Из старых тетрадей 1

СТИХИ ДЛЯ АССОЛИ

Свежий ветер брызги сорит,
наломал он нынче дров.
Уезжаю от Ассоли:
нету Алых парусов.

На губах ли привкус соли,
или это проза слов?..
С чем явиться мне к Ассоли
вместо Алых парусов?

Что поднять над головою –
не подскажет мне никто.
В Волге я лицо умою, –
где-то высохнет оно?

Как мираж пустыни знойной,
словно тающая боль, –
вдруг увижу взгляд спокойный:
улыбнётся мне Ассоль.

Я приду к ней – поздно ль, рано,
сжав волненье в кулаке, –
не в мундире капитана,
а в потёртом пиджаке.

И взмахнёт Ассоль руками
и поймёт меня без слов.
И появится над нами
пара Алых облаков.

июль 1973

МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЕЙ

Гул моторов стоит уверенный,
под крылом – высота Эвереста.
Что-то найдено, что-то потеряно –
для всего здесь хватило места.

Получаю пургу за безветрие, –
что ж, судьба мне бросает перчатку.
Ты свою отложи геометрию
и пришли мне письмо на Камчатку.

Самолёты меняют марки,
только звёзды на небе – прежние.
Вон те две – всё такие же яркие,
словно взгляд твой весёлый и нежный.

6 ноября 1973, на борту "ИЛ-62"

ЗА ВСЁ В ОТВЕТЕ

            Николаю Трегубову – каптёру автороты

В каптёрке комбезов груды,
шинелей штук сорок висит,
а он, коммунист Трегубов,
о чём-то своём говорит.

О милой, о близкой, о дальней,
(куда нас судьба занесла!)
о той разъединственной Гале,
что с ним по соседству жила.

Цветы ей дарил ежедневно,
в кино и танцы водил.
А как возмущённо и гневно
про капитализм говорил!

Но Родина-мать приказала,
но Родина-мать позвала!
«Ты должен!» - Галина сказала,
лишь слёзы сдержать не смогла.

А он ей ответил: «Ну, что ты!
Я свято исполню свой долг!»
И вот он в рядах автороты –
в катёрке – задумчив и строг.

Дождинки к окошку прилипли,
туман пару сопок слизал.
«Опять неспокойно на Кипре!» -
сурово Трегубов сказал.

«Опять неспокойно!..» - и стиснул
до хруста он пальцы в кулак,
ему как бойцу-коммунисту
с таким не смириться никак.

Я видел – за всё он в ответе:
за кучи вот эти белья,
за Галю, за жизнь на планете –
за всё! А иначе – нельзя!

Камчатка, 1974


ВОСПОМИНАНИЯ О ТОМ,
КАК Я НАЧАЛ ПИСАТЬ СТИХИ

Я жил, как все – не лучше и не хуже,
диктанты ежедневные писал.
К себе раз в год (не чаще) лазил в душу,
к другим и вовсе в души не влезал.

Но вот однажды сбили спанталыку:
поэзия, как карты и вино.
Учителя! – ведь знали, что привыкну
и плохо кончу, только всё равно

сказали: - Вот бумага, вот чернила!..
И рифмы показали, где лежат.
Ещё сказали: - Слово – это сила!
Ни дня без строчки! – выдели курсивом,
но в землю не  закапывай талант.

Я было – спать, я загасил все свечи,
но в дверь грохочут, мол, гостей встречай!
Знакомься – Муза. Можем дать на вечер.
И подмигнув, сказали: - Не скучай!..

Я этот вечер отличу из тыщи:
в дремучей однокомнатной тиши
стареющая Муза пальцем тычет
в листок бумаги и твердит: - Пиши!

И я пишу то ямбом, то хореем,
пытаясь всё и вся зарифмовать…
Мне друг сказал: - Мы все чего-то сеем,
вот только забываем поливать.

1975


ВЕЧЕРНЯЯ ГОСТЬЯ

Весь день фабричный – в шуме, гаме…
Лишь смена кончится – бегом:
по пустырю, потом дворами,
а вот и дверь в родимый дом.

Вхожу. Любуюсь гарнитуром:
два стула, а на них – доска.
Доска плоска карикатурно,
а на доске сидит Тоска.

Унылая, худая тетя,
зевая, борется со сном:
-  Надеюсь, гостью развлечете,
Развеселите, разольете –
а ну, живее в гастроном!

Я хлебосол. И в быстром темпе
(гостям всегда стараться рад!)
бутылку «Русской» ставлю в центре,
а  сбоку шпроты и салат.

Селедку быстренько разделал,
десерт немного подсластил…
Тоска сказала: - Ближе к делу.
И я по первой нам налил.

И по второй. И по четвертой…
И вот уже на брудершафт.
И вот я ни живой, ни мертвый,
а только звон строит в ушах.

Я звону этому внимаю.
Весь мир плывет, и плыву.
Уже я нежно обнимаю
Тоску и Тосею зову.

Уже я руки ей целую,
уже к ногам ее упал,
И шарю по полу вслепую…
И – всё. И в памяти – провал.

…Ах, не звени, будильник мой!
Как быть с больною головой?

1975


О ВРЕДЕ САМОЛЕЧЕНИЯ

Когда больной не ощущает,
что скальпель по нему скучает,
он пьёт вино и обещает
друзьям прожить до сотни лет.
А утром – хлоп – и всем привет!

А вдруг я тоже чем-то болен,
но до поры не чую боли,
ну, а болезнь, подобно моли,
меня съедает, точно плед,
и утром – хлоп – и всем привет?..

Пишу: «Прощайте!» - маме, другу,
одной знакомой, лесу, лугу…
А утром – в кабинет к хирургу,
освобождаюсь от одежд
и говорю сурово: - Режь!

Меня профессор изучает
и скальпель в руку помещает,
но карандаш им заточает
и говорит, что я здоров
и жить могу без докторов.

О, Боже! – до чего халатен
он в накрахмаленном халате.
Да при его двойной зарплате
я б каждому, кто приходил,
по три болезни находил.

Я сам  не свой три дня слоняюсь.
Подумал: «Скоро ли отмаюсь?»
Пришёл домой и раздеваюсь.
Как вдруг – звонок, и мне сосед
суёт спасительный рецепт:

«Порезать кактусы с жасмином,
добавить пять грамм паутины,
речного ила (можно тины),
бензином всё это запить
(но только после не курить)».

Неделю снадобье глотаю,
все силы на болезнь кидаю,
но дело плохо – помираю:
в углах не стало паутин,
к тому же кончился бензин.

1976


В ПАРИКМАХЕРСКОЙ

Деревьев порыжели чёлки,
а ветер этому и рад!
Из под моей кепчонки ёлкой
лохмато волосы торчат.
И над подъездом тем, что с края,
я «ПАРИКМ…ЕРСКАЯ» читаю.
(Неон немного барахлит,
и «АХ» сегодня не горит.)
Я здесь бываю раз в полгода,
что делать, коль такая мода.
За каждый волосок дрожим,
но растеряем все за жизнь.
И парикмахерша премило
меня улыбкой одарила,
привычно ножницы взяла
и на макушку навела.
Так нежно ножницы щебечут, –
я в полуяви-полусне,
и голове вдруг стало легче,
и в целом легче стало мне.
Я – цельный, умный, нужный, ладный,
красивый, как Ален Делон!..
И будит дождиком прохладным
меня тройной одеколон.
Я просыпаюсь: полубог?
Какой-то жуткий полубокс!
Ах, где моя былая сила! –
всё, как всегда, – наоборот.
О, парикмахерша! Далила!
Не разбудила, не спросила…
Теперь до встречи через год.
…Я брёл по улице уныло,
кепчонку сдвинув на чело.
А осень – вечная Далила –
деревья стригла наголо.

1976


ТЕНЬ НА ЗАНАВЕСКЕ

На занавеске – тень твоя в окне.
А я позвать тебя опять не смею.
И лучший друг сказал на это мне:
– Так, брат, нельзя: ты должен быть смелее!

Я другу внял. Решителен и смел
пришел и крикнул очень громко что-то.
Но как я ни старался, ни глядел, –
ты не переместилась ни на йоту.

Тогда прутком железным бью в бадью.
«Ну, – думаю, – сейчас ты выйдешь быстро!»
Ты – ноль вниманья, будто и не бью.
Другой бы плюнул и сказал «адью»,
но я бензина притащил канистру.

Чадите дыма душные клубы:
что против вас её характер женский!
Но словно рок, ирония судьбы, –
сквозь дым чернела тень на занавеске!

Ты посчитала мне поставлен мат,
что я слюнтяй и хлюпик на поверку?..
Согласен. Слабо начал. Виноват!
И я в подъезд швырнул пять штук гранат,
сел в самолёт и – бомбу бросил сверху!

…Ну, вот и всё. В эфирной тишине
летят Земли обломки и обрезки.
Окно. И занавеска на окне.
И тень твоя на этой занавеске!

1976


РАЗЫГРАЛИ!
(пародия на Андрея Вознесенского)

Что ты плачешь, одуванчик, дура, краля,
кутаясь в причёске, точно в шале,
в глаз тебе соринка влезла али
разыграли?

Ах, шутник! Да как он плёл искусно!
Браконьер, Мюнхгаузен, соловка, -
врал так сладко – аж на сердце вкусно!
Ты поверила, а вышла мышеловка.

Ты считала жизнь за летний отдых,
что она всего лишь трали-вали.
А тебе, как слева правой в поддых –
разыграли.

Как из сливы выплюнули косточку
и со смаком мякоть всю сожрали,
так тебя гогочущие сволочи
разыграли!

Ну, а вы-то сами
в день весенний первого апреля
хоть разок когда-нибудь ревели?
Росомахи, выдры и тюлени –
вы ревели?

Вы король ракетки Метревели,
иже с вами ваш наставник тренер –
вы ревели?

Вы, живущие в Стокгольме, Праге, Дели
в Адлере, на Фиджи и в Карелии –
Вы ревели?

Наконец, она успокоилась и перестала плакать.
Последняя слезинка скатилась с её щеки, но не упала на пол, а поплыла по воздуху.
Я поймал её ртом. Своим вкусом слеза напоминала слезы рафаэлевских мадонн.
О, мадонна!

Для печати стихи отобрали.
Разыграли!

1 апреля 1976


*  *  *               

Мы отрываемся всё больше от земли,
подошвы на ботинках утолщая,
в квартирах новоселье отмечая
едва ли не в заоблачной дали.

Земля – в асфальте улиц-площадей.
Газоны есть. Но и ступить не смея,
мы их обходим. Помните Антея?
У нас бы оштрафован был Антей.

Кто много ходит по земле босой,
тот до глубоких лет здоров и крепок.
Всё это понимал наш древний предок,
а вслед за ним писатель Лев Толстой.

1977


ОТПУСКНОЕ   

                Н.

Когда мы лезли на вершину,
а ты скулила: «Пить хочу!..»
Я думал: «Вот с обрыва скину
и от капризов отучу».

Когда роман «Чугун и люди»
взахлёб читала до темна,
я грустно думал: «Вряд ли будет
моим стихам внимать она».

Когда в меня совсем некстати
ты брызгала морской водой,
я думал: «А, пожалуй, кстати,
что скоро ехать мне домой».

А вот теперь, когда я дома
и начинаю вспоминать
роман ли тот из жизни домны,
иль горы и морские волны,
то думаю: «О, благодать!..»

1977


*  *  *

Над головой моею – ось абсцисс.
Неделю кряду в минусе я кукшусь.
Засох на подоконнике нарцисс
и вот торчит, изогнуто, как кукиш.

Да что тужить: семь бед один ответ!
К тому же вспомнить надобно о деле –
о том, чтобы успеть в конце недели
устроить оглушительный обед.

И слить всех мыслей вермишель в дуршлаг,
созвать друзей на это угощенье.
И ты чтоб, опоздавшая, пришла,
придав всему высокое значенье.

А утром абсолютным дураком
проснуться – нет, скорей, родиться даже,
и с чувством, что не ведал в Эрмитаже,
залюбоваться белым потолком!

1977


*  *  *

Мы встречались с тобою в период весенний.
Мы познали любви естество.
Ты меня наградила стихотвореньем,
и теперь я рожаю его.

О, извечный подарок прилежной природы,
о, возмездие за грехи!
Я в испарине весь: очень трудные роды –
как ворочаются стихи!

Не выходят – хоть тресни! Пол килограмма
я бумаги перечеркал.
В дверь звонят. Открываю. Пришла телеграмма:
МИЛЫЙ СКОРО Я БУДУ МАМОЙ
ТЧК

1977


ДВА ПОРТРЕТА

1
Глаза у Лизы – изумруд,
а губы розою цветут,
высокий водопад волос
и идеально-римский нос.

2
У Лизы рот наоборот,
причёска типа огород,
её глаза, как счёт «0 : 0»,
а нос – типичная консоль.

1977

НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ

Приклеивал к забору: «Все на выборы!»,
по сторонам при этом озираясь,
тому причиной, очевидно, гены
марксиста-прадеда с листовками в карманах:
«Долой самодержавие!»

1977


*  *  *

Осенние листья легки на подъём.
Летят в одиночку, вдвоём и втроём.
Весь день напролёт и всё ночь до утра –
настала мгновенных полётов пора.
Им ветер кричит: - Помогу, подсоблю
я каждому мёртвую сделать петлю!

1978


БЕРЕГИТЕ ПРИРОДУ

Приходит утро вслед за ночью.
Без теста хлеба не испечь.
Я с детских лет усвоил прочно:
природу надобно беречь.

Со мною всякое бывало,
но совесть у меня чиста:
я не плевал куда попало,
не оставлял в лесу костра.

В дровах не видел интереса.
И хоть с искусством встрече рад,
но не ходил в театр на пьесу,
в которой вырубают сад.

В любви я знал и сумасбродство,
но с клумб тюльпаны не срывал.
Клянусь: отходы производства
я в реки ночью не сливал.

Нет, я не хвастаюсь: я скромный.
Но мне не ясно – почему
живут другие недостойно,
не по примеру моему?

Ни с красотой земли не ладят,
ни чистоту небес не чтут:
они, где сядут, там и гадят,
они, где встанут, там плюют.

1978


НЕТЕРПЕНИЕ

                Андрею Филинову

Торопится поезд сойти под откос.
Торопится звонкая ваза разбиться.
Торопиться лопнуть натянутый трос.
Скорей бы случилось всё то, случится.

Вам девы прекрасные снились вчера,
а нынче приснились кошмарные лица.
Какая над нами нависла пора?
Скорей бы случилось, всё то, что случится.

Когда же случится оно, мы поймём,
как многого можно в мгновенье лишиться.
Однако упрямо стоим на своём:
«Скорей бы случилось, всё то, случится!»

1978


5 ДЕКАБРЯ 1791 ГОДА

           Послушай, отобедаем мы вместе
           В трактире Золотого  Льва.
            
                А. Пушкин

В трактире за бутылкою вина
друзья не первый час уже сидели.
- За вечное искусство, мой Сальери!
- За музыку, мой Моцарт, и до дна!

В трактире малолюдно, потому
им слышно, как на воле воет ветер,
он тоже композитор этот третий,
но зависть не знакома и ему.

Под сенью светлой Золотого Льва
ну что ещё душе певучей надо!
И в их бокалах нет ни капли яда,
и двадцать дней всего до Рождества.

Но гений через тридцать с лишним лет
себе вообразил совсем другое
и так правдиво, что друзьям на горе
в трактир помчался этой правды свет.

И высветил Сальери у окна,
и вздрогнул тот: «Вот Моцарт, - что в нём пользы?
Репейникам во вред соседство розы…»
И бросил другу яд в стакан вина.

Он бросил яд, как опытный злодей,
лишь Моцарт отвернулся на минутку.
Сплясал Сальери под чужую дудку.
Не слышал Моцарт шёпота: «Не пей!..!

1977


*  *  *

Брать отпуск осенью нелепо.
А коли взял – беги туда,
где бьёт ещё баклуши лето,
и пляж сгорает со стыда,
где зелень сходит с рук деревьям,
где ночью – тишь, а утром – гладь,
где в небе облачным строеньям
и двух часов не простоять,
где столько сини видят очи,
где море среди гор лежит…
Туда, где славный город Сочи,
где чудный город Геленджик!

1978


НЕШИРОКОИЗВЕСТНЫЕ ПОЭТЫ

Покуда не наложено запрета
бумагу превращать в черновики,
неширокоизвестные поэты
готовы день и ночь писать стихи.

И не беда, что всё вокруг воспето:
рассветы, звёзды, солнце и дожди –
неширокоизвестные поэты
к ним не боятся снова подойти.

Даны неограниченные сроки,
и нечего пока ещё терять.
Рождаются немыслимые строки,
дерзающие классикою стать!

1978


*  *  *

Коль доверять всезнающей молве,
то мысли обитают в голове,
а в сердце чувства, а в желудке каша,
а тайны все душа скрывает наша.

Но это если следовать молве.
А то бывает: каша в голове,
в желудке – чувства, в сердце дум на пуд…
К тому же кошки на душе скребут.

1978


*  *  *

Не надобно шутить с огнём:
опасно это очень.
Шутить не надобно ни днём
и ни тем паче ночью.

Не надобно, не зная есть
или здесь нету брода,
задрав штанины, сдуру лезть
в губительную воду.

Не надо стены лбом крушить –
напрасное геройство:
так шишку запросто нажить
и разума расстройство.

Где умный глуп, - дурак умён, -
от века так ведётся.
Ну, да порвалась связь времён:
где тонко, там и рвётся.

1979


*  *  *

У расставанья на краю
скажу Вам так: - Не обессудьте,
прощайте, и счастливой будьте!..
Я дверь за Вами затворю.

Когда уйдёте, - докурю,
допью, доем всё, что осталось.
И вспомню день, когда казалось,
что я у счастья на краю.

1979


БОЛЬШОЕ КОСМИЧЕСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Разгоняется ракета,
держит путь она туда,
где горит неясным светом
неизвестная звезда.

По расчётам там – планета
(если в них просчета нет).
Долетит туда ракета
через 29 лет.

Там волшебные долины
или ледники во мгле,
царство, где живут ундины,
или всё, как на Земле?

Да и есть ли там планета,
может, рейс устроен зря?
Ни ответа, ни привета…
Ах, ты матушка-земля!

1979


ВОСПОМИНИНИЕ О КАМЧАТКЕ 

Я был на краю земли,
и там, где она кончалась,
глаза мои видеть могли,
как что-то в бездне качалось.
«Да это же кончик хвоста
мифического кита!» -
в сознании мысль промчалась.

Пускай магелланы твердят
про шарообразность планеты,
пусть кружат над нами ракеты,
в которых герои сидят,
и пусть всем итогам итог
прославит их подвиг могучий,
но – вижу я бездну у ног
и хвост в этой бездне зыбучей!

1979

______________________________