Хранительница-звезда

ХРАНИТЕЛЬНИЦА-ЗВЕЗДА

2020 — 2023 г.

                А помнишь, я нажарил сыроежек,
                и ты сказала весело: — Серёжик,
                почти как в ресторане! Ублажил!..
                И то сказать, я потому и жил…

* * *
Дорога. Птичий гвалт. В канавах отражён
неспешных облаков полёт, и недотрога-
сосна, и даже я, стоящий одиноко
со всем своим добром: корзиной и ножом.
Так ерунду пою какую-то пустую.
Конечно, о жене бормочется в такую
апрельскую теплынь, и, сам себе смешон,
безногую мою, слепую и любую,
отчаянно люблю. Хотя всё как-то так
идёт наперекос: война кругом, разруха.
Но ветер налетел — и лес шумит, простак,
шумит во все крыла, постанывает глухо.
К шершавому стволу прикладывая ухо,
я говорю: — Сосна, родимая, алло!
У нас тут о любви проходит совещанье.
Тут облака плывут — фигуры умолчанья,
и озеро зовёт — бобровое стекло —
в уютную страну
Любляндия.

* * *
В палатке дремал на вершине холма,
и бился комар о прозрачную сетку.
Но ты позвонила: — Медведюшко, ветку
сосновую мне привези! — Ну, она
не целый же лес… — Привези всё равно…
Комар успокоился, сосны молчали,
и сердце, скорбя, обратилось к печали,
и было ему тяжело и темно.
И тут я подумал: «А может быть, мы
живём для того, чтобы трудно дышалось!»
Услышал я: ветер, как тать с лошадьми,
промчался, а небо, фиал тишины,
светилось, и ветка
бесстрашно
качалась.

* * *
В тугую катушку совьётся берёста,
потянется дым через тёмную росстань,
и юркое пламя запляшет, гляди,
туда и сюда по сосновой сушине.
А тени обнимут руками большими
тебя и меня. — Никого не суди, —
насупишься ты. — Да и кто мы по сути?
Четыре четырки и что-то, что крутит
по свету без устали. — Милая Шу,
я больше не буду, клянусь, ну не буду…
— Да что с тобой делать? Такому якуту
долби-не долби… Ах, тогда подышу
на нежные руки твои, забирая
в ладони свои. Над планетой, от края
до края небес рассыпаясь, миры
летят в тишине, из которой ни слова.
Костёр ворохнёшь, и бескрайняя прорва
заметит тебя по круженью искры.
— Мы всё ещё живы,
о Господи!

* * *
Это счастье маленькое — большое:
облака, плывущие в никуда,
это небо, полное звёзд, чужое,
и одна хранительница-звезда.

Нужно жить. Куда ты, душа-сиротка,
собираешься, если покинешь мир?
На поляну ёжик притопал знобко,
подосиновик мокрый понюхал: б-р-р!

Постою, потрогаю ствол шершавый
воспалённой, выскобленной щекой.
Хорошо родиться пичужкой, жабой —
человеком хуже. Какой-такой

после смерти нам обещают садик?
Или это горы? Не знаю. Бред.
«Успокойся, — скажешь, — уймись, касатик.
Пей цейлонский терпкий, пока согрет».

* * *
А ветер подул, и белёсый пух
закружился в рассветном холодном луче.
— Иван-чай! — сказала, — А знаешь, Пух,
у тебя адмирал на плече.
Взглянул, и действительно — адмирал.
Счастливый такой момент,
как если бы Моцарта заиграл
оркестрик. И я в ответ
тебе улыбнулся, поправил рюкзак
и коляску в лес покатил.
А спросил почему-то (ну просто так):
— Устала, солнце?
— А я, как ты.

* * *
Вечер. Оплавлена синяя даль стрекозья.
Отплывающий выдохнет, стоя на той ладье:
«Даже лебеди нежные! Даже рябины гроздья!»
Безутешные лилии дрогнули на воде,
и туманные сосны плотней у реки сомкнулись.
Ты молчала, зверушка моя, полевой цветок,
и какие-то бабочки крыльями нас коснулись,
и какие-то ангелы к западу потянулись
и засыпали звёздами тёмный, седой восток.

* * *
Листва облетает, желтеет орляк,
опятами пахнет. — Серёжик, приляг, —
ты мне говоришь. — Ох, немного
давай отдохни… А дорога
уходит куда-то за дальний лесок.
Мы термос достали и хлеба кусок,
и ты улыбнулась: — А правда,
мы странные люди?
— Так надо!..

Ну вот, закусили, и снова скрипит
коляска, и снова цветные грибы
стоят, как цыгане хмельные,
у самой дороги. Иные
совсем, как тарелки. И мы по земле
идём, как весёлые люди во мгле,
как некие боги
земные.

* * *
Огнезарное небо в озёрном краю
облака затянули, и дождик внезапно
зазвенел бестолковую песню свою.
И, безбашенным птицам подобны, зверью,
мы лежим — хромоножка и старый кацап — но
говоришь: «Повезло же!» А мокрый брезент
в темноте одиночные капли роняет.
Я читаю тебе наизусть документ
о любовных объятьях, и может быть, нет
ни звезды — только ветер листву обрывает.

* * *
Глядишь на меня: — Хорошо тебе нынче?..
А тёмное небо настойчиво хнычет,
и ёжик домой осторожно идёт,
свой носик в грибницу растерянно тычет,
какие-то корни глубокие ищет,
какие-то травы сухие плетёт…

— Спасибо тебе, моё сердце, за мёд,
за гордости яд, за короткое лето…

Осенняя гулкая хижина ветра
шатается — точно вот-вот упадёт!

Но сухо в палатке. Давай заберёмся,
укроемся спальником. Ты, моё солнце,
расскажешь, какие чудные дома
бывают с балконом, роскошным камином.
А лес прокричит улетающим клином:
— Прощайте, прощайте!
Родные, зима…

* * *
Сколько было счастья? До фига,
и ещё тележка небольшая!
Но звенит над полем пустельга,
ягодное лето провожая.

Запах человечьего жилья
на губах останется, и сердце
тихо отзывается: моя!
Жёнушка, ну как ещё согреться?

Ветерком сосновым, грозовым,
разлохматит волосы, и даже
«пазик» подберёт — за лобовым
маленький чертёнок чёрный пляшет.

Ох, как мы зверёнышу сродни
жаждой неги, той же грубой мукой!
Только бы ещё повременить
с этой окончательной
разлукой…

* * *
О, не бойся печали! Она — средоточие жизни,
исцеляющий корень, сладимая горечь земли.
За излукой желтеют изорьские влажные пожни,
золотым забросало глубокие две колеи.

Я в зелёной палатке лежу на сосновом обрыве —
высоко-высоко облака, словно тающий парусный флот.
Хорошо мне внизу, одинокой задумчивой рыбе,
что на этих глубинах тревожную песню поёт.

Допишу эти строчки, раздую костёр понемногу,
заварю веронику, целебную шлемник-траву,
и подумаю: «Что же, однажды лицом на дорогу
лягу прахом во прах, а пока я люблю, я люблю и живу».

* * *
Идёшь по дороге и молишься: «Отче наш...».
И ноги болят, и хочется пить. А сверху
сияет звезда, и думаешь: «Как не дашь
за всё человеку хотя бы любовь, утеху
красивую всё-таки. Не говоря о тех,
кто, да, из поэзии делает физкультуру».
Шагаешь. Светает. И вдруг разбирает смех —
вот было же как-то: Михалычу-балагуру
сказали: — Да брось ты старуху свою! — Эх ты,
чего захотел! — отвечал деревенский Будда.
Шагаешь и молишься: «Господи, красоты
пошли мне в избытке! А можно добавить чудо!»

Шагаешь. Светает. Туман серебрит кусты,
и золото сосен, как письмена Талмуда.

* * *
Где ветер-зверюга вчера бушевал,
там сосны вповалку лежат.
А я выживаю — всегда выживал —
сушу отсыревший бушлат.

Святая прилипла болотная грязь
к нелепым его рукавам.
А знаешь, какая же странная связь
меж Тут и космическим Там!

Чу, ветер поёт в обнажённых корнях!
Чу, ёжик заплакал в лесу!
Но держится мир на хороших парнях:
тебя-то я точно спасу.

Я даже готов за тебя умереть —
мне хочется небо обнять.
Как яростно точит сосновую медь
янтарное сердце огня!

* * *
Для чего же всё это? Не спрашивай. Просто так —
чтобы звёзды мерцали, и сердце тревожно билось,
и любовь исцеляла и мучила, и на всяк
человеческий мусор небесная
музыка находилась.