Чидиок Тичборн. Элегия - Chidiock Tichborne, Elegy

Мою весну мороз невзгод овеял;
На радости пиру вкусил я боль;
Растил зерно – собрал охапки плевел;
Тщета надежд – достаток скудный мой.
День пролетел, - не видел солнца я.
Живу, и жизнь окончена моя.

Слух обо мне разносят пустословы;
Листвою зелен, наземь плод упал;
Промчалась юность, - я остался молод;
Я видел мир, а он меня не знал.
Прервали нить, кудели не спрядя.
Живу, и жизнь окончена моя.

К себе вернулся я, пойдя за смертью;
Я жизнь нашел в забвения тиши;
Могилу чувствовал, когда бродил по тверди;
И умираю, путь свой не свершив.
Песка нет боле в чаше для меня.
Живу, и жизнь окончена моя.

2006 г.


My prime of youth is but a frost of cares,
My feast of joy is but a dish of pain,
My crop of corn is but a field of tares,
And all my good is but vain hope of gain;
The day is past, and yet I saw no sun,
And now I live, and now my life is done.

My tale was heard and yet it was not told,
My fruit is fallen, yet my leaves are green,
My youth is spent and yet I am not old,
I saw the world and yet I was not seen;
My thread is cut and yet it is not spun,
And now I live, and now my life is done.

I sought my death and found it in my womb,
I looked for life and found it was a shade,
I trod the earth and knew it was my tomb,
And now I die, and now I was but made;
My glass is full, and now my glass is run,
And now I live, and now my life is done.

Chidiock Tichborne, 1586




Чидиок Тичборн (1558-1586) - один из участников заговора Энтони Бабингтона против Елизаветы I Тюдор в 1586 г. Почти все заговорщики были молодыми, хотя и семейными, людьми. Судя по некоторым источникам, участие Тичборна было преимущественно опосредованным; в ходе допроса он несколько раз объявлял, что он невиновен, но, в конце концов, признал свою вину. Процесс над заговорщиками занял три дня, с 13 по 15 сентября 1586 г.; по свидетельствам современников, над некоторыми из них немало издевались. По истечении процесса четырнадцать человек были обвинены в государственной измене и приговорены к смертной казни четвертованием.

Казнь состоялась 20 сентября 1586 г. Тичборн оказался в первой группе осужденных, как один из главных злоумышленников, и пометка в приговоре гласила, что жестокость казни может быть усилена по усмотрению властей. «Типичным» был следующий вариант: преступника вешали за шею, как бы «придушивая», затем вздергивали на дыбе, после чего вспарывали живот и на глазах у осужденного вынимали и сжигали его внутренности; в последнюю очередь его тело разрубали на четыре части, затем выставлявшиеся на показ в назидание прочим. В случае с заговорщиками 1586 г., один из них (не Тичборн) все еще был жив в момент расчленения. Стоит отдать должное властям: узнав, что многие присутствовавшие при казни были шокированы такой жестокостью в обращении с молодыми людьми, они смягчили наказание для оставшихся семи осужденных: их повесили до смерти, после чего казнь протекла в установленном порядке.

Хотя Тичборн и упоминается многими как поэт, данное стихотворение, похоже, составляет все его поэтическое наследие или, во всяком случае, является лучшей его частью. Оно посвящено жене молодого человека и было приложено к последнему письму к ней от 19 сентября. Делать сколько-нибудь далеко идущие выводы, разумеется, нельзя, однако, судя по использованным образам и литературным приемам, Тичборн хорошо знал литературную традицию и веяния своего времени. Антитеза и парадокс – два из любимых ренессансных литературных приемов, на которых и построено стихотворение Тичборна, поэтому есть соблазн предположить, что молодой человек имел в стихосложении определенный опыт.

Несколько замечаний к русскому переводу. Я использовала хрестоматийный текст, известный большинству литературоведов. Впервые это стихотворение было напечатано в том же 1586 г. и несколько отличается от современного варианта. Перевод “My tale was heard, and yet it was not told” как «Слух обо мне разносят пустословы» объясняется той простой вещью, что, как уже упоминалось выше, Тичборн не принимал активного участия в заговоре, и даже в ходе процесса оказался "в тени" Бабингтона и некоторых других участников. Однако, будучи обвинен, он, разумеется, фигурировал в общественной полемике в соответствующем качестве, хотя бы и не заслуженно. “My glass is full, and now my glass is run” – пожалуй, самая *хитрая* строка для перевода, поскольку glass имеется в виду как часть слова hourglass, "песочные часы". Об этом я случайно узнала из комментария; не зная этого, конечно, хочется интерпретировать glass как чашу с вином.

© Julie Delvaux 2006


К проблеме перевода "Элегии" Тичборна
(а также некоторые замечания к одной удаленной рецензии)

Переводить поэзию - занятие трудоемкое и неблагодарное. Метафоричность и краткость; яркий, но порой с еще большим трудом переносимый в другой язык, нежели в прозе, поэтический символизм; размер и ритм, - это лишь самые известные переводчикам проблемы. И однако же потребность сделать стихи доступными на другом языке снова и снова вдохновляют переводчиков на подвиги. Чего стоит перевод Лозинским "Божественной комедии" Данте.

Впрочем, к переводу поэзии вполне применимы те же методы, что и к переводу прозы. Прежде всего это контекстуализация оригинального текста, определение условий, в которых он был создан. Для этого нередко создается подстрочник, либо несколько десятков страниц примечаний. Теоретически, любой заинтересованный читатель сам мог бы докопаться до того, кто же были эти несчастные Паоло Малатеста и Франческа да Римини из пятой песни "Ада". Но, положа руку на сердце, признаем: отнюдь не каждый такой читатель пойдет читать книжки по истории Италии или рассматривать полотна прерафаэлитов, которым история Паоло и Франчески пришлась весьма по душе. В задачу переводчика в данном случае входит просветить читателя, дать ему ту информацию, которая ему, как переводчику, уже доступна.

Мои примечания к "Элегии" - это очень краткая выжимка из того, что я знаю отчасти благодаря профессиональному интересу. Я могла бы привести материалы допроса участников заговора, но именно в этом месте я ставлю точку. Об этом читатель может узнать сам. Если пожелает.

Теперь о стиле и переводе отдельных слов. Для начала процитирую Ницше, потому что эта фраза имеет отношение ко всем без исключения гуманитариям, будь они филологи, историки, философы, и пр.: "Отсутствие исторического чувства есть наследственный недостаток всех философов... Вся телеология построена на том, что о человеке последних четырех тысячелетий говорят как о вечном человеке, к которому все вещи в мире изначально имеют естественное отношение. Однако все возникло; не существует вечных фактов, как не существует абсолютных истин" ("Человеческое, слишком человеческое").

Я не могу избавиться от ощущения, что, работая над переводом "Элегии", мы слишком большое внимание уделяем форме, словам и тому, что мы знаем об эпохе Ренессанса, т.е. всем тому, что лежит на поверхности. О последней нам известно, что гуманисты, поэты и живописцы этого времени страсть как любили символы, загадки и стилизацию. Чего стоит возврат к античному искусству и переосмысление оного (причем, заметим, речь идет не только о пластических искусствах, но и о литературе и драме). Когда мы рассуждаем о форме "Элегии", мы обращаем внимание на использование односложных слов. А когда мы обращаемся к словам, мы моментально замечаем, что большая часть из них - англо-саксонские.

Опираясь на эти находки, мы затем пытаемся перевести "Элегию". И со вздохом констатируем, что, увы и ах, а поэзия-таки непереводима. Но мы еще отнюдь не дошли до текста, до его метафорической глубины.

И, кажется (увы и ах!), что нам ни разу не пришла в голову мысль о том, что, руководствуясь вышеперечисленными соображениями, мы переводим не "Элегию" Тичборна, а свое представление об этом стихотворении. Мы переводим не намерение автора, а свой собственный взгляд на этот текст. Вместо "человеческих, слишком человеческих" переживаний 28-летнего юноши в ночь накануне казни в переводе предстает четкая логика переводчика, который знает, что по части односложных и англо-саксонских слов русский и английский языки несравнимы, а, стало быть, хороший перевод все равно не удастся.

Не будем забывать, что первый настоящий толковый словарь английского языка появился у англичан лишь в 18 веке, благодаря стараниям доктора Джонсона. Время, когда жил и умер Тичборн, отмечено, главным образом, ростом интереса к иностранной литературе, к проблеме и теории перевода, но отнюдь еще не к истории английского языка. Все англо-саксонские слова, употребленные Тичборном, не только до сих пор присутствуют в английском языке, но и используются ничуть не реже, чем в 16 веке. Есть обороты, вроде "prime of youth", которые сегодня указали бы на намеренную стилизацию текста, но в контексте 16 в. являлись вполне традиционными. Оценить их уникальность именно для 16 века можно, лишь хорошо зная литературу того периода.

Поэтому с уверенностью можно утверждать, что Тичборн пользовался англо-саксонскими словами отнюдь не намеренно. Но, даже если бы нам удалось обнаружить какое-то скрытое намерение, как бы это отразилось на переводе? Стали бы мы искать подходящие слова в русском лексиконе 16 века? А смысл? Ведь мы переводим это стихотворение не для современников Ивана Грозного, а для людей, воспитанных на стихах Пушкина и Блока.

Односложные слова - это любопытное наблюдение, но опять-таки не нужно забывать о контексте, о словарном составе английского языка и о русских эквивалентах. Здесь, в первую очередь, стоит помнить, что полностью точным перевод никогда не будет. Сравните: по-русски мы говорим "водить за нос", по-итальянски - "тянуть за нос", по-английски - "тянуть за ногу". Если мы точно переведем английское выражение на русский либо итальянский, это будет неверный перевод. В данном случае речь может идти только об эквивалентном переводе, поскольку только так будет достигнута точность.

Что такое точность перевода, в таком случае? Нам обычно кажется, что это верность выбранным автором словам, дословность. Но, как мы только что увидели, это отнюдь не так. Точность перевода состоит в большой степени в точности интерпретации намерения автора и намерения текста, а также в знании фразеологии языков оригинального текста и текста перевода. Что касается авторского намерения, то "Элегия" Тичборна - это, как ни странно, есть та самая слезоточивая медитация накануне казни, хоть это и не совсем нравится некоторым переводчикам. Разные литераторы писали в заключении разные вещи: кто-то - политические трактаты, кто-то, как Вольтер, - эропародию на жизнь Орлеанской Девы, пребывание в тюрьме совершенно особым образом вдохновляло маркиза де Сада. Большинство, впрочем, в особенно драматические моменты писали прощальные письма, а иногда - литературные тексты. "Элегия" Тичборна именно и есть такой текст, и нет смысла пытаться вписать в него нечто большее, тем более что о других стихах Тичборна мы практически ничего не знаем.

Таким же образом стоит интерпретировать и намерение текста. Это рассуждение о скоротечности жизни, о вечном соседстве жизни и смерти, о власти рока и неотвратимости кары. Именно здесь и стоит вспомнить об эпохе Ренессанса, особенно о позднем Ренессансе, когда страсть к жизни и любовь к наслаждениям уже "овеял мороз" барочной меланхолии. "Элегию" Тичборна следует помещать не в контекст нашего знания о теории перевода и английском языке, а в контекст истории литературы и искусства 16 века. Это приглушенные тона "Брака в Кане" Тинторетто; это грусть сонетов Микеланджело; это столь любимая художниками того времени тема vanitas.

Как это переводить на русский язык? К счастью для нас, для "традиционной" русской поэзии, которой весьма не чужда меланхолия, "Элегия" Тичборна - это удобный текст для перевода. Просто переводя написанные слова, мы не добьемся эквивалентности ни в лексике, ни в стиле, ни в смысле и настроении. В известном смысле мы должны переписать "Элегию"; перевести это стихотворение так, как если бы его писал русский поэт-романтик. Это последнее, о чем никогда не должен забывать переводчик поэзии. Настроение зачастую отсутствует в современной лирике; но это не значит, что оно отсутствует во всех вообще стихах. И, каким бы тяжелым и невозможным это ни казалось, в задачу переводчика поэзии входит постижение настроения текста и передача той эмоциональной составляющей, которая отличает именно этот поэтический текст. В этом смысле именно поэзия дает нам возможность оценить одновременно и скудость, и богатство наших языков, поскольку каждый удачный перевод неизменно передает интенцию оригинального текста лексическими и символическими средствами языка перевода.

© Julie Delvaux 2010