Границы

               

1

Нет, это не солнце встает над землей –
это восходит твое лицо,
умытое легкой влагой росы,
в тяжелом венце золотых волос.
Нет, это не ветер упругий пахнул –
это горячие пальцы твои
коснулись опять моего лица,
снимая со лба паутину морщин.
И этот первый утренний звук –
не шелест листвы – это голос твой.
Он снова шепчет: «Люблю! Люблю!»,
Он снова зовет: «Я жду!».

Прошел я на голос твой полземли,
не разбирая дорог,
но дальше я идти не могу:
в границу уперлась тропа.

Граница!
Но где приметы ее? –
Крупитчатый чернозем
не переходит здесь в желтый песок –
бесплодный посев пустынь.
И речка катится без помех
к ногам моим с той стороны.
И за границу спешит муравей,
от тяжкой ноши устав.
И в это мгновенье никто за кустом
не ждет его, сжав автомат,
никто не считает, что он шпион
или контрабандист.

Так неужели я, человек ,
властитель пространств и времен,
на зов твой бессилен переступить
этот последний рубеж?

По жерлам вулканов на твой призыв
проник бы я в недра земли,
цепляясь упрямо за выступы туч,
взошел бы на небеса,
я б мчался стремительнее, чем свет
пронизывает пустоту...

Если бы путь мой не пересек
этот последний рубеж.

Граница проходит не по земле,
не делит жилье муравьев.
Граница проходит по нашим сердцам,
нашим с тобой сердцам.
Два сердца бьются в моей груди.
Которому верить из них?
В одном полыхает любовь к тебе,
и ненависть стынет в другом.

Два сердца бьются в моей груди.
Которому верить из них?


                2

А помнишь, сердце было одно.
А помнишь, наша любовь
взломала границы,
как скорлупу
ломает упрямый птенец.
В тот день очистительная гроза,
не в силах сдерживать гнев,
в сердцах разметала полчище туч,
застивших небосвод,
отмершие листья с ветвей сорвала,
смыла с панелей сор,
мятежное знамя радуги ввысь
могучей рукой взметнув.
И после легко вздохнула земля,
как женщина после слез...

Ты помнишь, Москва опустила глаза,
чтоб нас с тобой не смутить,
когда приколол я к твоей груди
пятилепестковый цветок.
Казалось бы, что в нем – латунь да эмаль.
Но ярче роскошных цветов
в те дни на блузах и пиджаках
он цвел фестивальным значком.
О, это слияние языков
в один, понятный для всех,
где рукопожатье, улыбка и взгляд
умели все объяснить.
Для них переводчики не нужны:
для всех народов Земли
рукопожатье как «дружба» звучит,
улыбка – как «вечный мир».
А взгляд...
Когда, осмелившись, я
в глаза твои посмотрел,
услышал, они шепнули: «Люблю!»
молчащим губам назло.

Все это было. И я забыл,
захлестнутый счастьем своим,
что разразилась еще не везде
очистительная гроза.
И может быть, в то мгновенье, когда
я рвал для тебя цветы,
твой брат, под маской спрятав лицо,
зарядил деловито кольт.
И может быть, в то мгновенье когда
глаза твои я целовал,
твой брат негритянку бил по лицу
кованым сапогом.
Да, я забыл, что наша любовь –
капля в море вражды,
и перемирия краткий миг
я прочным миром считал.
И вдруг, как выстрел, грянул вопрос:
«Ты
       коммунист?»

                3

Такой же решающий судьбы вопрос
вместо: «Жизнь или смерть?»
задал, приблизив в упор лицо,
фашист моему отцу.
И беспартийный солдат в ответ,
рот наконец разжав,
выплюнул с кровью ему в глаза:
«Да, коммунист!»
Он лгал?
Не верю. Он правду сказал.
Стараясь не мять цветы,
он, улыбаясь, шагал на смерть,
и, значит, он коммунист.

Не рядом с денежным кошельком,
в бессонном сердце своем
беспокойную совесть –
свой партбилет
я берегу и храню.
И если, всем карканьям вопреки,
я вижу грядущий день
не в пепле руин,
а в каркасе лесов –
значит, я коммунист.
Два этих слова звучат, как пароль,
в наш тревожный, бдительный век.
Они помогают нам распознать
друзей своих и врагов...

А ты, любимая? Кто мне ты:
соратник иль кровный враг?
Одно из двух.
Здесь не может быть
третьим, нейтральным ответ.

                4

Простой случайность объяснить
совпадение это нельзя.
Садилось солнце, прощаясь с Землей,
и уезжала ты.
Как солнце влюбленному миру, ты
была для меня нужна.
Но, как и солнце, ты не могла
уже изменить свой путь.
И я рванулся вслед за тобой,
но край перрона у ног
разверзся пропастью,
перешагнуть
которую я не мог.
Не мог!
Потому что сквозь сердце мое
пропасть эта прошла.

Заборы вокруг цветущих садов,
межи на крестьянских полях,
надписи: «Посторонним вход воспрещен»,
колючая проволока вокруг
резерваций индейских...
О цепи границ!
Вы сердце натерли мне.
Мне тесно в стенах уютных квартир.
Вселенная – вот мой дом.
Я не посторонний и должен входить
в любую жизнь без звонка.
Хочу знакомым за руку быть
со всеми людьми Земли,
услышать в реве клокочущих солнц
голос разумных существ.
Но, словно замки, на желаньях висят
запреты.
И я пока
Не в силах порвать паутину границ,
опутавшую меня.
Ведь все они, даже границы держав –
лишь трещины, что ползут
от пропасти, разделившей нас
границей двух миров.

Два мира,
враждебных, как жизнь и смерть,
кто сможет их примирить?
Давно ль между ними кровавый бой
в полях изможденных затих?
И пусть сегодня в воронках войны
синеют глаза озер,
пусть в почвах, пропитанных кровью, опять
дают семена ростки,
пусть пляшет одной ногой инвалид
на свадьбах своих сыновей,
мы знаем, в ствол неостывший враг
загнал боевой патрон.

Граница проходит не по земле,
не делит жилье муравьев.
Граница проходит по нашим сердцам
подобно передовой.
И каждый из нас пограничник-солдат,
и каждый в любой момент
готов отразить внезапный удар
и свой  нанести в ответ.

                5

Нет, это не солнце встает над землей –
это восходит твое лицо,
умытое легкой влагой росы,
в тяжелом венце золотых волос.
Я в неприметных взмахах ветвей
улавливаю твой жест,
я в раскрывающихся цветах
вижу улыбку твою.
Ты где-то рядом. И кажется мне:
ты встанешь сейчас за спиной,
закроешь руками мои глаза
и весело скажешь: «Узнай!»...

А день вступает в свои права.
И, щурясь от синевы,
идет, отряхивая с ветвей росу,
смена ночным постам.
Прощай!
Меня призывает страна
на новые рубежи.
Да будут утренние труды
мудренее вечерних дум.

Да будут страданья моей любви
последними на Земле!