Одинокий голос

книга поэм


ПОЭМА МАРГАРИТЫ

Посвящается Маргарите Алексеевне Федоровой,
русской пианистке

УВЕРТЮРА

Темная сцена как логово льва.
Досок поющих касаясь едва,
Я выхожу. Над прибоем толпы -
Бархатный памятник тяжкой судьбы.

Сердце, звенящее третьим звонком...
Страх опадает осенним листком.
Жадные клавиши выпьют до дна
Пальцев холодных злой лимонад.

Что я скажу тебе, праздничный зал?
Грубо сколочен чудес пьедестал.
После концерта, шатаясь в дыму,
Руки свои как перчатки сниму.

Долго еще это мне суждено:
Проруби зала зеркальное дно,
Зарево щек в полумраке души
И на висках молодые духи.

Руки согрею и пояс стяну.
Я у своей родословной в плену.
Аплодисменты летят, как снега.
Кошкой дрожит на педали нога.

Мысль ударяет, сжигая дотла:
Вечно на этой я сцене жила.
Шлейфом цепляла за выступ стены
И за собою не знала вины.

Жизнь эта - вся на театре времен:
Светят березы античных колонн,
Выгнут подковой кулисный порог,
Черный рояль - крылатый пророк.

Я выхожу. Я не знаю, когда
Мне прозвенят троекратно года.
В зале глаза будто тысячи свеч.
Сцены изгиб - в повторении плеч.

Царское слово дано произнесть
Мне, и не знающей, как говорить.
Гулкой страною откликнется весть.
Может, попросят еще повторить!

ДЕТСТВО

...И снится детский сон...

Девочку с лицом
Нежнейшего старинного портрета
Кормили манной кашей
И носом как щенка
В рояль сажали

Две медные педали
Казались
Золотыми медалями
Солдат вернувшихся с войны

или

Кругляшками шоколада
В обертке елочной

(Так маленькая елка до войны
Под рояль ежихой заползала
И слушала златые россыпи
Шопена -
Брызги
Из-под увядших пальцев материнских)

Сирены выли волком
Дирижабли
Висели над Москвою
Как будто сто резиновых моржей
Подвесили на ниточках
     над зоопарком...

Белые клавиши рояля
Хрустели, будто сахар,
Их слабенькие пальчики кололи
Так терпеливо,
Что не собрать и по свету тех ваз,
Розеток тех и сахарниц хрустальных,
Которые вместили бы в себя
Работу смуглых стрекозиных ручек...
Отец придет (ей думалось) с войны
И спросит вдруг: "А музыке учили?"
И елочные горькие румяна
До самой смерти не сойдут со щек,
До самой сцены,
     где свое сиротство
Педалью хриплой выплачет она...

О, как обезоружила война
Всех полковых незрячих музыкантов!
А к дочери настройщик приходил,
Вскрывал златое брюхо инструмента
И ввинчивал сердечную струну,
И приживлял трофейные сосуды
Взамен врожденных, вырванных, своих,
И пот, как у хирурга полевого,
Тек по его стыдящимся щекам!

А девочка стояла и смотрела,
Когда же он, тот безымянный мастер,
Заклеит королевскую ладью
И можно будет в плаванье пуститься.
А снег за перекрещенным окном
Валился довоенной манной кашей
Из маминых запасов

Ты выросла
И туфелька твоя
На ногу больше не налезет
Забудь ее
На счастье
Под старым и морщинистым роялем
В гостях у очарованных людей
Которые тебя малышкой знали
Забудь!
Под Новый год
Положат в туфлю
Золотую шоколадку

КОНСЕРВАТОРИЯ

Дверь хлопает, как на ветру,
Дрожит насквозь стеклянной кожей.
Свистящей шиною сотрут
На мостовой - твой след прохожий.
Распахнута подъездом жизнь.
Залепит снегом свет зеленый.
Дорогу ты перебежишь
По правилам плохого тона.
И зданье, желтое, как воск
Для освещенья партитуры,
Вечерний свой наводит лоск
И ждет твоей клавиатуры.

Переодеться - пустяки.
Сложнее - перевоплотиться.
А в гардеробной старики
Спят стоя, как большие птицы.
Златою рыбкой номерок
От жизни прежней - вдаль засунут.
Ты опоздала на урок -
Тебя ученики засудят.
Парадной лестницей прошла,
Где семь сапог ты износила,
И зеркало из-за угла
Тебя гигантски отразило.

Твое величие стоит
Перед тобою - в старом платье.
Из-за спины твоей софит
Сверкает белою печатью.
По-детски узенькая кисть,
Но руки венами набухли,
Как будто прачкою - всю жизнь,
Как будто целый век - на кухне.

Ученикам твоим заплыв
Самостоятельный не вреден.
И грезишь ты, глаза закрыв,
Пока каморка лифта едет.
И в классе гулком, будто храм,
Когда нажмешь на все педали,
Ты раздаешь ученикам
Кусками - горькие печали.


Всегда горчит познанья мед.
Через войну, через разруху
Бил твой рояль, как пулемет,
По тьмой залепленному слуху.

А кто-то жадно жил тобой!
А кто-то крал твои афиши!
Звенела музыка трубой,
Гнездилась ласточкой под крышей.

А дом? Да не было его.
Кариатидами стояли...
А затевали торжество -
Звенели чашки на рояле.

Твоя семья плыла теперь
Консерваторским коридором.
И тихо пела в классе дверь,
И половицы пели хором.

И ты входила, вся в огне,
С огнями звезд и снега слита,
И все студенты, как во сне,
Шептали имя: Маргарита.

И так рождала ты тепло
Любви - за стареньким "Бехштейном",
Что снег хотел пробить стекло
И стать твоим платочком шейным.


Консерватория, мой друг,
Ты - лабиринты Минотавра.
Здесь светел контрабаса круг
И плачут нищие литавры.
Здесь влито сердце целиком
В сосуд, где музыка полощет.
А окна смотрят прямиком
На белую от снега площадь.

Но все равно - она красна.
Здесь красный звон звенел когда-то
И кров лилась красней вина
Под гул багряного набата.
И красный бархат пышных лож
Бледнел пред пылкими щеками
Рабочих в переплетах кож,
Солдат с пустыми рукавами.
Большой консерваторский зал
Уроки музыки давал им.
И верила Москва слезам,
Когда сюда валили валом!

А на четвертом этаже
Гудел орган пчелиным ульем,
И снега детское драже
Летело в форточку на стулья.
Отсюда видно лучше всех
В окно, раскрытое со стоном,
Звезду, что ляжет в белый мех
Парадным маршальским погоном.
Ее рубиновая боль
Прошла под сердцем, будто пуля.
А снег на рану сыплет соль,
Слетает, колотя вслепую.
И всеми музыками дня
Не заглушить ночного боя,
Когда звезда летит в меня
Пятиконечною рукою,
И, подчиняясь до конца
Лучистой славе дирижера,
Я голос сердца и лица
Вплетаю в мощь родного хора!


Я - ученица Красоты.
Она метелью в класс вбегала.
Ее княгинины черты
Мужская гордость зажигала.

Она, как высохший букет,
Сердясь, швыряла ноты на пол.
Ее дыханием согрет,
Рояльный клавиш воском капал.

Мы все твердили по сто раз,
На мельницу таскали воду,
Она садилась - и для нас
Играла вместо нот - природу.

И странно было видеть в ней,
Как резкий диссонанс для слуха,
Разлет бетховенских бровей
И жемчуг в нежной мочке уха.

И, собираясь на гастроль
Со странническим чемоданом,
Она бросала, как король,
Перчатку городам и странам.

И жадно мы глядели мир
Сквозь пальцы рук ее невечных,
Стирали клавиши до дыр
И ей молились бесконечно.

Она давала нам урок -
Своей волной встающей смене -
Как жить, переступив порог,
И жить и умирать на сцене.

ПЕСНЬ О ГЕНРИХЕ И МАРГАРИТЕ

ПРЕЛЮДИЯ

Котел ночной Москвы кипит
Тревожно, ветрено и сладко.
Ладонью розовой горит
Окно над детскою кроваткой.
Свернулась Музыка в комок
И спит в душе сонатой венской.
И ночь играет свой урок
Рукой расслабленной и женской.

Я тоже девочкой была
В смешной подвернутой шубейке.
Дрожа, рояльная смола
Мою ладонь лепила клейко.
Любовь разыгрывала я,
Еще в лицо ее не зная,
И от бесстыжего вранья
Скрипела музыка дверная.
Я улыбалась ртом чужим
И чьим-то чувствовала сердцем.
Казалось: легонький нажим -
И в правду распахнется дверца.

Но долго пела я еще
И вышивала жизнь на пяльцах,
Пока не стало горячо
От клавиш - и душе, и пальцам.
И тут, раскидывая прочь
Черновики, клубки и нитки, -
Любовь!
Я с нею - прямо в ночь,
Собрав надежды и пожитки.

ЕЩЕ ОДНА ПРЕЛЮДИЯ

Что сцена? Досок череда.
Как на войне, светло и люто.
Поешь. Оконная слюда
Темнеет с каждою минутой.

Звонок. Окончены бои.
Но кто мне перевяжет раны?
Минутные друзья мои
Уйдут в домашние туманы.

А я, мечтавшая всегда
О золотоволосой дочке,
Опять сочту свои года
По новым линиям и точкам.

ФУГА. ТВЕРСКОЙ БУЛЬВАР

Снег свистел и шел стеной,
Белой Ниагарой.
Памятник во тьме ночной
Плыл седой и старый.

Вечный памятник Москвы
Посреди бульвара:
С непокрытой головы
Вьются кудри пара.

А под памятником - рой
Молодых свиданий.
Сыплет белой мошкарой
Летопись рыданий.

Сыплет колким конфетти
Счастье на просторе,
Чтоб отсюда не уйти
В черной маске горя.

В это море ярких глаз,
В карнавал машинный
Вдруг врывается на час
Женщина в морщинах.

Вот троллейбус перед ней
Зажужжал пчелою
И пошел столбы огней
Рассыпать золою.

Расступилась перед ней
Нежных жизней стайка,
И прилип к груди, как клей,
Снег алмазной майкой.

Вот она сюда идет,
Это Маргарита.
Под ногой играет лед,
Дверь метро открыта.
Может, эта дверь метро -
Черная шкатулка,
Что хранит в себе добро
Радостно и гулко.

Из безумной черноты
В белизну густую
Выйдет пламя - выйдешь ты,
Плача и ликуя.
Ты, старик, как боровик,
В клинописях века.
Мир к усам твоим приник
Сединою снега.

Прядь висит. Ее отбрось
Дирижерским жестом.
Сердце с петель сорвалось,
Поменяло место.
Вот она идет к тебе
Лучшей ученицей.
Руки в шерстяном тепле,
Словно за границей.
Ты с нее скорей стяни
Толстое вязанье -
Руки Родине верни -
Страсти и дыханью.

Вы немолоды уже.
Вас стреляют зорко
На высотном этаже
Молодой галерки.
Но идете вы в ночи -
Вечные ищейки -
Чтоб гореть, две свечи,
На Тверской скамейке.


Седовласый старичок
И седая дама,
Богов сдвоенный снежок,
Пущенный упрямо.
Вы летите в ночь одни
Посреди народа.
Шарф Ее фате сродни
И веленью моды.
Шарф Его, как два крыла,
Бьется за плечами.
Лед рекламного стекла
Праздник излучает.

Так идут они Москвой,
Воедино слиты.
Мастер Генрих звать его,
Фею - Маргарита.
И неважно, кто они:
То ли музыканты,
То ль художникам сродни,
То ли просто франты.
Так идут они, собой
Время прорезая -
Двое, ставшие судьбой,
С ясными глазами.

В теплый дом они зайдут,
Где века их ждали.
Пальцы ощупью найдут
Клавиши рояля.
И сыграют жизнь и смерть,
Встречи и разлуки -
Только б вместе им успеть
Снять с рояля руки!

Пусть на кухне загудит,
Словно поезд, чайник,
Из-за штор окно глядит
Снежною печалью.
Пусть огромный апельсин
Смотрит семафором,
Голоса немых картин
Что-то шепчут хором.
Все равно они уйдут
На войну искусства -
Грудью защищать редут
Молодого чувства.

И со сцен в полупустой
И битком набитый
Зал - кричать: глухие, стой!
Мы же не убиты!
Мы - артисты, мы - венец
На челе трагедий.
Нашей радости конец
В синеве столетий.

А любовь - ее не тронь.
На скамье вокзальной
Крепко спит. Ее ладонь
Мерзнет так хрустально.
Рукавицу подниму,
Пальчики согрею,
До конца ее пойму,
Хоть и постарею...

НОЧЬ В ГОСТИНИЦЕ

...А за окном щека Луны
Бледна, как пламя, и слышны
За стенкой ноты коридора.
Я здесь остановлюсь на час.
Похожа комната на класс,
А я - на молодого вора.

Я уворую час ночной,
Щеку прослушаю стеной
И просвечу окна рентгеном.
А завтра - сцены холодок,
Педали золотой порог -
Безвыходно и неизменно.

На стуле - платье, что ковер.
Звенит угрюмый коридор
Ведром морщинистой технички.
Сейчас я думаю о тех,
Кто спит за стенкой без помех
Или чадит зажженной спичкой.

Да, мы кочуем по стране!
На утлом чемоданном дне -
Две книжки, мамино печенье,
Один надорванный билет
Туда, назад на много лет,
Где дома нежное свеченье...

Я платье вышила сама.
Но вся узоров кутерьма
Слагает материнский профиль.
Алмазом режущий софит
Лишь на ее плече горит
Под сенью театральных кровель.

Я говорю о ней одной
Ее повторенной судьбой
И тысячею женских судеб.
Все детство в голосе моем,
И весь до дна испитый дом,
И дом, который только будет.

В забвеньи чуда - не винюсь.
Я домом всей стране приснюсь
В слепых гостиничных кроватях.
Скажу я музыкой своей
О доброте седых людей,
О блестках в новогодней вате.

Вся музыка - большая ель,
Ты лапами мою постель
Гостиничную обнимаешь.
Я  в горьком аромате сплю,
И вижу тех, кого люблю,
Кого рисует ночь немая.

И в темном воздухе висит
И апельсином чуть горчит
Щека не матери, но Музы...

И все же - как похожа стать
Я рвусь ее поцеловать
Но давит боль дорожных грузов

Но давит груз ее обид,
Но сцена под ногой горит
Дощатым пламенным укором,
Но груда писем ни к чему,
Когда бегу в чужом дому
Пустым холодным коридором!

Когда прикроешь ты виски,
Зажмешь ладонные тиски
Заштопываешь песней - раны,
Ища мои глаза - в толпе,
Мою судьбу - в чужой судьбе
И правду - в музыке обмана!

О мама дом наш - целый мир
Мы застреваем в нем детьми
Иглой еловою под кожей

Зачем тебе седая прядь?
Ее закрасить... залатать...

Вы с Маргаритою похожи.

ЗОЛОТОЕ ПЛАМЯ

К рампе выходит женщина в густо-малиновом бархатном платье. Глаза ее черны, виски седы, брови вразлет. Она говорит сердцем - не разжимая губ:

Я - Маргарита
По бабке, по жемчужине морской
Меня назвали

А пеленали
На немецком рояле
В гуще струн
Горел звенящий хворост
Медный
Бедный
От долгих упражнений
Матери моей

Я - Маргарита
Я гляжу со стен
Глазами материнских фотографий
И жемчугами в бабкиных ушах

Текли
Пороги крови
И складывались
Кубики столетий
Чтоб я могла перешагнуть
Порог лучистой сцены
Не падчерицей
А царицей
Волшебного чертога красоты

Но красота рождалась
Из дешевых румян
Из жалкой пудры театральной
Что мать совала наспех в сумку
Из жестких юбок
     на живульку торопливо
     иглою ржавой
     смётанных в плацкарте
Из пальцев исколотых
Зубами черных клавиш
Из беготни по площадям
Железных городов
От коих в памяти
Лишь оставались
Золотые доски сцен
И золотые буквы
Рояльных фирм

Из материнских телеграмм
Что пахли пирожками

Из материнских рук
Пропахших до манжет
И до колец
Вокзальной гарью
Вечного прощанья

Я - Маргарита королева
А может прачка
В хоромах музыкальных
Хозяйкой муз
Мне стать не довелось
В служанках
     я хожу уже годами
Подкрашенные губы сушит пламя
Я руки мну о бархат
     будто тесто
Для новогодней трапезы
     где мать
Меня пугливо будет обнимать
И бормотать: да ты уже невеста...

И я себя почувствую одной
Из клавиш, на какой она сыграла,
Мизинцем так ее прижав к душе,
К ложбинке на груди, где тает звук
Сирены, смеха, плача, поцелуя...

Я - Маргарита
И тебя люблю я
Я не в безвременье живу
Соединяют на лице Земли
Глаза огромных городов
Широкие асфальтовые брови
Повторен на лице моем
Узор земных страданий
И елочная внутренность
     рояля -
Пирог в котором соль запечена
И боль Земли

В столицах мира
И в родимых селах
Греется народ
У очага кочующей любви
У черного бездомного ковчега

Подкладываю хворосту в огонь
Извечно это женское занятье
Горит на мне и пламенеет платье
И трескается жаркая ладонь
И вижу я тех женщин у костров
В которых кровь моя текла
     веками
Когда был мир и весел и суров
Тех сторожих священного огня
Которым я пригрезилась ночами

Горит и бьется
Золотое пламя
Зажженное в рояле от меня
И мать дрожит
     прекрасными плечами
Перед любовью
     голову склоня


РЕАНИМАЦИЯ

Каждый вдаль уходящий отсюда - преданье.
Каждый вон уходящий отсюда - сказанье.
Каждый плачет, и рот зажимает простынкой,
Где печать лазаретная - словно поминки
По тому, кто лежал здесь, теряя дыханье.
Набирают во шприц зелье, травы и вина.
Обнажают не вены - венцы, копи, стразы.
Я в стерильной больнице, как ангел, безвинна.
Я грешна и грязна, да, любовь, ты зараза.
Да и зло так летуче! Я переболела
Злобой, местью, чужой и чумной черной ложью.
Эпидемья без края, судьбы и предела.
Хуже лести, страшней бездыханного тела.
Ухожу по грязи, облакам, бездорожью.
Я лежу, лязг чугунной той, панцирной сетки -
Распоследний оркестр, хрип и стон партитуры,
Птицы нотами виснут на инистой ветке,
Вон, в окне. Плачу вусмерть, рыдаю как дура.

Ты, земля моя, вновь тяжело захворала.
Ты кладешь корни-руки поверх одеяла.
Стонут люди, чтоб срочно их всех оживили.
Ты, земля моя, льешься больничною лавой
Бесконечных смертей, солонцово-кровавых,
Легких злые ошметки - последние крылья:
Чуть взмахнуть... улететь - или кануть в бессилье,
Безразделье, бесстрастье, безлюбье, бесславье.
Никому неохота во царствие навье.

Эти синие маски, седые бауты,
Эти туго-завязки последней минуты,
Эти мука-скафандры, что снять только ночью,
Да и ночью не снять, стоя спи, ешь воочью,
Это быль, и ты в ней - измочаленный доктор,
Ты устал уж молиться, в уколах ты дока,
А в смертях ты неграмотный, нищий мальчонка,
О, подайте минутку, звенящую тонко,
Той старухе, похожей слезой на ребенка,
О, подайте ей жизни шматок, протяните
Между сердцем и Богом упругие нити,
Горше режущих звезд, горячей всех вулканов,
Только врач ты, больная уже бездыханна,
Только врач, и могущество жалких уколов -
Лишь стеклянные сколы.
Лишь в курилке, взасос, на отлет, папироса:
Mortem. Нету вопросов.

Все распяты вы в той оживляльной палате.
На живот повернись! И дыши так ритмично!
Ты корова и лось, ты медведь и синичка,
Лезвиё топора новой казни опричной,
Да, ты плюнуть готов в рожу рока проклятье -
Только горе безлично!
Врач, вставай. Ты пойди на беду белой грудью.
Размотай белоснежную марлю безлюдья.
Маска, шлем, кислород. То чужая планета.
Скорой помощи тлеет в огнище карета.
Окна крестит зима. Птицы молча, в остуде,
На зимы белом блюде пернатым ранетом
Застывают, подобны металлу, полуде.
С проводов - во мандорле фонарного света
Гибнут, падают.
Бьются в сугробе, как люди.
Птицы, ветра народец, они ж тоже люди,
Лишь конец - без ответа.

Я лежу вверх лицом. "На живот!" - мне - приказом.
Заболела недаром, кошу рысьим глазом,
Зверьим оком, багровы белки, раскаленны,
В кровеносных сосудах, набрякших влюбленно,
Я еще вижу мир! Он мне - песнею, сказом,
Он мне Библия, ночью Корана алмазы,
Все мои Первокниги, стальные вериги,
Кровохарканье страсти, жемчужные миги,
Повторить не моги, проиграть не могу я
Эту заново жизнь! дай чужую, другую!
Жилы выдрать с корнями! и сердце, и печень!
Пересадка мне легких, горящих, что свечи,
Ах, еще ведь не вечер,
Доктор, буду я жить?! Я всего лишь волчица,
Тёпло брюхо мое, мой волчонок мне снится,
Я деревня, окрайна, река и столица,
Я - погибшей Почайной - от злобы отмыться,
Ты сожми мои голые плечи!
Я лежу вверх лицом! Потому что земля я!
Я дышу пред концом, я раскольно пылаю!
Я зверьё и птичьё, вороньё, баба-сойка,
Кройка я и шитье, я охотничья стойка
Покрова на Нерли! гибну в гуле и гуде!
Хриплый колокол мой, он орет: люди, люди!
Медью жжет лазарет! он тату набивает
Изнутри! жизни нет! почему я живая?!
Я теперь родилась?! иль я завтра рождаюсь,
Здесь, на койке больничной, старуха седая,
Золотая девчонка, чудная малышка,
Я визжу талой скрипкой, пищу нежной мышкой,
Грохочу я, литавры в последней Девятой -
На излете заката!
Вот расплата!

Я согласна быть в этой палате распятой -
Я согласна сгореть - стать навеки проклятой -
Обвернули чтоб этой, с печатью, простынкой -
Унесли - и в мешок, что мрачнее суглинка,
Только чтоб, люди, люди, вы живы остались,
Мягче воска и шелка, сильней лютой стали,
Зеркалами в осколки вы не разлетались,
Чтобы сны не глядели о пьяной печали,
Чтоб детей зачинали, кроваво рожали,
Чтоб любили друг друга - в Раю, как вначале,
На руках чтоб друг друга по-детски качали,
Чтобы струнами арфы январской звучали,
Чтобы дымные войны в меня вы втоптали,
Только чтобы никто больше... в белой остуде...
Белых мошек давя на немом одеяле...
Где труба аппарата змеей расписною,
Вся в узорах письмен - над тобой, надо мною,
Запредельной зениткой, застылым орудьем,
Бесполезною пыткой нависла над грудью...
Люди, люди, о люди...

ЮРОДИВАЯ И СКОМОРОХИ
хоровод

Кувыркайся бесом, прыгай,
Колесом ходи!
Нынче сброшены вериги.
Выпиты дожди.
Черноземные ковриги
Съедены, поди!

Люди, люди, мы не боги, -
Мокрые зверьки!
Посреди сугробов - крохи,
Люди, мы лишь скоморохи,
Дудки да гудки!

Вот он ты - гудок фабричный.
Вот он - заводской.
Вот - сиреною больничной!
Вот - истошный крик опричный!
Праздника отлом коричный...
Долгий - волчий - вой...

Кто варган тащит,
             кто дудку;
Кто - побудку и погудку
Во трубу трубит;
Эх, война, дурная телка!
Вместо глаза - мертвой щелкой
Зыркнет инвалид...

Жизнь - веселье дикой пляски!
Жизнь - мазки кровавой краски
На седом снегу!
Люди, люди, скоморохи, -
Сброд, цари, святые, лохи, -
Больше не могу…

........................................................

Скоморох, скоморох,
                скоморошенька!
Из котла поешь мою окрошеньку:
Скелетами - трубы,
Пистолетами - губы,
Уши заячьих снегов,
Ульи красные гробов,
Флагом - Ангела крыло
В небо бьется тяжело,
Резкий визг стальных повозок,
Бородищи, от мороза
Сыплющие серебром
На ветер, где мы помрем...

И, дай Господи, не спиться -
Лица, лица, лица, лица,
Медию - по белизне,
Поплавком - на глубине,
И с глазенками слепыми,
И с зубами золотыми,
И со ртом, где гаснет ложь,
И с улыбкою как нож... -
Что ж
         ты замер, скоморох?!
Черпаком лови горох!
Лук - тяни! Хватай - морковь!

...Холод. Жизнь. Еда. Любовь.
Музыка - из дудок всех.
Из луженых глоток - смех.
В кулебяке - рыба-сом.
Дай с тобою - для потехи -
Я пройдуся - колесом.


Пляшу, плясица!
Гармонь в руках гудит.
Седая псица -
Весь мир в меня глядит.

На по - хо - роны
Деньгу я соберу!
Нам нет закона
На площадном юру.

Гармошку вертит
Калека в кулаках.
Он был от смерти
Верней чем в трех шагах.

Под визг, плач, хохот
Я площадь пяткой бью.
Монетой - холод
Летит в щеку мою.

А я танцую!
И снега белый мох,
Как мех, к лицу мне!
И плачет скоморох -

Солдат поддатый,
Еловый инвалид:
Ништяк, ребята,
Там больно, где болит.


И пошла ПЛЯСКА СКОМОРОШЬЯ.


Кувырк, врастопырк, пробей пяткой сотню дыр'к! -
Летит ракша, кряхтит квакша,
А на пятках у тебя выжжено по кресту,
А и прикинули тебя жареной лопаткой ко посту,
Швырк, дзиньк, брямк, сверк!.. - стой:
Лезвие - под пятой:
Из распаханной надвое ступни -
Брусника, малина, рябина, - огни:
Глотни!.. - и усни...
                обними - не обмани...
Пляши, скоморохи, - остатние дни!..


Ты, дядька-радушник, кровавый сафьян!.. -
Загашник, домушник, заржавелый наган:
В зубах - перо павлинье, сердчишко - на спине:
Вышито брусникой, шелковье в огне!
Бузи саламату в чугунном чану,
Да ложкой оботри с усов серебряну слюну:
Ущерою скалься, стерлядкой сигай -
Из синей печи неба дернут зимний каравай!
Кусочек те отрежут! Оттяпают - на! -
Вот, скоморох, те хрюшка, с кольцом в носу жена,
Вот, скоморох, подушка - для посля гулянки - сна,
Вот, скоморох, мирушка, а вот те и война!
Гнись-ломись, утрудись, - разбрюхнешь, неровен
Час, среди мохнатых, с кистями, знамен!
Венецьянский бархат! Зелен иссиня!
Зимородки, инородки, красная мотня!
Красен нож в жире кож! Красен ледолом!
А стожар красен тож, обнятый огнем!
Лисенята, из корыта багрец-баланду - пей!
Рудую романею - из шей на снег - лей!
Хлещет, блея, пузырясь, красное вино!
Блеск - хрясь! Рыба язь! Карасю - грешно!
А вольно - хайрузам! Царям-осетрам!
Глазам-бирюзам! Золотым кострам!
Мы ножи! Лезвия! Пляшем-режем-рвем
Шелк гробов! Родов бязь! Свадеб душный ком!
Ком камчатный, кружевной... а в нем - визга нить:
Замотали щенка, чтобы утопить...
Ах, ломака, гаер, шут, - ты, гудошник, дуй!
А сопельщика убьют - он-ить не холуй!
А волынщика пришьют к дубу, и каюк:
Гвозди рыбами вплывут в красные реки рук...
Ах, потешник, гусляр! Пусть казнят! - шалишь:
Из сороги - теши ты ввек не закоптишь!
Хрен свеклой закрась! Пляши - от винта!
Бьется знамя - красный язь - горькая хита!
Красная рыба над тобой бьется в дегте тьмы:
Что, попалися в мереду косяками - мы?!
Напрягай рамена, чересла и лбы -
Крепко сеть сплетена, не встанешь на дыбы!
Не гундеть те псалом! Кичигу не гнуть!
Пляшет тело - веслом, а воды - по грудь...
Пляшет галл! Пляшет гунн!
                Пляшу я - без ног!
Что для немца - карачун, русскому - пирог!
А вы че, пирогами-ти обожрались?!..
А по лысине - слега: на свете зажились?!..
Заждались, рыжаки, лиса-вожака:
Нам без крови деньки - без орла деньга!


…пирогами, берегами, буераками, бараками, хищными собаками,
Банями, глухоманями, услонами-казанями,
Погаными пытками, пьяными свитками,
Вашими богатыми выручками,
              вашими заплатами-дырочками,
Кишмишами, мышами, поддельными мощами,
Учеными помощами, копчеными лещами,
Ледяными лесами, красными волосами,
Сукровью меж мехами, горячими цехами,
Чугунными цепями, цыплячьими когтями,
Вашими - и нашими - общими - смертями, -
Сыты - по горло!
Биты - по грудь!

А умрешь - упадешь - зубов не разомкнуть:
Крепко сцеплена подкова, сварена сребром -
Ни ударить молотом,
                ни разбить серпом,
Ни - в скоморошью - рожу - кирпичом:
Из-под век - кровь на снег,
                Ангел - за плечом.


- Эй, возьмитесь за руки, красные люди!.. -
Не взялись.

Горкой красного винограда на грязном зимнем блюде
Запеклись.

- Эй, что ж вы не пляшете, скоморохи?!..
Ноги отсохли, ну?!.. -

На морозе распахнуты шинели, ватники, дохи.
Всех обниму: огляну.

- Эй, что молчите...
         на меня колко глядите...
             как... елка в Новый Год?!..

И с гармонью инвалид
             харкнул из глотки холодный болид:
- Дура. Война-то... идет.


…Она все бегала, трясла
За ветхие рукава
Народ; руки, как два весла,
Хватала - и вперед гребла!
А люди в спину ей: “У осла
Разумней голова”.

Она так мнила: скоморох!..
С колокольцами,
              в алом колпаке!..
А фиксу скалил пустобрех
С кастетом в кулаке.

И, когда она голые ноги ввысь
Взметнула из-под мешка,
Крутясь колесом, -
          “Чур меня, брысь!..” -
Крикнули два старика.

“Сдается, тута света конец,
Коль девка сбежала с ума!..”
“Да ну, - процедил пацан, - отец,
Снимают синема!..”

А она все кричала:
            “Скоморохи, эй!..
Одежды ваши красны!..
Давайте вверх поведем людей -
От зимы до полной Луны.

До толстой Луны, купчихи, что сосной
Топит медный свой самовар,
По лунной дороге, витой, ледяной,
Как из мертвого рта - пар!

По лунной дорожке,
              все вверх и вверх,
Наставляя о звезды синяки,
Катитесь, о люди, швыряя смех,
Как солнечной крови клубки!

Кидая оземь рюмки слез!
Хрустальную жизнь бия!
Пускай на земле трескучий мороз -
Со скоморохом в шубу из кос
Живых - завернулась я!..

И мы дойдем к старухе Луне!
И она нам чаю сольет,
И патлы омочит в белом вине,
И к зеркалу сунет лицо в огне,
И рот беззубый утрет...

И там мы забудем земную боль,
Забудем красные сны;
И в лунной пыли, что - мелкая соль,
Будем плясать, нищета да голь,
На Обратной Стороне Луны...”


КОНЕЦ ПЛЯСКИ СКОМОРОШЬЕЙ,
ИСПОЛНЕННОЙ СИЛОЮ БОЖЬЕЙ.

ГОСПОДЕВИ      ГОСУДАРЕВИ      ГОРАЗДО        ГРОЗНО
БАБЫ-ДЕВИ        НЕ РЕВИ            В РАСТРУБ     СЛЕЗНО 


ВЕРТИКАЛЬ

Моего судна разрез
мой железный лес
срез
отвес
вертикальный прах
на просвет
Бог гуляет
хохочет бес
в тайных пазухах
плавниках
Моего дома разрез
кухонный тесак
от платформы компаса до
угля в бункере
до обеда за так
гимнастический зал
дзюдо
Моей жизни вес
Моей смерти вес
на волнах так крики легки
Моей радости вертикальный надрез -
до протянутой
из шлюпки
руки


Старуха! я корабль с тобою обхожу.
Мы снизу начали, от угольных котлов.
Держи свечу повыше. Не дрожу.
Молчим мы обе. Нам не надо слов.
По коридорам шествуй босиком.
Ночной сорочки снег по пяткам бьет.
Родная, нежный голос твой знаком.
Бормочет он. Все знает наперед.
Седая пифия, похожа на меня.
А может, мафия, мамаша богача,
Каюта люкс: он, толстый как свинья,
Он капитану в кинг продулся сгоряча.
Идем с тобой по красному ковру.
Ступаем по железным ступеням.
Я вижу трюм. От страха я умру.
Да ты, старуха, фору дашь всем нам.
Свеча горит. Я зрю в ее лучах:
Лопаты, стоны, ругань, колдовство.
Швыряют кочегары черный прах
В зевло огня, в астральное шитво.
Парчовый ужас. Золотые языки
Драконов, крокодилов и акул.
Мир движут, наслажденью вопреки,
Кто близ машин на кроху не уснул.
Гигантский гул. Громадой грохот прет.
Хочу скорей наверх, отсюда, вон.
Кривит старуха свой беззубый рот.
Ее улыбкой океан спален.

А бункер полон углем, как икрой
Дегтярно-адской. Ночь. Рычат винты.
Турбины пышут дьявольской жарой.
Здесь мне не жить. Не выживешь и ты.
А люди наняты - работать за деньгу,
Толкать корабль вперед, вперед, вперед.
Скорей, старуха! больше не могу.
Дыхание мое сейчас умрет.
Дверь. Морозильной камеры слюда.
Дверь. Тут кладбище питьевой воды.
Дверь: бойлерная. Не ходи сюда.
Не оставляй железные следы.

Кругами Ада, бабка, уводи
От ярости, от ямины - туда...
Я потерплю... вот крест мой на груди.
Я кочегарю до трубы Суда.
Своей я топки, бабка, кочегар!
Бросаю уголь! не пойду ко дну!
Жгу жизнь! лицо в неимоверный жар
Поглубже, пострашнее окуну!

Давай отсюда мы наверх рванем!
Я задыхаюсь от судьбы ночной!
Улыбка: от нее светло, как днем.
Свеча ползет сосулькою стальной.
Ах, лезет к локтю кружевная мощь.
Огонь целует снежные виски.
Рука в морщинах, черепашья морщь,
Острижены по-детски ноготки.
Старуший хохот, ксилофонный гром,
Он мелко сыплет давней шелухой,
Он дробным металлическим дождем
В затылок бьет, в лоб гордый и глухой.

Наверх, мой трап!
Веди во третий класс.
Решеткою закрыт орущий рот.
А ты во клетку до закрытья глаз
Посажен, мой медведь, о мой народ.
Реви! тебе разрешено реветь.
Вопи! тебе назначено вопить.
На то ты куплен, черный ты медведь,
Чтоб на потеху на цепи водить.
Какие лапы сильные твои!
Ты выдержишь, коль на загривок встать
На черный твой! без нашей ты любви
Живешь. Ты волчья сыть и птичий тать.
Из-за решеток лапы тянешь к нам.
Да мимо мы. Мы - призраки из тьмы.
Пляши! пей пиво! верь кошмарным снам!
Билет дешевый ближе к сердцу жми. 
Мальчишки чистят краденый лимон.
Девчонка кутается - в клетку плед...
Притиснул сумку спящий почтальон
К груди: там писем не было и нет...
Крестьян с материка на материк
Погнало ветром воли и тоски...
С земли на землю, с окрика на крик,
Воскреснем все, Распятью вопреки...
Гадалка что там нагадала нам?..
Что все потонем?.. экая халда!..
По Лебедю, по Лире, по ветрам,
На Южный Крест плывем, не в никуда!..
Глотни... согрет в кармане коньячок,
во фляжке жестяной - моим бедром...
Иль чем пониже... хохочи, сверчок...
и думать не моги, что все умрем...

Восток мой Ближний! Ты-то прешь куда?!
Восток мой Дальний... Иероглиф - снег...
Срываются с насеста города.
Плывут смуглянки - под сурьмою век
Огонь священный, Аллаху акбар...
А лодка тонет... дети так кричат...
Ширь выжженных земель объял пожар.
Народы не воротятся назад.
Народы лишь во тьму, вперед плывут.
Народы молят Бога: помоги...
Народы в карты резаться на ют
Идут, под звезды холодней пурги.

А мой народ?.. мой кровный звездный ход...
Моя лучина, неясно горишь...
Я передам тебя из рода в род
Свечой полярной - надо ржавью крыш.
Я помню все. Во шрамах мертвый лик.
И черные блокадные пайки.
В буржуйке - всесожженье милых книг
И похоронки поперек руки.
Отцову трубку - вырезал на ней
Ножом он имя, по-английски: NICK...
Салют: во исступлении огней
К стене Кремля, как к женщине, приник...
Я помню все! Сколь помнить мне дано!
Старуха, ты в лицо мне не свети
Своей свечой! Дай лучше я смешно,
Светло поплачу на твоей груди...
Тебя за шею тихо обниму...
Морщинами течешь... дрожишь губой...
Ах, бабка, собираешься во тьму...
Так и меня, давай, возьми с собой...

Прощай, народ. Я знаю, где болит.
Тебя я помню. Навсегда люблю.
Давай, старуха, поглядим, где лифт -
На верность присягнули кораблю.
За этой дверью, здесь, хранят багаж.
За этой - о, там плещется бассейн...
Там плавают... смеются... входят в раж...
Там никому не утонуть совсем...

Второй мой класс. Из камбуза несет
Соленой рыбой, жареной треской. 
Ни мясо и ни рыба, недочет,
Чет-нечет, и одним ключом открой
Стиралку, чтоб рубаху застирать,
Столовку, чтобы выпить-закусить,
Хамам турецкий - в бога-душу-мать,
Как жжется пар! как мыльно вьется нить!
Метельный, корабельный кипяток...
Как натопили - выноси святых...
Мочало, в крупных каплях потолок,
И мрамор цвета слитков золотых...
Старуха, пламя выше задери!
Старуха, свечка тает и трещит...
Всю ночь, по вертикали, до зари,
Пройдем... превыше жалоб и обид...
О, мимо шепотков за деревом кают...
О, мимо стонов страсти, воплей ссор...
Старуха, что ты врешь, что все умрут...
Не верю... весь сожжен в камине сор...
Твои босые ноги все идут.
Твои ступни целуют трап стальной.
Все выше. Со свечой берем редут.
Бредем войной, как бы плывем волной.

И вот он, первый класс! Роскошный плен!
Отсюда стало общество на старт
И ринулось - в кафешку "Паризьен"
И в ресторан шикарный "A la carte".
В салоне я курительном молчу.
И в зале гимнастическом молчу.
Стою. Качаюсь. Качка по плечу.
Кошусь, как зверь, на яркую свечу.
Старухе льется, обжигая, воск
На пальцы, по руслам ея морщин.
Я ничего не вижу из-за слез.
Стоим весь век, как будто миг один.

Конструкция Титаника, ура!
В каютах офицерских тишина.
Мы тут стоим. Затихли до утра.
Одна старуха. Да и я одна.
Одна свеча пылает - на двоих.
Она сейчас погаснет. Скоро. Вот.
О нет. Горит. Во мраке нежный вспых.
Слеза по рту беззубому ползет.
О, бабка, что ж ты плачешь... ни к чему...
А слезы водят старый хоровод...
Скелет родного корабля во тьму
Уйдет. И переборки занесет
Зеленой тиной. Мидии пожрут
Железо, кожу, дерево и лак.
А мы плывем. Пловцы на пять минут.
Дай пять, старуха. Пять сожми в кулак.

На капитанский мостик, под ночной
Холодный ветер, под планетный дым,
Давай, давай поднимемся со мной,
Давай вот здесь немного постоим!
Все вспомним - ты стара, и я стара,
Лишь кажется, что вечно молода!
До завтра, до посмертного утра,
До после нас, до больше никогда!
Воронье видишь зрячее гнездо?
Ты видишь кран ослепший грузовой?
Давай споем, старуха, мы, куда ни шло,
Про наш корабль, пока еще живой!    

Про синенький платочек скромный, про
Войну Священную, про первую зарю!
Сорвется голос мой... пускай! добро!
Слова любви стократ я повторю!
И Бублики купите! Жаба на метле!..
У самовара я и моя Маша! и всегда -
За Сопками Маньчжурии - во мгле -
Колчак: гори, гори, моя Звезда...

О, не слыхал ты, Эдвард Джон ты Смит,
Таких романсов, песен, ласки, слез!
Мы русские! Поем мы, где болит!
Мы русские! Сюда нас черт занес!
На тот Титаник королевский твой!
А может, Бог: нам роскошь показать!
И прошептать: хана, а ну домой,
Простудитесь, на мостике стоять
В виду лазоревых огромных звезд,
В виду людского горя - во всю ширь
Немой воды, слепящих синих слез,
Чай в "Паризьен", лимоны да имбирь,
Чифирь в тайге, вареный на костре,
Шальные сливки, слитком на мороз,
Сарая доски в черном серебре,
А доски Рая - в изморози слез,
О, снова слезы, рукавом утру,
О, только слезы, поминанья дух,
О, соль и слезы на свободе, на ветру,      
Благословенье двух слепых старух!

Старуха ты! Старуха нынче я!
Наш пробил час!
Вдохнем молочный дым!
На краешке, на кромке бытия,
На капитанском мостике стоим!
И плачут Водолей и Волопас,
Дельфин и Близнецы ревут навзрыд,
Текут рекою из незрячих глаз,
И лишь свеча в руке твоей горит
И зрит, неутоленная свеча,
Помин души, неугасимый глаз,
Родная смерть, свята и горяча,
Иною жизнью молится за нас,
И проницает толщу лет до дна,
И рыбой-голомянкою плывет
В Байкале ли, в Атлантике, одна,
Свечою золотой вмерзая в лед.


ОДИНОКИЙ ГОЛОС

Посвящается Сухумскому храму
Благовещения Пресвятой Богородицы
и черноглазой послушнице-грузинке,
надевшей там на меня нательный крест

***

- Тс-с... Тс-с... Сейчас начнется... Матушка, ласточка, передай две свечечки к Георгию Победоносцу... чтоб мои двое, Алешка и Володя, с того Гиндукуша проклятого вернулись...
- А витражи-то цветные!.. Какая красота... Точно васильки в золоте... Ну, народу сегодня!..
- Лучи под куполом колышутся, глянь, как колосья...
- Милая, не плачь. Да вернутся, вернутся они...

- Вонмем!
О славе за землю бьющихся - чужую и свою...
О счастье тех, кто стоит у пропасти на краю...
О тепле тех, кто, едучи далёко по звонкой зиме, кутается в шепоты-шубы,
Огненным чаем и словом печальным и поцелуем прощальным
     обжигая сухие губы...
О воле-неволе тех, кто, солью страстной лоб обвит, молчит у станка,
Не ведая в смрадном грохоте вкуса вольного, кобыльего молока...
О боли тех, смешливых-хвастливых, кто никогда еще не чуял боли:
Дай Бог им очутиться однажды - одиноко - в зимнем алмазном поле,
Да ушанку глубже надвинуть, от звезд косея, от ветра спасаясь,
Буре, ночи и белому, безмерному пути ужасаясь...
Одинокий путь - сребряная, золотая дорога.
Одиноким путем идти горько и строго.
Одинокий человек нищ, гоним и презираем.
Мы в толпе живем - но мы одиноко умираем.
Мы уходим прочь на жесткой больничной постели
Мы ловим ртом воздух - а сказать ничего не успели
Вокруг нас плыл хоровод огней горели яства и вина
Мы горько уходим отсюда - голодны одиноки безвинны
Нам: горько! - кричат а целоваться не дотянуться
Не проклясть не украсть не догнать не простить не оглянуться
Хватаем за руки сиделку мать отца сына дочь сестру брата
А они только шепчут морща далекие губы: куда ты уходишь куда ты
И жалко суют нам в рот то горелую корку то холодную чашу
Но это все уже - чужое не наше
А мы уходим дыханье все тише глуше

...молитесь вы все уходящие души
За славу одиноко плывущих по нашему морю
     идущих по нашей суше
По нашему снежному полю
     гуляй зимняя свадьба до бусы до нитки раздета
По нашему сущему миру
По бывшему нашему свету

Пою уходящим им
     вечную одинокую славу
И голос мой плывет с угольно-черных небес
     звездною лавой
И голос мой одинокий в горской хижине плачет
Идя по ночному миру одинокой волною горячей

Вонмем!..
Целуйте уголок
Иконы света...
За тех, кто жадно жил и полынно любил - и которых нету.
О, сколько прошло
     воскрешенных, рожденных, опять расстрелянных поколений
По лестнице нашей жаркой соленой крови,
     по растоптанным нашим знаменам,
     по костяным перемычкам ступеней...

Вонмем...
Голос мой одинокий немощен, нежен, неслышен.
Голос мой далекий хрипнет, бормочет, тает, все тише, тише,
Голос мой слетает легче первого теплого снега
На влажную от слез щеку одинокого - в толпе - человека...
Не отирай солнечную слезу, друг!..
Вонмем!..
...тебе - избавленье от мук.

***

Плачу одна! На столе моем - хлеб и вино.
Ночь на дворе. То страдание было давно.
Я умирала. Каким воскресение было?
Звезды катятся. И в доме беленом темно.
О! Не разобрано жесткое ложе мое.
Море, о зверь исполинский! Ты дышишь тут, рядом...
Голос мой не успевает за духом и взглядом -
О, как оплакать и как же воспеть Бытие?..
Жесткий матрац. Медный чайник. И утварь чиста.
Я одинока - до пустоты обнаженья,
До полноты напоённого болью движенья,
До чистоты перед ликом пустого листа.
Книга... грузинские знаки - орнаментом звезд -
На опресноках бумаги... тисненьем - на коже...
Вязь хромосом... очертанья, любовнее дрожи...
Веник - павлиний топырит за печкою хвост...
Я тут в гостях - иль вернулась на родину я?..
Я по-грузински не знаю... По-звездному тоже...
Там, за спиной, тихо меркнет суровое ложе.
Мне одиночество - родина. Горе - семья.
Плачу одна. Боже, счастье мое впереди!
Боже, я верю! Я верую! Я обнимаю
Воздух грядущий... а нынче, глухая, немая,
Музыкой слезы дарю... обращаю в дожди...
Тихо соленой ладонью веду по лицу...
Тихо стенные часы бьют полночную старость...
Сколько над крышею сакли огней мне осталось...
Ведать не ведаю... веру веду, как к венцу...
Тело соленое... В море купалась... Вода
Так обнимала меня, так упорно ласкала...
Плачу одна! Не любила еще никогда.
...жадная! Мне всех любовей всегда было мало!
Господи! Грех расколи мой! Коль можешь, прости.
Грецкий орех... он, зеленый, мне губы измажет
Горькой помадой... отчаянным розовым маслом...
Миро... кувшин... и светильник... и счастье в горсти...
Я на коленях... себя я запомню такой:
Ноги нагие, любимые, так целовала,
Жемчугом бус, волосами ступни обвивала,
Господи, к жизни Твоей прижималась щекой...

Вон, под скамейкой сафьяновый блеск ноговиц -
Брошены насмерть чулки... словно жизнь, их стащили
С досок-ступней... эполеты злаченые смыли
В бане - мочалом веков... и, гортанная, падает ниц
Горская песня, опасная, как метеор,
Режущий небо на угольный кус и алмазный...
Что ж эти слезы... ведь жизнь прожита не напрасно...
А на ковре персиянском - нож острый, опасный,
Нож ослепительный, голый, сребряный костер...
Мазанки в дегте ночном. Полумесяц печали
Зыбкой над крышею... люлькой посмертных обид...
Кавкасиони далече... Часы зазвучали...
"Павелъ Буре"... циферблат письменами изрыт...
О, кракелюры-морщины... О, век мой, старик!
Завтра старуха и я. А сегодня раздула
Ноздри, впивая из фортки соленого гула
Мощный накат... это моря возлюбленный крик...
Ночь, она радужкой Демона бьет по стеклу...
Не защититься! Зрачки нефтяные - навылет!
Жизнь! Безустанный танцор твои доски осилит.
Жизнь! Голосистый певец канет в синюю мглу.
Жизнь! Перепутала я города и века.
Режь сулугуни. Пусть лезвие глубже вонзится.
В черном окне лунным тестом катаются лица.
Светят глаза... над вязаньем колотятся спицы...
Плачу одна... мокрый рот зажимает рука...

...холод. Снег бьет о железо. Голодная тьма.
Это не Грузия. Это иная планета.
Это стальная, свинцовая наша зима.
Стол одинокий. Поток одичалого света -
Фосфоресцирует снег. Мне на все наплевать.
Где мой отец? Он в гробу такой худенький замер,
Словно бы мальчик с закрытыми сонно глазами.
Пах катафалк керосином. И куталась мать
В старую, вязки столетней, дырявую шаль,
Куталась, куталась, пальцы, рыдая, дрожали,
Будто вся жизнь угнездилась в истрепанной шали,
Цвета земли. Цвета ржави, целующей сталь.
Вызвездил иней кирпич одиноких ворот.
Это кладбище смиренное зев распахнуло.
Лязгом, толпою, молчаньем, рыданьем и гулом
По снегу шел, и валил, и дымился народ.
Черным клубком перекатной травы докатился
До красной ямы, суглинистой, в нитях мерзлот...
Я на колени упала! Плывут мимо титры:
Валенки и сапоги... и никто не умрет...
Нет, никогда и никто не умрет... деревяшки,
Что это?! сонмище, лес одиноких крестов...
Сколько распятий... мерцают чугунные плашки...
Я не готова прощаться... никто не готов...
Вот перевод с языка на язык, с железяки
Жгучего, как приговор в подворотне, ножа -
Прямо на сердце... а там, близ ограды, собаки
Песню поют и согреться мечтают, дрожа...
Колокол басом поплыл! Я сама здесь собака!
Вою и плачу! И ком жгучей зимней земли
Яро бросаю на гроб, не восставший из мрака,
А уходящий, а тающий лодкой вдали...
Плакала мать! На коленях стояла в снегу!
Люди под локти, как баржу, ее подхватили...
Снегом растерли лицо... слезы плыли и плыли,
Выли собаки, взрывался мороз на бегу...
Где моя мать? Шорох тапок за белой стеной.
Здесь?.. еще здесь?.. Запах трапезы... стон колыбельный...
Милая! Крест на меня ты надела нательный,
Да не открыла, что будет с тобой и со мной!
Мама! Прости! Потеряла подарок я твой!
Крестик Христов я в сумятице лет потеряла!
Вою в ночи над забытой твоей головой -
Тою, в подушках, где целая жизнь - одеялом...

Мама! Так худо мне! Зиму не переживу.
Эта земля... Я не знаю ее! Я не знаю!
Люди молчат на ней. Тьма их вбирает ночная.
Светятся грузно дома - корабли на плаву...
Плачу одна! Льдисто скалится волчий сугроб.
Грудь расцарапай ногтями - конец одинаков.
Белой рекою плывет мой рассохшийся гроб.
Воет по мне неземная, ночная собака.

Тише, собака! Не вой ты по мне и не плачь.
Были - любимые! Был - одиноко любимый!
Был человек - по-звериному близок, горяч.
Снег умертвил его. Ветер понес его - мимо.
Запах вокзала. Тяжелая, пряная гарь.
Еду к нему. Повторяю безумных, несчастных,
Прянувших вдаль... И старуха глядит безучастно...
И засыпает на лавке старик, будто царь...
Семечки лузгает парень. И дышит толпа
Потом соленым и слезным немым океаном.
Крики носильщиков, ржавые грязные краны,
Водорослями - поземка на рельсах росстанных...
Свисты колес - и любовь, что смешна и слепа...
Тел перевитость, узоры сплетений и воль -
О, где там пальцы, живот, руки-ноги, жемчужные спины,
Вот она женщина, вот сирота-он-мужчина,
Вот она, нимбом зачатья, родильная боль!

Сын мой явился! Исполнила звонкий закон.
Имя дала ему. Счастье ему загадала.
О, для каких он великих страданий рожден,
Если, нося его, я бесконечно рыдала?
Вы, серафимы... вас, узников тощих, не счесть
В белых тайгах, где истлевшие дедовы мощи...
Мне же, брюхатой, не ангел принес мою весть!
Смерть и рожденье - они безусловней и проще.

О, никогда уже больше живот не носить...
Гулкий, чугунный, громадный, немой, колокольный...
О, как же больно... Как просто, прощально и больно -
Знать, что изорвана сеть и оборвана нить...
Море, где резво ныряют во сне-наяву,
Ловят детишек, целуя морскую траву,
Будто бы золото-серебро рыб, опьяненных
Солью и волей, - в твое огнекрылое лоно
Уж не войду, перекрестяся, не поплыву...
А этот мир, он же, Господи, рыбой утек
В море ночное!
А мы - друг на друга походом
Лютым идем! Выпекают друг другу народы
В зевах железных печей - ядовитый пирог!
Острые пули вонзаются в глотку, под дых!
Режет начинка стальная живых нас и пьяных!
Ну, разломи - там под коркой, слепой и румяной,
Песни последней рыданье - одно на двоих...
Войны, земля, бесконечные! Снова война!
Светят глаза ваши, дети, над грохотом-воем...
Ветер над голой моею гудит головою.
Плачу одна! О, зачем же я плачу одна!
Дети, живые, погибшие дети мои!
Всех вас, родные, по именам называю!
Гибнет земля! О, зачем же одна я, живая,
Вижу, как храмом вершина растет на крови!
Эта гора снеговая... над сколами скал
Плач этот тонкий, военный... слепящая известь
Сакли в ночи... да какой же незнаемый изверг
Гибель придумал всеобщую... горе сыскал...
Ткань погребальную тяжко накинул на гроб,
Где гекатомбами, толпами, стогнами... или стогами
Люди легли... красный бархат меж берегами
Тихо течет... вьется, падает алый сугроб...
Горские похороны... Роды - там, за стеной...
Только зачем... на мученье... в окопах... в руинах...
Море колышется. Шеей клонюсь журавлиной.
Зеркало старое льется слепой пеленой.
Зеркало старое дышит землей и слюдой,
Хлещет из чана полночного ливнем мацони,
Дымом курится... чубук в одинокой ладони...
Тает луной... утекает соленой водой...
В зеркале - я. Я сама себе нынче семья.
Я себе нынче - земля. Вы меня погубили -
А восстаю из пучины во славе и силе:
Бедная, нищая я, одинокая я!
И в одинокое зеркало жалко гляжу,
Бьются мальками зрачки... изумленная вспышка
Нежной улыбки... безумие, ржавая крышка
Блюда с хинкали... кварели течет по ножу...

Эта земля... Я не знаю. Не знаю ее.
Иллюминатор окна. Ослепленье заката.
Вот безвоздушие. Вот наступила расплата.
Звездное сохнет, мотаясь во мраке, белье.
Всё - на замок. Боль упрятана в мертвый отсек.
Полая клетка грудная так мертвенно кружит,
Мерно и медленно. Бог твою радость отсек.
Дай мне кого-нибудь, Боже! Уйми этот ужас!
И наплывает - дымами - из мрака - лицо.
Пихтовой хвои пьянее любовь, не могила.
Катится, в палец впивается снова кольцо -
То, что я в бане таежной, сронивши, разбила...
Баба я просто! В созвездиях вою одна!
Вою и плачу, земли подзаборная псина...
Господи! Слышишь! Во имя Отца и Сына
И Духа Святаго - землю спаси: ведь она
Смертна!..

...рубаху из грубой холстины пошить.
Снова - от корки до корки - спознать эту книгу.
Плахи-страницы... чугун и стальные вериги...
Перелистнуть - будто тысячу жизней прожить...
Вязи восточной не ведаю... горы горят...
Темень и смоль иероглифы света узорят...
Горская думка укрыта родимым подзором...
Жизнь я снимаю, изорванный, ветхий наряд.
Сдергиваю. Прочь бросаю! Встаю пред окном.
Ночь! Голизна. Тишина. Одиночество. Звезды.
Я - лишь светило. Погасну. Навечно и просто.
Думка. Щека. Наслажденье неведомым сном.
Как хванчкара, этот сон. Саперави чудней.
Терпче и яростней грозного киндзмараули.
Люди, уснула я - все вы со мною уснули.
Только до вечного сна - Боже, много ли дней?!
Горский ковер, вышит кровью и хохотом ткан,
Вытертый весь, сизый иней играет на сгибах,
Кисти мотаются вихрями, рван ты и пьян,
Родов пеленка да саван на плач, на погибель!
Кто тебя ткал? Для огромных времен мастерил?
Руки сновали... и пальцы, сияя, дрожали...
Как они шили... смеялись... любили... рожали...
Женщины эти... девчонки... старухи без крыл...
Как они жили... да Господи Боже! как я.
Вспыхни, ковер! Расстелись ты Эдемской долиной!
Молнии в грудь! И ножи в одинокую спину!
Только идти! только вдаль - по костру бытия!
Вдоль по крови! По любви! По богатым коврам!
По мешковине ненастной, несчастной и нищей!
Пусть ветер в грудь! Пусть лицо полосует и свищет!
Ты подставляй тело, сердце огням и ветрам!
А на ковре - мечешь молнии, Боже, в меня:
Лютый кинжал, серебром исцелованы ножны...
Воля... охота... сражение... ревность... о, можно
Сжать рукоять - до Суда, до последнего дня?!
Я безоружна! В дегтярном квадрате окна -
На крестовине времен - на кресте колобродном -
Руки раскинув, застыну - горою - одна:
То ли на царство, а то ль на распятие годна!
Вою, хриплю, и прошу, и кричу, и шепчу:
Если нужна моя жизнь - то бери ее, Боже!
Медного гроша, клянусь, мне она не дороже...
Только б затеплил живой кто во храме свечу...
Только б живой кто заплакал в ночи обо мне,
Храм застонал бы, и море в ночи загудело, -
Отозвалось из земли мое нищее тело
Огненным звоном, подобным поющей струне...
И потекли эти слезы, что слаще вина,
Вдоль по щекам седовласой, спаленной грузинки!
Это поминки! Мои золотые поминки!
Плачу одна! О, зачем же я плачу одна!..
Я не хочу уходить!.. О, картвело, постой,
Старая бабка, на пляже торгуешь чурчхелой,
О, обними же мое просоленное тело,
Ты, загорелая, ликом древнее святой!
Море и горы, старуха, - твой радостный храм,
Где синева витражей рассыпается чисто...
Радость, картвело, глаза твои ясно лучисты.
О, умоляю, молись за меня по утрам!

О, так обнимемся! Так постоим! Двое нас!
Сжалился Бог! Из души одиночество вынул!

В час наш последний - я знала -
Он нас не покинул,
В час наш последний,
В сужденный, назначенный час...

***

Внутренность храма. Ночь. Служба окончена. В храме жарко, душно. Девочка - послушница в черном - ставит свечу перед святым Георгием Победоносцем и поет:

- Синие ткани,
     алые плащи...
Старики уходят -
     их не ищи.
А я - молодая -
     зажгу свечу.
Песней одинокой
     в небо улечу.

Отходит ближе к Царским Вратам, складывает лодочкой руки.

- Господи, души старых людей прими!
Здесь они жили, страдали, смеялись - людьми.
Ободки золотые надо лбами у них зажги.
Сделай так, чтоб во храме этом обнялись они -
     друзья и враги.

А я сюда ночью приду, хлебом и вином тихо вас накормлю.
Не знаю, отчего я вас, старики, так сильно люблю!
Но вы мне живые, старики. Вот этого - Нико писал.
А этого - Ладо знал: он много раз воскресал.
Я вас люблю! Люблю письмена морщин на челе у вас.
Люблю синий свет небесный ваших голодных глаз.
О, старики, не плачьте, - я ваше бремя взяла,
Свечами и хлебом уставила белое поле стола...

Ешьте и пейте!
     На свечи глядите!
          ...а ты, коричневый, ты -
На снежном коне, с лицом неземной красоты,
Святой Георгий Победоносец, - победи черное зло,
Чтобы оно, как пролитое в помин души вино,
в землю ушло...
в землю ушло...
в землю ушло...

Гаснет свеча. Георгий на белом коне скачет во тьму, бросая на послушницу в черном последний пронзительный - всё и всех прощающий - взгляд. И во мраке звучит светлейшая музыка, светлее которой нет на свете.

Для чего в сиянье дивном
Мы рождаемся на свет
И в страданье неизбывном
Прожигаем яркий след?

Для того, чтоб одиноко
Петь у мрака на краю,
Чтобы спеть успеть до срока
Песню смертную свою.



ОРГАН

Ночная репетиция. Из рам
Плывут портреты - медленные льдины.
Орган стоит. Он - первобытный храм,
Где камень, медь и дерево - едины.
Прочь туфли. Как в пустыне - босиком,
В коротком платье, чтобы видеть ноги,
Я подхожу - слепящим языком
Огонь так лижет идолов убогих.
Мне здесь разрешено всю ночь сидеть.
Вахтерша протянула ключ от зала.
И мне возможно в полный голос спеть
То, что вчера я шепотом сказала.
На пульте - ноты. Как они темны
Для тех, кто шифра этого - не знает!..
Сажусь. Играть? Нет, плакать. Видеть сны -
О том лишь, как живут и умирают.

Я чувствовала холод звездных дыр.
Бредовая затея святотатца -
Сыграть любовь. И старая, как мир -
И суетно, и несподручно браться.
Я вырывала скользкие штифты.
Я мукой музыки, светясь и мучась,
Вдруг обняла тебя, и то был ты,
Не дух, но плоть, не случай был, но участь!
И чтоб слышней был этот крик любви,
Я ость ее, и кость ее, и пламя
Вгоняла в зубы-клавиши: живи
Регистром vox humana между нами!

А дерево ножной клавиатуры
Колодезным скрипело журавлем.
Я шла, как ходят в битву напролом,
Входила в них, как в землю входят буры,
Давила их, как черный виноград
По осени в гудящих давят чанах, -
Я шла по ним к рождению, назад,
И под ногами вся земля кричала!
Как будто Солнце, сердце поднялось.
Колени розовели в напряженье.
Горячих клавиш масло растеклось,
Познав свободу взрыва и движенья.
Я с ужасом почувствовала вдруг
Живую скользкость жаркой потной кожи
И под руками - плоть горячих рук,
Раскрывшихся в ответной острой дрожи…
Орган, раскрыв меня сухим стручком,
Сам, как земля, разверзшись до предела,
Вдруг обнажил - всем зевом, языком
И криком - человеческое тело.
Я четко различала голоса.
Вот вопль страданья - резко рот распялен -
О том, что и в любви сказать нельзя
В высоких тюрьмах человечьих спален.
Вот тяжкий стон глухого старика -
Над всеми i стоят кресты и точки,
А музыка, как никогда, близка -
Вот здесь, в морщине, в съежившейся мочке…
И - голос твой. Вот он - над головой.
Космически, чудовищно усилен,
Кричит он мне, что вечно он живой
И в самой смертной из земных давилен!
И не руками - лезвием локтей,
Щеками, чья в слезах, как в ливнях, мякоть,
Играю я - себя, тебя, детей,
Родителей, людей, что нам оплакать!
Играю я все реки и моря,
Тщету открытых заново Америк,
Все войны, где бросали якоря,
В крови не видя пограничный берег!
Играю я у мира на краю.
Конечен он. Но я так не хотела!
Играю, забирая в жизнь свою,
Как в самолет, твое худое тело!
Летит из труб серебряных огонь.
В окалине, как в изморози черной,
Звенит моя железная ладонь,
В ней - пальцев перемолотые зерна…

Но больше всех играю я тебя.
Я - без чулок. И на ногах - ожоги.
И кто еще вот так возьмет, любя,
До боли сжав, мои босые ноги?!
Какие-то аккорды я беру
Укутанной в холстину платья грудью -
Ее тянул младенец поутру,
Ухватываясь крепко, как за прутья!
Сын у меня. Но, клавиши рубя,
Вновь воскресая, снова умирая,
Я так хочу ребенка от тебя!
И я рожу играючи, играя!

Орган ревет. Орган свое сыграл.
Остался крик, бескрайний, как равнина.
Остался клавиш мертвенный оскал
Да по углам и в трубах - паутина.
Орган ревет. И больше нет меня!
Так вот, любовь, какая ты! Скукожит
В комок золы безумием огня,
И не поймешь, что день последний прожит.
Ты смял меня, втянул, испепелил.
Вот музыки владетельная сила!

Когда бы так живую ты любил.
Когда бы так живого я любила…

И будешь жить. Закроешь все штифты.
Пусть кузня отдохнет до новых зарев.
И ноты соберешь без суеты,
Прикрыв глаза тяжелыми слезами.
О, тихо… Лампа сыплет соль лучей.
Консерваторская крадется кошка
Дощатой сценой… В этот мир людей
Я возвращаюсь робко и сторожко.
Комком зверья, неряшливым теплом
Лежит на стуле зимняя одежда.
И снег летит беззвучно за стеклом -
Без права прозвучать… и без надежды.
Босые ноги мерзнут: холода.
Я нынче, милый, славно потрудилась.
Но так нельзя безмерно и всегда.
Должно быть, это Божеская милость.
А слово “милость” слаще, чем “любовь” -
В нем звуки на ветру не истрепались…
На клавишах - осенним сгустком - кровь.
И в тишине болит разбитый палец.
И в этой напряженной тишине,
Где каждый скрип до глухоты доводит,
Еще твоя рука горит на мне,
Еще в моем дому живет и бродит…

Ботинки, шарф, ключи… А там пурга,
Как исстари. И в ноздри крупка снега
Вонзается. Трамвайная дуга
Пылает, как горящая телега.
Все вечно на изменчивой земле.
Рентгеном снег, просвечивая, студит.
Но музыки в невыносимой мгле,
Такой, как нынче, никогда не будет.
Стою одна в круженье белых лент,
Одна в ночи и в этом мире белом.
И мой орган - всего лишь Инструмент,
Которым Вечность зимнюю согрела. 


РАДИОГАЛАКТИКА ЛЕБЕДЬ А

звезда первая

Выключатель поверну
Кончился свет
Началась тьма

Меня бросили одну
Посреди планет
За окном - зима

Утварь медная грязна
Ругань с улицы слышна
Неужели я жива

Но сквозь эту копоть грязь
На меня идет смеясь
Радиогалактика Лебедь А

звезда вторая

Через вопль убиенных во рву,
Через выкрики ярмарок бравых
И газетного шрифта канву,
Из трагедии ткущую - славу,
Через воблу у пьяных ларьков,
Через грязные церкви, где свечи
Освещают загривки волков,
На степное сбежавшихся вече,
Через бритые головы тех,
Кто поет свои песни о мире
И дешевый скандальный успех
Пропивает в богатом трактире,
Кто - два пальца в распяленный рот,
От грядущего
     ополоумев,
Оттого, что великий народ
То ли жив еще,
     то ли умер,
Через живопись, что на кострах,
Через книги, что мыши проели,
Через старый, испытанный страх
Что поднимут нагого с постели
В закопченное стекло кухонного окна -
Радиогалактика Лебедь А.

звезда третья

Пускай я умру.
Я знаю - за этою гранью
На черном ветру
Вздымается грудь мирозданья.

И в круглых огнях,
Колесах,
     шарах,
     чечевицах
Летит древний страх:
По смерти - еще раз родиться.

И в черном окне,
Ладонями сложена вдвое,
Вся в белом огне,
Висит над моей головою

Сама Чистота -
Над грязью, забившею лазы,
Сама Красота -
Над нашей паршой и проказой.

звезда четвертая

Они похожи на веретена
На тяжелые серебряные блюда
Вышли они из иного лона
Где не было люмпена, сброда и люда
Но мы не знаем какое страданье
Они излученьем любви одолели
Какое хриплое у них дыханье
Какие одинокие у них постели
Я знаю то, что они живые
Поймите это
Смеяться поздно
И режут тьму
     огни ножевые
И Новым Заветом
     слезятся звезды
 
звезда пятая

Я - на площади. Ветер бьет огнем.
По щеке моей течет звезда.
Вы думаете, мы их поймем?
Никогда.
Мы же их боимся,
     пугливые мы!
Человек же кричал на беззвучной Луне:
"Вижу круги!.. Выступают из тьмы!..
Что это?.. Страшно! Страшно мне!.."

А если ребенок увидит Ее,
Летящую по траектории - вниз,
Бормочем: "Не бойся, просто - белье
Стучится белое о карниз..."

Но наши мысли ловят они...
...Рынок. Масло. Дубленку чинить.
Поминки. Водка. Крики родни.
Хотя бы в ломбарде - кольцо сохранить.

...Не только мысли они сохранят!
А всю - от Адама - дорогу веков.
И елочный Рай.
И военный Ад.
И холод
рентгеновских сквозняков.

И синий хитон, в котором Христос
Динарий кесаря отвергал.
И все ожоги последних слез,
Когда ступаем в черный прогал.

звезда шестая

...Что там, в ее суммарном излучении,
Таком горячем,
Что я пальцы обожгу?..
...Иль это свечки очень маленькой свечение
В тесовой церкви
На байкальском берегу...

Ты клетка Мира.
Ты живая.
Ты пульсируешь.
А мы - лишь гены этих звездных хромосом.
Так больно делишься ты надвое, красивая,
Крича на тысячи звериных голосов!

Так вот зачем горишь спектральным наваждением,
Тугим сиянием
Магнитного столба!
Да, мы присутствуем при подвиге рождения.
Кричи, Галактика!
То женская судьба.

Ори и тужься!
Выгибайся в ярком бешенстве!
Един для Космоса
Крещенный болью хлеб!..

...Крепись.
Когда-нибудь останешься ты бедною,
Забытой матерью
В избе, где черный креп.

звезда седьмая

На черном стекле - железная трава
Там радиогалактика Лебедь А

Она излучает бешеный яд
Радости и горя на много лет назад

Она источает огонь и лед
Счастья и скорби
     на много лет вперед

В ее утробе - сто Хиросим
Черные сугробы лагерных зим

Пещерные храмы
     где ни одной свечи
В живот по рукоять вонзенные мечи

На кухне моей дует в температурный шов
Над всеми обидами
     сорока веков -

Над нищей колыбелью где человек орет -
Над баржою вмерзшей в реликтовый лед -

Над прачкою чьи руки в экземе аллергий -
Над мальчиком что перед шлюхою - нагим -

Над стеклом иконы
     обцелованной стократ -
Над лунами что куполами луковиц - горят -

Над миром где Любовь
     пока еще жива -
РАДИОГАЛАКТИКА
ЛЕБЕДЬ А


ОБНАЖЕНКА

Я сегодня - душу наизнанку.
Время - вот: приходит спозаранку.
Вывернуть нутро чулком, носком ли.
Полон рот пожизненной оскомы.
Долго, долго, долго я молчала.
Гордая, ходила, как монашка.
Исповедала грехи я после бала.
Сдергивала потную рубашку.
Время. Вот приходит мое время
Обнажить пороки и проклятья,
Братние и брачные объятья,
Лисий мех - на шубу ли, на платье,
Будущую смерть в лицо узнать бы.
Наплевать. Нагая - предо всеми.

Ни клочка белья. Ни лоскутенка
Кружев ли, фланели, бедных тряпок
Довоенных. Жальче я котенка,
Бешеней кутенка. Дрожью - лапы,
А не руки. Вы счастливей, звери.
Вам потребен клекот, вой, не слово.
Голая сегодня - до основы.
Зеркало. Серебряные двери.

Распахнитесь. Ну как локтем двину!
Разобью полынную судьбину.

Отражаюсь вся. В заплечье - войны.
Кадры, сводки. Нет новья постылей.
Время, ты мычишь коровой дойной,
А тебя и подоить забыли.
Наблюдаем в призрачную линзу
Нашу жизнь. Она еще одета.
И еще в салаты крошит кинзу,
И еще зовет друзей на тризну,
Заряжает брюхо пистолета.
Новости. Я плюну в темь экрана.
Лжет о том, как погибают люди?!
Правда! Правда! Встала нынче рано.
Зеркало несет меня на блюде.
Плачу перед зеркалом. Мне страшно.
Я сегодня - душу нараспашку.

Зеркало, ты отразило тело.
А душа прикрыться не успела.

Ну, давай, разглядывай ты локти,
Прахом уплывающие ноги,
Груди, страстью выпиты, убоги,
А вчера еще лепили боги,
Чертовы полосовали когти,
Мельтешат колени при дороге,
Пятки, а мозоли полустерты,
Босиком - вот счастье без начала,
Голяком - ведь это звучит гордо,
Босяком пропасть на дне, мой Горький,
Ведь об этом я всю жизнь мечтала.

Время, ты меня куриной костью
Обглодало, кинуло собакам,
Оболгало золоченой злостью,
Мой багет обмазывало лаком.
Местью на холсте моем черкали,
Отпечатки пальцев оставляли
Кровью, лимфой да рассолом-страхом,
Суриком мазюкали, краплаком,
Водопадом бешеного Баха,
Топором, вонзающимся в плаху,
Те картины помню я до дрожи,
Те распятья ниц, на одеяле,
На снегу, в отверженном подвале,
Кочегары в топку мя швыряли,
Били в грудь, наотмашь били в рожу,
Набивали мне тату на коже -
Хрипло ржали: ври! себе дороже! -
О войне, о мире, первом бале,
О наряде, вьюжном покрывале,
О снаряде: это страшно, Боже.

В зеркало гляжу!
Там зимний город
На меня катит людским потоком.
Человечий вал! Там каждый - Богом
Во трамвайном месиве. Там голод
По любви!
Толпа мощнее бури.
Вот поет, орет, блажит, ругает,
Кулачонки к небу воздымает,
Кулаками - скулы в кровь! - и лупит
Под ребро чужое, в жар соседский,
В старца лик, блокадный и советский,
Я в него гляжу - и, как под лупой,
Вижу: каземат... разбиты губы...
Слышу стон осины соловецкой,
А толпа бежит, ей на работу,
А толпою - валенки и боты
"Прощай молодость", парижские сапожки
За сто долларов, такая нынче мода,
Платья рвет, швыряет в грязь заботы,
Вон летят заклепки и застежки,
Кнопки и крючки в родной окрошке,
Ненавидят, любят... вдруг - как кошки -
По лицу родимому - когтями!
Ненависть, вот это будет с нами!
Ненависть, да это уж случилось!
Полюбить дай, Боже, сделай милость!
Только хищно бьют и оголяют,
Да прямой наводкою стреляют,
После боя - водку выпивают,
Жжется амальгама ледяная,
Зеркало бутыли, ртуть живая,
На передовой - не закопают,
Отпоют от края и до края,
Волком воют, по-собачьи лают
На врага! а враг-то - мать родная...
Как во сне, в церквях поют Писанье...
Входит под ребро пеньё строчное...
Демество, а проще - задыханье,
Красный крест, кантабиле ночное,
Нам орут на площади, колышут
Ряской нас, икрой многоголовой!..
...площадь нынче голая. Не дышит
Дух и дых. Вначале было Слово.
Голое. Огонь, горящий голос.
Это ты молчишь сегодня, город,
Вымерзший и вымерший так подло.
Заболели все. Себя не помнят.
Очумели все. Лежат в телегах.
Чернь лица. Нагие крылья снега.
До ребра обнажены морозы.
Серебра молитвенные слезы.
Нострадамий ходит с маслом розы.
Мажет лбы, и щиколки, и пятки
Снадобьем. Уходят без оглядки.
Смерть дырява. Жизнь - на ней заплатка.
Кислород - подушкой адски сладкой.
Онемели. Молятся могиле.
Помнят вещий сон. Себя забыли.
От себя шарахаются в масках.
О себе рассказывают сказки
Дед-Морозьи - полночью морозной.
Все любимы, да сегодня поздно.
Выпорот, наказан ты и вспорот.
Зимний нож украденного мора
Полоснул по глотке торопливо.
Зеркало. Я голая. Умора.
Старая. Гляди, еще красива.

Руки шире в зеркале раскину.
Отразит меня стекло больное.
Обнимаю всех. Отца и Сына,
Памятника тулово стальное.
Обнимаю шеи, плечи, спины,
Прижимаю животы и чресла,
Всю толпу, орущую бессвязно,
Улицы, вокзалы, рынки, рельсы,
Всю толпу, вопящую бессмертно,
Божий океан, людской, безмерный,
Обнимаю крепко и напрасно,
Обнимаю голо и воскресно!
Зеркало, распятье без ответа!
Отсверкнуло утреннею казнью!
Я стою, и руки на полсвета
Растянула - голо, без боязни!
Обнимаю, голая старуха,
Этот мир, заблудший по-овечьи!
Я - твоя опричная поруха,
Я - твоей Пасхальной Ночи свечи!
Я - твое объятье! Это трудно!
Обнимать - тяжелая работа!
Мой горячий цех, тысячелюдный,
Руки самолетного полета!
Я все вижу, люди, да не знаю!
Зрю незримо, грешница святая.
Я - восстанья будущего знамя.
Мною пусть погибших обмотают.
Обнимаю и горю - до сажи,
До огарка, мне себя не жалко!
Обнимаю всех - многоэтажно,
Обнаженно, жадно, жгуче, жарко!
Обнимаю! Вот моя планида.
Обнимаю! Завтра вы умрете.
Все! Слезой на ласковых ланитах!
Вспыхнете огнями на болоте!
Вспыхнете кострищами ночными!
Смехом - на грядущих баррикадах!
Обнимаю, повторяя имя
Каждое - до хрипа, до надсада...
Мой народ, могучий ход! Прибоем
Плещешь в краснокаменные стены.
В инее - трава: умрет седою,
А воскреснет зеленью смиренной.

Зеркало. О, что со мною сталось?
Голый свет... а я уже другая...
Грохот... вой... железа жгуча жалость...
Перед зеркалом - одна осталась...
Руки - ввысь!.. и вон я выбегаю
Из тумана, слез и зазеркалья...
А живот мой... молодое брюхо...
Родина-я-мать!.. не чужедальний
Плёс... не изможденная старуха...
Родина я. Мать. Мое зачатье.
Мой родной народ опять рожаю.
Многомиллионное объятье.
На себя гляжу: глаза - ножами
Остро воткнуты в подгрудье, в подреберье...
Под ключицу... кровь - слеза распятья...
Пощади родимую!.. проклятья
Ей не дай... мои отверсты двери
Всем годам, где, веря и не веря,
Всех мы войн напяливали платья...
Сапоги кирзовые, пилотки...
На войне и бабий век короткий...
Мужики стреляют-убивают -
Ах ты, баба, свечка ты живая
У Николы... да у Параскевы...
У лампады - нежные напевы...
На себя смотрю - из отраженья.
На себя - из дымного сраженья.
Через бабу, голую, слепую -
Все вберу, до нитки услежу я:
Через ребра, выпитую кожу -
Грудь-живот в агоний-родов дрожи -
Вижу всё, пути, души дороже!
Так! Зрачки в зрачки! И лунный выгиб
Живота - в живот! И на отшибе
Тощих плеч, развернутых несчастно -
Свет полей, дождливых и ненастных!
Свет знамен и площадей во пляске!
Свет горы: заснежены салазки!
Свет полночных фонарей военных,
Слёз - над похоронкой - сокровенных...
Брюхо ты родное! Ты рожало!
Я руками так тебя держала -
Тяжкое - как для печи поленца -
Будто гроб на шитом полотенце!
Зачинала и носила снова!
Родина! Вначале было Слово?!
Нет! Твой стон!
Погибельный, рожальный!
Я - рентген твой!
Лютый звон кандальный!
Вся моя земля, моя родная,
Родина, такой тебя не знаю,
Голая, без лоскута одежды,
Голые - под бурей - щеки, вежды,
Голо отраженная утроба -
Вой и стой до памяти, до гроба,
А потом - Пришествие Второе...
Дай-ка, Мать, от слез тебя укрою...
От ветров... от бичеванья, боли...
Голою - распяли... о, доколе...
Ты в меня глядишь... В тебя гляжу я -
Вижу онемелую, чужую,
Вижу всю, молчащую, святую,
На юру кричащую, простую,
Животом старушечьи пустую,
Неужели пустота за краем?!..
Знаменный распев не повторяем...
Материны песни позабыли...
Погляди, нагая, в славе, силе,
Прямо в сердце мне, в его глубины,
В Божьи поминальные годины,
На мои - твои, любовь!.. - седины,
На мои - твои, земля!.. - руины...
Родина! Зеркальная отсрочка
От границы, где зверины когти...
Ты роди нам дочек и сыночков!
Вынеси их в мир - на сгибе локтя!
Я - перед тобою - на колени...
Или - ты?.. а разница какая...
Колыбель грядущих поколений...
Мать... звезда мерцает... выйди в сени...
Зри: среди икон и песнопений,
Средь Псалтыри зимних откровений
Плачет, лик ладонью закрывая,
Дочь твоя... на сундуке... нагая...
И на бревнах сруба косолапых
Отражает царской амальгамой
Зеркало: рыдающую бабу
И старуху с мокрыми щеками...

Голая. В снегах! Тебя не знаю!
Знаю - до костяшки, вопля, ночи!
Ты пригвождена, моя родная,
Ко Кресту, а все вокруг хохочут!
Около Креста и я топталась -
На снегу, утюженном лаптями,
Сапогами, полозом... о, малость -
Ноги обвернуть тебе холстами!
Обмотать рогожей, волосами,
Обтереть из-под гвоздей кровищу...
Родина! Кормила чудесами.
А распята - брошенной и нищей!
И стою я близ Креста, и шепчут
Губы, на морозе столь жестоки: 
Руки пронзены - держись ты крепче
За ветра родные, за истоки...
Мучишься, родная... в землю лягут
Все... и ты!.. под выстрелы, под стяги,
На виду у мира, мига, мыта!
Руки для объятия раскрыты.
Кровь с ладоней - ярче сладких ягод!
Локти и колени перебиты!
Вот она, брусника, на холстине...
Пятна клюквы давленой, болотной...
Потерпи! Я об Отце и Сыне
Помолюсь кондаком неисходным!
Ты держись! Еще немного! Снимем
Мы тебя с Креста! И будут песни.
И в молитве пламенной - застынем.
А потом, весной, твое мы имя
Выдохнем огнем: живи! воскресни!
Отразит тебя зенит зеркальный.
Отразят тебя слепые льдины.
Ты восстанешь мощно, изначально,
Длани размахнув, непобедимо!
Матерь-Жизнь, ты воспаришь над волей!
В облаках тебя увидят люди!
Ты забудешь крик распятой боли...
Гвозди в сизой инея полуде...
И стоять я буду, голомянка,
Вся голей зверенка и подранка,
Птиченька твоя, твоя букашка,
Гильза в забытье каменоломни,
Голову задрав, себя не помня...
Зеркало твое... ночь нараспашку...

Зеркало. Окно в потусторонний
Мир. А я - жилица в мире дольнем!
Нет меня сегодня обнаженней!
Не нужна! И не слышна! Мне больно!
Господи, как больно средь болящих!
Господи, как резко рвутся нити!
Тыщи вас, живых и настоящих!
Обнимаю... что же вы! распните!
Голый, он всегда так беззащитен.
Голый ты народ! Я крест нательный
На груди твоей.
Меня сорвите!
Да в бензин горящий - зашвырните!
А потом - целуйте беспредельно.

Зеркало. Себе я снюсь без тряпок.
Зеркало! Себя я зрю без кожи.
Шрам на животе - собачья лапа.
Над ключицей шов - кромсали тоже.
Вот еще рубец - заросшей раной
Светится, как молния на фото...
Виснет грудь так яблочно и пьяно,
Соляной горой, проклятьем Лота.
Кочергами - локти, так угласты,
Так железны... руки так набрякли
Веком, рыком страждущим, клыкастым,
Спутались волосья белой паклей...
Старая, слепящая Жар-Птица!
Поднимает ветер оперенье!
Зеркало озерно золотится -
Рыбами небесными в даренье...
Зеркало мерцает холодами,
Изумляет плотью и скелетом...
В амальгаме чье лицо рыдает,
Клонится березой, бересклетом...
Кровеносно чертят горе жилы!
Кроветворно счастие качает
Сердце! Вас люблю! Лишь этим живы
Все! Вы солнцем, люди, за плечами!
Вот текут морщин речонки, речки,
Ручейки - твои, родня, притоки...
Голая, голей церковной свечки...
Люди, о, не будьте так жестоки!
Знаю: все равно меня распнете.
За века я к той привыкла пытке!
Я умру - да на кресте, в полете,
А не ведьмой-буквицей во свитке!
Зрю глаза свои в седом зерцале,
Вьялица моя, звезды огниво.
Вот зрачки мои поцеловали
Каждый лик живой, мироточивый!
"В помощи живый!.." - молюсь бормотно.
Лоб - испариной...
плывет судьбина льдиной...
Я - нагая - Волгой ледоходной
Лед ломаю в зеркале старинном!

Я - синица - отражаюсь в зимах!
Я - береза - отражаюсь в небе!
Родина, в тебе я отразилась -
Или ты во мне?! А нежить, нелюдь
Под ногами мечется, рыдая,
Грязью облипает мне подошвы...
Грязь, да ты ведь тоже мне родная!
Голосит и воет заполошно!
Вы нагие, оборотни, волки.
Голые вы, люди, звери, птицы.
Рождены! А жить уже недолго
На ветру, на звонах, на зарницах!
На обрыве над святой рекою!
На стремнине в ялике холодном!
Господи, останусь пусть такою -
В зеркале Твоем бесповоротном!

Зеркало. Я разбросала руки!
Мир! Толпа!
В ней каждый лик - он голый!
Мой народ! Слепой, глухой, сторукий,
Отразись во мне, своей старухе,
От расстрела - до псалмов разрухи,
От ручья - до Царского престола!
От кутьи - до площади палящей,
Пляшут где и плачут: за Победу!
Отразись, живой и настоящий,
Хоть охотник - за тобой по следу!
Отразись, народ, в больничной муке!
В зареве войны! В дыму раскола!
До небес, до бирюзы разлуки -
Только шаг, ребячий, развеселый!
Только шаг. Лишь малое движенье
К зеркалу. И - перейти границу.

...Там - одно святое обнаженье.
Там пою - на ветке - зимней птицей.


КАНТАТА НИЩИХ


В подвале мрачном, где лучи
Картин - скрестили копья,
Где истекали две свечи
Горячей желтой кровью,

Где чайник прокопченный стыл
Жестяным тусклым телом, -
Собрались те, кто ел и пил
В ночи на свете белом.

Сияла рокерша серьгой
И глазом подведенным.
Мальчишка на нее с тоской
Глядел, как осужденный.

Мужик там шмотки на диван
С наклейкой иностранной
Бросал! И был он сыт и пьян
Торговлей окаянной.

Старуха, острая, как сталь,
Унизана перстнями,
Пила вино, как бы печаль,
Пронзенную огнями.

А рядом корчился в углу -
Иглой не позабыться! -
На сплошь заплеванном полу
Подкупленный убийца.

Он знал, кто - на его счету.
Он знал - грех пуще сраму.
И жизнь на эту и на ту
Он поделил упрямо.

И вдарил тут слепой скрипач
По заржавелым струнам!
ОН был такой старик - хоть плачь! -
Хотя казался юным.

И звуки резкие пошли
По дружеской пирушке -
Скрипением оси Земли,
Монетой в нищей кружке!

И крикнул тут скрипач слепой:
- Эгей, слепые люди!
Откройте - что по-над судьбой
Еще в сей жизни будет?!

Пропойте каждый - песнь свою:
Пропойцы и тираны!
А я вас всех давно люблю.
Хотя любить вас - рано.

И скрипка завертелась, завертелась волчком
В его корневищах-руках!
...вы и так - сколько лет - сидели молчком
При железных лампах, на сквозняках...

Властелины мира. Отребья пивных.
Любовники примадонн.
Вас и златом венчали, и бичевали - нагих.
Вам - то дыба, то малиновый звон.

А сейчас вы подали свои голоса.
То похмелье
     в своем пиру.
Этот пир - на час.
     На жалкие полчаса.
А потом - огонь на ветру.

...И встала тут из-за стола девка размалеванная.
Поглядела на всех глазами детскими, зареванными.
Уста изогнулись в розовой усмешке:
Над чернотою жизни кромешной.

ПЕСНЯ РОКЕРШИ

Краской лиловой намазаны губы
Я не хотела но буду грубой

Жизнь - облупившаяся фреска
Я не хотела но буду резкой

Сытых морд в золоте - тыщи и тыщи
Я не хотела
     но буду нищей

Монеты об стол - или мяса кусок
И очередь с воплем безмолвной тоски
И запах автобуса вместо духов
В шубейке из царских собачьих мехов
Богатая я
     есть захламленный дом
Давно предназначенный властью на слом
Его открываю
     любым ключом
Отверткой отмычкой
     плечом кирпичом

Там музыку крутят! Там я человеком
Чую себя в сурдокамере века!
Там режу я хлеб, на него кладу шпроты -
И знаю, что так - накормлю кого-то!
Не обнимай... погоди минуту...
Но знаю, что стала нужна кому-то!
Нужны эти руки
     нужны эти груди
Но мы же не звери
     мы люди мы люди

И ударила крашеная стаканом о стакан
Торговца, что был беспечно пьян!
И закричала ему:
     - Теперь ты спой!..
Нам подыграет скрипач слепой...

ПЕСНЯ ТОРГОВЦА

Город, как храм огромный,
Ночью - горит огнем!..
У витрин - икон его темных -
Я: маленький торжник в нем.

Плотнее тряпьем фирмовым
Сумку упаковать.
Кричите вы: к жизни новой!..
...по-древнему - продавать.

За хрусты сальных бумажек -
Горбатый от снеди стол.
Кто там еще непродажен?
Я - перепродать пошел.

Золото. Мысли. Книги.
Крик, кинутый на бегу.
Чугунные наши вериги.
И кровь
     на белом снегу.

И все, что с грифом: СЕКРЕТНО.
И муку. И боль. И стыд.
И все, что под куполом медным
На плитах храма сгорит.

На них с улыбкой глядело из дыма
Холодное, ледяное лицо.
Глаза летели, летели мимо.
Горело на пальце худом кольцо.
Прекрасный, как пламя пред самой смертью,
Когда отчаянно вспыхнет оно,
Процедил:
     - Не путайте золота с медью.
Хотя... всему - истлеть суждено.

ПЕСНЯ ЭМИГРАНТА

Теперь я здесь - гость. Я в далекой стране
Живу. Открыт пряным ветрам.
Не помышляете вы обо мне
Ни на сон грядущий, ни по утрам.

А я о вас вспоминаю. Не так:
Желтки куполов, расписной плат!..
Я вспоминаю: автобус - пятак.
Грязь - вокзал. Очередь - мат.

Глаза смыкаю: под тяжестью век -
Еще не бронзовых - беззащитно живых -
Идет на свет, качаясь, слепой человек
Из тех, истлевших годов огневых.

Он горел в танке. Он батрачил в плену.
Он омывал слезами барак.
Вся его жизнь похожа на войну.
Да вернуться с Победой нельзя никак!

И девушка рядом с ним идет.
Крепко за руку держит его.
...я вспоминаю родной народ:
Забвенье. Трагедия. Торжество.


Он усмехнулся,
     закрыл глаза,
          в плетеном кресле уснул...
Из форточки залетел
     в дымную комнату
          города серый гул...
И поднялась красотка,
     вся - как бокал,
          налитый черным вином!
И захохотала:
     - Ну и песня - тоска!..
          Ну и пирушка - Содом!..
Вы как хотите, а я вам спою
Про веселую жизнь свою.

ПЕСНЯ УЧИТЕЛКИ

Жизнь моя была простая.
Я б иной не вынесла.
Под консервный звон трамвая
В пригороде выросла!

Рельсы сельдяные льются...
В электричке - книжки...
В подворотнях мыльных бьются
За меня мальчишки...

Был - эх! - первый муж...
Да уполз, будто уж...

В радуге шелков восстала,
В золота оковах!
Штучкою столичной стала,
Бровию свинцовой!

Вот и я в толпе шныряю,
Притворяюсь русскою.
Я в витринах проверяю
Глазом - красоту свою...

Был - эх! - муж второй,
Вялена тарашка...
И ни добрый, и ни злой...
Слабенькая бражка...
Он детали воровал
С завода закрытого...
По ночам не целовал -
Лежал, как корыто...

На учителку училась.
Выучилась - вдосталь!
Я теперь перед детьми
Хожу, как апостол!

Только - черти! - надоели
Хуже, чем собаки!..
Все б гудели, пили-ели,
Синяки да драки!..

На учительшу - плевать:
Я не бабка и не мать!
Я им - черная тоска...
Я им - классная доска...

Был - эх! - третий муж.
Он - хотел ребенка...

Иногда, размазав тушь,
Плачу, вою тонко...

...Ох ты, моя бабья тоска, погодь-погоди...
Дай тельце теплое прижму к тугой груди...
Дай пробрызну звездами на щеки тебе молоко -
И уйди ты, тоска моя, далеко, далеко!..
     ох, далеко...

А как кончится урок -
Только я за порог -
Скулы мои крашеные,
Думы мои страшные.

Жить хочу! Жить хочу!
Эта жизнь - не по плечу?!
Значит, заживу другой:
Бешеной да дорогой.

В дом веселый я иду.
Раздеваюсь, как в аду.
Комната людей полна.
Жизнь веселая - страшна.

Погоди... Не включай музыку...  О, какая ты гладкая, как это прекрасно... Уже включили - тебя не спросили... Ближе, сюда, здесь мягкий ковер... Смотрите, кто к нам пришел... Дай тебя потрогать, говорят, ты сегодня очень гладкая... Какие сливы - это иранские, что ли... Дай мне кристалл... Индусы молодцы, такое придумали... Ложись, мягко... не вопи громко, а то придут... Уже приходили... И что... И ничего... как пришли, так и ушли... Хватит, не тебе одному все сливы должны достаться... Переключи... нет, дай дослушать... там еще есть музыка... Еще есть музыка... Еще... есть...

Музыка!

(Блестя глазами, как в болезни):

Нет, я тебя не потеряла.
Я слышу - все еще - нутром -
Снега над гонгами вокзалов
И птичий клекот над костром.

И если я застряла костью
В гортани Города и зла -
Все ж - странницей, каликой, гостьей -
В снегах родимых я была.

И если рот я отворяла,
Детей страданию уча,
Была мне грубым одеялом
Заемной роскоши парча!

И если я собой торгую,
А утром - плачу на ветру,
Для горя моего другую
Отчизну я не изберу.

И, музыка,
     свистящий ветер,
Ты мне одна,
     одна на свете,
Одна - до смертного огня.

Учителка смолкла. Старуха - взошла
Изрытою желтой Луной.
 - Девчонка... Моя -
     жизнь похлеще была.
Молчу я, что было со мной.
Она отпила из стакана. И лед
Ожег ей сухую гортань.
- Вы, кто веселитесь! Здесь каждый умрет.
Над каждым протянута длань.
Я песен не буду в сем сборище петь.
Вы, песельники, гусляры!
Вам кажется - рано!.. Но вам не успеть
До срока, где гаснут миры.
И дальше - весь вечер - молчала она,
Крутя своей жизни кино.
И лишь уменьшалось сиянье вина
В стакане, где было черно.

...Рядом со старухой сидел человек.
Из прорезей твердых железных век
Были навылет, насквозь - глаза.
В них глядеть было - нельзя.
Около него висел воздух пустой.
Половица стонала у него под пятой.
Он сидел за столом средь людей, но - совсем один.
И все понимали, что он - Властелин.

Подскочил к нему слепой скрипач:
- Печален ты, Властитель?.. Не плачь!..
Хочешь, я тебя развеселю?..
Я - твой народ,
     и я тебя люблю!
Что ты ни скажешь - все подхвачу.
Что ни прикажешь - все по плечу!
Как ни затянешь на горле петлю -
Захриплю: прости... люблю...
     люблю...

Спой же нам песню,
     наш Властелин!
Ты же у нас - у грешных - один...
А?
Ну, давай?..

ВЛАСТИТЕЛЬ (презрительно, мрачно):

Шут. Подыграй.

ПЕСНЯ ВЛАДЫКИ

Я твой властитель, мой народ.
Тебя я не предам.
И ты за мной пойдешь - вперед -
Вдаль - по моим стопам.

Тебя в пустынях проведу,
Через огонь и лед -
На окаянную звезду,
Что счастье нам несет.

Ее с небес ты никогда
Не снимешь - ко груди...
Но видишь - вон она, звезда!
Иди, народ, иди!

А коль артачиться начнешь -
Узнаешь, что почем.
Узнаешь, как смеется нож
Над бывшим палачом.

Узнаешь пытку и этап,
И снова - плач детей.
И пыль дорог, и стоны баб
Под глыбами церквей!

Я не прошу ничьей вины.
Хозяин я - не гость.
Затем глаза мои страшны,
Чтоб вам легко жилось.

Мы к счастью нашему пойдем
Вперед - всегда вперед -
Под белым снегом и дождем -
Вперед - из года в год -

Из рода в род - из века в век -
И песню будем петь -
О том, как счастлив человек,
Преодолевший смерть.

Властитель откинулся на спинку стула,
     глаза закрыл.
- Уфф... А дальше - я забыл...
Песню эту написал придворный поэт
В возрасте всего... не помню, скольких там лет...
В зимний день он ее народу пел.
Хотел допеть. Да не успел.
Мир его праху...
     (крестится)
          Спокойно спи,
Солнце нашей поэзии...
     (зевает)
          ...в полынной степи...

ПАРЕНЬ ИЗ КОЛОНИИ

Ты... там... ты все сказал?..
А я за колючкой тоже стихи писал.
Вот такие:

Белый снег, мотай бинтом
Перелом судьбы.
Вон дерево стоит крестом -
Встало на дыбы.

Белая метель, вяжи
Перелом души.
За табак и за гроши
Ты мне стихи сложи.

Роба серая. Обрит -
Космы здесь нельзя.
Там, где сердце, не болит.
Сухо, где глаза.

Холоден металл станка.
Пальцы холодны.
Мы - наследники зэка.
Но - без их вины.

Здесь у каждого своя
Вольная вина.
До исподнего белья
Здесь видна страна.

Здесь железная кровать -
Марка лютых зим.
Здесь письмо напишет мать -
Засыпаем с ним.

Не понять вам никогда
Наших душных снов.
Из железа, изо льда -
Кости дел и слов.

Из заржавленной вины -
Плоть мальчишьих тел,
Что опричь меча войны
Мир убить хотел.

...Позабуду, как черкал
     на листе тетрадном
Песни о своей любви -
     безумной, безотрадной...
Все слова - нарядные, будто маслом смазанные...
Это преступленье - осталось безнаказанным!

Жизнь - проще и короче.
Жизнь - проще и сильнее.
Жизнь - проще и жесточе.
Я не со стихами.
Я - с нею.

А серый, серый, незаметный человечек
все старался, все писал -
в маленькую книжечку,
маленьким карандашиком,
маленькими буковками,
и глазки его - пуговки -
застегивали Время
под горлышко,
     под горло...

ПЕСНЯ СЕРОГО ЧЕЛОВЕКА

Я все ваши мысли знаю.
Я все ваши слезы пишу.
Все ваши улыбки считаю -
По червонцу - и по грошу.

Досье у меня обширно.
Весь мир - за тесемками - в нем:
Дворцовый, хлебный, сортирный,
Горящий кровавым огнем.

Вы думаете - по бурям?
По молниям? в мокрой траве?..
Вы все у меня - по буквам
В такой-то четкой графе!

Записываю за поэтом
Слова - и дела его.
За ярким безумным светом -
Дремучей тьмы торжество.

Записываю за хлебом -
Голод, Великую Сушь.
Записываю за небом -
Переселенье душ!

Записываю за каждым,
Кто сколько выпил и съел.
Я знаю все дикие жажды,
Всю боль исступленных тел!

Записываю расстрелы.
Записываю: плачет тень.
Записываю: воскресло
Тело на третий день.

И я улыбаюсь тонко.
Таю свое естество.
Записываю за ребенком
Нищую старость его.

Вы думаете - властитель -
Вот этот, с нижней губой?..
Я, жизни обычный житель,
С обычной, серой судьбой.

ПЕСНЯ ОФИЦИАНТА

Ну, ты, серый человечек, говори, да не заговаривайся!
Думаешь, ты - властелин мира? -
     спросил широкоскулый официант пиццерии.
- Да я захочу - и тебя куплю со всеми потрохами,
с женой и квартирой,
с детьми и внуками,
а впридачу еще - пол-России!..

Что ты мелешь, ты, половой, подавала,
Ты, крадущий лишь с кухни - масло и мясо?!
- Говорю правду. Да, вышел я из подвала.
Но время пришло. Дождался звездного часа.

Все на свете есть круговая порука.
Закону кольца и связи подчиняются деньги и злато.
Для вас - стоянье за куском, дыша в затылок друг другу - мука.
Для меня состоянье, просаженное в карты - детская расплата.

Да все потому, что я намертво связан с ними.
А они - со мной. Они мое тесто для моей пиццы усердно месят.
И в пиццерии знают псевдоним лишь мой, а не имя.
А настоящее мое имя - истинный Царь бедной земли,
     где в градах Севера детям - шматок масла в месяц!

Слушай, хватит стонать, ежели принял лишку, ты, в углу!
     Пол холодный...
Простудишься, встань... На вот кусок пиццы с грибами...
     Запей шотландским виски...

Человек поднялся с полу, шатаясь.
- Спасибо. Я не голодный.
Не протягивай мне свои поганые рюмки и миски.

Ты меня покупал, чтоб я убирал с твоей дороги
Тех, кто был тебе
     ненавистен и неугоден.
Но - люди - всего лишь люди, не боги.
Я больше не служу тебе, бог. Я свободен.

Да, мне нужны были деньги, чтобы купить лекарство,
Без которого я загибаюсь, как дохлый кролик...
Ты платил - я убивал.
     Вот было царство!
Такое не заснять у нас на видеоролик.

Такое не сказать у нас с площади стылой,
Где людей снег хлещет по лицам плеткой.
Но я говорю это с такою силой,
Потому что ты, царь и бог,
     бессилен продлить
          мой век короткий.

Отвали! Провались со своею вонючей пиццей!
Не хочу убивать!
     Не могу больше!
          Загнусь... а не буду...

А красивый официант глядел на него гадливо,
     смежив ресницы,
И придвигал к себе ближе
     с икрою и севрюгой посуду.

ПЕСНЯ РЫЖЕКОСОЙ ПЕВИЦЫ

И пошла, пошла, пошла
На них из дальнего угла
Рыжекосая певица,
Обходя кругом стола!

Кудри рыжие - до плеч.
Глаза - светлей церковных свеч!
Ну-ка, спой-ка нам, певица,
Чтоб - ни встать - и ни лечь!

Ну-ка, спой-ка нам про то,
Как на дырявое пальто
Наложила ты заплаты,
Чтобы не видал никто!

А сама - в таких серьгах,
Что у иноземцев - страх:
Как на сцене всей России
Держишься ты на ногах?!

Господи ты Боже мой...
Вся ты - как огонь зимой!
На снегу. На ветру.
На открытом юру:

- Вы, сытые!
     Вы, нищие!
Лоснящаяся кожа!
А для кого-то - пищею
Послужите вы тоже.

Вы, денежные, гордые!
Мешки да узелки!
Вы - материнской горькой
Не стоите руки.

Вы хлопаете бешено
Рыданиям моим.
А мы - такие бедные!
И мы на том стоим.

Для вас - чтоб было завидно! -
Я разоденусь в пух!
Домой с концерта - затемно.
Захватывает дух

От черных труб коптящих,
От гари привокзальной,
От песни настоящей
Старухи чужедальней,

От девки с папиросой,
От парня с ножом...
Вот это - наши слезы.
Что посеем - то сожжем.

Вот это - наши деньги,
Накопленные - где?!
Вот это - наши дети
На хлебе и воде.

Считаете вы злато
В кармане у меня?!
Вот этим я богата:
Стеной того огня,

Что по плечам стекает
И вьется по спине!
Богатая - такая:
Вся голова - в огне!

И все нутро пылает,
И горло так горит -
Хрипит,
     пророчит,
          лает
И правду говорит.

Ох, пьяная я, пьяная...
     Налей еще вина,
Старичок...
- Дочь моя... Устала ты, больна.

Сядь-ко поближе... Выпей-ко воды...
Время нижет, нижет бусы горя и беды...
Холодно плечам твоим - голые они...
Холодно очам твоим - в них яркие огни...
На-ко тебе
     епитрахиль мою -
Согрейся, отдохни... дышишь, как в бою...

- Ох, спасибо, батюшка...
     Что ты здесь забыл -
На пирушке этой,
     где грязь да распыл?..
Где вино из-за моря,
     где убийца спит,
Где на крест твой зарятся
     те, кто пьян и сыт?..

- Ох ты, моя доченька,
     доченька моя...
Не по воле по своей пришел сюда я.
Это воля Божия - утешать, дарить,
О добре и правде в Аду говорить...

- Батюшка... спасибо... хорошо, тепло...
Глянь-ка, все на улице напрочь замело!
Рясу твою вымочит, заснежит дотла...
И пирушка вспомнится:
     была?.. не была?..

- Ох ты, моя доченька! Я ж не на пиру -
В жизни я людей люблю,
     в жизни - и помру:
Нет убийц и нет воров -
     люди, люди есть!
Каждому подаст Спаситель всеблагую весть.

- Ха... Да что ты... Вон тому -
     рожа кирпича
          просит? Наглому?
- Ему
     зажжена свеча.

- И вот этой - в пол-лица
Надпись: "Все куплю"?!
- За нее я до конца
Плачу и люблю.

Слушай, девочка моя: доброта сильна
Ох, не тем, что красным словом молвлена она.
А что к людям ты идешь, отрезаешь хлеб,
Подаешь истертый грош тем, кто нищ и слеп.
А богатый - всех нищей! Его пожалей!
Миску постных кислых щей ты ему налей.
В руки хлеба дай кусок да и так скажи:
"Купол звездный - ох, высок.
     Ешь да не дрожи.
Все б тебе - да пир горой! Помни - время вспять
Не течет... И надо будет крест поцеловать.
А что веруешь ты, нет - Богу все равно.
Он простил тебя давно. Полюбил - давно".

Грейся, грейся, девочка!.. Может, это грех,
Но хотел епитрахилью я согреть бы всех.
Только все по-на земле одиноки так...
Каждый в прорезь опускает кровный - свой - пятак...

Грейся, грейся, милая!..
     Там - возьмем суму,
Подадимся, выйдем снова в смоляную тьму.
И пойдем, творя любовь, в ледяном ветру.
И в любви ты - не умрешь. И я - не умру.

...И священник
     так певицу
          кутал не в платок -
В мир холодный, в ветер волчий, что свистел, жесток,
В ласку отчую и в слезы и в снега полей,
В треугольники косые сизых журавлей...
И от счастья, и от горя плакала она,
И в окно влетала вьюга, пламенно хмельна,
И по скатерти стаканы - свечами зажглись,
И запела тьма:
- Осанна.
Тебя славим, жизнь.

...А в углу сидел Художник,
     сгорбившись слегка.
И ходила по бумаге взад-вперед рука.
Рисовал он всех на память людям - всех подряд -
Бровь, кадык, улыбку, волос, дорогой наряд.
И натурщики сидела - в яхонтах, парче,
У фарцовщика училка спала на плече,
Царь из грязной пиццерии яростно курил,
Амнистированный, скалясь, речи говорил,
А старуха все молчала, свой стакан пила
На краю судьбы и мира, на краю стола, -
А Художник все работал, сжав голодный рот,
Ибо ремесло простое шло из рода в род,
Ибо лица рисовали так - отец и дед,
Уходя во тьму ночную,
     в перекрестья лет.




ВИДЕНИЕ ИСАЙИ О РАЗРУШЕНИИ ВАВИЛОНА
                симфония в четырех частях

Adagio funebre

Доски плохо струганы. Столешница пуста.
Лишь бутыль - в виде купола. Две селедки - в виде креста.
Глаза рыбьи - грязные рубины. Они давно мертвы.
Сидит пьяный за столом. Не вздернет головы.

Сидит старик за столом. Космы - белый мед -
Льются с медной лысины за шиворот и в рот.

Эй, Исайка, что ль, оглох?!.. Усом не повел.
Локти булыжные взгромоздил, бухнул об стол.

Что сюда повадился?.. Водка дешева?!..
Выверни карманишки - вместо серебра -

Рыболовные крючки, блесна, лески… эх!..
Твоя рыбка уплыла в позабытый смех…

Чьи ты проживаешь тут денежки, дедок?..
Ночь наденет на голову вороной мешок…

Подавальщица грядет. С подноса - гора:
Рыбьим серебром - бутыли: не выпить до утра!..

Отошли ее, старик, волею своей.
Ты один сидеть привык. Навроде царей.

Бормочи себе под нос. Рюмку - в кулак - лови.
Солоней селедки - слез нету у любви.

………………………………………………………………

Andante amoroso

А ты разве пьяный?!.. А ты разве грязный?!.. Исаия - ты!..
На плечах - дорогой изарбат…
И на правом твоем кулаке - птица ибис чудной красоты,
И на левом - зимородковы крылья горят.
В кабаке родился, в вине крестился?!.. То наглец изблюет,
Изглумится над чистым тобой…
Там, под обмазанной сажей Луной,
               в пустынном просторе,
                горит твой родимый народ,
И звезда пророчья горит над заячьей, воздетою твоею губой!
Напророчь, что там будет!.. Встань - набосо и наголо.
Руку выбрось - на мах скакуна.
Обесплотятся все. Тяжко жить. Умирать тяжело.
Вся в кунжутном поту, бугрится спина.
Ах, Исайя, жестокие, бронзой, очи твои -
Зрак обезьяны, высверк кошки, зверя когтистого взгляд… -
На тюфяках хотим познать силу Божьей любви?!.. -
Кричи мне, что видишь. Пей из белой бутыли яд.
Пихай в рот селедку. Ее батюшка - Левиафан.
Рви руками на части жареного каплуна.
И здесь, в кабаке кургузом, покуда пребудешь пьян,
Возлюблю твой парчовый, златом прошитый бред, -
                дура, лишь я одна.

…………………………………………………………………………………

Allegro disperato

Зима возденет свой живот и Ужас породит.
И выбьет Ужас иней искр из-под стальных копыт.
И выпьет извинь кабалы всяк, женщиной рожден.
Какая пьяная метель, мой друже Вавилон.
Горит тоскливый каганец лавчонки. В ней - меха,
В ней - ожерелья продавец трясет: “Для Жениха
Небеснаго - купи за грош!..” А лепень - щеки жжет,
Восточной сладостью с небес, забьет лукумом рот.
Последний Вавилонский снег. Провижу я - гляди -
Как друг у друга чернь рванет сорочки на груди.
С макушек сдернут малахай. Затылком кинут в грязь!
Мамону лобызает голь. Царицу лижет мразь.
Все, что награблено, - на снег из трещины в стене
Посыплется: стада мехов, брильянтов кость в огне,
И, Боже, - девочки!.. живьем!.. распялив ног клешни
И стрекозиных ручек блеск!.. - их, Боже, сохрани!.. -
Но поздно! Лица - в кровь - об лед!.. Летят ступни, власы!..
Добычу живу не щадят. Не кинут на весы.
И, будь ты царь или кавсяк, зола иль маргарит -
Ты грабил?!.. - грабили тебя?!.. - пусть все в дыму сгорит.
Кабаньи хари богачей. Опорки бедняка.
И будешь ты обарку жрать заместо каймака.
И будет из воды горох, дрожа, ловить черпак, -
А Вавилон трещит по швам!.. Так радуйся, бедняк!..
Ты в нем по свалкам век шнырял. В авоськах - кости нес.
Под землю ты его нырял, слеп от огней и слез.
Платил ты судоргой телес за ржавой пищи шмат.
Язык молитвою небес пек Вавилонский мат.
Билет на зрелища - в зубах тащил и целовал.
На рынках Вавилонских ты соль, мыло продавал.
Наг золота не копит, так!.. Над бедностью твоей
Глумился подпитой дурак, в шелку, в венце, халдей.
Так радуйся! Ты гибнешь с ним. Жжет поросячий визг.
Упал он головою в кадь - видать, напился вдрызг.

И в медных шлемах тьма солдат валит, как снег былой,
И ночь их шьет рогожною, трехгранною иглой.
Сшивает шлема блеск - и мрак. Шьет серебро - и мглу.
Стряхни последний хмель, червяк. Застынь, как нож, в углу.
Мир в потроха вглотал тебя, пожрал, Ионин Кит.
А нынче гибнет Вавилон, вся Иордань горит.
Та прорубь на широком льду. Вода черным-черна.
Черней сожженных площадей. Черней того вина,
Что ты дешевкой - заливал - в луженой глотки жар.
Глянь, парень, - Вавилон горит: от калиты до нар.
Горят дворец и каземат и царский иакинф.
Портянки, сапоги солдат. Бутыли красных вин.
А водка снега льет и льет, хоть глотки подставляй,
Марой, соблазном, пьяным сном, льет в чашу, через край,
На шлемы медной солдатни, на синь колючих щек,
На ледовицу под пятой, на весь в крови Восток,
На звезд и фонарей виссон, на нищих у чепка, -
Пророк, я вижу этот сон!.. навзрячь!.. на дне зрачка!.. -
Ах, водка снежья, все залей, всех в гибель опьяни -
На тризне свергнутых царей, чьи во дерьме ступни,
Чьи руки пыткой сожжены, чьи губы как луфарь
Печеный, а скула что хлеб, - кусай, Небесный Царь!
Ешь!.. Насыщайся!.. Водка, брызнь!.. С нездешней высоты
Струей сорвись!.. Залей свинцом разинутые рты!
Бей, водка, в сталь, железо, медь!.. Бей в заберег!.. в бетон!..
Последний раз напьется всмерть голодный Вавилон.
Попойка обескудрит нас. Пирушка ослепит.
Без языка, без рук, без глаз - лей, ливень!.. - пьяный спит
Лицом в оглодьях, чешуе, осколках кабака, -
А Колесницу в небе зрит, что режет облака!
Что крестит стогны колесом!.. В ней - Ангелы стоят
И водку жгучим снегом льют в мир, проклят и проклят,
Льют из бутылей, из чанов, бараньих бурдюков, -
Пируй, народ, еще ты жив!.. Лей, зелье, меж зубов!..
Меж пальцев лей,
                бей спиртом в грудь,
                бей под ребро копьем, -
Мы доползем, мы… как-нибудь… еще чуть… поживем…

………………………………………………………………………………

Largo. Pianissimo

Ты упал лицом, мой милый,
В ковш  тяжелых  рук.
В грязь стола,
                как в чернь могилы,
Да щекою - в лук.

Пахнет ржавая селедка
Пищею царей.
Для тебя ловили кротко
Сети рыбарей.

Что за бред ты напророчил?..
На весь мир - орал?!..
Будто сумасшедший кочет,
В крике - умирал?!..

Поцелую и поглажу
Череп лысый - медь.
Все равно с тобой не слажу,
Ты, старуха Смерть.

Все равно тебя не сдюжу,
Девка ты Любовь.
Водки ртутной злую стужу
Ставлю меж гробов.

Все сказал пророк Исайя,
Пьяненький старик.
Омочу ему слезами
Я затылок, лик.

Мы пьяны с тобою оба...
Яблоками - лбы...
Буду я тебе до гроба,
Будто дрожь губы...

Будут вместе нас на фреске,
Милый, узнавать:
Ты - с волосьями, как лески,
Нищих плошек рать, -

И, губами чуть касаясь
Шрама на виске, -
Я, от счастия косая,
Водка в кулаке.

ТРИ ВИДЕНИЯ О МАЛЫХ СИХ

НИЩИЕ. ФРЕСКА

Доски - зубом струганные; столы - домовинами.
Ноги, птицы пуганые, крючатся, повинные.
Это - у нищих - пир горой.
Дырой во рту светит, свищет каждый второй.
Крыльями свисают лохмотья с голых плеч.
Хлебом слиплым в Божью печь всем придется лечь.
А сейчас - зуб вонзай в корку прокопченную:
Из кувшина хлебай воду кипяченую!

Ах, по руку правую мужик сидит, нахал.
Под космами катается белка его опал.
А под грязной мешковиной на груди горит
Верно, с бабы скраденный небесный лазурит.
Плачет, бородой трясет... Близок жизни  край...
От себя кус отщипни и ему подай.

А по руку левую - тащит медный таз
Нищенка с серебряными монетами глаз.
В тазу плещется вода - для помывки ног
Нищему, который всех больше одинок.
Кругла таза камбала! Тонка брови нить!
Будет ноги ему мыть. Воду эту - пить.
Будет лытки синие пылко целовать,
Будто ниткой жемчуга их перевивать.

И в тазах, дырявых мисках, ящиках разбитых,
В зеленых бутылях, в решетах и ситах
Волокут на столы, валят на дощатые
Хлеб из масляной мглы, потроха распятые!
Крючья пальцев дрожат! Ноздри раздуваются!
Рот - раз в тыщу лет с бутылью сливается!
Этот пир - он для нас. В ушах ветер свищет.
В тысяче - летье раз - наедайся, нищий.
Ты все руку тянул?! Улыбался криво?!
Масла брызг - между скул. Попируй, счастливый.
Чуни из тряпья стегал?! Щиколку - в опорки?!..
Жизнь в моленье сжигал о замшелой корке?!
Жег клопиный матрац высохшей спиною?!..
Попируй в миру лишь раз ночью ледяною!

А в угрюмый, чадный зал, где дымы и смрад,
Над тряпьем и над тазами Ангелы летят.
Они льют горний свет, льют огнем - любовь -
На латунь мертвых рыб, колеса хлебов,
На затылков завиток, лысин блеск и дрожь,
На захлесты заплат, на зеркальный нож,
На трущобную вонь, на две борозды
Белой соли - двух слез сохлые следы;
И вот, выхвачены из замогильной тьмы,
Горят факелы лиц, пылаем лбами - мы!

Мы весь век - во грязи. Мы - у бьющих ног.
Ангел, братец, налей. Выпей с нами, Бог.
Били вкривь.
Били вкось.
Били в срам. Под дых.
Дай, обгложем мы кость милостынь своих.
Мир плевал  в нас, блажных! Голодом морил!
Вот размах нам – ночных, беспобедных крыл.
Вот последнее нам счастье - пустой, грозный зал,
Где, прижавшись к голяку, все ему сказал;
Где, обнявши голытьбу, соль с-под век лия,
Ты благословишь судьбу, где твоя семья -

Эта девка с медным тазом, ряжена в мешок,
Этот старик с кривым глазом, с башкою как стог,
Эта страшная старуха, что сушеный гриб,
Этот голый пацаненок, чей - тюремный всхлип;
Этот, весь в веригах накрест, от мороза синь,
То ли вор в законе, выкрест, то ль - у церкви стынь,
Эта мать - в тряпье завернут неисходный крик! -
Ее руки - птичьи лапки, ее волчий лик;
Эта нищая на рынке, коей я даю
В ту, с ошурками, корзинку, деньгу - жизнь мою;
И рубаки, и гуляки, трутни всех трущоб,
Чьи тела положат в раки, чей святится лоб, -
Вся отреплая армада, весь голодный мир,
Что из горла выпил яду, что прожжен до дыр, -

И любить с великой силой будешь, сор и жмых,
Только нищих - до могилы, ибо Царство - их.


МУЖИК С ГОЛУБЯМИ               

Мужик с голубями. Мужик с голубями.
Ты жил на земле. Ты смеялся над нами.

Ты грыз сухари. Ночевал в кабаках.
Мешок твой заплечный весь потом пропах.

Носил на груди, на плечах голубей.
Ты птиц возлюбил больше мертвых людей.

Ты больше живых нежных птиц возлюбил.
Ты спал вместе с ними. Ты ел с ними, пил.

Ты пел вместе с ними. Сажал их в мешок.
Их в небо пускал, - да простит тебя Бог.

Последний кусок изо рта им плевал.
Беззубо - голубку - в уста - целовал.

Однажды ты умер. Ты, нищий мужик,
Ты к Смерти-Царице никак не привык.

К богатенькой цаце в парче да в шелках.
И голубь сидел на корягах-руках.

И плакал твой голубь, прекрасный сизарь,
О том, что вот умер Земли Всея Царь.

И Царь Всея Жизни, и Смерти Всея, -
И плакали голуби: воля Твоя.

И бедный, прогорклый, пропитый подвал
Порхал и сиял, шелестел, ворковал,
Крылатой, распятой сверкал белизной -
И Смерть зарыдала о жизни иной,

О чайнике ржавом, о миске пустой,
О нищей державе, о вере святой,

О старом, безумном, больном мужике,
Что голубя нянчил на мертвой руке.


НИЩЕНКА ЕЛЕНА ФЕДОРОВНА

...моя ненастная паломница по всем столовкам да по хлебным.
Моя нетленная покойница - о, в кацавейке велелепной.
Моя... с котомкой, что раззявлена - нутром - для птиц: там злато крошек!..
Моя  Владычица, раздавлена любовью всех собак и кошек...
Живая, матушка, - живущая!.. Ты днесь во чье вселилась тело?..
С вершок - росточком, Присносущая, катилась колобком несмелым.
Неспелым яблоком, ежоночком, колючим перекати-полем... -
Дитенок, бабушка ли, женушка, - и подворотней, как престольем!.. -
Ты, нищенка, ты, знаменитая, - не лик, а сморщь засохшей вишни, -
Одни глаза, как пули, вбитые небесным выстрелом Всевышним:
Пронзительные, густо-синие, то бирюза, то ледоходы, -
Старуха, царственно красивая последней, бедною свободой, -

Учи, учи меня бесстрашию протягивать за хлебом руку,
Учи беспечью и безбрачию, - как вечную любить разлуку
С широким миром, полным ярости, алмазов льда, еды на рынке,
Когда тебе, беднячке, ягоды кидала тетка из корзинки:
Возьми, полакомись, несчастная!.. А ты все грызла их, смеялась,
Старуха, солнечная, ясная, - лишь горстка ягод оставалась
В безумной жизни, только горсточка гранатиков, сластей, кровинок, -
И плюнул рот, смеяся, косточку на высверк будущих поминок,
На гроб, на коий люди скинутся - копейкой - в шапку меховую...
Учи, учи меня кормилица, ах, дуру, ах, еще живую...


ПАЛЕОКОНТАКТ. ВИДЕНИЕ ПРОРОКА ИЕЗЕКИИЛЯ

Гола была пустыня и суха.
И черный ветер с севера катился.
И тучи поднимались, как меха.
И холод из небесной чаши лился.
Я мерз. Я в шкуру завернулся весь.
Обветренный свой лик я вскинул в небо.
Пока не умер я. Пока я здесь.
Под тяжестью одежд - лепешка хлеба.
А черный ветер шкуры туч метал.
Над сохлой коркой выжженной пустыни
Блеснул во тьме пылающий металл!
Такого я не видывал доныне.

Я испугался. Поднялись власы.
Спина покрылась вся зернистым потом.
Земля качалась, словно бы весы.
А я следил за варварским полетом.
Дрожал. Во тьме ветров узрел едва -
На диске металлическом, кострами
В ночи горя, живые существа
Смеялись или плакали над нами!
Огромный человек глядел в меня.
А справа - лев лучами выгнул гриву.
А там сидел орел - язык огня.
А слева - бык, безумный и красивый.
Они глядели молча. Я узрел,
Что, как колеса, крылья их ходили.
И ветер в тех колесах засвистел!
И свет пошел от облученной пыли!
Ободья были высоки, страшны
И были полны глаз! Я помолился -
Не помогло. Круглее живота Луны,
Горячий диск из туч  ко мне катился!
Глаза мигали! Усмехался рот!
Гудел и рвался воздух раскаленный!
И я стоял и мыслил, ослепленный:
Что, если он сейчас меня возьмет?

И он спустился - глыбою огня.
Меня сиянье радугой схватило.
И голос был:
                - Зри и услышь меня -
Чтоб не на жизнь, а на века хватило.
Я буду гордо говорить с тобой.
Запоминай - слова, как та лепешка,
В какую ты вцепился под полой,
Какую съешь, губами все до крошки
С ладони подобрав... Но съешь сперва,
Что дам тебе.

                Допрежь смертей и пыток
Рука простерлась, яростна, жива,
А в ней - сухой пергамент, мертвый свиток.
Исписан был  с изнанки и с лица.
И прочитал я: "ПЛАЧ, И СТОН, И ГОРЕ."
Что, Мертвое опять увижу море?!
Я не избегну своего конца,
То знаю! Но зачем опять о муке?
Избави мя от страха и стыда.
Я поцелуями украсить руки
Возлюбленной хочу! Ее уста -
Устами заклеймить! Я помню, Боже,
Что смертен я, что смертна и она.
Зачем ты начертал на бычьей коже
О скорби человечьей письмена?!

Гром загремел. В округлом медном шлеме
Пришелец тяжко на песок ступил.
"Ты зверь еще. Ты проклинаешь Время.
Ты счастье в лавке за обол купил.
Вы, люди, убиваете друг друга.
Земля сухая впитывает кровь.
От тулова единого мне руки
Протянуты - насилье и любовь.
Хрипишь, врага ломая, нож - под ребра.
И потным животом рабыню мнешь.
На злые звезды щуришься недобро.
На кремне точишь - снова! - ржавый нож...
Се человек! Я думал, вы другие.
Там, в небесах, когда сюда летел...
А вы лежите здесь в крови, нагие,
Хоть генофонд один у наших тел!
Я вычислял прогноз: планета гнева,
Планета горя, боли и тоски.
О, где, равновеликие, о, где вы?
Сжимаю шлемом гулкие виски.
Язычники, отребье, обезьяны,
Я так люблю, беспомощные, вас,
Дерущихся, слепых, поющих, пьяных,
Глядящих морем просоленных глаз,
Орущих в родах, кротких перед смертью,
С улыбками посмертных чистых лиц,
И тянущих из моря рыбу - сетью,
И пред  кумиром падающих ниц...

В вас - в каждом - есть такая зверья сила -
Ни ядом, ни мечом ни истребить.
Хоть мать меня небесная носила -
Хочу жену  земную полюбить.
Хочу войти в горячечное лоно,
Исторгнув свет, во тьме звезду зачать,
Допрежь рыданий, прежде воплей, стонов
Поставить яркой Радости печать!
Воздам сполна за ваши злодеянья,
Огнем Содомы ваш поражу, -
Но посреди звериного страданья
От самой светлой радости дрожу:
Мужчиной - бить;
                и женщиной - томиться;
Плодом - буравить клещи жарких чресл;
Ребенком - от усталости валиться
Среди игры; быть старцем, что воскрес
От летаргии; и старухой в черном,
С чахоткою меж высохших грудей,
Что в пальцах мелет костяные четки,
Считая, сколько лет осталось ей;
И ветошью обвязанным солдатом,
Чья ругань запеклась в проеме уст;
И прокаженным нищим; и богатым,
Чей дом назавтра будет гол и пуст... -
И выбежит на ветер он палящий,
Под ливни разрушенья и огня,
И закричит, что мир ненастоящий,
И проклянет небесного меня...

Но я люблю вас! Я люблю вас, люди!
Тебя, о человек Езекииль!
Я улечу.
                Меня уже не будет.
А только обо мне пребудет быль.
Еще хлебнете мерзости и мрака.
Еще летит по ветру мертвый пух.
Но волком станет дикая собака,
И арфу будет обнимать пастух.
И к звездной красоте лицо поднимешь,
По жизни плача странной и чужой,
И камень, как любимую, обнимешь,
Поскольку камень наделен душой,
И бабье имя дашь звезде лиловой,
Поскольку в мире все оживлено
Сверкающим,
                веселым,
                горьким Словом -
Да будет от меня тебе оно
Не даром - а лепешкой подгорелой,
Тем штопанным, застиранным тряпьем,
Которым укрывал нагое тело
В пожизненном страдании своем..."
…………………………………………………

...И встал огонь - ночь до краев наполнил!
И полетел с небес горячий град!
Я, голову задрав, себя не помнил.
Меж мной и небом не было преград.
Жужжали звезды в волосах жуками.
Планеты сладким молоком текли.
Но дальше, дальше уходило пламя
Спиралодиска - с высохшей земли.

И я упал! Сухой живот пустыни
Живот ожег мне твердой пустотой.
Звенела ночь. Я был один отныне -
Сам себе царь
                и сам себе святой.
Сам себе Бог
                и сам себе держава.
Сам себе счастье.
                Сам себе беда.


И я заплакал ненасытно, жадно,
О том, чего не будет
Никогда.


САНДАЛОВЫЕ ПАЛОЧКИ

...Сине-черная тьма. Ангара подо льдом изумрудным.
Заполошный мороз - режет воздух острее ножа.
Бельма окон горят. Чрез буран  пробираюсь я трудно.
Это город сибирский, где трудно живу я, дрожа.
Закупила на рынке я мед у коричневой старой бурятки.
Он - на дне моей сумки. То - к чаю восточному снедь.
Отработала нынче в оркестре... Певцы мои - в полном порядке...
Дай им Бог на премьере, как Карузам каким-нибудь, спеть!..
Я спешу на свиданье. Такова наша девья планида:
обрядиться в белье кружевное, краснея: обновка никак!.. -
и, купив черемши и батон, позабыв слезы все и обиды,
поскорее - к нему! И - автобусный жжется пятак...

Вот и дом этот... Дом! Как же дивно тебя я весь помню -
эта четкость страшна, эта резкость - виденью сродни:
срубовой, чернобревенный, как кабан иль медведь, преогромный,
дом, где тихо уснули - навек - мои благословенные дни...
Дверь отъехала. Лестница хрипло поет под мужскими шагами.
"Ах, девчонка-чалдонка!.. Весь рынок сюда ты зачем волокла?.."
Обжигает меня, раздевая, рабочими, в шрамах драк стародавних, руками.
Черемша, и лимоны, и хлебы, и мед - на неубранном поле стола.
Разрезаю лимон. "Погляди, погляди!.. А лимон-то заплакал!.."
Вот берем черемшу прямо пальцами - а ее только вместе и есть!.. -
дух чесночный силен... Воск подсвечник - подарок мой - напрочь закапал.
И култук - мощный ветер с Байкала - рвет на крыше звенящую жесть.
И разобрано жесткой рукой полупоходное, полубольничное ложе.
"Скоро друг с буровой возвратится - и райскому саду конец!"
А напротив - озеро зеркала стынет. "Глянь, как мы с тобою похожи".
Да, похожи, похожи! Как брат и сестра, о, как дочь и отец...
Умолчу... Прокричу: так - любовники целого мира похожи!
Не чертами – огнем, что черты эти ест изнутри!
Жизнь потом покалечит нас, всяко помнет, покорежит,
но теперь в это зеркало жадно, роскошно смотри!
Сжал мужик - как в маршруте отлом лазурита - худое девичье запястье,
Приподнял рубашонку, в подвздошье целуя меня...
А буран волком выл за окном, предвещая борьбу и несчастье,
и тонул черный дом во серебряном лоне огня.


...не трактат я любовный пишу - ну, а может, его лишь!
Вся-то лирика - это любовь, как ни гни, ни крути...
А в любви - только смелость. Там нет: "приневолишь", "позволишь"...
Там я сплю у возлюбленного головой на груди.
Мы голодные... Мед - это пища старинных влюбленных.
Я сижу на железной кровати, по-восточному ноги скрестив.
Ты целуешь мне грудь. Ты рукою пронзаешь мне лоно.
Ты как будто с гравюры Дорэ - архангел могучий! - красив.
О, метель!.. - а ладонь раскаленная по животу мне - ожогом...
О, буран!.. - а язык твой - вдоль шеи, вдоль щек полетел - на ветру лепесток...
Вот мы голые, вечные. Смерть - это просто немного
Отдохнуть, - ведь наш сдвоенный путь так безмерно далек!..
Что для радости нужно двоим?.. Рассказать эту сказку
мне - под силу теперь... Тихо, тихо, не надо пока
целовать... Забываем мы, бабы, земную древнейшую ласку,
когда тлеем лампадой под куполом рук мужика!

Эта ласка – потайная. Ноги обнимут, как руки,
напряженное тело, все выгнуто, раскалено.
И - губами коснуться святилища мужеской муки.
Чтоб земля поплыла, стало перед глазами - темно...
Целовать без конца первобытную, Божию силу,
отпускать на секунду и - снова, и - снова, опять,
пока баба Безносая, та, что с косой, вразмах нас с тобой не скосила,
золотую стрелу - заревыми губами вбирать!

Все сияет: горит перламутрово-знобкая кожа,
грудь мужская вздувается парусом, искрится пот!
Что ж такого испили мы, что стал ты мне жизни дороже,
что за люй-ча бурятский, китайский, -  да он нам уснуть не дает!..
"Дай мне руку". - " Держись". - "О, какой же ты жадный,
                однако". -
"Да и ты". - "Я люблю тебя". - "О как тебя я люблю".

...Далеко - за железной дорогою - лает, как плачет, собака.
На груди у любимого сладко, бессмертная, сплю.


"Ты не спишь?.." - "Задремала..." - "Пусти: одеяло накину -
попрохладнело в доме... Пойду чай с "верблюжьим хвостом" заварю..."
И, пока громыхаешь на кухне, молитву я за Отца и за Сына,
задыхаясь, неграмотно, по-прабабкиному, сотворю.
Ух, веселый вошел! "Вот и чай!.. Ты понюхай - вот запах!.."
Чую, пахнет не только, не только "верблюжьим хвостом" -
этой травкой дикарской, что сходна с пушистою лапой
белки, соболя... Еще чем-то пахнет - стою я на том!

"Что ж, секрет ты раскрыла, охотница! Слушай же байку -
да не байку, а быль! Мы, геологи, сроду не врем...
Был маршрут у меня. Приоделся, напялил фуфайку -
и вперед, прямо в горы, под мелким противным дождем.
Шел да шел. И зашел я в бурятское, значит, селенье.
Место знатное - рядом там Иволгинский буддийский дацан...
У бурята в дому поселился. Из облепихи варенье
он накладывал к чаю, старик, мне!.. А я был двадцатилетний пацан.
У него на комоде стояла статуэточка медная Будды -
вся от старости позеленела, что там твоя Ангара...
А старик Будде что-то шептал, весь горел от осенней простуды,
И какой-то светильник все жег перед ним до утра.
"Чем живешь ты, старик? - так спросил я его. - Чем промышляешь?
Где же внуки твои?.. Ведь потребна деньга на еду..."
Улыбнулся, ужасно раскосый. "Ты, мальсика, не помысляесь,
Я колдун. Я любая беда отведу".
"Что за чудо!" Прошиб меня пот. Но, смеясь молодецки,
крикнул в ухо ему: "Колдунов-то теперь уже нет!.."
Обернул он планету лица. И во щелках-глазах вспыхнул детский,
очарованный, древний и бешеный свет.

"Смейся, мальсика, смейся!.. Я палки волсебные делай...
Зазигаесь - и  запаха нюхаесь та,
Сьто дуся усьпокоя и радось дай телу,
и - болезня долой, и гори красота!
Есь такая дусистая дерева - слюсяй...
На Китая растет... На Бурятия тось...
Палка сделась - и запаха лечисся дуси,
если казьдый  день нюхаесь - дольга зивесь!..
Есь для казьдая слючай особая палка...
Для розденья младенца - вот эта зазьги...
Вот - когда хоронить... Сьтоба не было зялко...
Сьтоб спокойная стала друзья и враги...
Есь на сватьба - когда многа огонь и веселья!..
Вон они, блисько печка, - все палка мои!.."
Я сглотнул: "Эй, старик, ну, а нет... для постели,
для любви, понимаешь ли ты?.. - для любви?.."

Все лицо расплылось лучезарной лягушкой.
"Все есь, мальсика! Только та палка сильна:
перенюхаесь - еле, как нерпа, ползесь до подуська,
посмеесся, обидисся молодая зена!.."
"Нет жены у меня. Но, старик, тебя сильно прошу я,
я тебе отплачу,
я тебе хорошо заплачу:
для любви, для любви дай лучину твою, дай - такую большую,
чтобы жег я всю жизнь ее... - эх!.. - да когда захочу..."

Усмехнулся печально бурят. Захромал к белой печке.
Дернул ящик комода. Раздался сандаловый дух.
И вложил он мне в руки волшебную тонкую свечку,
чтоб горел мой огонь,
чтобы он никогда не потух.


Никогда?! Боже мой!
Во весь рост поднимаюсь с постели.
"Сколько раз зажигал ты?.."
"Один. Лишь с тобою."
"Со мной?.."
И, обнявшись, как звери, сцепившись, мы вновь полетели -
две метели - два флага - под синей бурятской Луной!

Под раскосой Луной, что по мазутному небу катилась,
что смеялась над нами, над смертными - все мы умрем! -
надо мною, что в доме холодном над спящим любимым крестилась,
только счастья моля пред живым золотым алтарем!

А в стакане граненом духмяная палочка тлела.
Сизый дым шел, усами вияся, во тьму.
И ложилась я тяжестью всею, пьянея от слез, на любимое тело,
понимая, что завтра - лишь воздух пустой
обниму.


САМОУБИЙЦА

На блюдечке из-под варенья - потухшая сигарета.
Плыл, плыл человек, как рыба.
И вдруг воды нету.
В огромном городе-океане
ходит много людей-рыб:
маленькие килечки,
изворотливые угри,
колючие осетры - не обожгись смотри! -
и синие тунцы,
     тяжелей каменных глыб...

Сигарета пахнет горем.
А какая рыба была я?
Из какого людского моря
небу блеснула нежно
моя мелкая чешуя?
Что я читала в газетах?
Вранье не хуже стихов:
     ах, мол, какая красивая у нас планета, -
     понавешали на бабу
     и алмазы,
     и стразы,
     и смертельную заразу,
     и то и это,
а не отмыли грязнуху от грехов...
Господи! Страшно-то как!
     Тень на стене -
     растопыренная пятерня:
     языки огня,
     черного огня,
про него в уши жужжит
времени хриплое радио...

Как мало в мире Радости!

Радость была, помню.
Девчонкою, лет шести,
играла я во дворе.
Руки в грязи -
мы лепили из грязи,
стряпали из сырой волглой земли
пироги, куличи...
И даже сделали из тополиных веток
     три свечи
на день-рожденьин торт
маленькой Розе
(у нее отца не было,
совсем никакого отца,
и каждого, кто приходил к ним в гости,
она называла "папа" -
и военного в погонах,
и толстого лысого дяденьку в шляпе,
бывшего графа,
что ютился в кладовке,
и продавал втихаря драгоценности бабки-графини,
а потом еду себе покупал, трясся над ней и плакал:
я видала в открытую дверь).
Как пахло грязью, землею!
И вдруг в грязи что-то
     больно и чисто сверкнуло.
Будто с неба упало.
Я - цап! - мигом - домой, под краном
вымыла...
От удивленья ругнулась -
как взрослые, когда выпьют.
На ладони лежала сережка.
Дешевка, безделка.
Ее уборщица Тося,
должно быть,
презрев гармошку морщин,
торжественно надевала в кино.
Солнце серьгу насквозь пробило,
как синее окно!
На грязной детской ладошке
лежала сережка -
так Земля лежит в пустоте
на трех китах -
солнечных лучах...
По Земле змеились бессмертные реки,
     плакали солью моря,
жарко дышали молодые горы,
     а старые -
подставляли седые башки ветрам;
там черепаховой спиной
     медленно ползла Камчатка,
бешеным бубном
     звенела Сахара,
и медленным белым молоком
из горской крынки
тек ледник Федченко...
Там на атоллах в горячем океане, горючем,
     люди тихо умирали от радиации;
там в ультрамарине Парижа
плакала над луковым супом
девчонка,
дочь проститутки,
ровесница мне;
там гибли крестьяне в полях на восточной войне;
там в сотах гудящего города
пчелиная матка
вдруг утонула в меду -
страшная смерть! -
там в тесной до ужаса капсуле,
не приспособленной к звездам,
на космодроме в Хьюстоне,
а может, в Аризоне,
а может, в низовьях Волги,
а может, в песках Арала,
звездолетчик взорвался
и умер в огне;
там в нежной часовенке
     в золотом Ярославле
хранили капусту и кирпичи;
там чья-то свеча
бедно горела в ночи...

Тяжко стало детской лапке.
Цветных фотографий Земли из Космоса
и острозвездных пейзажей Венеры и Марса
тогда не было и в помине.
Только я знала: это Земля.
Сверкнула безделка синью,
как волна под бортом корабля!
Да, она была красивая -
вся зеленая, синяя...

И кому-то в ухо
     вденут ее?!
И кто-то в грязь
     уронит ее?!

Не дам!
Кулачок крепко сжался.
Радость разорвалась внутри.
Нашла красотищу какую!
Дай поцелую!
Подарю ее маме,
положу на вату в спичечный коробок,
и будет мама ее хранить...
Ничего, что одна.
Хорошо - хоть одна.

Всего одна.


А нас у Земли таких дур - много.

Дурой больше, дурой меньше -
     о чем речь?
Нечего себя беречь.
Сигарета - не печь:
     не согреешься.


Милый бросил - эка невидаль!
Ненавижу - о любви!
Вытащило горе неводом.
Что же, воздух ртом лови.

А в постелечке разобранной
Я сережечку нашла...
Острым камешком разодрана
Грудь моя - еще тепла.

Сигарету в зубы девочке!..
Только это ни к чему.
Я прощальные припевочки
Поутру пошлю ему.

Чайник обгорел, как церковка,
Что взорвали у реки.
Нам любовь добыть бы - целую!
...только руки коротки.


...он бросил на стол бумажки
     и выцедил:
"Это тебе на ребенка".
А я засмеялась - да так звонко,
что сама испугалась.
Вот она - гадость.
Вот она - жалость.
Бери, ешь, пока рот свеж!
Завянет - сам не заглянет!
"Я с тобой, бешеная, и напоследок не слажу!.."

...а у меня мать посадили. За кражу.

...и с той сгоревшей церквушки
колокола как зазвонили,
как зазвонили!
Аж ушам стало больно.
Звуки, рыбы, поплыли
в людское море,
в людское море,
в мое горе...


Ты больница моя, больница.
Я синица твоя, синица.
Зимней птахой клюю окурки.
Выметаю вас, полудурки.

Ах вы, швабра моя и тряпка.
В тапки всунуть синичьи лапки.
Кулаками грязь отжимаю,
Бессловесная и немая.

Убираю грязь, убираю.
Умираю вновь, умираю.
Обираю не я одеяло.
Хоть бы я. Рыдаю. Устала.

Все снуют врачи, все лепечут,
Зажигают людей, как свечи.
В кулаке держу боль чужую -
Воском льется напропалую...

Ты ведро мое, грязь-водица.
Ты родная моя больница.
Я тут нянечка, царь-девица.
Я синица твоя... синица...


...а я со звонарем дружила.
Чай к нему пить ходила.
Старик, с поцелуйчиками не лез.
Морщинистый... бес!..
Глаза густо-синие, красивые.
Варенье варил из одуванчиков.
Мне было жалко цветы.
Но я их ела - вкусно.
"И розы едят", - кряхтел звонарь.
Самовар гневался, как государь!
Я ела сладкие цветы, отдыхая
от запаха карболки и хлорки,
от вечной больничной уборки...
Мы про Бога не говорили.
А когда церковь взорвали,
я пришла к развалинам
и собирала павлиньи осколки лампад -
стеклянные слезы -
красные, изумрудные, синие -
синее небесного инея -
и, плача, читала
на разбитой радуге входа:
НА ЗЕМЛЕ МИР В ЧЕЛОВЕЦЕХ...


Человеки!
Человеки, что вы творите!
Что вы деете, так вашу мать!
Не понять.
Убивают дома,
     где от века любовь жила.
Убивают людей -
     души, не только тела.
Убивают женщин красивых -
     как пушных голубых зверей!
Убивают красивых и сильных -
     богомазов, писцов, звонарей.
Убивают белые храмы -
     даром что ярился Мамай.
Убивают - копают яму
     и толкают на самый край.
Убивают детишек в школах,
     по цитатникам их уча.
А сумасшедших - уколом,
     и шприц горит как свеча.
Убивают детей в роддоме,
     забывая нести кормить.

Из холодильника вино -
зубы ломит.
Сильно хочется пить.

Теперь ледяное можно -
как из кружки острожной.
Пью жадно, как на бегу.
Глотку - не берегу.
А голос был. Училась петь.
Судьба: геть!
Проучилась за деньги два года
дочь трудового народа.
Взяли в Оренбургскую оперетту.
Степь, воблою пахнет лето...
Как я пела!
О, как я пела!
Это степь в ушах ветром свистела,
это полынь щиколотки щекотала,
это я звездным небом рассветала...
Хохотала, Периколой скользя!
А дирижер гнал петь
     в дни, когда бабе - нельзя...
Уезжала - костюмерную обревела.
Пеньё - такое дело.
Связочки - не потребуют смазочки.
В чемодан положила полынь.
Горло мое хрустальное
Вдохнуло гарь вокзальную.
Радость, меня не покинь!

А радость - вот она:
Прощальные рубли на тумбочке.
Да окна тусклые -
давно не мытые...
Что ж это, баба,
     в избе не прибрано?!

...вот и вытерто.
Вот и вымыто.
Вот и выбрано.

Вот и Радость - рассвет.
А бабе - сколько там лет?
А баба - мечтала спеть Марфу,
чтобы свечи витые трещали жарко,
да родить дочку Машку,
     да подрубить ей рубашку...
Вот и Радость - рассвет.
Мать посадили на десять лет.
Мужик в любви оказался слабак.
Тошнотой подступает мрак.


И я подхожу к золотому окну.
Ведь все же десятый этаж.
И я с высоты вижу Землю - одну.
Такую - собой - не предашь.

Такую - погано собою сквернить,
коль нет для борьбы кулака.
Такую - за пазухой Богу хранить!
Моя же шубейка легка.

А там - стынут крыши,
     змеятся снега,
и мерзлая грязь - что сапфир,
река леденеет,
     горят облака,
сверкает и плачет мой мир!

И я в кулаке зажимаю серьгу,
что я отыскала в грязи...
Земля, дорогая!
     Я так не могу.
В своем кулаке - унеси...

Ведь жизнь улетает за грош и за так,
За милостыню-благодать,
А ночью зажмет тебя в дикий кулак,
Чтоб в небе нездешнем разжать...

И на подоконнике,
     на сквозняке,
Крыла расправляя, стою,
Сверкучее детство зажав в кулаке
И мертвую старость свою.


ХОСПИС

Вы все умираете. Чем вас спасу?
Сельдей в бедной бочке - палата набита.
Стеклянная дверь тяжела и открыта.
И шприц - на весу.

Вот в легкие ветер стерильно втекает.
Разбили окно!
                Кой-кому полегчает.
Усердно - уколы, укоры, ухваты,
Больные распяты
На позднем, полночном, алмазном снегу.
Я зреть не могу
Вас всех. Это боли последний приют.
Не вылечат? Пусть. Хотя б не убьют.

Вхожу. Обвожу не глазами, а сердцем
Вас всех. Мне от вас уже некуда деться.
Вон тот - царевал, гулевал, пировал.
То красный, то черный накатывал вал.
Пред зеркалом зло наизусть повторял,
Парадный мундир, хохоча, примерял.
Войну развязать - не шитво распороть!
Он плачет, отрезанный, жалкий ломоть,
В белеющей койке,
                во тьме.
Молитву он шепчет - проклятье в уме.

Вон та, ее жальче, ах, Господи, всех -
Подружку ограбила ради утех:
Буранов да вьюг кружевное белье -
Петля красоты захлестнула ее!
В тюрьму пересудов, под плетки-хлысты
Презренья - швырнули. Сожгли все мосты.
Чудовищна зависть, брильянты горят,
Живою травой вышит жалкий наряд,
Живою водою побрызгана брошь -
Острее, чем яд,
                чем отточенный нож,
Тяжелая тяга: скраду! не отдам!
...Повязка на лбу. Холод кружки - к губам.
Все шепчет: прости, дорогая, прости!
Я столько взяла, сколь смогла унести.
Мне просто твои приглянулись каменья -
Украла без совести, без сожаленья,
В дыму наважденья -
Твои изумруды, агат, малахиты...
Ах, бабы, сороки мы... Время закрыто,
Защелкнуто гадкой, чужою шкатулкой...
Мне гадко! мне гордо! мне горько и гулко!
Да, гневно мне! Грозно! Я завтра умру.
Хотя б не воровкой!
                ...И стонет в жару.

Вон мечется странный. Язык иностранный.
Поверенный? Пленный? Железный? Нетленный?
Себе - неизменный. Кому же - изменный?!
Позорный, в трубе хохотавший подзорной,
Он здесь умирает, пацан беспризорный,
В сраженье сужденною пулей пронзенный,
На койке казенной.
И шепотом вяжет небесные нити:
"Простите! Простите! Простите..."

А эта? Старуха. Святейшего Духа
Не слышат, оглохнув навеки, два уха,
Не видят сиянья два призрачных глаза -
Боится. Бормочет: о, Господи, сразу
Возьми!.. в ослепленье!.. а то и во сне...
Пойду по зиме... сгорю в белом огне...
А что же дочурка ко мне не идет?..
А что же поет возле койки народ...
Не слышу... а слышу Единого Бога...
Господь... дай пожить еще каплю... немного...
Я много деньков у Тебя не прошу...
Над мискою манной я каши дышу
Твой литургией... кондаком Твоим...
Вся жизнь - Твой табачный, таинственный дым...
И тихо в окошке качнется Луна
Кадилом - над золотом вечного сна...

Ах, этот! Держите! Он рвется! Он бьется!
Предсмертно - над всеми врачами смеется!
Мальчишка, так трудно ему умирать!
Один, а восстал, будто грозная рать!
Кулак лупит воздух! Синеет наколка.
Диагноз бессонный. Глаза как у волка.
Обрита веселая - вдрызг! - голова.
Распухшие губы. Шевелит едва
Он ими: искусаны ночью, в бреду.
Вчера он - в Раю, а сегодня - в Аду.
Он вместо молитвы плюет изо рта
Тяжелую скверну - прости, чистота!
А мать у него?.. одинокий, бедняга?..
Какая потребна чумная отвага
Для мощного шага - туда, за порог,
Во мрака безвидного черный чертог!

Вбегают сестрички,
                все иглы да капли,
Ногами - балет перламутровой цапли,
Сиянье стекла, милосердье перчаток
Резиновых, наг синяков отпечаток -
Да, кровоподтек - это значит - ЖИВОЕ,
Ну дай я над ним ослепленно повою,
Над ней, над патлатой ее головою -
Ну что, ну и что, пусть убийцы и воры,
Преступники, пьяницы из зазеркалья -
Пускай вы вчера самогонку лакали,
Вчера - шуры-муры,
                вчера - трали-вали,
Умрете вы скоро!
И каждая жизнь ваша - мне в сердце жало.
За каждого слезно молюсь. И целую
Босую ступню, что из-под одеяла
Торчит, синеву показуя худую,
Дрожит из-под мятой, в крови, простыни...
Не бойся! Не дергайся!
                Мы здесь одни.

Вы все - и одна.
                На меня все глядите!
Да это не я уже. А небеса,
Болота, протоки, речная коса,
Созвездья играют в небесном корыте,
Я руки по локоть во тьму окуну -
Она станет солнцем.
Одну
Меня, перед смертью, больные, простите -
Святые! мне, блудной, грехи отпустите!

Да, мир - это хоспис, огромно гудящий,
Где каждый умрет смертью, о, настоящей,
О, нежной ли, грубой - не знаем в ней броду,
Как, молча уйдем? иль вопя, будто в родах?
Щипля, обирая края одеяла, -
Воровка, да что же ты жизнь не украла,
Хоть горсточку, крошечку, капельку... ну!..
Себе!.. да и мне!.. я над койкой нагну
Гордыню, хребет, несогбенную шею:
Еще поживи... я стащить не сумею -
О, дура я, дура!.. прости мне, Господь! -
Тебе - лик в разводах рыдального клея -
С больничной столовки - ржаного ломоть...

Все грешники, все, кто лежит на кроватях
В безумной, бесснежной, бесслезной палате, -
Патлатые, лысые, неуловимо
Текущие нежными лицами мимо,
Горящие лбами, зрачками слепы -
Ввиду нашей общей, известной судьбы, -
Все - каждый! - зовут напоследок живое,
Чтоб - не одному уходить, чтобы - двое,
Обняться так крепко, да что там Сиам,
Я смерти, да, смерти тебя не отдам, -
И рты жизнь-любовь ошалело зовут
На пять потрясенных, последних минут...

Я всех вас люблю! Да, вы все - мои дети.
Пригрудить. Слезами облить. Обласкать.
Я мать. Я всего лишь несчастная мать.
Не руки свисают вдоль тела, а плети.
И только глаза... они вихрем идут
В накат, разбивают мензурки, пипетки,
Ломают стекляшки, решетки и клетки,
Взрывают под кожей блаженный салют!
Впускают в палату крик, ярость и вой!
И Бога впускают! Он смертнику в уши
Кричит: "ТЫ ЖИВОЙ!" -
И так обнимает усталую душу,
Как будто расстрелян проклятый конвой,
И стяг окровавленный - над головой.

О дети мои. Вы моя чудо-рать.
Повоевали. Закончилась битва.
Я, мать, прошепчу вам простую молитву:
НАМ ВСЕМ УМИРАТЬ.

И в чистой палате, сияющей, белой,
Мы, грешники, все перед Богом равны -
Все души, летящие в небо из тела,
Все луны всех лиц, от любви онемелых,
Герои, бандиты, старухи, пострелы,
Солдаты грядущей огромной войны.

Народ, ты уходишь?.. Прощай. И прости.
Дожди по лицу. Кто стоит за спиною?
Он в белом халате. Он рядом со мною.
Мне руку сжимает в горячей горсти.
Кудлатый костер. Обжигающий дым.
Всем Царство Небесное. Воля полета.
Младенцы родились?.. мать! много заботы.
Живое - живым.

И врач - или враг - или вор - не уйти! -
Мне руку ледащую жмет до кости,
А слез не унять! И соленая влага
Весь мир залила, и судьбу, и отвагу, -
А я все шепчу: о, последний бедняга,
Бродяга,
Да, ты, бедолага, -
                прости мне... прости...


ТРИ НЕБЕСНЫХ ВИДЕНИЯ

СТРАШНЫЙ СУД. ВИДЕНИЕ МАРИИ

...Я вышла в поле. Вьюги белый плат
Лег на плечи. Горячими ступнями
Я жгла снега. О, нет пути назад.
И звезд косматых надо мною - пламя.
Глазами волчьими, медвежьими глядят,
Очами стариков и сумасшедших...
Окрест - снега. И нет пути назад.
И плача нет над жизнию прошедшей.

В зенит слепые очи подняла я.
И ветер расколол небесный свод
На полусферы! Вспыхнула ночная
Юдоль! И занялся круговорот
Тел человечьих!
                Голые, в мехах,
В атласах, и в рогожах, и в холстинах
Летели на меня! Великий страх
Объял меня: я вдруг узнала Сына.

На троне середь неба Он сидел.
Играли мышцы рыбами под кожей.
Он руку над сплетеньем диких тел,
Смеясь, воздел! И я узнала, Боже,
Узнала этот мир! Людей кольцо
Распалось надвое
                под вытянутой дланью!
И я узнала каждого в лицо,
Летящего над колкой снежной тканью.

В сапожной ваксе тьмы, в ультрамарине
Ночных небес - летели на меня
Младенец, горько плачущий в корзине,
Мужик с лицом в отметинах огня,
Влюбленные, так сплетшиеся туго,
Что урагану их не оторвать,
Пылающих, кричащих, друг от друга!
Летела грозно будущая мать -
Живот круглился, что Луна, под шубой!
А рядом - голый, сморщенный старик
На звезды ледяные скалил зубы,
Не удержав предсмертный, дикий крик...

Метель вихрилась! И спиной барсучьей
Во поле горбился заиндевелый стог.
Созвездия свисали, будто крючья,
Тех подцепляя, кто лететь не мог!
Тела на звездах в крике повисали!
А леворучь Христа узрела я -
Себя! Как в зеркале! Власы на лоб спадали
Седыми ветками! Гляжу - рука моя
У горла мех ободранный стянула,
Глаза на Землю глянули, скорбя...
 А я-то - под землей давно уснула...
Но в черном Космосе, Сынок, я близ Тебя!..
А праворучь - старик в дубленке драной,
Мной штопанной - в угоду декабрю, -
Святой Никола моя, отец, в дымину пьяный,
Вот, милый, в небесах тебя я зрю!..
Недаром ты в церквах пустые стены
В годину Тьмы - огнем замалевал!
Для киновари, сурика - ты вены
Ножом рыбацким резко открывал...

Округ тебя все грешники толпятся.
Мне страшно: вниз сорвутся, полетят...
Не занесу я имена их в Святцы.
Не залатаю продранный наряд.
Я плачу: зрю я лица, лица, лица -
Старуха - нищенка вокзальная - с узлом,
Бурятка-дворничиха - посреди столицы
Вбивала в лед чугунный черный лом! -
И вот он, вот он! Я его узнала -
Тот зэк, что жутко в детстве снился мне -
Занозистые нары, одеяло
Тюремное, и навзничь, на спине,
Лежит, - а над глазами - снова нары,
И финкой входит под ребро звезда,
И в тридцать лет уже беззубый, старый,
Он плачет - оттого, что никогда...
Не плачь! Держись!  Кусок лазурной ткани
Хватай! Вцепись! Авось не пропадешь,
Авось в оклад иконный, вместо скани,
Воткнут когда-нибудь твой финский нож...

А за ноги тебя хватают сотни
Страдальцев! Вот - уже гудят костры
Пытальные!.. Да, это Преисподней
Те, проходные, гиблые дворы.
Замучают: в рот - кляп, мешок - на шею,
И по ушам - палаческий удар...
Но Музыка!
                Зачем она здесь реет,
Откуда надо льдами - этот жар?!

Как Музыка трепещет на ветру!
Сколь музыкантов!.. Перцами - тимпаны...
Бредовой скрипки голосок в жару
Поет "Сурка" - любовно, бездыханно...
Флейтист раздул, трудяся, дыни щек!
Арфистки руки - снежные узоры,
Поземка... А мороз-то как жесток -
Лишь звезды там, под куполом, на хорах,
Переливаются...
                Плывет органный плот,
И бревна скреплены не проволокой - кровью
Всех, кто любил, страдал, кто в свой черед
Падет, прошедши рабью жизнь, воловью...
Играй, орган! Раздуйтесь в небесах,
Меха! Кричите громче, бубны, дудки!

Мне страшно. Чую я Великий страх -
Последний страх, сверкающий и жуткий.

И в музыке, насытившей простор
Земли зальделой и небес державных,
Запел, запел родимый светлый хор
О днях пречистых, людях богоравных!
И рядом - за лопаткою моей -
Я онемела, в глотке смерзлось слово... -
Ввысь, ввысь летели тысячи людей -
Как языки огня костра степного!
Они летели ввысь, летели ввысь!
Улыбки - ландышами первыми сияли!
В холодном Космосе мой Сын дарил им жизнь -
И так они друг друга целовали,
Как на вокзале, близ вагона, брат
Сестру целует, встретивши впервые,
Все ввысь и ввысь!
                И нет пути назад.
Лишь в черноте - дороги огневые.
Лишь в черноте - гремящий светлый хор,
Поющий "Свете тихий", "Аллилуйю", -
О мой родной, любимый мой Простор!
Тебя я прямо в губы поцелую...

Твои пустые, синие снега.
Бочажины. Излучины. Протоки
Медвяные. Стальные берега.
Избу с багрянцем власти на флагштоке.
Угрюмые заречные холмы.
Церквуху, что похожа на старуху.
Грудь впалую чахоточной зимы
И голубя - сиречь, Святого Духа -
На крыше сараюшки, где хранят
Велосипеды и в мешках - картошку!
И шаль прабабки - таборный наряд,
И серьги малахитовые... Кошку,
Залезшую в сугроб - рожать котят...
Целую все! Целую всех - навечно!

Лишь звезды дико в черноте горят,
Так грозно, страшно, так бесчеловечно... -

И звезды все целую! До конца,
До звездочки, пылинки света малой!
Все лица - до последнего лица,
Всю грязь, что из нутра земли восстала,
Всю чистоту, что рушится с небес
Прощальными родными голосами, -
Целую мир, пока он не исчез,
Пока его я оболью слезами!

Сугробы! Свечи! Рельсы!..
                И Тебя,
Мой Сын, кровинка, Судия мой грозный,
Пока гудит последняя судьба
Гудком росстанным на разъезде звездном,
Пока, мужик, глядит в меня Простор,
Пока, мужик, меня сжимает Ветер,
Пока поет под сводом
                светлый хор
Все счастие - последнее на свете.


ВИДЕНИЕ ГНЕВА

Красным пламенем несутся
Люди бедные по небу;
Я - средь них - душонкой куцей,
Золотой горбушкой хлеба.
Я - солдат на Зимней Битве,
Череп я в снегу подталом.
Мне и вопля, и молитвы,
Боже, в жизни было - мало.
Вихри крови ледяные,
Сгустки хлесткой, алой крови!
Крылья Ангелов косые.
Я - средь них - наизготове:
Нищею худой винтовкой,
Дулом ржавым и костлявым.
Я безумен. Я стреляю.
В мать, в отца: Великий Грешник.
Распахнутся двери Рая -
Возгорюсь, сухой валежник.

Над холодным зимним полем
В небе я стою, безумный.
Вижу Ангела на воле -
Громко в рог трубит он лунный.
Вижу я - Господь на троне,
И рука Его подъята.
Красные несутся кони...
Боже, пощади солдата!

Век кончается кровавый.
Это - я - на звездном троне.
Все мертво: обиды, славы.
Только Ангелы - в погоне.
Ангел - мать. Отец - Архангел.
Крылья их свело морозом.
Перья ледяные - ржавы.
Грязь - по скулам:
звезды?.. слезы...
Дети, плакавшие розно,
Старцы, гибнувшие грозно, -
Я сужу грехи державы:
На морозе звезды - слезы...

Одесную Бога - матерь.
Моисей - отец - ошую.
Риза, алая, что скатерть,
Где над тризною колдую!
Лица горькие корявы,
Лица страшные покаты, -
Колесо скрипит, кроваво,
Пощади, Господь, солдата!
Век меня под корень косит.
Век серпом меня срезает.
Хлеба жизнь моя не просит -
Улетает, улетает...

В ризах, розовых рубинах,
В золотой парче заката
Стонут женщины, мужчины,
Гулким пламенем разъяты!
Плачут, рушатся стеною
Из-под рук моих жестоких;
Звезды катятся волною,
Забирают одиноких!
Тонет мир в геенне пьяной!
Бабы, старики и дети -
Тел на гребне Океана,
О, не счесть в дыму столетий!
Вьюги заметают избы
Злым, колючим, ярким, красным...
Я на свадьбе, я на тризне,
Господи, спаси несчастных!

Красный волк бежит по тверди.
Белый волк ощерил зубы.
Господи, хочу я смерти
В небесах: мне звезды любы!
Растопырили ладони -
Пятернею брызжет злато...
Вязью жжет мороз по коже.
Лучевой ожог - до дрожи.
Господи, спаси солдата.

Я сражался за родное,
Я сражался за святое.
Бог, земля моя - со мною -
От атаки до постоя.
Ты постой, война немая!
Погоди, война чужая!
Меж холмами, меж дымами
Я друзей и наше знамя
В землю молча провожаю...
Бархат-шелк, златые знаки!
Оберните вы, знамена,
Буераки и овраги,
Синь родного небосклона!
Я сражался за Победу.
Бился - за исход счастливый!
...не ходи за мной по следу.
Не зови меня к ответу.
И в земле мы, люди, живы.
Да в земле нам жить до срока.
Кости нам обтянут кожей.
Я сражался одиноко -
Одиноко плачу, Боже!

Это, Боже, крик Последний.
Это, Боже, Суд Последний.
Ртов орущих дыры, Боже,
За Последнею Обедней.
Перегар и блеск вертепов,
Смак и грех людского блуда -
Боже, мы - на сгибах скрепы,
Свет латуни, гарь полуды...
Мы бесплодные котята,
Мы приблудные щенята...
В толчее слепого люда -
В барабане у солдата -
Пули; мы не бесконечны -
Расстреляют!.. - мы кастраты:
Песню пой о жизни вечной...
И Мария завернулась
В небо синее - до шеи...
Мама, мама, - ты вернулась,
Мама, нет тебя роднее...
И пророк - отец мой старый -
Захлебнулся синевою...
У небесного Пожара
Нас осталось - трое... двое?!..

Нас осталось так немного,
Люди! - черепа да кости!..
Погодите, ради Бога,
Вы кутью не ели, гости...
На погосте иль помосте,
На досках гробов кровавых -
На земле вы были - гости,
На снегу вы стыли - травы...
Не судите. Не судимы.
Возле лика змеи белы.
Бог летит навеки - мимо:
В занебесные пределы.
С мискою дурной похлебки,
За столом седым и длинным
Перед Ним убого, робко -
Золотая Магдалина.
И, нищей всех малых нищих,
Прокаженных страшных гаже,
Кормит баба Бога пищей,
Полной копоти и сажи,
А над ней летят планеты,
Люди руки тянут к миске,
И потертые монеты
Падают к подолу, близко...
Пес ребрастый и голодный!
Паче скулежа и лая
Небо - лазурит холодный -
Разлетится вширь свободно,
Разойдутся двери Рая.

Камнем в зимних тучах стынут -
А влечу я в них, крылатый.
Душу пусть из тела вынут,
Плоть мешком в Геенну кинут, -
Но от неба не отринут
Пес приблудный, пес кудлатый...
Где они - греха не имут?!
Красным пламенем палимы,
Красным облаком гонимы...

Господи, прими солдата.


МОЛИТВА АПОКАЛИПСИСА

Глаза прижмурьте. Веки склейте.
Чрез вой кострищ, чрез ход планет -
Хоть огнь свинцовый в глотку влейте! -
Я вижу этот Судный Свет.
О, черный, драный плащ Христа,
Хитон, бичом исполосован... -
Все сбиты с хищных туч оковы.
Блеск молнии - Его уста.

Да, Божий Бич, свистящий Бич!
Толпа в шелках, карминно-пьяных,
В метели - косы в лентах рдяных,
Гробов - повозок деревянных -
Хрип, хохот, скрип и паралич,
Снега, Луною осиянны,
В овраге ухающий сыч!
Смешались зимних бездн стада
Над толп безумных головами.
Златое, цвета меда, пламя,
Над ним - седая борода... -
Куда, Илья-Пророк, куда?! -
Ты напророчил гул багровый
И глад и мор и землетряс
И прах от стоп своих отряс,
Когда Небесная Корова
Взмычала! Ангел вострубил! -
И кровь звезды пошла по сводам,
По жизнетоку мощных жил -
Как Ты, Отец, ходил по водам...

Народ - в поневах расписных,
В тулупах бычьих и оленьих,
Мальчишки, что халву да жмых
Жуют... - от хода поколений
Повыцвела дорога вся,
Та снеговая, столбовая!.. -
Где, в розвальнях перст вознося,
В слезах, боярыня, живая... -
Кричит, сжав губы добела,
Из черноты лица - очами:
"Рахилью, Лиею - была!..
И Суламифью  я - была!.."-
Да ночь - крылами за плечами...
Густоворот и колоброд
Людских орущих, потных слитков -
Я вынесу любую пытку,
Я нанижу любовь на нитку,
Лишь бы не знать, что всяк умрет!
Лиц пляшущая череда,
Роясь тяжелым, ярким роем,
Вся исчезает - без следа! -
За рысьим рыком, волчьим воем...
Вы, нищие заплаты лет!
Вы, страсти медные оковы!
Забудут люди. кто вы, что вы,
Когда ударит в лица Свет
Нездешний - ягодно-кровавый
И раскаленный досиня,
И встанут мертвые со славой
Под полог Праведного Дня!

И встану я - не из земли,
Не из сиротьей пасти гроба:
Жива, в серебряной пыли -
Парчою - трудовая роба!
Красива: зубы, очи - лед,
И пламенем власы крутятся...
Тебе ль, воскресший мой народ,
Огня Гееннского пугаться?!

Гляди - вот он, чугунный Крест!
Вознесся к звездам над полями
В ночи. И тьма огней окрест.
И Сириуса хлещет пламя
Во  прорву бешеных зрачков.
Дрожащий на морозе грешник,
Старик с пригоршней леденцов,
Беззуб и страшен, как Иов, -
Засни, над озером орешник!
Как косяки сельдей, плывут
В ночи - одеты в роскошь, наги -
Солдаты, богачи, бедняги -
На Страшный, на Последний Суд!
И Ангелы, раздув крыла,
Сшивают небеса с землею
Иглой: трубою ледяною... -
И каплет алым та игла!
И я - ужель не умерла?! -
Все хлещет в зрак, все лезет в ноздри:
Зенит дегтярный, воздух грозный -
И два крыла, о, два крыла,
Под коими, в потоках звездных,
Толпа вопила и ждала.

И слева от Креста - оплот
Любви: во мантиях святые,
И нимбы их - дожди косые,
И горностай - поля пустые.
А справа от Креста - народ,
Да лица грубые, простые.
Да лица - крепче не видать,
Как церковь без гвоздя!.. фуфайки
Замасленные, в дырьях майки, -
Блаженна эта благодать!
Зимою зарево любви
В завьюженных полях виднее.
Хрипя, ломаясь, леденея -
И тем стозвонней, чем беднее! -
Блаженны нищие мои.
Срываются уступы вниз,
Отроги, мга, буреполомы,
И факел взмоет над соломой
Хвостами всех убитых лис,
И грянет в белизне Содом
В тарелки зычной черной меди,
И вспыхнет, и спалится дом,
Для жизни срубленный - для Смерти!

Гляжу: толкают в окоем
Огня, бушующего рьяно, -
Монахинь, грешниц окаянных,
Собак визжащих - о, живьем
Сгорят!.. - и нас, от счастья пьяных,
И нас, и нас с тобой вдвоем!
Гляди: мы справа от Креста,
На грязном, снежном одеяле... -
Мы в грешники с тобой попали!
Мы съединяли так уста,
Что наши языки сгорали
И перстни падали с перста!
И полыхала рдяным Печь
Та, адова, железно-ржавым:
Нам розно - ни сгореть, ни лечь,
Мы вместе - скипетр и держава.

Кричала во полях труба
О злате, крови и печали,
И разверзалися гроба,
Из праха люди восставали!
Сверканье лиц... одежд виссон...
Влачится звездная телега...
А грешник тот... гляди!.. как сон... -
Доплыл до огненного брега -
Власы трещат, лицо взошло
Слепой, ожоговой Луною
Над поля смертной пеленою -
И в деготь купола стекло -
В Медведиц стынь и хризопраз,
В горящий зрак ленивой Рыбы,
В узлы ремней небесной дыбы,
Под коей угль пурги загас...
Доплыл ты?! Спасся?! Нет, горишь!
Хвать заберег - ломоть ледяный... -
Да Суд - кострище из кострищ,
Пред Ним равны и щедр и нищ,
Он - воздаянье без обмана:
Цепляйся, бедная ладонь!..
Царапайся в бессилье, бейся!..
Горит предвечный мой огонь,
Горит - хоть лоб щепотью тронь,
Хоть водкою до дна залейся.
Так больно грешники горят.
Так ярко праведники тают.
Горит их восковой наряд.
Сапфирами зрачки мерцают,
Белки да зубы - бирюзой.
Горят и кошки, и собаки
У ног! И зимнею грозой
Набух небесный свод во мраке.
Горит на ледяных власах
Христа - полярная корона,
Венец в гранатовых слезах...
Они кроваво - с небосклона -
Мне - под ноги... прожгу стопой
Тебя, о лед! Тебя, могила!

Я в мире сем была с тобой.
Я в мире сем тебя любила.
И здесь, у мира на краю,
Следя очьми Святое Пламя,
Молюсь иссохшими устами,
Чтоб воскресили жизнь: твою!
Из щели чтоб земной восстал,
Раскутал пахнущий смолою,
Злой саван - и к моим устам
Прижался б яростью живою,
Голодным пацаном припал
Ко хлебу плеч, лисой угретых, -
А звезд небесный самопал
Метал над нами самоцветы,
Колеса блесткие взрывал!
В ладонь Суда - кидал монету!

...А ты меня так целовал,
Как будто нету смерти, нету.