Три коротких эссе

1. Привычки


   По старой своей привычке, во времена, когда общество еще ценило подарки в любом виде, Иван Иваныч предпочитал дарить конфеты. Были они всегда шоколадные, достаточно дорогие и уложенные в красивую коробку с привлекательным, но незатейливым названием, типа - “Птичье молоко” или “Метеорит”. Однако вскоре, когда хороших конфет стало повсюду навалом, переключился он на модных брендов духи, которые подолгу выбирал, переходя из одного парфюмерного магазинчика в другой и терпеливо выслушивая там предложения услужливых на вид “консультанток”.
   Дела его, как правило, шли хорошо, поскольку приличные духи неизменно пользовались среди народа успехом, а уж в виде подарков, да ещё и “на халяву”, - тем более принимались “на ура”. Ко всему прочему, приноровился он "добывать" их в некоем оригинальном бутике, где, на первый взгляд исключительно ради дела, познакомился с симпатичной и хорошо знающей предмет продавщицей.
Продолжая нечастые, но все еще очень важные для себя, посещения этого места, почувствовал однажды Иван Иваныч, что похоже и там ждут от него некоего подарка и, не имея на тот момент более интересных идей, на продавщице той из бутика женился, благо дело - подобными обязательствами себя давно уже не напрягал.

   Немало прошло времени с тех пор. Добрался Иван Иваныч до законной своей пенсии и с людьми, зачем-то ему нужными, общался уже крайне редко. Таким образом, и надобность постоянно дарить кому-то подарки со временем пропала, как и пропала вскоре надобность его в красотке-жене. Однако сама привычка быть всегда благодарным у него все же сохранилась, поскольку, как справедливо полагал он сам, хоть и была она издержкой его воспитания, но, тем не менее, как некий компромисс, являлась приемлемой уступкой его солидному возрасту.

    - И не просит никто, и не принуждает, а все же всегда спешишь проявить благодарность за самую малость, что для тебя кто-то сделал, - повторял он в сердце своем иногда, как бы стараясь убедить самого себя в правильности такого пристрастия. - А может и не за то только, что сделал, а за отношение доброе, что проявил и, глядишь, проявит еще не раз.

Рабская эта привычка - быть обязанным и постоянно благодарить, которую в шутку сам он окрестил “дурацкой”, неизвестно кем и когда, но уж точно - намеренно, была привита древу его жизни, на нем прижилась и, разрастаясь день ото дня, стала неотъемлемой частью его кроны. Теперь среди ветвей, где смолоду зрели плоды его желаний, радостей и надежд, совершенно независимо, ближе к старости Иван Иваныча, стали с неприятной настойчивостью появляться плоды его разочарований, которые он неизменно связывал с возможно недостаточной своей благодарностью.
   Надо признать, что такая “дурацкая” привычка была весьма на руку тем, кто имел свою собственную привычку чужие благодарности с удовольствием принимать и, более того, на эти самые благодарности кого только можно любым способом соблазнять, а то и провоцировать.
    Осознание этого факта, хоть и с большим опозданием, но все же настигло нашего героя на склоне лет и поначалу выразилось присущими ему тогда удивлением и огорчением, а вскоре он еще и искренне сожалел о прошлом и даже почувствовал некое омерзение оттого, что, как он теперь понимал, его многократно “поимели”, пользуясь наивностью и непростительной его добротой.

“Что ж, на то и щука в реке, чтоб карась не дремал.” - припомнилась ему однажды известная поговорка, и на том решил он с обидой смириться и на будущее освободить себя от подобных чувств, понимая, что всяких тварей в реках земных во все времена было предостаточно.

   Всё же с тех пор принял он надлежащие меры и запретил себе “покупаться” на душевные соблазны свои и "дурацкой" привычке больше не потакать, тем более, что и одолжений-то никто давно ему не делал.
Так все бы и шло, не случись ему как-то зайти в некий магазин одежды и приобрести там хорошую вещь. Вскоре пришлось ему туда вернуться и прикупить кое-что еще, а затем стал он посещать тот магазин регулярно, имея целью периодически обновлять свой гардероб.
Однажды, стоя у прилавка, болтал он с продавщицей, пока та оформляла его заказ. Нёс он, как и сам понимал, всякий бред, который свойственно было ему нести, стоя у магазинных прилавков, и сейчас, между прочим, говорил что-то об удовольствии, которое уже совсем скоро обязательно от покупки получит, и между прочим, сам не понимая почему, тут же проронил вскользь "фирменную" фразу о благодарности продавцу и желании ей что-то за оказанную услугу подарить.

    - Нет, нет… Что Вы, что Вы, - игриво отказывала та. - Нет, нет… Ничего мне не нужно. Просто заходите к нам ещё, - повторяла она снова и снова, и он уловил, с некоторым удивлением для себя, как в какой-то момент едва заметно дрогнул ее голос и непослушные пальцы стали нервно теребить в руках товар.

Во всем этом чувствовалось определенно ее возбуждение и даже, возможно, вожделение, которое почти безуспешно пыталась она от Иван Иваныча скрыть. Он уже было подумал, что вызвано это его собственным здесь присутствием и его способностью некоторых женщин “чарами” своими увлекать. Но тут же удивился этому предположению и отбросил его напрочь, уверенный в том, что подобные качества давно уже утратил и, учитывая возраст, вновь никак не мог приобрести.
 
“Уж точно вожделеет она, как меня похитрее провести, - соображал он, стоя у кассы, и тут же мыслям своим отвечал. - Нет, милая, уж не так я наивен и на твои уловки - не жди, не поведусь.”

   Ему тогда и в голову не могло прийти, что эта, якобы ушлая, женщина и возбуждена была, и вожделела всего только по одной причине – оттого, что никак не могла отказать себе в банальной людской привычке - по-настоящему страстно кого-то желать.



2. Неудобства


   На уровне первого этажа утром, днем и вечером бьет о стену мяч. Это соседский мальчишка тренируется. Раньше бывало на великих футболистов всего лишь несколько секунд в каком-нибудь кино можно было посмотреть. Кто вторым Пеле или Стрельцовым хотел стать ? А сегодня Роналду или Месси чуть ли ни каждый день часами по телеку показывают, вот пацаны и мечтают: “А что, и я таким могу стать, только по мячу надо стучать как можно больше…”
Стучит пацан и стучит. Уроки, видать, ему - по боку: не сильно-то и нужны, раз в “звезды” футбольные собрался. И родители его, похоже, совершенно спокойны: кем на самом деле еще станет - неизвестно, зато пока по стенам колотит - и энергию дурную из себя вышибает, и с близкими уважительно себя ведет. К тому же, есть немалый плюс во всем этом: дома сидит, значит, “присмотрен” и с уличными балбесами не скоро ещё свяжется.

   Ладно, мне-то от этого что, пусть себе развлекается. Хотя порой стук его очень меня раздражает. Особенно, если хочется днем поспать или надо над чем-то серьезном сосредоточиться. Но что делать: стучит-то он на своей территории, значит, до одиннадцати ночи ему можно, и, к тому же, мамаша его - в полиции адвокат: тут уж, тем более, не вякнешь.
   Только-то и делов остается, что мне самого себя в его, пацанском, возрасте вспоминать. А ведь приходилось и мне не редко с ребятами мяч погонять. О чемпионстве тогда мы не мечтали, да и мяч, как таковой, не всегда можно было в те времена достать. Играли чем придется, хоть бы и консервными банками. И орали, понятное дело, во дворах по нескольку часов подряд. Правда, все зависело от того, в каком из дворов мы играли.
В некоторых нас еще как-то терпели, главное - чтобы “мячом” своим в чье-то окно не угодить. Тогда уж, как говорится, - все в рассыпную…
Но был еще и двор, где очень злой дядька жил. Не то был тот дядька именно злой, не то - совершенно дикий, но только одного нашего присутствия ему хватало, чтобы из себя вон выйти. Несся он тогда, как дикарь какой, из подъезда с дрыном наперевес, собираясь, очевидно, вступить с нами в короткую, но познавательную, о футболе, дискуссию. Узрев этого “дикаря” еще издали, мы без промедления уносили ноги, рассыпаясь по всему двору на отдельные игровые единицы, в то время как он, совсем не желая уступать, гонялся за каждым из нас по очереди, и, догони он кого, беды было не избежать.
   Адвокатов своих под рукой мы отродясь не держали, зато уже вечером того же дня у себя дома имели возможность оказаться под рукой наших обеспокоенных родителей, которые, зная о случившемся, старались нас, так сказать для острастки, на будущее сами же и наказать.
   Тем не менее, свои попытки играть в том злополучном дворе мы не оставляли, хотя всякий раз до начала сражения старались удалить с территории все тяжелые предметы, которые могли бы хоть как-то тому ненормальному мужику послужить. И все же увесистый дрын, будто вшитый, всегда оказывался в его руке, и баталии с ним повторялись.
   Что и говорить: другая была страна - другие нравы. Сегодня начинающим “звездам” куда проще: стучи себе под окном соседа в любой час - с утра и до самой ночи.


3. Беспокойства


   Залман Петрович, когда начал работать в страховой компании, первым делом застраховал самого себя, затем - своих близких родственников, затем - знакомых своих и родственников этих знакомых, и, наконец, пустился искать клиентов среди обычных граждан.
Когда же "приспичило" ему писать, прежде всего он описал жизнь свою собственную, потом - своей семьи, потом - двоюродных сестер и братьев, и уже совсем скоро взялся описывать жизнь своих знакомых.
   Бывшая его подруга, Неля Авраамовна, прослышав об этом, пришла в невероятное смятение.

“Поди знай, чего он там напишет” - думала она с тревогой каждый день.

   Неопределенность эта страшила ее, в то время как слухи о все новых опусах Залмана Петровича поступали к ней регулярно и в будущем ничего хорошего лично ей сулить не могли. Круг сужался, и, чувствуя, что очередь ее уже совсем близка, женщина с напряжением ждала развязки.

“Какую именно часть наших отношений он опишет, - не переставая, думала она, - и как в своих рассказах меня изобразит ?”

   Сомнения и страх днем и ночью беспокоили ее, и без того напряженное, сознание. Она боялась встречи с ним, не отвечала на его звонки и все ждала и ждала, когда же появится на страницах Интернета описание их совместной, хотя и не очень сладкой, жизни. Теперь уже и друзей, и дальних родственников своих старалась она обходить стороной, и даже близких в дом не пускала. Жизнь ее в скором времени сделалась адом, и в один из дней, измотанная до предела переживаниями, она не выдержала и набрала его номер:

    - Ну напиши же, наконец, и обо мне, негодяй, - закричала она ему в трубку. - Ты совершенно измотал мне душу…

   Удивленный такой ее реакцией на его, как ему казалось, мало значительное творчество, Залман Петрович вначале опешил. Уж никак не думал он, что, хоть и в прошлом, но очень дорогая ему Неля так отнесется к безобидной его страсти писать. И что, собственно, ее так встревожило ?
   После краткого разговора с ней, да и не разговора-то, вообще, а свирепого ее телефонного монолога, только и состоящего, что из двух обидных его сердцу фраз, задумался начинающий автор о верности своего творческого пути, но теперь уже не относительно своих собственных желаний, а относительно лиц других, которые, волей-неволей, героями его, Залмана Петровича, сочинений стали.
Имел ли он право о них писать, и если да, то как именно ? И уж если собирался присваивать им имена, то какие: их собственные или придуманные просто наугад ? И самое главное - можно ли ему эти произведения перед всем миром сейчас же публиковать или еще подождать и завещать их публикацию потомкам ?
   Теперь опасения и сомнения овладели и самим автором. Стал он с тройным усердием проверять все, что до того написал и над чем еще только собирался начать работать. Обратился он и к знакомым авторам своим, ища у них объяснения и, если надо, поддержки того, чем занимался. Учитывая все перечисленное, работа его значительно замедлилась, а начинания свои ему пришлось временно отложить ради проверки всего, что когда-то им было написано.
Мозг Залмана Петровича пребывал в смятении и буквально рвался на части. По-привычке он все еще создавал что-то новое, тогда как его хозяин принялся за раскопки старого и, таким образом, тормозил естественный мозга процесс, одновременно способствуя образованию в извилинах его всяческих преград и заторов.
Теперь уже и Залман Петрович не спал по ночам.

“Надо же было мне связаться однажды с этой Нелей, - думал он. - И зачем только она контролировала меня всегда, и даже теперь, издали, что-то неприятное в моих делах находит ?”

   Думал он и о том, что не зря, видно, с нею прежде расстался, а то бы при ней и писать, похоже, не стал.
Всё было так, но размышления о Неле Авраамовне составляли лишь часть его теперешних забот - ведь их отношения, так или иначе, давно уже были историей. Главное, что интересовало его сегодня - это как и что писать, и именно эту проблему никак не удавалась ему разрешить.
   И тогда, после долгих его переживаний, посетила Залмана Петровича мысль о том, как замечательно было авторам в бывшем когда-то СССР, как подобострастно относилась советская власть к пишущей тогда братии, и как добросовестно и упорно наставляла она ее, что и как делать и о чем писать.

“Вот вызвали бы меня сейчас, как полагалось раньше, в партком и научили всему, что так хочется мне знать, и не было бы никаких у меня сомнений ни в чем… жизнь моя стала бы куда проще, и даже с Нелей…”

   На этом самом месте свои рассуждения он, на всякий случай, решил прекратить: мало ли что, вдруг сдуру захочется к ней вернуться.