Метель

На Нашелермонтовской улице выходишь в ночной киоск, покупаешь «Рояль» с наценкой, еще оставалась «Прима» где-то в кармане, печаль обретает лоск, ангелы на игле, игла не скользит, незрима. Девушки из «Хаятта» бросают во двор чепец с вышитой болгарским крестом краденой анаграммой, нужно уехать в полк, отправят наверно в Мец, только в ответном письме еще попрощаться с мамой, со старой нянюшкой и с Федулом, который качал на крыльце, а ей ни слова – пускай читает сводки и пьет настойку, нужно ее хоть на миг изменить в лице, ну а потом со спокойным сердцем найти помойку. Пусть говорит: «Что ты сделал, Алешенька, империя – от слова «ампир» до последней капли красного, до последней искры в сосуде, нужно ратовать за отмену, голосовать за мир хотя бы в нашей усадьбе, втайне мечтать о ссуде». Нет, специально уеду в Мец, буду пить там шато-марго, пленение сабинянок по утрам, городки между делом. Как мне жить в междумирии маленьком без него, каждый день покупать флердоранж и на казни являться в белом. Сердце красавицы склонно к распаду, долгий полураспад, поехали в Болдино осенью, гуляли там по болоту, думали – что ли поесть мармеладу, отведать еще опят, нет ничего высокого, ни высоту, ни ноту. Ты же чиновник шестого класса, ну что тебе в том – мундир, новый устав и с полиролем сбруя, теперь эклектика, а не такой ампир, но ничего забыть и не помогу я. На Нашелермонтовской улице нет никаких дорог, не подметают обочины, иже еси так просто, нужно еще подточить предпоследний слог, или списать их все на болезни роста.