Начало: Введение и Содержание - http://stihi.ru/2024/06/10/1086
«…никогда я не унижался до обмана и лжи»
=============================================
Часть 41
Вообще-то «наезд» Его Сиятельства на поручика Лермонтова, осуждённого к переводу на Кавказ на линию боевых действий в Тенгинский пехотный полк тем же чином – …весьма странен: первое, что приходит в голову – это впечатление, что граф Бенкендорф Александр Христофорович т о р о п и л с я у с п е т ь у н и з и т ь гвардейского офицера до его отъезда на Кавказ, имея намерение угодить большому другу-французу послу Просперу де Баранту, и вывести на чистую воду лжеца Лермонтова, победно удовлетворив самолюбие сына посла Эрнеста. Но это – лишь первое впечатление, которое лежит на поверхности подобно тине, плавающей на водной глади… В действительности же – дела обстояли несколько иначе, и гораздо серьёзнее. Думается, что вникая в сложившуюся ситуацию, мы с Вами выясним и главную цель служебной агрессии шефа Тайной полиции, выразившейся в беспрецедентном жандармском давлении на поручика Лермонтова.
Сам «наезд» состоял в следующем. Начальник Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии А.Х. Бенкендорф, приказав срочно явиться к нему на службу, потребовал от только что освобождённого из-под ареста М.Ю. Лермонтова п р и н е с е н и я п и с ь м е н н ы х и з в и н е н и й барону Эрнесту де Баранту – за ложные показания, данные в суде про бесприцельный выстрел в сторону. То есть, – с т о ч к и з р е н и я Л е р м о н т о в а , – в письме к сыну французского посла Проспера де Баранта, находящегося в Париже, – Михаил Юрьевич собственноручно должен… с о л г а т ь, что он, гвардейский офицер поручик Лермонтов, давая показания Военному суду относительно обстоятельств дуэли, беззастенчиво исказил правду, чтобы… – чтобы ч т о ? Чтобы трусливо облегчить своё положение? И тем самым – подтвердить безупречность поведения и правоту «французика», кричавшего на протяжении нескольких дней кряду «громче всяких труб» по светским салонам, примерно такое: что «Лермонтов врёт, и в никакую сторону он не стрелял, а точно так же промахнулся своим выстрелом, как и он, Барант; и никакого великодушия со стороны Лермонтова – не было, а поручик Лермонтов покушался на его дипломатически неприкосновенную французскую жизнь ровно так же, как и он – на жизнь русского поручика».
И тут у Читателя… наступает время «утвердительного вопроса»: а Лермонтов, следовательно, собственноручно поставив себя в презренное со стороны (и презираемое самим) положение «лгуна из трусости», – должен оказаться заодно и в положении зачинщика дуэльного инцидента?.. Ну да, очень даже логично: раз п р о м а х н у л с я, значит – х о т е л у б и т ь. Хотел убить иностранного дипломата?.. – и навредить своему отечеству?.. Ах, такой-сякой! Ах-х, негодяййй!.. Ах, он солгал про выстрел?.. А если с о л г а л п р о в ы с т р е л , то где гарантия, что не лгал и во всём прочем?..
Обращая Ваше внимание на исключительную честность М.Ю. Лермонтова как принципиальную черту его характера, и, чтобы подтвердить д о к у м е н т а л ь н о офицерскую и гражданскую, – л е р м о н т о в с к у ю , – преданность России, дабы не быть голословной, привожу Вам, наконец, дорогой Читатель, сохранившийся черновой автограф письма Лермонтова к Великому Князю Михаилу Павловичу, датируемый между 20 и 27 апреля 1840 года (см. В.А. Захаров и др., «Летопись жизни и творчества М.Ю. Лермонтова», стр. 367):
«Ваше Императорское Высочество!
Выписанный по приговору военного суда тем же чином в армию, неся гнев государя Императора и Ваш, я <без ропота> с благоговением покоряюсь судьбе моей, ценя в полной мере вину мою и справедливость заслуженного наказания. Я был ободрён до сих пор надеждой иметь возможность усердною и ревностною службой загладить мой проступок, но, получив приказание явиться к господину генерал-адъютанту графу Бенкендорфу, я из слов Его Сиятельства увидел, к неописанной моей горести, что на мне лежит не одно обвинение за дуэль с господином Барантом и за приглашение его на гауптвахту, но ещё самое тяжкое, какому подвергнулся человек, дорожащий своей честью, офицер, имевший счастье служить под высоким начальством Вашего Императорского Высочества. Граф Бенкендорф изволил предложить мне написать письмо господину Баранту, в котором я бы просил у него извинения в ложном моём показании насчёт моего выстрела.
Ваше Императорское Высочество! Хотя не имею больше счастия служить под командою Вашею, но ныне осмеливаюсь прибегнуть к высокой Вашей защите. Великодушное сердце Ваше позволит мне сказать Вам со всею откровенностию: могла быть ошибка или недоразумение в словах моих или моего секунданта, личного объяснения у меня при суде с господином Барантом не было, но никогда я не унижался до обмана и лжи.
Вашему Императорскому Высочеству осмеливаюсь повторить сказанное мною в суде: я не имел намерения стрелять в господина Баранта. Не метил в него, выстрелил в сторону и это готов подтвердить честью моею. В доказательство намерения моего не стрелять в господина Баранта служит то, что когда секундант мой Столыпин подал мне пистолет, я ему сказал по-французски: «je tirerai en I’air <я выстрелю на воздух>».
Чувствуя в полной мере дерзновение моё, я, однако, осмеливаюсь надеяться, что Ваше Императорское Высочество соблаговолите войти в моё трудное положение и защитить меня от незаслуженного обвинения.
С благоговейною преданностию имею счастие пребыть Вашего Императорского Высочества всепреданнейший Михаил Лермонтов, Тенгинского полка поручик».
(Конец цитирования)
Вот, наконец, мы с Вами, дорогой Читатель, и ознакомились с тем самым чрезвычайно важным документом, раскрывающим суть личной ненависти Бенкендорфа к поручику Лермонтову. Из этого письма на имя Великого Князя мы видим, что Михаил Лермонтов – просит в ы с о к о й з а щ и т ы своей офицерской чести, доселе не посрамившей чести и достоинства дворянского рода Лермонтовых; просит защиты о т н е з а с л у ж е н н о г о о б в и н е н и я: «осмеливаюсь прибегнуть к высокой Вашей защите», – пишет он, оказавшимся неожиданно для себя в положении человека, бессильного доказать, что он… «не верблюд». Лермонтов называет это – «неописанной горестью», ибо о б в и н е н и е в о л ж и – это и есть обвинение «с а м о е т я ж к о е, какому подвергнулся человек, дорожащий своей честью, офицер...». И очень важное для нас – это л е р м о н т о в с к о е «…но никогда я не унижался до обмана и лжи»: слова, определяющие один из главных жизненных принципов в подтверждение поступков ч е л о в е к а в ы с о к о й ч е с т и.
Ничего конкретного про разговор Бенкендорфа с Лермонтовым мы не знаем, – кроме, конечно, того, что решился изложить Михаил Юрьевич в своём письменном обращении к Великому Князю Михаилу Павловичу. В какой тональности состоялась «беседа» шефа Тайной полиции с опальным поручиком Лермонтовым – нам не известно. Но, учитывая информацию, изложенную Лермонтовым, этот процесс нетрудно себе представить, ибо сценарий, как правило, в таких случаях вполне предсказуем. Сначала Его Сиятельство будет держаться отстранённо-сухо и жёстко: «давить», не снисходя с высоты своего служебного положения и не допуская никаких возражений: на повышенных тонах требуя принесения извинений. Письменно. То есть – будет повелевать во властно-обвинительном тоне начальствующего должностного лица, «знающего всё про всех»… Затем появятся угрозы и гневно-повышенный тон главного жандарма… Если это не сработает, то в ход после «кнута» …пойдёт «пряник»: уговоры, доверительно-отеческое общение «на равных», напоминание своих относительно недавних благодеяний, понимание и сочувствие, желание «помочь»… Короче – хитрость для «задуривания мозгов». Главное – результат.
Расчёт на внезапность почти всегда срабатывает, ибо, когда на «проштрафившегося» человека, лишённого своего бывшего уважаемого положения и привилегий, давит такая «мощ`а»… – трудно не подчиниться, не дрогнуть под напором власти и устоять в рамках собственных принципов. Конечно, у слабохарактерного субъекта есть соблазнительная возможность «не обострять»: не вступать в открытое противостояние, а проявить гибкость, например, схитрить: опустить «ниже плеч» повинную голову, потерянно произнести «…слушаюсь, Ваше Сиятельство!.. Виноват. Непременно… – сегодня же… – напишу и отправлю с первой же почтой». Однако такая хитрость «шита белыми нитками», ибо нет никакой веры в то, что переступив порог на выходе из служебного кабинета, этот «во всём согласный» не изменит своих планов и не передумает. Но, – что касается Лермонтова, – то сами по себе эти извинения Эрнесту Баранту в приватном (негласном) виде – не имеют никакого значения. Дело-то – совсем не в удовлетворении уязвлённого самолюбия «французика», а – в п и с ь м е н н о и з л о ж е н н о м с а м о у н и ч т о ж е н и и поручика Лермонтова. То есть – компромат, который Бенкендорфу и его другу послу-французу требуется пустить в ход непременно сразу же, по горячим следам...
А положение Проспера де Баранта в России, очевидно, пошатнулось, и безупречная дипломатическая карьера дала… некую трещину: что там ни говори, а это уже второй инцидент с дуэлью, связанный с непосредственным участием сотрудника французского дипломатического корпуса в Петербурге. Оно конечно, под санкции российского закона иностранные подданные не попадали: их не судили и не наказывали, а просто выдворяли из страны. Но эта безнаказанность вовсе не означала, что им позволено грубо и без каких-либо последствий нарушать действующее законодательство страны пребывания. Поэтому у Проспера де Баранта – конечно же, возникли осложнения, и, прежде всего – с собственным начальством в Париже. Требовалось как-то смягчить и нейтрализовать этот скандал. Вот Бенкендорф и старался. Думается, что тесная дружба с французским послом могла выражаться не только в приятельском препровождении свободного времени, но и …иметь ещё какую-то обоюдную выгоду по занимаемому статусному положению. Но что очевидно, так это – личная заинтересованность Бенкендорфа в благополучном исходе сего дипломатического скандала для семьи Барантов: по дружбе ли… – по службе ли… – да и какая, в конце концов-то, разница? Скорее всего, – и по службе, и по дружбе.
«Кнут» в отношении поручика Лермонтова применялся однозначно, поскольку Лермонтов был вынужден обратиться за высокой защитой к Великому Князю. Представляется, что Бенкендорф в неуважительно-приказной форме потребовал от сосланного на Кавказ поручика Лермонтова с и ю - с е к у н д н о г о написания покаянного письма барону Эрнесту де Баранту с последующим оставлением оного на своём рабочем столе (под предлогом отправки с дипломатической почтой в Париж: мол, письмо будет доставлено по адресу, не извольте беспокоиться, господин Лермонтов…). Как говорится, «куй железо, пока горячо», потом – будет поздно, ибо «дорога ложка к обеду». А компромат – должен состряпать на себя …сам же поручик Лермонтов. Собственноручная «письменная покаянная» от сосланного на Кавказ под пули горцев – нужна была Бенкендорфу для того, чтобы кардинально изменить отношение Николая I-го и Великого Князя Михаила Павловича к поручику Лермонтову в ещё более худшую, в ещё более непримиримую сторону, дабы навсегда уничтожить даже самую малейшую возможность возвращения поэта в Петербург. И – (а как же без этого?) – д о к а з а т ь с о б с т в е н н у ю п р а в о т у Великому Князю, не одобрившему необоснованного давления шефа жандармов, покушавшегося на честь и достоинство поручика Лермонтова.
Но это желаемое, прямо-таки вожделенное, письменное словосочетание от руки Лермонтова «я сказал неправду в суде: я действительно просто промахнулся», – для Бенкендорфа …так и н е с л у ч и л о с ь . Расчёт Его Сиятельства на безотказное действие «внезапности» и «гнева» – был неверен изначально. Во-первых, Михаил Юрьевич в суде не солгал ни на йоту, и изменять своей Чести не имел ни малейшего намерения. А во-вторых, прозорливый ум и чуткая интуиция Лермонтова …сразу же распознали суть интриги: изменить одобрительное отношение высшего общества к поручику Лермонтову как к герою, поставившему француза на место, – на отношение презираемое и уничижительное, что – как следствие – повлечёт французскому дипломатическому корпусу восстановление надлежащего статуса-кво.
Однако, и без «пряника» – не обошлось тоже. Но к а к и ч е м можно было попытаться подкупить непреклонную честность гвардейского офицера? Как мог выглядеть «пряник», предлагаемый Михаилу Лермонтову жандармским начальником? …И почему у нас появилась такая уверенность в «предложенном прянике»?..
На мысль о том, что «пряник» действительно предлагался Михаилу Юрьевичу, меня навели сетования Лермонтова, т о л ь к о ч т о у з н а в ш е г о о т Б е н к е н д о р ф а о «самом тяжком обвинении, какому подвергнулся человек, дорожащий своей честью, офицер, имевший счастье служить под высоким начальством Вашего Императорского Высочества». А вот об этом – мы с Вами, дорогой Читатель, поговорим «особо и пристально». Итак, приступим.
Профессионализм Его Сиятельства графа А.Х. Бенкендорфа сработал автоматически: уязвлённым самолюбием сына французского посла можно (и нужно!) в о с п о л ь з о в а т ь с я для удовлетворения с о б с т в е н н о г о «э г о»: в целях осуществления планов по сведению личных счётов с дерзким поручиком, для чего необходим компрометирующий материал. А.Х. Бенкендорф, – по служебной привычке использовать «собственноручные признания» и доносы от «слышавших и видевших», и в том числе от «подслушивающих и подсматривающих», – предполагал использовать собственноручное «признание во лжи» сосланного поручика Тенгинского пехотного полка, – против самого же «конфликтного и неуживчивого, а главное – неблагодарного» Михаила Лермонтова. Была бы искра, а пожар раздуть – дело-то привычное… По очевидному расчёту шефа жандармерии – Михаил Юрьевич должен был подчиниться требованиям Его Сиятельства, как гимназист – директору гимназии, и тут же, немедленно – письменно и покаянно – признать собственную ничтожность и высоту положения сына французского посла Проспера де Баранта, (фактически с б е ж а в ш е г о в Париж – не от тюрьмы, не от Сибири, – а всего лишь от дачи показаний русскому правосудию) и, таким образом, признать, что… мол, я, поручик Лермонтов, «собирался убить на дуэли французского дипломата, но промахнулся; а про намеренный выстрел в сторону – я солгал, так как убоялся разжалования и лишения прав состояния; мол, нет у меня ни стыда, ни совести, ни чести, ни достоинства, – в чём и рапис`уюсь. Всё. Режьте меня на кусочки, кушайте меня с маслом…». Тем более, что Проспер де Барант ждал от Его Сиятельства «обещанного содействия» и не скрывал в кругу своего общения деятельного желания возвратить сына Эрнеста в Петербург для продолжения дипломатической карьеры, – что совершенно очевидно вытекает из его же письма от 30-го апреля 1840 года к секретарю французского посольства в России д`Андрэ, находящемуся в Париже:
«…Эрнест может вернуться. Lermantoff должен был уехать вчера [Лермонтов выехал из Петербурга только 3-го мая, – пояснение моё: ОНШ ], полностью и твёрдо изобличённый в искажении истины, без этой серьёзной вины он вряд ли был бы наказан; я желал бы для него большего снисхождения. – Кавказ меня огорчает, но с таким человеком нельзя было бы на что-либо надеяться; он вновь начал бы лгать, не остановившись для подтверждения лжи перед новой дуэлью. – После одной или двух бесед, которые я должен иметь, я напишу Mr. Thiers [Адольф Тьер в 1840 г. возглавлял правительство и одновременно занимал пост министра иностранных дел Франции, – пояснение ОНШ ], что прошу его вернуть мне Эрнеста…»
(Конец цитирования)
Как видим, и сам Проспер де Барант тоже не сидел, сложа руки: он, конечно же, имел все основания надеяться, что стараниями его российских друзей, а именно Министра иностранных дел графа Нессельроде и шефа Тайной полиции графа Бенкендорфа, ему всё-таки удастся …на фоне «лжеца» Лермонтова – «отбелить» и возвратить в Санкт-Петербург Эрнеста. Однако верить в искренность французского дипломата относительно того, что он «желал бы большего снисхождения» для Лермонтова, и что Кавказ его, Баранта, «огорчает»… – думается, не стоит: ибо последующие его рассуждения о Лермонтове как о «таком человеке, который бы в н о в ь н а ч а л б ы л г а т ь , не остановившись для подтверждения лжи п е р е д н о в о й д у э л ь ю », – говорят нам, скорее, о р а д о с т и в з д о х а о б л е г ч е н и я , но никак не о сочувствии, поскольку он действительно надеялся на скорейшее возвращение сына в Петербург. Рассуждения же Баранта-старшего о «лживости» Лермонтова – говорят нам лишь о том, что: 1) либо Барант-отец был действительно убеждён, что правду говорит Эрнест, а Лермонтов – лжёт, и потому под напором шефа Тайной полиции обязательно напишет (да куда же он денется!) письменные извинения; 2) либо Барант-отец по прошествии некоторого времени – прекрасно знал, что Лермонтов говорит правду, а его сынок просто неверно воспринял дуэльную ситуацию; но, тем не менее, Барант-старший не мог изменить уже озвученной в обществе позиции, и оставалось лишь пребывать в уверенности, что в железной хватке шефа жандармов Лермонтов «струхнёт» и «прогнётся»… Для дипломата вполне привычная ситуация. В любом случае: как отец – он поступал в интересах собственного сына, что вполне объяснимо и …чисто по-человечески нам понятно…
Однако, неизбежно возникает следующий вопрос: а вот очень интересно, о т к у д а это – (от кого?.. на каких фактах основываясь?..) – Барант-отец, т а к у в е р е н н о констатирует «полное и твёрдое изобличение Лермонтова в искажении истины»? И более того (обратим особое внимание): он считает именно эти пресловутые «ложные показания» – той самой «с е р ь ё з н о й в и н о й» и е д и н с т в е н н о й п р и ч и н о й н а к а з а н и я в виде кавказской ссылки на линию боевых действий. Он рассуждает так, как будто ложь поручика Лермонтова в суде – дело доказанное и решённое. И кто же мог вселить в него такую непогрешимую уверенность? Уж не Бенкендорф ли?.. За подтверждением – ходить далеко не надо. Достаточно вернуться к лермонтовскому письму на имя Великого Князя. Прочтём ещё раз следующие строки (разрядка в цитируемом ниже тексте моя, ОНШ):
«…получив приказание явиться к господину генерал-адъютанту графу Бенкендорфу, я и з с л о в Е г о С и я т е л ь с т в а увидел, к н е о п и с а н н о й м о е й г о р е с т и , что на мне лежит н е о д н о обвинение за дуэль с господином Барантом и за приглашение его на гауптвахту, н о е щ ё с а м о е т я ж к о е , какому подвергнулся человек, дорожащий своей честью, офицер, имевший счастье служить под высоким начальством Вашего Императорского Высочества. Граф Бенкендорф изволил предложить мне написать письмо господину Баранту, в котором я бы просил у него извинения в ложном моём показании насчёт моего выстрела».
Не знаю, кому – как, но мне совершенно очевидно, что Александр Христофорович выдавал поручику Лермонтову «желаемое за действительное», – действительности, однако, не соответствующее.
Открывая глаза Лермонтову …на якобы скрытно действовавшие пружины дворцовых настроений высокопоставленных лиц в деле о его дуэли с Эрнестом де Барантом, Бенкендорф, думается, делал упор на возможность п е р е м е н и т ь у ч а с т ь поручика Лермонтова …на не столь опасную офицерскую службу, с обещанием личного заступничества перед Его Величеством Николаем I-м – …в обмен на письменное раскаяние во лжи. Как представляется, начальник Тайной полиции уверял молодого человека, не искушённого во дворцовых политических интригах, что такое суровое наказание в виде ссылки на линию боевых действий под пули «немирных горцев» – последовало… мол, верь-не верь, а только лишь из-за того, что господин Лермонтов на суде солгал в том, что не собирался стрелять в сына французского посла и потому намеренно выстрелил в сторону. А этим стрррашно недоволен весь французский дипломатический корпус... (Кстати, это – как раз-таки соответствовало истине, ибо получалось, что дипломат-француз, будучи прекрасно осведомлённым о запрете дуэлей в России, реально намеревался лишить жизни русского офицера. А поручик Лермонтов – исключил для себя возможность даже ранить своего противника. Что же: самая коварная и правдоподобная ложь – это ложь, замешанная на правде). …Вот потому-то, мол, и принято власть-имеющими – такое суровое решение. И что это – крайне нежелательно сказывается на повышении уровня напряжённости в международных отношениях: а это, изволите понимать, называется п о л и т и к а. Самое тяжкое, дескать, это – ложь. Однако же, «всё в Ваших руках, господин Лермонтов, и нет ничего невозможного: изменить негативное отношение самых высокопоставленных лиц – возможно – лишь единственным способом: раскаяться и письменно признаться …в этой самой лжи». Это покаянное письмо, дескать, поможет ему, Бенкендорфу, и самому французскому послу вместе с ним – заступиться ещё раз – за вновь провинившегося, но «честно раскаявшегося в своих ошибках» поручика Лермонтова… И – со временем, конечно, – хоть и трудно будет, но всё же сподвигнуть императорскую особу к смягчению и окончательному прощению, как это было в первую ссылку.
На самом-то деле, Бенкендорфу, требующему признания во лжи… – до д е й с т в и т е л ь н о й п р а в д ы – дела никакого не было. Нужна не правда, а компромат: цель оправдывает средства. Ну, а потом уж… – как говорится, «дело сделано», а «после драки кулаками не машут».
И для получения необходимого компромата были предприняты все необходимые меры. Разве не понятно, почему секундант Столыпин промолчал на следствии о том, что, принимая пистолет из его рук д л я п р о д о л ж е н и я д у э л и, Лермонтов сказал ему по-французски «je tirerai en I’air <я выстрелю на воздух>»?.. Нам-то понятно… – а вот Михаил Юрьевич не хотел терять друга, и …принял на веру, что Монго «не услышал». Или сделал вид, что поверил: «…могла быть ошибка или недоразумение в словах моих или моего секунданта…». Вот как Лермонтов отнёсся к поведению Столыпина на суде… Да и что можно изменить упрёком в предательстве? Разве, что – прекратить всяческие отношения, и родственные – в том числе. Но кому тогда верить?..
Однако. С л о м а т ь поручика Лермонтова, – ни неожиданным и властным наскоком, ни отеческими уговорами с обещаниями своего заступничества, – не случилось: расчётам ненавистников Лермонтова не суждено было сбыться… Незачем было и начинать. Потому, что
Л е р м о н т о в – н и к о г д а н е и з м е н я л – Е ё В е л и ч е с т в у П р а в д е.
…Так примите же наши аплодисменты и восхищение, Ваше благородие, господин Лермонтов!..
Продолжение:
Часть 42. Плоды, по которым узнаётся древо
http://stihi.ru/2025/09/08/7986
Вернуться:
Часть 40. Под арестом на Арсенальной гауптвахте
http://stihi.ru/2025/08/27/1090