В годовщину освобождения Киева

Он был иль не был, сорок третий год,
Когда вгрызался враг в правобережье,
Чтоб не владел единый наш народ
Древлянской пущей, степью печенежьей?

Вся бездна вод великого Днепра
Тогда была преградой для победы.
Вставали в дымке села, хутора
И город сына мстительной Рогнеды.

Хлестал свинец понтоны и плоты,
Грозя десанту смертью неминучей,
Она смотрела с каждой высоты,
Но были взяты глинистые кручи.

Несчетных жертв потребовал рубеж —
Днепровский вал, в те дни солоноватый.
Во сколько стал Букрин, потом Лютеж?
Не нам исчислить всей кровавой платы!

Но танкам ходу не было назад —
Бросали немцы в ужасе винтовки.
Так был расчищен путь на княжий град
Меж огородов скорбной Куреневки.

Прошли полки, сбивая и топча
Таблицы в честь фельдмаршала Эйхгорна.
Но разгребали груды кирпича,
Как терриконы, долго и упорно...

Блеснув над Лаврой, купол осиял
Ее святыню, взорванную дерзко,
Уступы стен, сожженный арсенал
И бастионы грозного Печерска.

А между тех обугленных руин
Иное действо разыгралось скоро:
Уныло брел недавний властелин
Своим путем всемирного позора.

И киевлянки, гордо подбочась,
Немой толпе показывали дули.
Как смыли ей оставленную грязь,
Так чуждый гнет презрительно стряхнули.

Ласкала въявь победная заря
Святой Софии сумрачные главы.
Судьба дала потомку Кобзаря
Заветный ключ твердыни Ярослава.

Но подлый враг, разбитый на войне,
Пришел опять под праведной личиной —
Никто не видел даже в страшном сне
Такой концовки славного зачина!

И расплодились свастик пауки
На рукавах, впиваясь цепко в души.
Вот чудище оскалило клыки,
Питаясь гнилью вызубренной чуши.

И свой народ обрушило теперь
В иную бездну — смерти и увечий.
Не присмиреет больше дикий зверь,
Вкусив однажды крови человечьей!

Так был иль не был сорок третий год?
Ответит глина приднепровских склонов.
И пусть навечно проклят будет тот,
Кто предал память павших миллионов!