Рассеянный свет - вторая часть

Стихи лишь капают, не льются –
Подставим и под это блюдце.
Поймаешь лишь случайный блик,
И соль, и пепел на язык
Осядут, душу утоляя.
Зима в душе, зима немая –
Ни крика, ни огня, ни лая,
Лишь хрипота – да ты привык...

2000


Проскальзывает зверь в кипучем взоре ржи,
Пчела летит домой со сладостной гречихи,
И золотистой мглой – без тени нашей лжи –
Венчает вечер вдаль растянутые пики.

Ни мысли в голове – лишь сорный цвет травы,
Немыслимый полёт над радужной стремниной,
И солнце, настоявшее в огне
Сухую ясность глаз льняной равнины.

2000


Сплетенье соков, запахов, тонов –
Созвучье, наполняя, в сердце брезжит –
И вперемешку с жилами стволов
Прозрачной синевы льняная нежность.

Цветов и девушек округлый аромат,
Порханье взглядов в сумраке аллеи,
Лучистых глаз и рук летучий яд,
Певучий выгиб тетивы апреля.

2000


Молчание – от полноты,
От беззащитности сердца,
От трудного этого счастья,
Наконец-то ставшего прочным.

Нежность стала сильнее
Ввиду беззащитности нашей,
И молчаливые реки
Заполнили ночи степные.

Что сердце нашепчет сердцу?
Каплет вода живая,
Льются спокойные ночи,
Длится мгновенье неделю.

Живём своей первой жизнью,
Почти не стремясь во вторую, –
Если она нас захватит,
Погаснет солнце свободы.

Первая жизнь – мудрее,
С липами и огнями,
С солнечными лепестками,
С закатами золотыми.

Первее молчания – воздух,
Заполненный солнечной жизнью,
Густые и тёплые тени
Напоминают подснежник.

Есть над законом молчанья
Огромная тёмная пропасть,
И в ней на суровых гранитах
Растут ветки сирени.

Пусть губы текут, словно птицы,
Пусть соки сливаются нежно,
И пусть охватит мне сердце
Горенье бессонного марта.

Всё к лучшему, всё нам на благо,
В руках золотятся заботы,
И чуду осеннего действа
Придётся слегка потесниться.

Когда бы нагнал – целовал бы
И веру, простую, как море,
И сизое-сизое утро,
И воздуха мокрые плечи.

Напомнило это мгновенье
Ушедшего близкого друга;
Остановился и смотрит –
Но нет, нам не быть больше вместе.

В подсвечник мы свечку вставляем,
И в осени – наши желанья:
Любовь находя, просветляясь,
Покой обретаем и пенье.

А в комнате тучи проходят,
Летят стаи песен и листьев,
И пароходы уходят
В неровное тёмное море.

Здесь дважды два – девятнадцать,
И есть в этом солнце и чудо,
Есть в этом привкус солёный
И чайка над островами.

2000


Клубится в воздухе осенний пепел.
Грусть расставаний; перелёты птиц.
Раскроешь клюв, но не для нот – для тишины.

Когда полётность породнилась с ожиданьем
И вытеснила суету за скобки?

Рассматривает осень в лупу
Непристальных, но сумрачных небес
Мальчишек грязных – ловких воров,

Седых торговцев порнопрессой,
Не по поре беременную кошку,
Учителя с тяжёлыми глазами.

И курится меж проводов и грязи
Мечта моя; с отсутствующим видом
Любовь проходит, никого не задевая.

О, сколько жизни в бестолковых буднях
Растрачено трусцою, мимолётно,
Без всякого намека на любовь.

Кому поведаю печаль? Стираюсь –
Ничейная беспечная монета,
На вешалке забытое пальто.

Седая жизнь озябла за штурвалом,
Ругается и курит трубку,
Сражается с тяжёлым морем –
Куда там, братец, всё уже пропало.

И всё же – собираю жемчуг будней
(Вот странно – жемчуг будней) – и стараюсь
Я не грустить о том, что потерял.

Нет, в жизни счастья нет – оно сидит внутри,
В глубинах, за печальною завесой,
И к жизни пробуждается в молчанье,
Средь суеты отвергнутой и дыма
Осенних улиц, погружённых в сны.

Что помешает быть счастливым
Тому, кто всё изведал, всем
Был вдохновлён, потом – разочарован?

Я завершён уже – хотя открыт
И пенью птиц, и отголоскам стали,
И нервам, ищущим меня,
Как пёс подстреленную птицу.

Брожу под кружевом ресниц
В надежде встретить воробья живого
Или хотя бы песню сочинить,
Открыв себя, как канарейка, миру.

Уходит вдохновение по капле,
Я не пишу – я будто вдаль иду
И в небесах тону немою вехой...

Как много ожиданья! Больше жизни,
Заполненной сумятицею дел,
Бессмысленных, зато необходимых.

Седая осень смотрит на меня,
Оценивая лень мою на вес,
Заряд и спин, плечами пожимая.

Откуда в ней такая сила?
Куда она зимою пропадает?
И как живет в нас тень её чудес?
Цари, волшебница седая!

2000


Придёт зима – душа во мне застынет,
Ну, а пока отпущен я на волю,
Брожу по липовым холмам,
Влюблённый, монотонный, тихий,
Как ветер, дышащий в груди,
Неопытный, танцующий молчанье.

Спокойная, медлительная осень,
Дай напитаться мне твоей красою,
Дай окунуться в золотую тьму
И вытащить наружу или грушу,
Или любовь, или напев печальный,
Но светлый, с лёгкостью в глазах.

Я не нарушу твоего прицела, осень,
Не передам врагам заветной тайны
(По той причине, что её не знаю).
Я прикасаюсь и обомлеваю.
Как тяжело! Хотя ты вся – наружу,
С плодами, с песнями в руках.

Я простираю к небу руки
В надежде плавной и тяжёлой,
Спокойной капли вод осенних –
Для наполнения души, для песни,
Увенчанной решёткой стылых будней.

Произрастай, беременная осень!
Трудись, владычествуй на славу,
Нам без тебя – ни сердца на ладони,
Ни близости небес, ни поцелуев,
Ни радостей, ни тёмных расставаний.

Мы без тебя – заброшенны и малы,
С тобою мы – цветы и птицы.

2000


Тени обесцвеченных мангустов
Пробегают по равнинам сердца,
Заметая пеплом горечь жизни.

Дует грусть, садится тихо солнце,
Оседают клочья серых будней:
Новости, кроссворды, анекдоты.

И не видно в небе ни просвета,
Заложила его пошлость глухо,
И не видно ласки сквозь туманы.

Так зачем меня ты мучишь, сердце,
Беспокоишь пыль моей дремоты,
Разливаешься вином в стаканы,
Отражаешься в бесплодной пыли?

2000


Следы поцелуев
в воздухе тёмном
тают, переливаясь,
как золото сонных фонтанов.

Тонкие руки дождей
спеленали дома и дороги.
Небо падает медью и маслом,
дети едят апельсины.

Мужчины идут на юг,
врываясь копытами в землю,
женщины проплывают,
окутавшись мехом истомы.

Авиакассы, мерцая,
зовут в города, где любят.
Поезда улетают
за тучи к горячему солнцу.

Следы поцелуев
в воздухе тёмном
тают, переливаясь,
как золото сонных фонтанов.

2000


Изгибы утра голубые
В прозрачных шорохах листвы,
И в ледяной купели неба
Густой и плотный сон травы.

Рассвета розовые флаги,
И бег полян сквозь ночь к Днепру,
И погружённость в шлейф сирени
И золотую мишуру.

2001


НОКТЮРНЫ

1.

Весенней ночи светлый омут
В сплетеньи звёзд, ветвей, огней,
Свеченье бледных лебедей,
В крови застывшей древний шёпот.

2.

Сон выплюнул меня в рассыпчатую ночь:
В пустом кругу звезды колышется мерцанье,
И бурную молитву листьев дрожь
Бормочет наугад, и дальние бряцанья
Проходят в мокрой тьме, как руки через рожь.

2001


ФИЛОСОФ

Я родился в апрель на восточной земле –
Для цветения трав, стрекотанья цикад –
Пил кумыс и вино, и нездешних кровей
Я любил красоту, в чьих зрачках – сонный ад.

Знал я голод и ревность, войну и печаль,
Азиаток с медлительной нежностью глаз,
И в развалинах древних дворцов собирал
Горсти древних монет, письма вымерших рас.

Я был нищ, и богат, и в полёте весны
Был прозрачен и ярок, как лёгкая ткань,
И я видел, как времени руки грязны,
Как в крови крепнет зло обездоленных стран.

Я родился в апрель на восточной земле
Для цветения трав, для размаха весны,
Для свечения гор в тёмных волнах зари,
Для замет и открытий, песка и тоски.

2001


Я не люблю тебя, май, – ты скрипишь красной охрой,
Рушишь дворцы вместо того, чтоб летать,
Дышишь прогорклой сиренью и дряхлою Торой –
И не поймать тебя, май, не допеть, не обнять.

2001


От людей простодушных я слышу одни похвалы,
От людей утончённых – как правило, ушлую ругань.
Так кого же мне слушать? Кривить ли шаги, что прямы,
Изгибать позвоночник, в колечко сворачивать душу?

Ну уж дудки! Округлостью петь не мастак,
Лишь шипами, узлами, огнём и наждачной бумагой.
Легкомысленный пульс, зыбкий метр, быстрый шаг,
Солнце, ветер и гОрода промельк шершавый.

2001


Я люблю эту мягкую женщину сна,
И не в силах – хоть вскользь – на нее не смотреть;
Захлестнёт, понесёт голубая волна,
И ударит кинжал о дрожащую медь.

Ты – молчание в ветре душистом, лесном,
Свей мне сказку свою, дай свой нежный огонь,
Дай в уста горький корень и в кровь тёплый звон,
И горячею музыкой сердце омой.

2001


Тип женщины – безумный, роковой,
Чудесный голос, нежный, мелодичный,
Рот, полный музыкой, и смехом, и игрой,
Глубокий, мягкий взгляд черничный.

Не полная, но в самый раз – в цвету,
Идет неслышно, будто бы летает,
И обволакивает взглядом на лету,
И нежностью таинственной мерцает.

2001


Опуститься к корням языка,
Прянуть в ночь белокрылою птицей
И в пугливом мерцаньи стиха
Синей ленточкой речи пролиться.

В тёплых волнах весеннего сна
Звать дыхание моря и степи,
Отвердеть в тишине серебра
И создать мир из тайны и крепи.

2001


Луна звенящею горошиной
Поёт в живом вечернем небе,
Весёлой гостьею непрошенной
Растёт на молоке и хлебе.

Кирпичны заросли закатные;
Рождая глубь душистой мысли,
Играют ветры водосвятные,
Смеются в сини, полной жизни.

2001


Согревай в душе застуду,
Прорывай тоски запруду,
Открывай объятья чуду –
Шелест крыльев льётся всюду.

Снежный шорох, шашни, пьянки,
Радость каверзной огранки.
С нежным трепетом испанки
Ночь запрыгивает в санки.

Над московской мостовой
Вензель счастья завитой,
Бьётся танец золотой,
Светит огненной дугой.

2001


Пускай музЫка отдохнёт,
Пусть влагой корни напитает,
И в тишине слова найдёт,
Густые, сладкие, как мёд,
И о весенних днях сыграет.

Пусть нарядится в звуки птиц,
В сверканье солнечной метели,
Пройдёт по сумраку ресниц,
Найдёт любовь в горячем теле.

Пускай цветёт, как сон земной,
И бродит, словно кровь деревьев,
Пусть пляшет звонкою иглой,
Летает в озорных качелях.

Вся жизнь её – стремиться в свет,
Плескать огнём по быстрым струнам,
И рассыпаться в нежный цвет,
И плыть сквозь ночь по тканям лунным.

Вся плоть её – кипенье трав,
Дрожание любовных нитей,
И прелесть ветреных забав,
И ткань узорная наитий.

2001


ЛЕТНИЕ ЭТЮДЫ

1.

Гром рассыпчатый, цветочный
Пробежался над землей
И метнул заряд проточный
В душный полдень огневой.

Оглушительным мальчишкой
Засвистал в ветвях ручей,
И кольнулся острой шишкой,
И блеснул дождём лучей.

Тянут птичьею надёждой
Паруса зелёных стай,
И сражаются одежды,
Собирая пыль и даль.

2.

Ах, лес, мой лес, я твой должник!
В мечты, ленивые от веса,
Пускаешь сладкий свой родник
Густого запаха и света.

Твой мех искрист, простор пустынн,
Но полон пёстрой, нежной жизнью,
И я иду в холстах картин,
В пространствах песни, с чувством сына.

3.

Как запах сладок и ленив!
Слепая кладь, противник скуки,
Играешь, солнца навалив
В мои протянутые руки.

Среди валетов и червей,
Среди сухой и скользкой муки
Благословен душистый клей,
И лета плач, и дятла стуки.

4.

Тают башни из пуха и хвои,
Плачет скрипка, и кружится свист.
День точится душистой смолою,
В ней витают тоска и каприз.

Тронь же дух своей слабой игрою –
Как легка ты и как далека –
Обними меня чудом и зноем,
Дай пожить вполкрыла, вполглотка.

5.

Наклонись над прозрачной водою
И побудь в сладком скрипе сосны.
День июльский колышется в зное,
Сушит в небе холмы и дворцы.

Змей дрожит в спелом небе струною,
Синь тугая бежит на восток,
Свет горячий кружит над волною,
Медным жаром купает песок.

2001


Зачем ты молчишь? Я как сон на ветру –
Дыханье играет пушистою розой –
Пусти в свою дверь Золотую Орду,
Замкни свою речь под гудящей берёзой.

Ты знаешь – два шага – и я убегу,
Вновь мучим безмолвьем и солнечной язвой,
Твой ток тихо гну в гробовую дугу,
В трамвайную плесень без толку и связи.

Но ныне – молчи – или нет – говори –
Цинк тела под знойною нежною розой,
Раскат керосиновых приступов зги,
Совет проститутки, влачение прозы.

2001


Чаровница, лицедейка,
В небе медная копейка,
Золотая полушаль,
Тишина моя – печаль.

Ветер резкий и холодный,
Плеск мечты моей подлёдной,
Да обзор ночной реки –
Режут чёрный лёд коньки.

В море синем тонет кружка,
В автомате щёлкнет двушка –
Ой, ты, милая подружка,
Сердца тоненькая стружка!

2001


Обними меня, милая девочка,–
Звонкой памяти светлая жизнь –
В поле тихом, высоком припевочка,
Лета синего нежный каприз.

Голубыми ночами гляди в меня,
И концертом прозрачным звучи,
И над морем горячим лети одна,
Тонкой тросточкой письма пиши.

О чужая, далёкая, бедная,
Но богатая жаром души,
Королева весны моей вредная
И царица сибирской глуши.

Ранний снег и любви запинания –
Не коснусь ни рукой, ни строкой.
Нет, не тело твоё – лишь дыхание,
Лёгкий твой силуэт над рекой.

Не отвергни мою дань непрочную –
Поцелуй меня, шёлковый зной, –
Не любовь, а сирень многоточия,
И не речь – а дурман и покой.

2001


Обманщица! Не шлёшь мне ни строки,
Ни ветра, ни дыхания, ни плена –
Со мною только сонной грусти пена
Да запертые в погребе грехи.

А помнишь, как – волшебна, высока –
Входила в дом под свист и шелест крыльев, –
Он плыл на юг в душистой тьме ковыльей,
Как мягкая, прозрачная река.

Дышала в чёрное стекло – и после в нём
Цвела свеча капризно и туманно.
Надорванного нежного молчанья
По комнате летал ночной огонь...

2001


Таис! За стенкою связанным моревом маюсь –
Таис! Гибель колонн; пыль черных богов.
Мёртвая райская птица в руке твоей, звонкая Таис,
Слышу дыханье твоё и сладкую темень шагов.

Сколько бездарно растраченных трепетных линий,
Сколько упущено птиц в трещины краденых звёзд,
Сколько проклятых пиров в мутном бешенстве синем,
Тьмы золотой, и измен, и сухих злобных слез.

Все же – как в амфоре яд и как хищная горечь пустыни –
Мир твой и жалок, и зрел в задыхании страсти ночной.
Лёт парусов и огней в чернокаменной стыни,
Блеск в восемь солнц – глаз бесстыжий и радужный зной.

2001


МИНУТЫ

На половине задыханья
Оставь мне музыку свою,
И синевы хмельной рыданье,
И терпкой нежности струю.
_________________

Солнце, размахивающее руками,
Лепечущее о синих безднах –
О глаза твои, тихо
Разрезающие солнечный шёлк!

2001


Ты молчишь – только струны дождя
Цветут над волшебной рекой.
Расскажи, – твоя тонкая речь
Свистнет в воздухе влажным мечом.

Пульс чернильницы гонит суда
В золотистое море вранья,
Дева плачет, закрыв рукавом
Необычную рану весны.

2001


Над тёмною улицей бродит метель –
Обрывки и светы застывшего лета,
Покрыта огнём земляная постель,
А небо над ветками сине, раздето.

Вот юною птицей средь скромных чертей
Трамвай пролетел по прозрачности рощи –
И в дикой метели прекрасных смертей
Мечты просит сердце – всё больше и больше.

2001


Когда придёт весна? Когда доверят
Сады, как преданному другу,
Мечты любовные свои?

Когда, качнувшись, прикоснётся небо
К моим глазам, промоет синью нежной,
Очистит свежестью летучих звёзд?

Когда меня иллюзий дождь обступит,
Играющий на тёмных семиструнных
Гитарах треснувших ночей?

Скажи мне: будет что-то интересней
Походки девушек, невинных и смешных,
Так лихо пробегающих по грани
Меж детством и слепящей пустотой?

О, не читай мои больные строки –
Февральский снег безумствует над нами –
Ты прикоснись рукой к моей руке,
Пей сладость лени, низости, измены...

О юность глупая, ты будешь ли со мной,
Иль отвердею в тишине тревожной?..

2002


Стекаем на руку звезде,
Не обретя и половины
Того, что двигалось к воде,
Того, что рвалось и любило.

Тропинка, тайный бугорок,
Весны и женщины начало,
Бутона скромного кивок,
Цветенья розовое жало.

На языке – полёт листвы,
И силам, сдержанным в гортани,
В бездумьи зноя, в плоти – ты
Отдашь мечты свои и тайны.

2002


Быть иль не быть – вот где зарыт вопрос!
Плыть иль не плыть – утри-ка, милый, нос свой –
Мы здесь живем почти что не всерьёз,
Гневим взор неба серостью и прозой.

Но что сказать, когда душа гладка?
Что дать в залог тем, кто не ждет размена?
Судьба и равнодушна, и легка,
Лишь красота мгновенна и бесценна.

2002


Деревья торжествуют майский дождь.
В падении несчётных лёгких капель
Стал мир одушевлённей; близоруки,
Простёганные искрами строенья
Растерянно проходят в мокрый сад.
День скачет освежающе и ломко
К далёким, неразборчивым просторам.
Всё стынет в сумеречной пляске,
В просторных и обильных кружевах.

2002


Троллейбус, полоща глазами,
По душной улице ползёт,
И обливается слезами,
И тень бесшумную крадёт.

Зачем бросать монетки в небо?
Пора довериться траве,
И плавить белый гребень лета,
И таять в душной синеве.

(А лампа лжёт под абажуром,
И жёлт её порочный круг,
И ходит толстым шуром-муром
Кот Игорь, мой беспечный друг).

2002


Видишь, свет черноголов,
Как щегол на полустанке –
Обаяние цыганки,
Но сомнительный улов.

Быстрый сад и лунный тать.
Ночь растаяла в обмане.
Грустно городу в нирване –
Все цвести да все молчать.

Просим темя расплясать
Крены гнева в пасти пенной –
Пусть сорит вокруг неверно
Озорная благодать.

2002


Одушевлённая темнота!
Кружишь и кружишь горячею птицей.
Поздний свет, уплощённые лица –
Город оставила простота.

Маленький лучик – надежда тесна,
В нашей любви всё так скупо и странно.
С улицы сорвано платье тумана,
В луже затвердевает звезда.

Сердце болеет, как мелкий зверёк.
Вырванный лист, бледный сон, время таинств,
Выбор хорош – жизнью правит случайность –
Нервный, бессовестно юный божок.

2002


Влететь в кандинскую печать,
В дырявую и смертную овчину,
Влететь, клубиться и молчать –
Искать во тьме опальную кручину.

Прибрежных, опоздавших роз
Горсть тлеет в безымяньи ночи.
Китайская вода, слепой запрос,
Текучий и горяче-непорочный.

Идет мотив полусмеженья век
В палитре быстрой узнаванья и сомненья,
Где любопытства первородный грех
Играет с тихой птицею мгновенья.

2002


Поэт случайного масштаба –
Отметим птицу между строк –
Владеет неудобным кладом
И веселит им женский полк.

Ревёт огонь в трубе ремёсел –
Делитель нацело чудес,
Густой коньяк в крови повесив,
Плетется рысью, шапки без.

Горчинка в музыке тончайшей,
Густого пара млечный столб,
Ларь звезд, дремотно говорящий,
Мороза рог крутой и ствол
Фонарный, в бледной тьме парящий.

2002


Нет слова для подкожной простоты
присутствия, касания, любви.

С весны сорвали маску.

Мученье, ослепление и нежность –
всё, что вредит здоровью.

Боль и прозрачность –
ты снова рядом,
но отступишь, если я качну маятник,
скажу или прочту пару слов.

Нас губит самодовольство,
вера в то, что мы знаем все языки.

Слова мстят.

Хочешь маленькой музыки,
чего-то, что вскарабкается по стволу,
подарит солнышко на дне стакана?

Только так нельзя.

Надо, чтобы тебя мотало и било,
Иначе – какая музыка?

Не глупый ли я счетовод?
Так ведь можно всю жизнь сетями –
одну и ту же лужу.

(...Хорошо всё снегом замело.
Может быть, теперь есть надежда?)

2002


Сегодня я ищу в толпе твои глаза –
Почти что чёрные, спокойные в движеньи.
Хочу, чтоб ты смотрела на меня.

Проснулся в сирой пустоте,
В томленьи нервном, неуклюжем,
В каких-то призрачных словах.

Ладонь твоя – не мягкая ладонь,
Душа твоя – не мягкая душа,
А парус, полный ветра, что несёт
Без курса, в неожиданную радость.

Глаза и ночь – их сочетанье, их волшба...
В твоих ладонях – притяжение земное,
В губах – необъяснённая печаль
(Сравню с неперевёрнутой страницей).

Прими ещё последнюю игру:
Взгляни назад, и приручи моё дыханье,
И сделай шаг во тьму, где шелест крыл.

2003


Я хочу сделать шаг – или это кроится молчанье
Твоей детской рукой где-то в памяти острого льда.

Наша жизнь – это перья истерзанной, скомканной птицы.
Озорство, подари нам свой добрый и терпкий обман.

2003


МИНУТЫ

Ты – торжество сияющего утра,
Тугая плоть, смеющийся апрель.
Я нем, как высь в твоей ладони
Над голубым мерцанием ветвей.

*

Мы движемся по выжженному саду,
Как пара черт случайного лица,
И всё, что мы находим, – лишь перо,
Что кружит над прохладой и молчаньем.

*

Оставь свой след, шершавый и измятый,
И если есть какая-нибудь тайна
В твоих движеньях, жадных и бесследных,–
Отдай её, но не раскрой секрета.

2003


МИНУТЫ

Ты – маленькая боль над летней тишиной –
Здесь чужды простота и равновесье –
Ждешь завершенья, радости, ребёнка,
Шлешь ветренику шелковую нить.

*

Любимая моя, не спи, но будь как сон,
Что кружит в низком небе над тобою,
Найди в себе чужой прозрачный лепет,
Дождя глубокомысленный совет.

*

Хочу хранить студёную любовь,
Чтоб жилы полнило медлительное пенье,
Теченье северное грубого тепла,
Бесстыжая и солнечная радость.

2003


Прими эту тонкую ночь, эту сладкую тайну желанья –
По ветвям пробежался томный зелёный огонь.
В дивной чаше ночной жадным стоном летит узнаванье –
Праздник несбыточной фальши, янтарный весенний покой.

Даже если молчит в тебе правда и вера цветений,
То в касаньях ладоней и призрачных жестах камней
Ты найдешь тайный след нашей пылкой, безоблачной лени,
И свой суетный храм ты построишь на ней.

2003


РАЗВРАТНОЕ

Ах, я люблю – кого, не знаю сам, –
Оставив рассудительность и совесть.
Я вижу: в каждой женщине растёт
Узор неясной притчи, смелость, хитрость
И острая, как радость, простота.

Я бабник – как я мог забыть?
Одна любовь – убийца и свеча,
Одна она – причуда и надежда;
Ты станешь просто глупою привычкой,
Когда уйти посмеешь от любви.

(Как я свободен! Кто из вас посмотрит?
Могу луну с небес украсть –
Никто не удивится и не вскрикнет).

Я где-то на границе рыжей тайны
Твоих волос, на страже резвого укуса,
На линии, где станем мы одним
Бессмысленным и сладким преступленьем.

Что делать мне? Ты хочешь говорить,
А я хочу чумазого безумья.
Как можно спать, когда уходит из-под ног
Земля, когда свинцом роняют песню?

Оставьте маменькам всю вашу дребедень –
Я знаю наизусть ваш каждый вздох
И отвергаю всё, кроме измены.

Сажу обман – причудное растенье
Души моей – ему отныне буду
Я верен, как бессмыслица песку.

Прохладная ладонь хозяйки-ночи
В руке моей, и тело мое – тьма
Без судороги, зависти, смятенья.

Как говорить со мной – весенним часовым,
Который так влюблён в шизофрению,
Что паранойю на дух не берет?

О, я боюсь ослабить дивный ток,
Предать обманчивую шалость,
Дремучую свободу, притяженье
Взаимное улыбок двух, двух тел.

2003


Какую жизнь мне принесёшь, какую свежесть?
Ты накопила в солнечных краях
Неведомую, жаждущую нежность,
Любовь, похожую на озеро ночное,
Степную даль, причудливый мотив.

Как много впечатлений – гибких, сильных.
В весенних измененьях и изменах
Осыплются пустые имена,
Откроется волшебная страница
В затрёпанной и порванной судьбе.

Все потерять, чтобы найти огонь
В твоих движениях, губах, словах певучих,
Войти под белый хлопчатый покров,
Где скрыт клинок заветной ласки,
Где смотрим мы в глаза весенней тьмы.

Хочу спросить коричневый укус –
На теле твоем солнца тему,
Вполне исследовать тугое мненье
Твоей груди, что спрятана во мглу
Горячих обещаний и загадок.

Над нами тонкая, неопытная радость:
Не знает, что нам делать с простотою,
С увесистой, как солнце и река,
Любовью, с жарким омутом обмана,
С великою на сердце ерундой.

2003


Глаза, в которых движет древность
Косые паруса на приступ Трои,
В которых жажда, лёгкость и лукавство
Образовали горную тропу.

Живое натяженье спелой ночи,
Крови густое, смутное теченье –
Твоя любовь уводит в глубь морскую,
Где двигаются тихие огни.

Ты – маска, сброшенная наспех,
Богатый яд темнеющего лета,
Ты – строгой тайны памятный рисунок
И сладкой лжи тончайшая игла.

Неважно, счастлив я или несчастлив,
Когда несёт меня, не отпуская,
Острейшее из всех земных чудес.

2003


Я опасаюсь взяться за перо;
Любая речь – скупой и вялый призрак,
Но жгут глаза мне ускользающие дни.

Я сильно разогнал качели,
И новые пульсируют во мне
Места и люди, новая усталость.

Хочу открыть сезон охоты
На веера полураздетых рощ,
На женщин с тихим пламенем в движеньях,
На яркую, беспримесную жизнь.

Я снова чувствую круженье
Таинственное призрачного мира,
Хочу приблизиться к уснувшим ядам,
Сотрудничать с октябрьской синевой.

2003


Подвалы каменистой ночи
И головешка грязной мглы.
Среди языческих урочищ
Шепочут шинами углы.

Кустов мозглявая порода,
Шершавый вывалив язык,
О чём-то странно просит Бога,
Как тёмный выводок улик.

Окрасив полночь плоским светом,
В Европах шарят и блюют,
Сажают мёртвого в карету,
Чужое счастье нам куют.

Ослабим поступь. Прежде дела
Войдём в густой, бесплодный спор –
Так, чтобы муха не летела
И чтоб медведь из нас не пёр.

Опустим руки. Грязновато,
Легко войдём в чужую речь –
Так станет сладко и мохнато
Через чужое пламя течь.

2004


Как никогда, голубоглаз и свеж,
Я окружён тройною красотою:
Три солнца надо мною, три весны,
Три запаха, три медленных слиянья.

Есть точка посреди моей степи,
Где скрещиваются все пути, все жажды,
Все тайны холода ночного.

Стоишь – обнажена – среди толпы,
Душа моя, и видишь корабли,
Что исчезают в поредевшем небе.

Твоя улыбка – солнечный магнит;
Измерив расстояния, препоны,
Ты вычислила вес их – точный ноль.

В руках моих литой, точёный плод –
Но песня движется к финалу, к расслабленью,
К затмению, покою, чистоте.

2004


Давненько ты ко мне не приходило,
Мохнатое и злое вдохновенье –
Не падал из руки стеклянный шар,
Не оплетал меня плющом озноб.

Давно не видел я, как строятся в ряды
Отряды слов, готовые к сраженью,
Не слышал над осеннею землёю
Горчащий, необъятный звук.

2005


Как тяжело гружёная телега,
Днём катит время, сотрясаясь,
В ночи – как лодочка плывёт
С любимыми, чьи сны сплелись, как реки.

Смягчив, омыв сухой костяк зимы,
Туман сглотнул огонь за огоньком,
Покрылась улица сияньем нимбов,
Неслышным, ангельским движением авто.

Наш город спит за мягкою стеной,
За покрывалом тонкого разлада,
В ладонях неизвестных нам мелодий,
В размытых снах невидимой любви.

2005


Вот ты глядишь – но так глядит хрусталь,
Чуть опушённый сумраком кудрявым,
С упругою симфонией пространств
И хвойною упрямостью подснежной.

Как старый зимний лес – ты промолчишь
И утаишь себя в кристальных безднах,
Лишь расслоишь лучи любви последней,
Смахнёшь крылом размокшего снежка.

2005


Я видел снег, и вот что я скажу:
Две жажды есть у человека:
Одна – летящая, как камень,
Другая – ждущая в ночи.

Крылом стеклянным разбивая ветви,
Безвидная и глупая любовь
Всё кружит между маленьких укусов
Скрипучей и хрустальной темноты.

2005


Как на карельской линии берёзовой
Цветут огнями да трещат морозами.

Пути костлявые, заледенелые,
И ранний месяц бьёт крылом над елями.

Всё шепоток фонарный глухо сеется,
И ржавой ставнею скрипит метелица.

Блудят со шлюхами князья пропащие,
И паровозы рыщут говорящие.

2005


От холода речь застывает во рту,
Простуда сильна, как орловская лошадь,
Любовь расцветает на резком ветру,
И небо всё ниже, и детства всё больше.

Собаки летают под сизым ковром,
Погода сыра, как протёртая печень.
На чистом холсте появляется дом,
А в доме – огонь, что все раны залечит.

2005


Уже я сплю. Зима уже внутри.
Венец ломается с хрустальным звоном.
Нить солнца потерялась в сизой мгле.

Здесь каменную стену возвели,
Здесь толстый снег, и птицы бездыханны –
Лишь совы кружат в сумрачном лесу.

Здесь бледная, осколчатая грусть,
Чугун колоколов лежит в ладони.
Крутые склоны поросли
Вечнозелёным и густым стихом.

Здесь Кафка по снегу среди берёз
Идёт к любимой Лариной Татьяне,
Цветаева в стеклянном гробе спит,
Весны ждёт, чтоб подняться в поднебесье.

2005


Кокетливая, тоненькая радость
Пробилась, оперилась, расцвела,
В дождливом сердце дом себе свила
И в гулких снах обосновалась.

На поллюбви, на полкрыла,
На полсвеченья под одеждой –
Под сводом тишины небрежной
Горит строптивая весна.

2005


Растрёпанное солнечное братство,
ЧуднАя залежь заспанной весны,
Окон сияющее царство
И первородство школьницы-весны.

Просторный день почти совсем проснулся,
И бродит хищник-ветер, и манит
Апрельский лихорадочный магнит,
И глаз, как в море, в дымку сини окунулся.

2005


Морочит души нам январская пурга.
В индийских зарослях заснеженной столицы
Мы бродим, потеряв любви и имена,
В ладонях белых застываем, словно птицы.

Под мехом бурной, неусыпной мглы
Находим дом свой в дебрях белого пожара:
На окнах росчерк ледяной иглы,
Ветвями машет над трубой растенье пара.

Ложится густо на фонарный звукоряд
Фата случайного, стремительного пенья,
Смешно машины заметённые галдят,
И норовят за город вырваться строенья.

2005


Звенящая, нечёсаная тишь,
Обстрелянная солнцем полосатым, –
Ольховой веткою горишь,
Взмываешь облаком кудлатым.

И, разогнавшись на степном пиру,
Где мамки серы, а невесты дики,
Подобная гусиному перу,
Петляешь между кружев земляники.

В зрачке с неодолимой чернотой
Загустеваешь музыкой вечерней,
Любовью мажешь смоляной,
И носишь – набекрень – венец из терний.

2005


ТЕАТР

1.

Забрезжила лукавая звезда –
Я новую игру себе придумал:
Я жду – пускай идут через меня
Десятки, сотни судеб и историй.
Я легкомыслен, невнимателен, – я сито
Порою никудышное, – но всё же
Прислушиваться буду к дальним песням,
Накапливать минувшее в себе.

Пусть дует тёплый и тревожный ветер,
По-новому летит и стонет кровь.
Теперь я слушать буду не себя,
И не шуршание полночных капель,
И не дыханье ровное любви –
Открою дверь с желанной, мягкой тайной,
Войду в забытые глаза
С туманной, дивной поволокой,
Напьюсь из пёстрой и глухой реки,
Реки времён.


2.

Попробую! Строка приобрела
Жеманный и пустой характер прозы.
Я лезу в тёмный ларь и достаю
Забытые, ненужные предметы –
Какие-то заботы и счета
С ушедшими, неясными людьми.
Всё – суета, всё – темень, всё – игра,
Обрывки неразгаданных мелодий,
Сплошной, застенчивый поток,
Слабеющая, вязнущая майя.

3.

Развесив мокрое бельё,
Я вызываю древних духов песни.
Пусть правит праздником верлибр –
Скупой и нерачительный хозяин,
Обидчивый и глуховатый маг –
В потёртом, тесном пиджачке
С карманами, наполненными сором:
Молитвами, грехами, снами,
Помётом птичьим, итальянским небом,
Кунджутным семенем, любовью и золой.

4.

За каждой дверью – глиняный уродец.
Ступеньками в неприбранную тьму
Спускаюсь среди вороха палёных
Газет, средь звука тающих шагов.

Ищу своё лицо, свой слабый след
В зыбучей мгле хозяйствующей ночи,
Кладущей взгляд тяжёлый мне на плечи,
Смывающей меня своим дыханьем.

Как мне расстаться с прошлым – с жадной ложью,
Что тенью виснет в сдвоенных мерцаньях
Шипящих и плюющих фонарей?
Как изменить закон несправедливый,
Остановить распад, заделать брешь?

5.

Я не добьюсь – и не к чему ломать
Здесь копья, перья, изводить бумагу –
Классической туманной простоты,
В которой растворён искус апреля.

В моих стихах всегда свистит сквозняк,
Какие-то всё щели да кривизны,
Простуженный, щемящий, вялый стих
Гремит ключами от пустынных комнат,
Где привиденья бродят в зеркалах,
Колышется в печах тяжёлый жар,
Свисает паутина, вдаль ведёт
Сырая партитура коридоров –
Там память наняла себе квартиру,
Но не живёт уже почти пять лет.

6.

Сырая, неуверенная полночь,
Подземное движение глубин,
Ответный жар встревоженного тела.
Свеча до корня дожжена. Заплыл
Светящийся клубочек воска.
Как кровь сильна, покуда мы сжигаем
В плотском огне всю нашу суету.

Жар пойманный, причуда из причуд,
Рассыпанная чёрная весна,
Бездонная, стремительная похоть.
Всё сказано. Ночь движется назад,
Смывая пепел наш, стирая грани
Всевидящей, первичной темнотой.

2005


Ветвистые круги двоякой лени,
Невидимая спелая черта,
Где под рябым, смешным твоим волненьем –
Тропа в овраге чистого листа.

Одна глава, другая – и молчанье
Стирает в порох темноту и высоту,
И мягкий пепел забивает всё дыханье,
И замираешь, словно камень на лету.

2005


И вот подарен мне сентябрь –
Наивный, раненый, горчащий.
Швыряет в небо горстью пыль,
Звенит, как провод на ветру.

Глядят скупые небеса
На холода растрёпанную душу,
Раскрыв дырявый невод, ловят
Слова, дают прозрачность дням.

Податливее женщины, нежней
Их игры, тоньше расстоянья,
Надёжнее и мягче колдовство,
Забывчивее терпкие любви.

Закатный город говорит
На каменном, беспамятном наречьи,
Над нежностью сквозящей бродят
Бессильные, пугливые лучи.

2005


Не задавай вопросы тишине,
Не рви спросонья ржавенькие струны.
Чернильный бог насытился вполне,
Мозг заплели кустарниками руны.

Экран мерцает в выстиранной мгле,
И ранит взгляд округлость циферблата.
В тревожной электронной синеве
Цемент охватывает тело звукоряда.

2006


ДНИ ПРОЩАНИЯ

1.

Уходишь. Твоё горькое дыханье
Как рой, как пепел дышащий, как срок.
Тяжёлый пряник, тело в восемь строк,
Пылающее, праздничное зданье.

Вся сладость твоя выпита до дна,
В опушке лепестков струится никель,
И виснет на ветвях, сорвавшись с петель,
Запаянная, душная звезда.

2.

Больные глаза и горящие платья любовниц,
Пропащая осень, звенящая ось тишины,
Объятья, размытые, словно осенние краски,
Опавшее небо, линованный шорох разлуки.

День зрелости, лётная даль, черновая измена,
Строительный мусор осиротевшей любви,
Разбитая ваза ремесленной грубой прохлады,
Осенняя слабость, саднящая скорбная нежность.

2006







Что делать, если радуга больна?
Что делать, если движется по кругу
Озябший и расслабленный узор –
Подкисшее, обкусанное счастье?

Сжимаюсь в точку, в ясный звук, в листок,
Обламываю высохшие ветви,
Тушу свечу – и медная печаль
Провеивает грязный мой песок.

2006


НОКТЮРН

Каштаны вымокшие. Тлеющая ночь,
Разрезанная пыльною звездою.
Дыхание реки, текущей вспять,
Линованная в клетку тишина.
Сужающийся хриплый говорок
Добрейшего из одиночеств.
_________________

Мерцающие нити снега
В хрустальной глубине зрачка.
Прикосновенье каменного зренья
К прозрачности кленового листа,
И длинное, как улица, молчанье,
Скрывающее радость наготы.

2006


Что царапаешься, слово,
Лезешь кошкою на свет,
Разбиваешь все основы,
Чтобы вылущить куплет?

Комарины-мессершмиты
Пьют густую кровь стиха,
Зноем змеевым налита,
Уползает в лес строка.

Ночь колючая застряла
В хвойной извести ветвей.
Хватит стройматериала
На десяток словарей.

Палит травяное солнце,
Улыбается кирпич,
Бор нахохлившийся гнётся,
И сидит дремотный сыч.

Храм прибрежный небо мажет
Острым медным лепестком,
И труба-старуха вяжет
Шарф над пёстрым городком.

Дух грибной раскинул сети
Средь кочующих берёз.
В паучином интернете
Увязаю, как гундос.

Муза палочкою тонкой
Раздвигает омут сна,
В небе гжельскою солонкой
Туча тужится, грозна.

Зреет заговор угрюмый,
Рвётся грозный разговор.
Хлещет дождик толстосумый
На грибной, крапивный бор.

2006


Завязь темноты
скрывает мою любовь.
На кустарнике плещутся серые
ленточки сентября.
Книжная ночь прошла.
Поцелуй поперечного неба
выхватил жёлтый плот
и развязанную тесьму.
Глаза любви моей,
тело любви моей,
следы любви моей
в ясеневой тюрьме.

Тутовый шелкопряд,
песчаный гнев.
Спи, колыбельная радость,
за сломанными дверьми.

2006


                Андрею Селимову

Вдаль по аллеям летит пух трамваев,
Большими глотками пью сизый простор.
Сквозь масляный вечер с мольбертом шагаю,
Сшибаю крылом паутинный узор.

Над улицей виснет бутыль сонной тучи,
Сквозь узкое горлышко падает дождь.
Стеклянную голову ветер плакучий
Поставил на карту и выиграл грош.

Хрусталь застывает в зрачке органиста,
Зазубрины гладит ладонь фонаря.
Распался на линии город волнистый,
Слоями ушла разводная заря.

Кишит муравьями коричневый голос,
Язык замирает в петле леденца.
Причуда кубиста: Днепровская волость,
Кувшинка объезда, простуда свинца.

2006


Подкралась куриная ночь, чтоб украсть нас с тобой.
Целуй меня, синим крылом укрывай от простуды.
Уносят в мешке нас – цветы безразличного чуда,
И избы стоят зачарованной белой стеной.

Спустись, моя муза, – так падает робкая ткань,
Так слово клубится, краснея, слегка запинаясь,
Так ноты касаются слуха, двоясь и слипаясь,
Так в окна медузою снежной вплывает фонарь.

2006


                Максиму Бородину

Замшелый бог, ты в хрупкой вазе солнца
Хранишь порядок укрощённых слов,
Ты в тёплое коническое небо
Пускаешь озорные пузыри.

Ты вырвал яркий голос мака,
Проверил целомудрие свечи,
Опробовал целебные уколы
Сургучных перелётных маяков.

Играешь с воробьями в волейбол
Тяжёлою закатной бомбой
И точишь оловянные кинжалы
К охоте на чеширского кота.

Ты открываешь новый материк,
Воспользовавшись циркулем и гримом,
И нерифмованную шлёшь эскадру
К почти неразличимым берегам.

2006


ИЗ ЦИКЛА "ЭВРИДИКА: ЗАПИСКИ ОРФЕЯ"

Ты сталинские старые подъезды
Любила, и дворы, и чердаки,
Заставленные дряблыми вещами.
Любила выбраться на крышу
Покатую, курить, смотреть на россыпь,
Медлительную щупать тишину
И впитывать отвесный летний холод.

Любила ты латунную луну
Над мутным частоколом улиц,
Крадущийся на цыпочках туман,
Общительные, мреющие лужи,
Рассыпанный по розовому небу
Горох прибрежных фонарей.

Любила двухэтажный дом
На склоне дачного Сурского,
Но не умела в нём уснуть.
Босая, шла в гречишной сини
Туда, где старою открыткой
Прикреплена была заря.
Сочились рыженькие звёзды,
Звенела тёплая печаль,
И лаяли сторожевые суки.

Любила в зимние простуды
На время попрощаться с суетой,
Лежать под ватным одеялом,
Прислушиваться к шуму батарей,
Глядеть, как крупные снежинки
Слетают на балконную ладонь.

Любила ты шершавый Днепр
Под траурно сырым пареньем снега,
Скелеты заметённых автострад,
Туманные, оплавленные зданья
И зимнюю беременную ночь,
Где мокнет каменный огонь.

Любила толстые, штрихованные дни,
Аллеи, полосатые, как осы,
Прощальное червивое тепло,
Наклонный, быстрый почерк солнца
И вьющиеся бороды дымов.

Любила странное горенье,
Когда манят болотные огни,
И следуешь неведомому зову,
Скользящему из древней глубины.

Любила ты провинциальный
Кишащий, говорливый центр,
Бездарные новостроенья,
Вокзальную людскую маету.
К чему бы ты ни прикасалась –
Во всём ты обретала счастье,
Раздавленную злую доброту,
Глухую боль и смутное сиянье.

Весна тебя скрывала с головой,
Шальная нежность разрезала тело.
Освоила ты щедрый лабиринт
Запутанных, причудливых свиданий.

Обычно для любви ты выбирала
Шутливых, любознательных мужчин,
Больших головотяпов и врунов,
Как правило, с красивой крепкой попой.
Себя ты ощущала при сношеньях
Трубой, в которой воет пламя,
Тяжёлою крестьянской печью
И пошлой, расточительной землёй.

Однажды, курсе на втором,
Ты приняла участье в групповухе.
Запомнила глухое наслажденье,
Когда твоя подруга Катя
Исследовала точным язычком
Твоё послушно млеющее лоно.
Запомнила роскошный аппетит
Подростка незнакомого – он сделал
Подругу трижды, а тебя пять раз
В течение того блажного часа
(Вы обе чудом лишь не залетели).

Один любовник твой, доцент-филолог,
Оставил по себе в напоминанье
Какую-то колючую болезнь,
И ты, по живости любовной,
Успела осчастливить четверых.
Леченье было гнусным и протяжным.

Когда была ты юной и дрянной,
Любила ты устроить треугольник.
Соперники – два круглых важных гуся –
Тебя тянули, как тугой канат,
Иль слали над тобою, как над сеткой,
Закрученные гневные мячи,
Иль длили хмурый пыльный танец,
Иль дрались с петушиной слепотой.

Когда-то ты любила вора
И в каменном задушливом мешке
Ждала, пока он лез по водосточной
Трубе в овальное окно,
Раскрытое, как рот издохшей рыбы.
Ты зябла три минуты, слыша только
Картавую и клейкую капель.
Затем пролился свет, словно из миски,
И грохнул выстрел. Свет опять затих.
Зыбь лунная скользила по стенам
Зелёным, горло драла вонь,
Гул взвешенный уныло брёл сквозь арку.

Ещё ты вспоминала о совсем
Уж древних и быльём поросших тайнах:
О том, как ты, под маской вурдалака,
Махала деревянным топором,
О дребезжащих, рвущих уши
Ночных пролётах мотоциклом,
О глупых, злых последних классах,
Когда ты увлекалась карате,
И шахматами, и марихуаной.

Ты здорово каталась на коньках.
В один подгнивший зимний вечер
Ты затащила Катю и меня
В Ледовый. Ты крутила пируэты,
Покуда мы, как медленные раки,
Клешнями шевелили вдоль бортов.
Потом мы пили в чахленьком кафе,
Я ревновал, а ты вовсю шутила
И ела влажными очами
Чуть красненькое Катино лицо.

Нередко ты любила наряжаться
С буффонным театральным мастерством.
То ты была Марленой Дитрих,
То вдруг ныряла в Возрожденье
Голландское или порхала в сари –
Провинциальной улицей, средь потных,
Глазевших, как пещеры, дураков.
Костюмы шила ты сама
С растратным воодушевленьем.
«Любовь к трём апельсинам», «Мейерхольд», –
Поддразнивала Катя. Ты дружила
Со многими поэтами в Днепре
И скучные кропала сочиненья
Для местных незлопамятных газет.

Впервые я тебя увидел в парке.
Плыл зной июльский, ражий и кривой,
И ты сидела на траве в тени,
Читая Пруста хищными глазами,
И улыбалась каждому движенью
Румяной и надушенной строки.

Что ж – в тот же вечер ты была моей.
Такой неистовой, неугомонной
Я бабы никогда ещё не знал.
Любилась ты до истребленья,
А после – сласть моя – спала,
Доверчиво прижавшись крепкой грудью.

В те месяцы, что ты со мной жила,
Ты голышом ходила по квартире,
Но навела при этом совершенный
Порядок в ней, как и в моей душе.

То было полное, слепое совпаденье.
В тебе сквозила почвенная зрелость,
Шутя ты раскрывала тайны
Безмолвного сырого бытия,
Удвоенного радостью зачатья.

Беременность была тебе к лицу.
Ты стала женственней, круглее,
Пропал мальчишеский задор,
И нежное явилось удивленье.

Любила ты заняться сексом
В доступных зрителям местах:
В полупустынных кинозалах,
В глухих углах библиотек,
Где нас порою заставал
Проворный и застенчивый читатель.

У нас была игра: когда ты висла
Над телефоном, я в тебя входил.
Ты продолжала пёстрый разговор,
Пытаясь удержать дыханье,
Не выдать привередливое солнце,
Не отпустить искрящийся оргазм.

Как плоть моя тоскует о твоих
Двадцати трёх годах бронзовотелых,
Как я хотел бы вновь тебя увидеть –
Изысканную пару длинных ног,
Глаза с бесстыжей чернотою,
Голодное, волнующее лоно,
Заметно округлившийся живот.

2006-2007