Сапоги рассказ о войне

   
      Очень давно хотелось рассказать, вернее даже пересказать эту историю когда-то, еще в моем отрочестве, поведанную мне отцом, участником Великой Отечественной войны.
     Я тогда была подростком и бугавала по какой-то причине, о сути которой уже не помню. Возможно какие-то соревнования, к которым я готовилась, а перед самым пиком-бац и заболела. И все мои растраченные ресурсы отказались растрачены напрасно. Или еще что-то подобное, когда строишь планы и, вроде, по капельке идешь, согласно построенному, а не получается по не зависимым от тебя причинам.   Я истерила и видимо надоела своими эмоциями отцу, и тогда он рассказал эту абсолютно реальную историю, которая мне кажется несет что-то мистическое, и которую я периодически вспоминаю, когда попадаю в подобные обстоятельства. Обстоятельства, когда мелкие проблемы сваливаются на тебя, ты злишься, а потом оказывается, что проблемы спасли тебя от чего-то более страшного и им надо сказать спасибо. Рассказывать буду от третьего лица, мне так удобнее.
      Конец войны, примерно конец марта-начало апреля. Немцы сдаются, мы уже идем по чужой территории, скорее всего по Галиции или Польше (отец говорил с датами и местными названиями, но я их не записала за ним, к сожалению).
      Близкая победа делает нас несколько самоуверенными, не бдительными в мелочах. Майору, заместителю начальника оперативного отдела штаба дивизии, надо встретиться с разведчиками соседней дивизии, чтоб обсудить какие-то детали операции.  По телефону созвонились, договорились о месте встречи у моста в деревне Н, там пришлют машину за нашими. Майору надо было взять ординарца, вдруг придется остаться, а того можно прислать назад с документами. Да еще денщик стал напрашиваться взять его с собой, так как в той дивизии служил его родственник. В конце войны у офицеров штабных появились денщики, иногда один на 2 офицера. Чаще всего денщиками были немолодые мужчины, возраста сорок пять плюс, или молодые, но после ранения серьезного. Денщики следили за одеждой и обувью, ходили за едой для неуспевающего поесть офицера, и решали другие указания начальства. Денщик майора был веселый сорокачетырехлетний хохол, слегка хромающий после ранения. Слово "хохол" не считалось тогда обидным, скорее означало мягкий говорок и определенную хозяйственность с желанием угодить своему офицеру.  Брать машину не хотелось, тем более, что не ясно было как быстро вернешься в свою часть, а идти до места встречи по весеннему лесу всего часа два с половиной. Тем более, что мимо шел капитан из другого подразделения с новобранцами и выписавшимися из госпиталя солдатами, примерно человек сорок. С капитаном договорились, что пойдем вместе до села Н.
       Дня два назад денщик притащил майору подарок: новые яловые сапоги. На вопрос: «Где достал?», денщик улыбался, хитрил, потом намекнул, что выменял на что-то. Сапоги были в размер, но майору было не до них, он бегал по оперативным делам и отмахивался от подарка. Денщик начал настаивать на примерке и на необходимости починки старых сапог и чуть ли не ходил за майором как ниточка за иголочкой со своим презентом.  Как-то поймал за перекуром и заставил померить, сам  любовно намотав вокруг ноги майора портянку. Сапоги вроде подошли нормально и не жали, кожа казалась мягкой. Майор махнул рукой: «Ладно, хорошо, спасибо!» и опять побежал по делам в штаб. Договорившись о встрече с разведчиками другой дивизии, майор, ординарец и денщик присоединились к группе из сорока человек, и пошли по лесу, который уже шелестел молодыми листочками. Весна в той местности ранняя. По дороге майор общался с капитаном, рассказывая друг другу военные байки. Майору было чуть больше 30, капитан был постарше лет на десять, идти его солдатам было дальше села Н, но в том селе у реки он собирался устроить привал и сварить обед. Майор же со товарищами подстраивался под капитана, так как времени до встречи было часа четыре, но идти в большой группе было спокойней, чем втроем.
    Через пол часа ходки, майор ощутил, что сапоги вроде жмут и идти не очень уютно, пожалел о том, что одел новую вещь в дорогу, но напрягать подобными проблемами капитана не стал, стыдно как-то, дождался небольшого привала и перемотал портянки. Ноги были немного стерты, сапоги оказались крайне неудобными, мозоли были большие и частично содрались. Денщик заохал и застрадал, начал просить прощение. Майор махнул рукой: «Хватит! Сам виноват! Не подумал о дороге! Там у разведчиков попросим что-нибудь». Еще минут сорок пять ходки и опять перематывание портянок на окровавленных пятках, опять втискивание натертых ног в сапоги. У майора было куча ранений, поэтому натертые ноги-это всего лишь небольшая неприятность, досадная, но… не смертельная. Прошли до следующего привала, оправились, чуть отдохнули. Шли по лесистой горе, спускаться к деревне нужно было по склону, где дорога шла серпантином, а дальше под горой село, луг, река, мост. До спуска идти еще минут пятнадцать. Можно чуть подольше посидеть в лесу, покурить, дать отдохнуть саднящим ногам. Майору спешить к встрече было рано, капитан пожал руку, сказал: «Посидите, отдохните, а через часик приходите к нам на кашу с тушенкой». Распрощались дружелюбно с шуточками, да и не распрощались до конца, все равно еще встретятся за кашей.
  Отставшие сидели втроем в лесу, курили, слушали птичье щебетание, говорили о чем-то нейтральном, майор поставил ступни голые на дерево, чтоб ранки  подсыхали, и с удовольствием затягивался. Денщик сидел грустный, он нашел в своем вещмешке новую мягкую баечную портянку и пытался ее всучить майору, майор устало отмахнулся: «Сам виноват! Отстань, Михалыч!»  Насидевшись, отдохнув, прикинув время до встречи, трое решили идти дальше к мосту.
      На спуске удивились тишине, вроде привал должен быть с костром и кашей, село казалось мертвым и никого с горы было не видно. Это было странным, майор достал оружие и приказал быть начеку, спускаться осторожно, как положено разведчику, к селу подходить осторожно, перебежками.
     У крайних домов, расположенных друг напротив друга лежало несколько трупов местных жителей. У одного трупа сидел живой старик и беззвучно плакал, качаясь над мёртвым. К нему подошли, он сказал что-то, показав на дом, а потом куда-то в сторону. В домах были распахнуты боковые окна, через них просматривалась вся дорога и на ней лицом в грязь лежали все сорок человек солдат вместе со своим капитаном. По словам старика, удалось понять, что убийцы уже ушли. То есть, в двух крайних домах засели немцы или националисты. По поведению, скорее националисты, именно они так воевали, прячась в лесах, в тылу: старались не сталкиваться с регулярной армией, стреляли в спину безоружным и убивали своих- свидетелей.  Они пропустили  наших солдат, а потом в спину полили из автоматов, кого не убили, добили выстрелом в голову. Майор, ординарец и денщик прошли по дороге, искали живых и …не нашли. В состоянии абсолютной тоски дошли до моста, устроили у моста привал, прячась под опорами с оружием в максимальном напряжении и внимании. Приехала машина, рассказали о случившемся. По приезду в чужую дивизию, пришлось общаться со «смершевцами», каждому из свидетелей отдельно. Подписывать бумаги, несколько раз разворачивать портянки с окровавленными ногами, как доказательство: почему остались живы. Потом, все-таки, заняться тем, ради чего приехали: делиться разведданными и разрабатывать совместную операцию. Даже если победа близка, нельзя терять бдительности. А что сапоги? Сапоги майор эти больше не надевал, хотя, наверное, им надо сказать: «Спасибо».
       В моем доме эту историю знают все. И если складываются что-то не очень хорошее, но удаляющее тебя от чего-то более страшного, мы всегда говорим это слово: сапоги. Как странный подарок судьбы: избежать то, что пока не твое.