Сумире созерцает...

Сумире созерцает глубокий ноябрьский снег –
Он нежней и прекрасней, чем дивный рассвет на Хоккайдо.
В переплётах окон двор от снега  как будто поблек,
Став немного похож на немодные скучные слайды.
«Это чудо! - тоскливо промолвила вдруг Сумире. –
Как сияет луна! Как пустынны и гулки аллеи!».
Липкий снег розовеет на зыбкой вечерней заре.
Фонари еле теплятся – лица прохожих мертвее...
Сумире восклицает: «Какая вокруг красота!
Этот мост разводной… как похож он на склон Фудзиямы!».
Что ж с того? Тацута величавой Неве не чета,
И кровавое солнце затянуто вновь амальгамой.
Прочь гони ностальгию. Не нужно искать аваре
Среди мертвых дворцов и заснеженных глыбищ гранита.
Все здесь чуждо тебе, дорогая моя Сумире,
Все миражно и тускло, как в бедственном царстве Аида.
Город-призрак, он явлен тревожить тебя  наяву,
На осколки разбить о гранитные невские тверди
Твой хрустальный мирок, где о вишнях слагает строфу
Молодой самурай, предаваясь мечтаньям о смерти;
Твой игрушечный мир, где за жуткими масками но
Притаилась разгадка  такой красоты сокровенной…
…Липы тянут корявые черные  ветви в окно,
И луна – как софит над немою трагической сценой…
Ты больна, Сумире, этим городом, этой луной.
Ты отравлена  ядом осенних  промозглых  туманов.
Как, должно быть, тебе  и печально, и жутко одной   
В нашем царстве дождя и тревожных видений обманных! 
«Для возвышенной грусти был выдуман сей парадиз.
Первый снег, и листва, и чугунные розы ограды…
Как же мудр и прекрасен Петра вдохновенный каприз!
И Нева, и огни, и дворцов серебрёных фасады»… 
Сумире! Сумире! Ты наивна, бедняжка моя!
Не каприз, не для грусти… А впрочем, какое нам дело?
В эту дивную ночь есть единственный смысл бытия - 
Любоваться листвой, что на вязах еще не истлела,
Созерцать фонари в ледяной, слюдяной мишуре
И зенит полнолунья над Летним заснеженным садом…
Ты прекрасно больна, драгоценность моя, Сумире,
И Невой, и Петром, и жестоким к тебе снегопадом…