Потом-ки

Спускаешься в двор-колодец, эта belle dame sans merci велела своим приживалкам учить старинные менуэты, проси о чем хочешь, о чем-то таком проси, пушкинисты и блоковеды, фрейлины не одеты. С картинной нежностью в голосе падать на первый снег, бедные детки, причин тавтологии вам не открыть покуда, горечь пристрастий вас отвратит от ненужных нег и недоспелых погрешностей скуки блуда – кто это выдумал, что нам теперь читать, плотва нерестится в Гамбурге, реки мелеют к лету, и мейстерзингеры Питера (разум колечком, тать, как человек, что не равен себе-поэту, что до поэтики, это уже не сюда), строят курзал, а потом изымают плотину, все их потуги к бессмертию стоят труда – думает дама без имени, плеть господину нужно вручить за обедом, пойти в гастроном, там предлагают остатки безбытной корюшки, слава тебе, сероглазая боль, незнаком, в детстве играли с ним просто в другие игрушки. Отдай свою голову этой женщине, измученной хлором, такой винил, пот такую мелодию с этой головушкой, бледные перспективы, ляжет на паперти и никого не винил, ну написал на щите «Оглянуться могли вы», бедная-бедная девушка долго роняет поднос, пишут о вечности, пишут, а вы попляшите, и ничего никому в этот раз не донес, просто учился с товарками здесь в лито. Спускаешься в двор-колодец, эта belle dame sans merci (для впечатлительных версия в тонкой печали) ждет полнолуния, что-то такое проси, чтобы завистники прыснули и смолчали, и ничего постижимого больше нет, первым стихом ненаписанным здесь не слиться, с этой головушкой только в другой кювет, красного-красного, не убегай, сестрица.