Степаньковское шоссе. Декабрь 1941 года

За хлебом, до свету, к открытью,
В ту сволочнейшую из зим
С голодной жадностью и прытью
Рысцой бежал я в магазин.
И вот он, милый,— три, четыре
Броска, прыжка через шоссе,
И все... Оно ничуть не шире,
А Уже, чем иные все.
И там уж ставят на ладонях
В три цифры синее число.
Но я застрял...
                Троих на кОнях
Под самым носом пронесло,
И прямо следом, без прогала,
Как на прицепе у коней,
Мотоциклетка грохотала
В снегу по Оси, а за ней,
Будто горбаты поголовно,
В косматой инея шерстИ,
Темно, огромно, шатоломно,
В ряд по четыре, по шести,
С кирзовым дроботом, сутуло,
Как будто падая вперед...
Как от состава, ветром дуло
От этих плотно сбитых рот.
Молчком, лишь крякая как сО зла,
В морозной кутаясь пыли...
И руки длинные как весла
Рубили сумрак и гребли...
А скорость пеших подпирая,
Натужно, в смраде и чаду,
Машина шла, за ней вторая
На самом медленном ходу,
А уж за ней — от полушубков
Круглы, от валенок толсты —
Пошли, пошли без промежутков...
Сплошняк людской на полверсты...

Уже заря лимонно светит,
А мне шоссе не пересечь -
Сомнут, сотрут и не заметят...
Да и об этом ли тут речь?
Я, в общем, жил не унывая
В свои четырнадцать... Но тут
Застыл, впервой осознавая,
Что значит — тысячи идут...
Стально, железно, деревянно,
Без всякой воинской красы,
Единолико, безымянно,
Лишь в одну сторону носы.
Да лишь сапог размах саженный,
Такой, что пОлы нараспах.
Да дикий, хриплый, оглашенный,
Скаженный голос: — Шире шаг!
И лишь протяжный, с перебором,
В одной шеренге или двух,
Натужный кашель грянул хором
И разбежался, и потух.
Да изверг некий с волокушки,
шальной, больной наверняка,
оря дуром, как по подушке,
Дубасил вздутого конька...

Войнищу знавший не по книгам,
Со слов живых, а всё ж - чужих,
Я содрогался, цуцик фигов;
А - я? А что как не мужик?
Стишков застенчивый слагатель,
Весь в маму тихий человек,
Дюма завзятый почитатель,
Читатель двух библиотек,
Я вдруг почуял, как некрепко
Держусь, что я - ни то ни сё...
О, не сотрёт, а будто щепку
Подхватит, вскружит, понесёт...
Шагни - и всё пойдёт иначе,
Пойдёт неведомо куда...
К удаче или к неудаче,
Но всё - иначе, навсегда...
Да неужели - хочешь этак,
А хочешь - так живи себе?..
Что - я? Откуда ждать ответа?
А что положено в судьбе?

А люди шли... Мороз под сорок.
Лишь скрип да шваркающий шаг.
Да одубелой кожи шорох —
Настороженный острый шарк.
Все так и шли — побежкой волчьей,
Дыша простудным хрипотком,
И все молчком... О, это м о л ч а
И не з а д у м ч и в о притом!
Тут думать было б делом вредным,
Тут строй держи, да честь, да скарб...
А каково им — тем, передним,
Коль позади такой нахрап:
Как впопыхах, как одичали,
Почти бегом, как вгорячах —
Мешки и каски за плечами,
Пешком, а лыжи на плечах.
Штыки на дула не надеты,
И каски не на головах...
О, был,
        он был - какой-то где-то
Напор — живой, не на словах.

Я чуял: где-то в БратовщИне
Какой-то действует нажим,
Коли по плосконькой лощине
Поток летит, неудержим -
Будто с горы или со взгорка,
Вприпрыжку, будто под откос -
Что ни секунда - то четвёрка,
Что ни минута, то обоз...
Возки, телеги, сани, дрожки.
Брезентом крытые возы,
И на дровнЯх из-под рогожки
Две бородатые козы.
И тенью - ломаной, угластой
Весь из мослов одних да жил,
Верблюд злосчастный голенастый
На смерть в Степаньково спешил.
И, выбиваясь из силенки,
Все мелки, буры в одну масть,
Взвивали морды лошаденки,
Как будто выпорхнуть стремясь
Из сумасшедшего потока,
Из человеческой волны,
Где так серьезно и жестоко,
Где даже люди не вольны...

Мороз скрипел как заржавелый,
А пар валил, он баней пах.
Стена забора куржавела,
Льдом обрастала на глазах.
А снег в четыре строчки взрезан,
До камня выбит и взметен,
А по булыжнику — железо,
То взвизг, то судорожный стон.
И лишь в случайном интервале,
Поскольку был настороже,
Я видел - хлеб уже давали,
И он кончается уже...
А люди шли... Шоссе хрипело,
Не хруст, а храп,
Не скрип, а рык...

— Сибирь пошла!.. Ну будет дело, —
Сказал вполголоса старик.

1979 г.