Д. Нурксе. Любовь в Конце Времён. Моховой двор

Продолжение

Начало:
http://stihi.ru/2020/08/01/617
http://stihi.ru/2020/08/01/3816
http://stihi.ru/2020/08/02/7680
http://stihi.ru/2020/08/03/5304
http://stihi.ru/2020/08/04/4222
http://stihi.ru/2020/08/05/5431
http://stihi.ru/2020/08/06/3689
http://stihi.ru/2020/08/07/8716
http://stihi.ru/2020/08/08/9131
http://stihi.ru/2020/08/09/8844
http://stihi.ru/2020/08/10/7218
http://stihi.ru/2020/08/11/5578
http://stihi.ru/2020/08/12/6145
http://stihi.ru/2020/08/13/8878
http://stihi.ru/2020/08/14/4472
http://stihi.ru/2020/08/15/5531
http://stihi.ru/2020/08/16/5379


Моховой двор               

(Тристан)

1
Я не знал, как любить в лесу.
Я думал – это придёт само, как плаванье или пенье.
Я думал – это будут два человека. Не было ни одного.
Я охотился целый день, но нашёл лишь следы.
Слюна кабана, застывшая на пожухлом листе,
оттиск его раздвоённых копыт на мергеле;
волчий запах, плотно стелющийся за тропой,
помёт волчицы по центру, острый запах мочи;
очёсок от пантов, сияющий в сумеречном свете;
оттиск заячьей лёжки, этот след,
слившийся с отпечатком гигантской руки в зелёной пыльце;
слабая волнистая линия от хвоста пумы;
круги на воде пруда, что означало медведя,
загоняющего рыбу на берег; отпечаток копыта,
всё ещё блёсткий чёрной венозной кровью;
берёза, обломанная оленем. Но – ни разу лицом к лицу.
Эти леса были немы, за исключением птиц,
посылающих весть об опасности, гоне или бахвальстве силой,
или осанны падающему свету.

Я вскарабкался на высокий кедр. Грубый наждак коры
оцарапал мне руки, но сладко пахнущая смола обработала раны.
Лестница веток начала подаваться, их концы прогибались,
но я видел лишь Моруа, с его дубами и соснами,
каждый гребень сиял непохожим светом, их было так много,
что глаз не мог выбрать один. Этот полог дрожал,
как любовник дрожит от желания,
чуть приправленного отвращением.               
                Вдали
я увидел Бросильян, Зачарованный Лес, всё то же сиянье пыльцы,
всё то же качанье деревьев, возможно, чуть больше платанов.
А за ним – Горре, Лес Мертвецов, совершенно такой же,
с той же игрой светотени, возможно, с преобладанием
бледноцветного тиса. За ним – Ле Ман, Королевская пуща,
слишком далёкая, чтобы её разглядеть. Наконец,
слабое пятнышко, будто отчёркнутое углём, это, наверное, был океан.
Я начал спускаться. Мой конь глянул с жалостью:
Теперь ты знаешь, где очутился? Пала ночь. Я никого не убил.

2
Изольда пекла лепёшки из желудей и колосков трищетинника.
Она тушила грибы, торчавшие козырьками на соснах.
Она выкапывала дикий ячмень, сорго, перловку и плевел,
одуванчиковые побеги, корешки лопуха. Наконец, её руки
загрубели, а ногти покрылись гранитной пылью.

3
Моя королева поспешила за бабочкой – чёрным монархом –
через поле, заросшее арникой, осторожно,
чтобы та не сложила крылья и не пропала из вида.
Она раскопала аргенту, в пятнистых и влажных камнях.
Она выкопала панацею у источника, там, где лес
казался совсем пустым. Она сделала эликсир из окопника,
чтобы уменьшить боль моей раны. Мой страх смерти она
успокоила мятной припаркой, а бальзам из вербены помог
не бояться силы – ни своей, ни её, ни врагов.

Она обнаружила тонкокожие ягоды чёрной смородины и крыжовника,
яркие, подсвеченные изнутри, словно глаза, пир – но гибельный.
Кожа любимой обвисла, глаза стали огромны,
и она была для меня единственным зеркалом – в лужах талой воды
желание стёрло моё лицо, заменив жалкой дурацкой ухмылкой.

4
Мы исследовали друг друга и нашли наш ручей,
главный корень, кремень и глубокую тень.

У нас был собственный двор. Без прав первородства,
мы вздрагивали, если кто-то прятал глаза.

Мы играли в шахматы обнажёнными, конный рыцарь визави королевы.
Дохлый шершень был – слон, поганка – ладья,
Бог  – пешка, которая одна может меняться. Король
был – скрученный лист.

5
Я преследовал дятла, чьи когти
вывернуты назад, чей самодовольный стук
просто бесил меня, когда вдруг я расслышал треск в терновом кусте
и натянул свой лук.

                Та сила, что не разрешает нам действий
во сне – может, Бог? – отвела мою руку, и пёс мой продрался
сквозь лезвия лоз, столь худой, что его рёбра могли порезать.
Он упал мне под ноги и слабо лизнул лодыжку.

Я внёс его в хижину. А Изольда спросила: Дичь? Потом зарыдала.

Как он нашёл нас, затерянных в чаще?

Он ведь тоже выпил любовный напиток, – сказала она.

(с английского)


LOVE IN THE LAST DAYS
by D. Nurkse


Moss Court               

(Tristan)


1
I didn’t know how to be in love in a forest.
I thought it would come to me, like music, or swimming.
I thought there would be two people. There was no one.
I hunted all day and all I found was signs.
Boar drool hardened to a paste on an elder leaf,
signet-impress of its twisted toes in marl;
wolf’s fumet neatly stacked beside the trail,
she-wolf droppings in the center, urine-scented;
mote of antler-velvet shining in a shaft of twilight;
template of the hare’s dewlap, that track
melding to a giant handprint in green pollen;
faint skittish line of a lynx’s dragging tail;
circular wave in a pond that meant the bear
had been scaring fish to the banks; hoof-mark
still glinting with black ventrical blood;
deer-girdled birch. But never a sighting.
Those woods were silent except for birds
crying danger, or sexual longing, or bragging
of their prowess, or praising the slanted light.

I climbed a towering cedar. The coarse bark
tore my hands, but sweet-smelling gum cauterized me.
Ladder-branches began to give, the tip buckled,
but all I saw was Morois, oak and pine,
each crest shining a different light, so many
the eye could not linger on one. That canopy
trembled as a lover might shake with desire
mixed with a little distaste.
                Far away
I saw Broceliande, Forest of Enchantment, same sheen
of pollen, identical sway, perhaps a few more sycamore.
Beyond that, Gorre, Forest of the Dead, identical,
similar play of light and shadow, maybe a preponderance
of pale-flowered yew. Then Le Mans, Forest of Majesty,
too distant to distinguish. At last a faint smudge
as if scratched with charcoal, that might be the ocean.
I clambered down. My horse looked at me pityingly:
Now you know where you are?  It was night. I’d killed nothing.

2
Iseult baked bread from acorns and spikelets of false oat.
She stewed fungi that protrude like visors from the pines.
She dug wild barley, sorghum, darnel and melick,
dandelion shoots and burdock root. Her hands
grew hard, nails caked with granitic dust.


3
My Queen followed a black Monarch to sarnica,
stalking jaggedly, so it would not hide and fold its wings.
She unearthed argenta where the stones are dappled and sweaty.
She dug up selfheal at the springhead, there where the woods
feel emptiest. From comfrey she distilled an elixir
that soothed the throbbing of my wound. She made a mint poultice
that calmed my fear of death, and a balm of verbena
so I no longer feared my own strength, or hers, or the enemy’s.

She found black currants, and gooseberries in papery cases,
clear and lit from within like eyes, a feast, but ruinous.
My love’s skin grew slack, her eyes enormous,
and she was my only mirror--in the snowmelt pools 
desire erased my face and etched in a fool’s beseeching gape.

4
We explored each other and found our own spring,
taproot, fire stone and deep shade.

We held our own court. Without rules of precedence
we flinched at a withheld glance.

We played chess naked, knight against queen.   
The bishop was a slanting hornet, the rook a toadstool,
God the pawn who alone can change. The king
was a spindled leaf.

5
I followed the trail of a woodpecker whose claws
pointed backwards, whose self-satisfied hammering
maddened me, when I heard a crash in the thorn bushes
and notched my bow.

That force that keeps us from acting
in dreams–-God?-–stayed my hand and my dog came gasping
through razor vines, so skinny his ribs hurt to touch.
He fell at my feet and licked my ankle feebly.

I carried him home. Iseult started: game? Then sobbed.

How did he find us, so deep in the wild?

He drank the philtre too, she said.