Как мы жили с Прошкой, Федькой и Кузькой

Утром, как только я просыпался, первое, что я слышал, было громкое и печальное «Уффф», это вздыхал мой пёс Прошка. Обычно он спал в проёме между кроватью и книжным шкафом. В момент, когда я посыпался, я вовсе не шевелился, не вскакивал и вида никакого не подавал, но Прошка вздыхал именно в этот момент, как он это знал, одному богу известно. Что означало это его «Уф», я точно не знаю, может, о настоящей свободе вздыхал, мы долго жили в отдельном доме с большим участком, всё это находилось посреди леса, да ни какого-то там леса, а настоящей дубовой рощи. В любое время года Гошка и Прошка, два моих «немца», настоящие имена которых начинались на слово «Акоста», жили на улице, а зимой мы на ночь впускали их в дом. И псы очень любили бегать по лесу, бежали они по тропинкам, а то и напрямую через кусты ломились, а ветки колотили их по мордам, и почему-то это было им очень приятно, я же видел. Приятно бежать так по летнему лесу с его хлещущими ветками, а сзади идет он (то есть я), тогда мы были друзьями, но не такими близкими, как позже, когда вернулись в Москву. Вот может быть по этой утерянной свободе он и вздыхал так тяжко по утрам. А может быть о своей уходящей жизни, или о моей, вздыхал он, кто знает? Мы-то умом понимаем, что конечны во времени, но как-то умом! А собаки понимают это всем своим нутром, и это большая разница.
   Коты продолжали спать, им всегда было пофиг, сплю я или проснулся. Кот Федька спал на подушке, чуть выше головы, кот Кузька (это была кошка, но я назвал ее котом еще в её детстве по ошибке, ну так и повелось, так мы все и привыкли), так вот, Кузька спал ещё выше, на пианино, разлёгшись между книгами, статуями и CD-ромами. Он никогда ничего не опрокидывал, не разбивал и не шумел. Вот такая дружная летняя компания у нас была. А с улицы раздавались утренние звуки, шорохи, чириканья, веял такой такой прохладный ветерок.
    Я знал, что примерно шесть, и нужно идти гулять с Прошкой. Он встал, отряхнулся и пошел в прихожую, а я – умываться. Душ окончательно привел меня в чувство, я мурлыкал себе под нос что-то из Кенни Джи. Обычно в это время, под душем, я старался думать только о хорошем, вспоминать что-нибудь весёлое или доброе, но часто в душе я планировал весь день, но это было просто, нужно было только вспомнить всё и расставить в каком-то временном порядке. Хуже было, если предстояло судебное заседание, тут уж я удержаться не мог и старался всё заново представить себе, не упустил ли я чего-нибудь. Обычно, порядок аргументов я расставлял так, чтобы не оставить судье никакого выхода, а на закуску оставлял один-два убийственных аргумента. Это в принципе работало, но не всегда и не во всех судах. Дальше я надевал, что под руку попало, и мы шли с Прошкой гулять.
    Гуляли мы за церковью, тогда ещё этот крендель Полонский (а может быть какой-нибудь иной крендель) не наставил своих стекляшек, и вид с дорожки от церкви был на лес. Это церковь Архангела Михаила, если кто помнит, в «Иронии судьбы, или С легким паром», там на морозе приплясывал Мягков. Мы переходили Вернадку у «Театра на Юго-Западе» и шли в сторону Академии ГРУ, или как она там называется, справа шумел Вернадский, но совсем не так, как сейчас, так себе, просто шелестел, машин было поменьше. Прошка старательно приносил мне палочку, в общем, всё обычно и без приключений. Дошли до бензоколонки, ее перестраивали уже несколько раз. Слева, между нами и Вернадкой, был жуткий овраг, заросший высоким лесом, в основном ольхой, тополем и соснами, это было всё, что оставалось на тот момент от села Тропарево. В начале лихих 90-х в овраге жили бомжи, там был целый лагерь с криками, бутылками и матом на всю округу. Теперь оставался только лес, и в этом лесу, представьте себе, во всю пели соловьи. Я уселся на скамейку, а Прошка продолжал бегать, потом подошел, отфыркался и улегся у ног. Через несколько лет в результате реконструкции овраг засыплют, построят мост в никуда через несуществующий ручей, будет здесь и беседка с плоским кумполом, а вот соловьи пропадут.
    Без чего-нибудь 7 мы возвращались, я варил кофе и жарил яичницу. Прошка пил, садился рядом и ждал пряник, или еще что-нибудь. Приходили коты, и укладывались рядом на стул досыпать. Тогда я еще смотрел телек, в это время обычно Евроньюз. Так начинался день, впереди было всё что угодно: встречи, деньги, споры, потом прибавились суды, разборки, менты и всё такое. Обычный день начинался.
    Вечером я возвращался поздно, обычно после двенадцати. На кухню приходил сонный Пёс, телек я включал, но не смотрел, мы с Прошкой разговоры разговаривали о том о сём. Приходили и коты, но чаще один Федька. Мяукал на всякий случай, но они уже были накормлены. Делами после десяти вечера я старался не заниматься.
    Бывало так, что я приходил рано, часов в семь, тогда мы снова шли гулять с Прошкой, он снова приносил мне палочку, кресты и купола церкви горели в лучах заходящего солнца. День заканчивался. В любом случае, мы собирались на кухне. Перекусив чем-нибудь, я читал на ночь, почти никогда ничего художественного: история, религия. Поэзией я мало интересовался, только бесконечно перечитывал «Евгения Онегина», и то днем. На ночь обязательно читал Библию, кстати, очень полезное занятие, и учит вообще правильному чтению. Не просто глазами водить, как сейчас гуманитариев учат, а спокойно и вдумываясь в каждое слово.
Дальше мы шли спать. На ночь Прошка снова вздыхал: «Уфф», и мы засыпали.
3.7.2023
К Международному дню собак!
Прошка и Федька.