Вельветовый картуз с пуговкой

                Я не ведаю Вечности,
                да и как я могу.
                посреди бесконечности
                устоять на бегу.

                Пётр Мамонов.



     - Что ты мнёхаешься,дружок твой давно навострился в школу, ждёт.
   Порхаясь у печки корила меня бабушка. В огромных кирзачах, офицерским планшетом, с чернильницей непроливайкой давно забывшей какие они эти самые чернила, у калитки стоял Юрка. Он был шклявенький, лет ему было около двадцати, но растительность на щеках попытку пробиться не предпринимала, лицо с маленькими глазками, постоянной улыбкой обременённое угодить походило на девичье. За все недочёты "конструкции" боженька одарил Юрку, не знамо для какой цели несусветной памятью. Бабушка говорила:
    - Не нашего ума рассуждать,Богу видно для чего.

   Юрка помнил все клички собак в посёлке, имена, отчества и фамилии, стихотворения которое мучаясь учил я целый вечер,по дороге рассказав только один раз, он повторял тут же без запинки. Да что там стихотворения, как-то на субботнике мы с истопником Пахомычем складывали под навес дрова, ожидая очередную машину сели передохнуть, подошёл Юрка. Пахомыч пожурил его за не участия в празднике труда, вынул из кармана газетку, стал читать передовицу, закончив грозно сказал:
     -Уяснил? Повтори.
Юрка повторил слово в слова, мы очумели.
     -Учитесь, оболтусы.
Тихо проговорил опешивший Пахомыч.


    Дойдя со мной до дверей школы, Юрка поворачивал обратно.
     -Что ты так рано, Юрок?
 Спрашивали его встречные.
     -Училка захворала.
 Найдя очередного попутчика, тараторил размахивая как ветряк руками, целый день колесил по посёлку.

    Сталось это на весенних каникулах, снег сошёл, за клубом подсохло и мы резались в черту на деньги. Верховодил недавно вернувшийся из колонии для малолеток  погодок Юрки, Цыца. Играл он здорово, запросто мог снять весь кон сразу, однако, хитрил поощряя наш азарт, обирая до последней копейки.
    -Гнутые не ставить.
 Криво улыбаясь, пуская струйку слюны сверкая фиксой и потрясающе белым междурядьем красивых зубов. Увидев подошедшего Юрку, враз переменился.
     - О, привет Юрок!
 Ты ни как на танцы вырядился? Дак, они вечером. Сейчас народ усладу иную смокчает, присоединяйся!
 Юрка стоял в новеньком вельветовом картузе с пуговкой на маковке, улыбаясь виновато проговорил:
     -У меня нет денег.
     -Во куркуль,в пУпочке как минимум пятнарик зашили, а он говорит денег нет. Цыца достал из кармана двадцать копеек, кривляясь стал мерить монеткой пуговку на картузе.
     -Век воли не видать,там два гривенника, давай Юраха тряхни мошной.
 Юрка снял картуз,аккуратно потянул пуговку,пришита она была добротно. Цыца достал финку с наборной ручкой.
     - На Юрок, только не поранься.
 У всех перехватил дых,везёт же дураку, подержать такую вещичку каждый посчитал бы за счастье. Финка и правда была острой, что тебе бритва, только поднёс лезвие к пуговке,как та оказалась у его ног. Юрка поднял, развернул края материи, достал картонный кружочек.
 Цыца разразился смехом, смеялись все, смеялся и я. Юрка всё так же улыбался, только слёзы, крупные, катились по щекам, падали на манер отрезанной пуговки.

    После каникул в школу Юрка ходить перестал, виделись мы редко, хотя дома наши соседствовали, вскоре они переехали в Новосёловку, из тех мест к бабушке наведывалась её давнишняя подруга, от неё узнали, что Юрка умер.


  Прошли годы, нет уже посёлка, нет школы, их подмяли многоэтажки, но не найти такую провальную яму в которую смог бы зарыть стыд за тот предательский смешок, вспоминая светлого,Богом посланного на эту грешную землю Юрку.