Грустная городская зарисовка

У него - быт, кот, сливовый компот, в камине -огонь, в виски - лед, и прочий уют.
У нее в глазах 500 киловатт, ни назад-ни вперед, и цыганские женщины в шалях с надрывом поют.
Он встает по будильнику - черный кофе, галстук, пальто, поцелуй у двери, сигарета, очки.
Она много смеется и плачет. И носит вуали. Платья в горох. Дешевые кольца, всегда - каблуки.
Он почти никому не врет. И почти никогда не пьет. Он видит море два, а то и все три раза в год.
Она иногда говорит, что поэт, а сама - педагог, говорит, что тридцать, а самой тридцать семь почти, вот.

Он зимой побывал на Пхи-Пхи, с женой, среди пальм, попугаев, песка, золоченых упитанных будд
Она, в принципе, верит мужчинам, но те почему-то ей часто необоснованно лгут.
Он считает себя счастливым, нет новостей, зато - кот, компот, виски, камин и жена,
Она мечтает однажды проснуться с губами цвета вина, волосами оттенка льна, и ногами, в которых длина.
(В общем, остаться собою, но чтобы в зеркале отражалась шакира, а не снова и снова она)

И вот однажды заполночь она сидит в баре на Бронной, курит одну за другой, что-то пьет
Она думает - почему все вокруг беззаботны как дети, и только ей одной почти никогда не везет
Вон за столиком у окна - две пигалицы, максимум двадцать, у обеих настолько спокойный и сытый вид,
Что это - да, глупо, да, она взрослая - но почему-то до зубовного скрежета бесит и злит.
И что-то на нее находит, она срывается с места, не заплатив, оставив на спинке стула сумку, пальто,
Она выбегает на улицу, подразумевая некую цель, она бежит, но вокруг - не те, не так и не то.
Он спешит по крайней правой, зол и голоден, его подрезал какой-то самонадеянный идиот,
И вдруг - из-за угла она, каблуки и вуаль, и летит к нему на капот, а он жмет на тормоз, но - гололед.

Руки -лед. Сердце - кульбит. Зубы - стук. Он бежит. Не то мушкетер, не то Робин Гуд,
Она испугана , но цела. Улыбается. Говорит. Забывает: мужчины ей часто лгут.

Он вежливо приглашает на кофе, но она заказывает не кофе, а томный, горячий, чувственный шоколад,
В ее движениях - мед. В улыбке - ваниль. В жестах - шелк. В словах - черт. В глазах - шах и мат.
Он просит коньяк, залпом пьет. Начинает шутить невпопад. Звонит жена. Не ответил. Наверное, виноват,
Но это потом, а сейчас на полмира раскинув руки, он по священному гангу куда-то плывет.
Глаза- мед. Руки - мед. И сердце - подогретый расплавленный с легкой горчинкой мед,
Он не то, чтобы просто целует, он как будто бы душу ее жадно и залпом отчаянно пьет.

Они едут в какой-то отель, и в зеркало заднего вида их , как биолог микробов, холодно изучает таксист
Ей вдруг кажется, позади - исписанный от руки пятитомник, в котором остался один, зато чистый лист.
Она держит его руку в своей, крепко, как будто бы это не просто рука, а спасательный круг
А потом ей и вовсе кажется, что у него, как у индийской богини кали, не одна, а все восемь рук.

Без пятнадцати восемь утра ему снова звонит жена, он что-то сонно и хрипло врет,
Говорит - авария, коньяк, говорит, и такой гололед, но забывает про шоколад и мед.
А потом уходит куда-то, и на прощание целует ее висок, и подумав, еще в живот.
Она смотрит в окно. Снег. Мусорный бак. на нем - кот. Ей вдруг кажется - скоро она умрет.
(но это так, минутная дурь, и не такое переживала, и это, естественно, переживет)
Вот.