Отделим зёрна от плевел. Лермонтов. Кн. 2. Часть22

Начало: Введение - http://stihi.ru/2023/11/29/952


«…я сделался ужасным бродягой…»
=========================================
Часть 22

Немного выше мы упомянули, что Лермонтов был несколько разочарован таким относительно быстрым помилованием. Ему нравилась жизнь на Кавказе, где по служебной надобности он находился «в беспрерывном странствовании», что колоритно обогащало его творческую натуру… Об этом становится нам известно из письма Михаила Юрьевича к своему «любезному другу» Святославу Раевскому из Тифлиса (нынешний Тбилиси), отправленного примерно во второй половине октября либо в ноябре 1837 года. К слову сказать, многие письма, дошедшие до нас, написаны поэтом на французском, – и мы вынужденно читаем их в переводе; разумеется, за исключением тех относительно немногих лиц, которые знают французский. Но это письмо написано Лермонтовым – на русском языке:


«Любезный друг Святослав!

Я полагаю, что либо мои два письма пропали на почте, либо твои ко мне не дошли, потому что с тех пор, как я здесь, я о тебе знаю только из писем бабушки.

Наконец, меня перевели обратно в гвардию, но только в Гродненский полк, и если бы не бабушка, то, по совести сказать, я бы охотно остался здесь, потому что вряд ли Поселение веселее Грузии.
С тех пор, как я выехал из России, поверишь ли, я находился до сих пор в беспрерывном странствовании, то на перекладной, то верхом; изъездил Линию всю вдоль, от Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии, одетый по-черкесски, с ружьём за плечами; ночевал в чистом поле, засыпал под крик шакалов, ел чурек, пил кахетинское даже…

Простудившись дорогой, я приехал на воды весь в ревматизмах; меня на руках вынесли люди из повозки, я не мог ходить – в месяц меня воды совсем поправили; я никогда не был так здоров, зато веду жизнь примерную, пью вино только тогда, когда где-нибудь в горах ночью прозябну, то, приехав на место, греюсь… Здесь, кроме войны, службы нету; я приехал в отряд слишком поздно, ибо Государь нынче не велел делать вторую экспедицию, и я слышал только два, три выстрела; зато два раза в моих путешествиях отстреливался: раз ночью мы ехали втроём из Кубы, я, один офицер нашего полка и черкес (мирный, разумеется), – и чуть не попались шайке лезгин. Хороших ребят здесь много, особенно в Тифлисе есть люди очень порядочные; а что здесь истинное наслаждение, так это татарские бани! Я снял на скорую руку виды всех примечательных мест, которые посещал, и везу с собою порядочную коллекцию; одним словом, я вояжировал. Как перевалился через хребет в Грузию, так бросил тележку и стал ездить верхом; лазил на снеговую гору (Крестовая) на самый верх, что не совсем легко; оттуда видна половина Грузии как на блюдечке, и, право, я не берусь объяснить или описать этого удивительного чувства: для меня горный воздух – бальзам; хандра к чёрту, сердце бьётся, грудь высоко дышит – ничего не надо в эту минуту: так сидел бы да смотрел целую жизнь.

Начал учиться по-татарски, язык, который здесь и вообще в Азии необходим, как французский в Европе, – да жаль, теперь не доучусь, а впоследствии могло бы пригодиться. Я уже составлял планы ехать в Мекку, в Персию и проч., теперь остаётся только проситься в экспедицию в Хиву с Перовским.

Ты видишь из этого, что я сделался ужасным бродягой, а право, я расположен к этому роду жизни. Если тебе вздумается отвечать мне, то пиши в Петербург; увы, не в Царское Село; скучно ехать в новый полк, я совсем отвык от фронта и серьёзно думаю выйти в отставку.

Прощай, любезный друг, не позабудь меня и верь всё-таки, что самой моей большой печалью было то, что ты через меня пострадал.

Вечно тебе преданный    М.  Л е р м о н т о в».

(Конец цитирования)



Сразу же поясним, что Михаил Юрьевич «мучился совестью» и считал себя виновным в том, что Святослава Раевского, благодаря которому и распространилось по светским салонам Петербурга стихотворение «Смерть поэта», высочайшим приказом Николая I-го – сначала заключили на месяц под арест, а потом выслали в глушь, «в Олонецкую губернию для употребления на службу по усмотрению тамошнего гражданского губернатора…» – без указания срока. (Олонецкая область расположена в южной части Карелии на Олонецкой равнине). 

У нас есть и записка Лермонтова по этому поводу, написанная в Петербурге, после 27 февраля 1837 года:

«Милый мой друг Раевский.

Меня нынче отпустили домой проститься. Ты не можешь вообразить моего отчаяния, когда я узнал, что я виной твоего несчастия, что ты, желая мне же добра, за эту записку пострадаешь. Дубельт говорит, что Клейнмихель тоже виноват… Я сначала не говорил про тебя, но потом меня допрашивали от государя: сказали, что тебе ничего не будет и что если я запрусь, то меня в солдаты… Я вспомнил бабушку… и не смог. Я тебя принёс в жертву ей… Что во мне происходило в эту минуту, не могу сказать, – но я уверен, что ты меня понимаешь, и прощаешь, и находишь ещё достойным своей дружбы… Кто б мог ожидать!.. Я к тебе заеду непременно. Сожги эту записку.
                Твой M.L.»

(Конец цитирования)


Как видим, записка сожжена не была и благополучно дожила до наших дней; а намёк на вину Петра Андреевича Клейнмихеля (граф с 1839-го; с 1842-го года Главноуправляющий путями сообщений и публичными зданиями), у которого в подчинении находился Раевский, означает, что в принятии такого сурового наказания – не обошлось без его участия, и он, воспользовавшись подходящим случаем, не преминул свести счёты, имея к Святославу Раевскому какие-то претензии и личную неприязнь. По воспоминаниям современников П.А. Клейнмихель часто бывал резок и груб с подчинёнными, не любили его и при дворе, но император ему благоволил… Не будь в этом деле «Клейнмихеля», – наказание Святославу Афанасьевичу могло быть гораздо мягче.

К слову, 7-го декабря 1838 года Святослав Афанасьевич Раевский тоже был прощён, и ему дозволено было продолжать службу на общих основаниях (стр.298, «Летопись…»).

«…Я снял на скорую руку виды всех примечательных мест, которые посещал, и везу с собою порядочную коллекцию…», – не без удовольствия пишет Лермонтов Святославу Раевскому, всегда интересовавшемуся его творческими успехами. И действительно, незабываемые впечатления, полученные за сравнительно небольшой отрезок времени, проведённый на Кавказе, сама энергетика кавказских гор и природы, колоритное своеобразие кавказского быта горских поселений… – всё это очень продуктивно повлияло на подъём творческих сил художника и поэта М.Ю. Лермонтова. Мы не ставим своей задачей подробно останавливаться здесь на поштучном списке, составляющем весь объём творческих работ Михаила Лермонтова за этот период, – об этом достаточно много написано другими авторами, – но одна его картина (1837–1838), выполненная маслом на картоне небольшого размера (33х40 см.), поверьте, ст`оит Вашего особого внимания. Подлинник картины хранится и выставлен в третьем зале литературного отдела Музея М.Ю. Лермонтова (в Доме Верзилиных) в Пятигорске. И если у Вас вдруг появится возможность посетить этот музей… – Вы сможете увидеть своими глазами то, что я выразила языком поэзии:

Крестовая гора Михаила Лермонтова

…Пахнет солнцем и снегом дыханье ущелья, –
и несётся река с горной кручи в долину:
с шумом бьётся о скалы, – лазурна и пенна, –
нескончаемо-мощно и нЕудержимо!..
На вершине «Крестовой…» горят наши взоры:
с благодарной слезой восхищенья Поэтом:
о, как близки нам …эти …далёкие горы:
праздник Мира, Величия, красок и света!
Перламутром… – нет: жемчугом! склоны сияют:
Чистотой Первозданной – синь неба – целуя…

…Это Вечность, к рассудку и сердцу взывая, –
славит Бога-Творца и поёт: «Аллилуйя!..»

26.08.2012

© Copyright: Ольга Николаевна Шарко, 2012
Свидетельство о публикации №112090401080
Стихи.ру – российский литературный портал
 



Продолжение:
Часть 23. «…я пустился в   б о л ь ш о й   свет»…
http://stihi.ru/2024/04/14/3391

Вернуться:
Часть 21. «…и в конце написал не прилично на щёт придворных»…
http://stihi.ru/2024/03/19/3369