что сама придумывает эти байки.
 Мол, прочла в старой книге без титульного листа, найденной на чердаке.
 Вот и всё.

И придёт день, когда она решится записывать.
 Нет, разумеется, не эти пустячки про бездомного щенка Кузю, который попадает в Великое Собачье царство, и не про приключения улетевшего воздушного змея.

Нет, она решит написать серьёзный рассказ о войне.
 Возьмёт ручку, чернильницу, чистый лист бумаги. И задумается.
 Пусть её героем будет... ну, к примеру, капитан.
 Надо придумать фамилию этому капитану.
 Яна огляделась. Стол, стул, окно, стена.
 Из стены торчит гвоздь.

- Ма, бывает фамилия "Гвоздев"?

- Бывает. Фамилия как фамилия.

"Капитан Гвоздев услышал взрыв" - напишет Яна, и...
Тонкая верёвочка-строчка, а дальше - пустота, пропасть.
 Страшная белизна листа.

Пустота - в ней самой.

Яна позорно сбежит, бросив несчастного Гвоздева в печь.
 Панический страх перед чистотой бумажного листа завязнет в памяти, как осколок этого самого снаряда, взорвавшегося неподалёку от злополучного капитана.
 


                * * *

Ещё она вернулась в памятный день 47-го, накануне Первомая, ехала вместе с другими ребятами в маленьком тряском автобусе.

 Всё в этот день было удивительным - и то, что Яне досталось счастливое место у окна с выбитым стеклом.
 И ветер из этого окна, пахнущий то лесом, то бензином. И огромная священная площадь.
 И дети, дети, необычно серьёзные и оробевшие от сознания важности происходящего.

- Р-равняйсь! Смир-рно!

Яна, как во сне, видит зеркальную, будто только что вымытую брусчатку, мавзолей с застывшими часовыми, разукрашенные к празднику трибуны.

-На первый-второй р-рас-считайсь!
Первые номера - шаг впер-рёд! Р-раз, два!

И больше не видно зеркальной брусчатки - перед глазами - стриженый затылок Почивалова, заштопанный воротничок его белой рубашки.

 Яна вытягивает шею, но уже один за другим, будто по линейке, прочерчивают площадь до самых трибун ряды белых рубашек, стриженых затылков и косичек с разноцветными бантами. Яна оглядывается - сзади площадь также линуют двигающиеся с Охотного ряда колонны.

Будто кто-то пишет ровные строчки на листе! Ниже, ниже, до самого нынешнего ГУМа.

(продолжение следует...)