Холмс

У Холмса были пчёлы,
чтоб жить не обмелев.
Пылится радиола,
на солнце разомлев.
По радио — Ротару
с Кобзоном (фу-фу-фу).
Валяется гитара
на лаковом шкафу.
Хлебаю суперпойло —
глинтвейновую муть.
Читаю Конан-Дойла –
аж стыдно кашлянуть!
Восторженно немею
от «Знака четырёх»;
медуза Цианея —
больнее муравьёв;
собака Баскервилей —
такую фиг найдёшь.
Люблю я книги в стиле
«таинственный балдёж»,
рассыпанный буквально
по росчерку пера
и крепко актуально —
от завтра до вчера,
где пишут так толково —
по духу, по нутру —
и кормят Михалкова
овсянкой поутру,
и вязи нет противной,
и пафосной трухи,
а метод дедуктивный
порвёт любые мхи.

Навалом пишут книжек
с прицелом на карман.
Но Дойл умело выжег
романтику ума,
канву душевных тканей
и контуры фигур,
создав наскальный камень
для киноагентур,
легко меняя сцены
и стильный реквизит,
со взглядом полноценным
на всё, что лебезит.
Элементарно, словом.
Как антидепрессант.
У Холмса были пчёлы,
но мёдом был он сам.