тебе, ты же зна...

прости меня! я же знаю, со мною трудно... я прячусь, петляю, вру и путаю тропы.
тебе изменяю, себя изменяю, руки... срываются - скользко, и рвутся тугие стропы,
и лестницы в хлам - слепые лестницы в небо - а мне бы добраться, доехать бы, дотерпеться
а мне бы приехать, и ткнуться в тебя, а мне бы... влюбиться в тебя по новой и слиться, спеться
безвучной песней в твоем горловом дыханьи, быть выдохнутой тобою как пар морозный
меня хватает на пару немых касаний, и сразу в слезы... в тебя или сразу в слезы.
а ты говоришь, ну девочка, осторожно! а ты говоришь, ну что ты так сразу, резко,
а я залетаю - безумная от мороза - и режу тебя как лезвие, как железка.
впиваюсь в тебя зубами - куда-то в шею, и вою - по-волчьи, дико, надсадно, страшно
и ты меня гладишь, кутаешь и жалеешь, и кормишь ужином. даришь свои рубашки.
А я за тобой теленком хожу безгласным, и тычусь лбом, и губы кусаю тупо,
согревшаяся, лохматая и красная... а ты обнимаешь и резко целуешь в губы.
потом говоришь - меня непристойно много, взахлеб, до боли, и нужно меня - раз в месяц
и я зажимаюсь, и прячусь в пустое логово, смотрю как вокруг охотники снег мой месят,
смотрю как луна на небе висит аппендиксом - смешная лишняя нежная обреченная
и целый месяц рисую на стенках крестики, чтобы потом мне было чего зачеркивать.

Потом срываюсь, потом меня крутит сутками, я делаю вид, будто стерла тебя из памяти,
и все по новой... и даже дышу минутками, когда телефонный голос твой в трубке плавиться.
ты можешь многое. много, конечно, можешь. морочить голову, плакать навзрыд и в голос,
ломать диваны, штопать живую кожу, доить корову, красить и резать волос...
ты можешь греть меня теплым свои дыханьем, читать Цветаеву вечером возле лампы
и грезить музыкой (так же как я стихами) и быть свободной. даже под волчьей лапой.
ты можешь многое. кажется, даже слишком. ты очень сильная, светлая и навылет.

и мы когда-нибудь скажем твоим мальчишкам - мы будем вместе. и что-то из этого выйдет.