Мы ходим по льду, сторонимся трещин в структуре, на том берегу (наврали) есть нечто, необозримо знакомое нам до дня рождения здесь. Мы приходим, садимся и слушаем – в доме повешенных говорят о сенбернарах и Куоккале, но это неполный перечень тем, пополняется часто, весь мир помещается в этом доме на полке между томов, предположим, Манна, мы достаем его и вертим, притворно восхищены. Я храню под кожей инициалы, снаружи я безымянна, и Злата с пластинки зовет нас гостить подольше, но с чувством большой вины мы разбиваем пластинку и прячем ее в четырех углах, окропив чернильным сиропом, потом садимся чаевничать и через двести лет вдруг вспоминаем je taime moi non plus безутешным скопом и думаем – вот и пришла пора читать мемуары, и тонем, щадя сюжет. Мы ходим по льду, сторонимся трещин, цепляясь за сенбернара, почитаем себя спасенными, снова стремимся ввысь, на втором этаже играет этюды сиделка Кьяра, а за дверью лакает лакричный сироп изумрудная Кысь.
Самое языческое стихотворение: за счёт ритуального уничтожения пластинки. Лары должны оценить)
И совершенно неожиданно изумрудная Кысь становится верным и довольно громким заключительным аккордом. Языческим - уточню - аккордом.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.