В городе первом всюду одно былое,
он им наполнен, сбрызнут, запорошён.
В восемь утра собирается к аналою
рыжее солнце — яшмовый кабошон.
Красный автобус катит, сдавая юзом,
в сквере — фонтан и тихая детвора.
Город первый застыл в янтаре инклюзом,
рассыпан по берегу тяжким грузом —
где у вас кайнозой, у него юра,
городские безумцы, трёхстопный дактиль,
статуи, камни, остовы древних рыб.
В небесах распластанный птеродактиль
извергает свой одинокий рык,
Златоглазый сфинкс, свой музейный дворик
вдруг отвергая, дёргает головой,
вслушивается, как поддатый дворник
скребёт лопатой утром по мостовой...
И, её осеняя платьями и тем паче юбками,
девушки выдают мороженщику по рублю
(но не брюками:
тех, кто одет иначе — я не люблю).
О, эти платья - в клетку, в цветочек,
в мелкий медвяный донник,
уплывают в небо, пахнущее травой, —
оставляя мне бить в непокорный дольник
войлочной головой.
