Не просПите р

Часть I
Воспоминания

1
Красноносая пенсионерка
продавала алоэ и щавель.
Это норма по питерским меркам.
Отвернулся подросток прыщавый.

Полицейский свисток в перекрёстке
из проспекта с полсотней машин,
отражаясь от серой извёстки,
улетает в узлы и полоски
сетевых проводов и пружин.

Плиты шагу удобны размером.
И в Кузнечном есть шансы простыть,
засмотревшись на ярость химер
и грифонов фиксируя прыть.

2
Тут когда-то росли корабли
и один пришвартован на память,
чтобы сердце народное ранить
в подсознании «как мы могли».

На Садовой от сильной толкучки
и безвольно, и тесно-темно…
И стучат турникетные ручки,
как в гигантские блиц домино.

- Кто вы, люди? Мы рода ходячих
и разумных одетых существ?
Отчего же так много бродячих,
судеб сломанных, духом незрячих?
Где же ваш справедливый протест?

- Мы с тобой незнакомы.
Отведай данных мест метро-пыльную сушь.
Ежедневно мы с этой платформы
увозили тепло наших душ.

3
Безо всяких на то объяснений
люди редко тут смотрят в глаза.
И в одном безвоздушном бассейне
силуэты, витки, образа.

Сколько стало невзрачных домов,
отодвинутых с центра в колодцы?
Петропавловка может колоться
за внимание возле мостов.

На перила от Карла Рахау,
на литейной конструкции Струве
через пару веков (что не мало)
так же смотрят за вычурность клюва.

4
Что-то каменно-серое выше
по достоинству двух алых губ,
созидающих слово, и лишним
достаётся упрёк тех, кто груб.

Кто-то выдумал, будто пространство
расширяет души кругозор,
но на деле же, это коварство,
что на пике дошло до того,

чтобы жить, не касаясь земли,
и варить только гречку и воду,
ждать у моря не только погоды,
и себя ощущать на мели.


Часть II

Путь

1
За палочкой с авоськой дед сидит.
Ему, в годах, всё кажется чужое.
Никто не знает что же впереди.
Никто не знает, сколько время стоит.

И вспомнилась мне тётушка моя,
что деда старше и блокаде вровень.
Как модница подкрашивала брови,
душилась чем-то с фабрики «Заря».

Жила одна на Искровском проспекте,
метро «Дыбенко»… Чистая душа.
Вставала рано утром, на рассвете,
чугунным утюгом легко шурша.

В четырнадцать, в блокадном Ленинграде
бинты стирала раненым. И что?
Соседка обманула. Бога ради!
Отняв у тёти ВЕРУшки жильё…

2
Вагон комфортный, мягкие матрасы.
Печенье к чаю, кофе, фанта, кола.
Здесь, в поезде, все люди разной массы,
природы, расы, и конечно – пола.

Кто для чего в вагоне выбрал Питер.
- Вы пьяный? Спите!
- Понял, извините. Хотя… Бу–бу.
Да я, тебя, в дугу…
Его ударить? Совесть. Не могу.
 
На место лёг он – номер восемнадцать,
пытался огрызаться и уснул.
Мне ж не до сна, тут надо постараться…
Засасывало всех, порой, ко дну.

Его стошнило сверху вниз, на полку,
где (ночь уже) лежала мирно дама.
Мы подскочили, выбитые с толку.
Мы… и моя испачканная Мама.

Но был не прав, хотелось вырвать глотку
и потому сказал тому всё прямо…
Таких военных надо гнать с подлодки
грузить цемент и рыть для дела ямы.

3
Тонул рассвет вдали в леса и реки,
и проезжали мимо поезда.
А мне всё думалось о чудо-человеке,
что родила меня на Свет, сюда.

Мечталось о всеобщем и насущном.
Хотелось, чтобы Солнце помогало
увидеть даже взором ненаучным,
как человеку человека мало.

За окном невинные луга,
их касались только снег и дождь.
Как же неизменно Дом богат!
Бережно он шепчет нам: «Не трожь!»

4
Философским мыслям вторит скорость.
Прошлое меняется сейчас.
Это не событие, не новость.
Всё неповторимо тут для нас.

Сталь небес всего лишь двух оттенков,
лес имеет множество тонов.
В неподвижной жизни наших предков
было всё, когда имелся кров.

Кто мы есть? И почему теряем
к поднебесью важные ключи.
Мокрое стекло молчит, не зная,
что за человек в него стучит.


Часть III

Возвращение

1
Время игр в петербуржца. Приехав,
попадаешь в поток, словно в сток.
На подземные станции эхом
надвигаются сотни сапог.

И шумят аэробусной мощью
жёлтоглазые, синие  кони,
по тоннелям, что мчатся на ощупь,
как заложники вечной погони.

Гул такой, что глухим только можно
видеть тут приручённую речь.
Говорить тет-а-тет очень сложно,
под каретой железа картечь.

На проспектах ликуют клаксоны,
мимоходом касания плеч.
У каналов жужжат мегафоны…
- Здравствуй, город неведомых встреч.

2
Без истории лучшее видно.
Камни всё говорят за себя.
Только чудища смотрят ехидно
– изваяния – чудо-лепнина,
о творцах незабытых скорбя.

Кто-то просит на пищу сердечно.
Одиночество в прошлом. Тут людно,
но по-прежнему бесчеловечно…
Наблюдательным, стало быть, трудно.

На Крестовском немыслимо шумно.
Раньше лебеди прямо из рук
ели зелень, кормясь остроумно
у зевак без проблем и потуг.

А теперь в приключеньях нелепых
все резвятся у края беды.
Как всегда – только «зрелищ и хлеба»,
вместо дум у озёрной воды.

3
Другу

Не верится, что помахав рукою,
по случаю отъезда моего,
ты улыбнулся на прощание, не скрою –
мы не сказали больше ничего.

В косоворотке выхожу на сцену.
Ребячится июль. То дождь, то сушь.
Искусство – это принцип, ведь по венам
перетекает память чьих-то душ.

По воле Всемогущего, а также,
по случаю таланта у друзей,
припоминаю, как вложился каждый
в мои крупицы творческих идей.

Теперь гроза – что справедливо, кстати.
На днях узнал – среди моих планет,
ты исчезал, как солнце на закате.
Ну, а теперь, тебя и вовсе нет.

Но буду верно помнить, сквозь тревоги
(и чувствовать духовное родство),
как ты махнул рукой мне у дороги,
по случаю отъезда моего…

4
Оркестр

Оркестр – это способ повторить
единственное чудо на планете.
Пусть музыка лишь будет говорить!
Тогда любовь возьмёт своё на свете.

Балтийский симфонический оркестр!
О, дирижёр! Благодарю пути,
приведшие меня на это место,
на сердце мир потерянный найти.

Невидимые нити сладкой ваты,
на палочку наматывая ты,
по воздуху лечил и как заплаты
дарил про юность дивные мечты.

5
Синь чернил петербургского неба
над хребтами своих фонарей,
с их сутулостью – словно плацебо.
Лишь вздохни этот воздух скорей!

- Как ты вырос, приятель, послушай!
Да и раньше был лучше других.
Романтичность твоя и воздушность
всё ж ценней бутиков дорогих.

- Как тут нынче с неясной погодой?
- Всё, как прежде. Дороги-кроссворды
промываю дождём иногда.
- Да, стабильность тебе по годам.

6
Без глазниц, вавилонских размеров,
из туманных густых облаков
упираются в слой атмосферы
октоторпы* высотных домов.

И забылась вся грусть по отчизне.
Нет её. А пройдясь вдоль моста,
захотел лишь туда, где часть жизни
целовал свой шиповник в уста.

Разлюбил? Нет, конечно. Поверил,
что теперь можно жить без Невы.
Он любезно откроет вам двери,
лишь освоите гибкость травы.

- Каждый день – новый праздник,
смотрите!
Отвлечённо живите, смеясь!

Петербург – величайший кондитер.
Но шепчу про себя: Не просПите'р,
к суете длиннорукой стремясь…

* знак «#»