Колодец времени - книга исторических поэм

Андрей Геннадиевич Демидов

КОЛОДЕЦ ВРЕМЕНИ - КНИГА ИСТОРИЧЕСКИХ ПОЭМ

Содержание:
Предисловие от автора
Орды Батыя на Руси
Амазониада
Восстание гладиатора Спартака
Колдунья Марья-Лебедь и витязь Михаил Поток
Микеланджело. Капелла Медичи
Опричник Иван IV Грозный

Предисловие от автора

Лет через тысячу мир снова станет чист и тонок:
Средневековий было много, а гармония одна!
Тогда, наверно, и поднимет мой талант ребёнок,
Как водолаз поднял Антикитерский механизм со дна.

Если хочешь хорошенько изучить какую-то тему – напиши о ней поэму или роман. Что может нового сказать человек, составивший себе труд написать шесть больших поэм гекзаметром и ямбом (примерно 10 000 срок, что составляет половину песен «Илиады»)? Больших трудов стоило эти поэмы написать и не без труда их будет читать, но тем, кто на это решится — приятного путешествия в машине времени!


ОРДЫ БАТЫЯ НА РУСИ

роман-поэма

Оглавление:
Предисловие от автора

Пролог

Песнь первая. Появление монгольских сил в Половецких степях.
Осень 1237 года на рубежах Руси. Батый у Волги готовится
частью сил напасть на Рязанскую землю. Предшествующая
этому война, уничтожение Волжской Булгарии и осада Биляра в 1236 году.

Песнь вторая. Подавление сопротивления мокоши и эрзи
вдоль южных границ Рязанского княжества. Расстановка сил
перед вторжением. Выбор будущих правителей Руси. Сообщения
монгольских лазутчиков. Посольство Батыя к русским князьям.
Сбор сил и поход рязанских князей на Батыя. Битва у Воронежа
и гибель рязанского войска.

Песнь третья. Поход Батыя на земли Рязани. Разорение
Пронска и Ижеславля. Восстание против монголов лесных
народов мещеры и куршей. Осада и взятие Городка
Мещерского. Поход восточного крыла войска Батыя.
Захват Исад и выход к Рязани. Начало обороны Рязани.

Глоссарий

Послесловие от автора

ПРЕДИСЛОВИЕ ОТ АВТОРА

Для того, чтобы понять произошедшее в 1237 году в Рязани, нужно знать в общих чертах законы развития человеческого общества, примерную историю проникновения славян и русских в бассейн реки Оки, географию Евразии, немного этнографию, физиологию, военное дело и экономику стран, вовлечённых в походы монголов-чингизидов на запад. Нужно иметь терпение, уметь сомневаться и не принимать на веру рассказы сомнительных исторических личностей, заинтересованных в искажении и подгонке событий в своих интересах. Не знаю, как говорить-то об этом. Очень болезненна и горька для сердца каждого русского эта история. Но похоже, что никак, кроме как словами, сказать об этом не получится.
Правда. Это слово манит как магнит. Не все, но многие готовы отдать за правду жизнь, пожертвовать благостной судьбой. Путь познания правды труден прежде всего из-за душевной слабости ищущих. Ложь и сказка словно алкоголь, принимаемый раз за разом, приучают к себе, затуманивают рассудок, усыпляют, расслабляют, не дают избавиться от наркотической зависимости. Очень трудно избавится от наркотической зависимости, когда сам себя всегда можешь уговорить продолжить приём наркотика лжи, сам себя всегда можешь обмануть. И тем, кому суждено прожить жизнь во лжи, может быть и весьма комфортно, не всегда желают просыпаться в стране правды.
О нашествии Батыя на Русь доподлинно известно мало. То, что известно — запутано и последовательно искажено. Всё это делает грандиозные события XIII века, заложившие основу нынешнего Великого Государства русских, раскинувшегося от Балтийского до Чёрного моря и от Баренцева моря до Тихого океана, сложными для понимания.
Обширное военное, этническое, культурное, организационное наследие тех событий живёт среди нас и поныне. Оно говорит с нами через интернет, ходит по улицам, ездит по дорогам, сидит в офисах банков и кабинетах Кремля. Нашествие Батыя — ключ к пониманию судьбы России, её горького опыта, преследующих её век за веком несчастий. Декоративная европейскость современной государственности под названием Российская Федерация тонким слоем вместе с грязью азиатской и кавказской дикости нанесена на материковую глыбу России.
Как же это всё началось? Откуда пошло рабство одних и палачество других? Почему финны прибалтийские стали европейцами, а финны московские стали азиатами? Кто виноват и что делать?
История народа, это не то, что оценки в школьном дневнике: хочу — поставлю за событие двойку, хочу — поменяю её на пятёрку. История — память. Если в ней содержатся пробелы, то это значит, что и у народа, как у единого живого организма, присутствует выпадение памяти и части опыта. Это приводит к повторению и накоплению ошибок. Ошибки приводят к поражениям. Поражения к гибели. Вот почему в истории русского народа не должно быть лжи.
История — это инструкция к настоящей жизни народа, его ДНК. В истории записано, что и когда народу надо делать, что и когда делать не нужно. Какие действия к каким последствиям приводят, кто хороший, то есть думающий не только о своей шкуре, а обо всех своих подданных или друзьях, кто плохой, то есть думающий только о своей шкуре и личных интересах. Что получается, когда правитель поступает так, а не иначе.
Горе тому народу, чья история жизни переписывается и вымарывается в угоду блажи правителей, потому что народ теряет возможность делать работу над ошибками. Раз за разом «наступает на одни и те же грабли». Народ не может окончательно повзрослеть, стать единой, сильной, мудрой нацией. Верхушке это всегда на руку. Народу наоборот.
Думается, что российский или зарубежный русскоязычный читатель, взявший в руки эту специфическую поэму, историю Западного похода Батыя 1236—1242 годов себе представляет. Вкратце напомню.
Западный поход монголов в Восточную и Центральную Европу состоялся в 1236—1242 годах во главе с чингизидом Батыем и военачальником Субэдэем.
Решение о покорении восточноевропейских народов силами всех монгольских улусов было принято на курултае проходившем на берегах реки Онон в конце весны в 1235 году. Всё началось с погони Чингисхана за хорезмским султаном Ала ад-Дином Мухаммедом II, когда весной 1220 года три тумена Субэдэя, Джэбэ и Тохучара прошли как завоеватели по Аррану, Азербайджану, Ираку, Ширвану и вышли в Закавказье.
Затем в 1223 году тумены Субэдэя и Джэбэ прорвались через Кавказ в степную зону Северного Кавказа и Причерноморья, чтобы атаковать своих старых врагов половцев. Субэдэй и Джэбэ разгромили алан на Северном Кавказе и стали преследовать половцев, которые бежали к границам Руси.
Выступившее против монголов объединённое русско-половецкое войско было разбито у реки Калки, после чего часть половцев отошла в Волжскую Болгарию. Осенью на Средней Волге Субэдэя и Джэбэ потерпел поражение от Волжской Булгарии и отступил. Летом 1232 года Бату провёл неудачный поход на столицу Волжской Булгарии город Биляр. Все эти подходы не привели к нужному результату — покорению восточноевропейских народов, что неприметно должно было случиться согласно завещанию Чингисхана.
Тогда было принято решение о походе всеми силами монгольского народа. Первоначально численность монгольских воинов составляла 30 — 40 тысяч человек и впоследствии было увеличено до 140 тысяч. Общее командование войск было возложено на Бату, а его главным советником стал Субедей.
Осенью 1236 года началось вторжение в Волжскую Булгарию несколькими группами войск по сходящимся направлениями одновременно мощными подвижными соединениями сразу на всю оперативную глубину с общим направлением на Биляр. Столичный Биляр был захвачен. Часть булгар перешла на сторону монголов и приняло участие в дальнейшем походе. Монгольские войска разделились и принялись завоевывать поволжские земли и народы один за другим.
Осенью 1237 года монгольское войско было разделилось на четыре части, три из которых готовились к вторжению на Русь зимой, когда реки и болота замёрзнут.
Вторжение на Русь было спланировано на трёх важнейших направлениях одновременно мощными подвижными соединениями сразу на всю оперативную глубину. Одна часть с востока подступила к Суздалю. Другая часть с юга нападала на границы Рязани. Третья часть двигалась западнее, отсекая атакованные княжества от возможной помощи с запада. Половцы, поволжское народы, русские, попавшие под власть Бату, включались в монгольскую военную систему и пополняли войска Чингизидов. Население обременялось трудовой повинностью и поборами для нужд похода. Монголами использовалась вывезенная из Китая и обслуживаемая китайскими инженерами передовая осадная военная техника, которая по своим характеристикам значительно превосходила все известные на тот момент мировые аналоги.
После поражения войск Рязанского княжества монголы, широко используя покорённые народы в войне на своей стороне, взяли Рязань 21 декабря 1237 года. После битвы у Коломны с соединёнными силами Северо-Восточной Руси в первых числах января 1238 года захватили Коломну. В январе захватили Москву, в феврале Владимир, Переславль-Залесский, Тверь. В битве на Сити дружины русских князей, поджидающие в труднодоступной местности нашествие, были неожиданно атакованы и уничтожены, а глава всех воинских сил страны Великий князь Юрий Всеволодович Владимирский убит. Затем был захвачен Торжок, а в начале мая Козельск. Монгольские и союзные им силы, возвращаясь обратно разделились на небольшие отряды и широко охватили значительные пространства черниговских и смоленских земель. Весной 1238 года монголы отошли в южнорусские степи.
Летом того же года монголы захватили у половцев Крым. К этому времени все наиболее крупные орды половцев были разгромлены. Осенью 1239 года последняя крупная 40-тысячная орда половцев ушла из степей и укрылась в Венгрии, приняли католичество и составили войско, подчинявшееся непосредственно королю Венгрии.
Завоевание Руси после этого продолжилось. Отряды монголов, прежде действовавшие против мордвы и мокши, зимой 1238/1239 годов провели рейд на Муром и Гороховец. В марте был взят штурмом Переяславль-Южный. Осенью того же года монголы, широко используя войска половцев и поволжских народов, начали наступление на Чернигов. Войско, состоящее из дружин нескольких русских князей было разбито, а Чернигов взят штурмом. Новгород-Северский, Путивль, Глухов, Вырь, Вщиж и Рыльск были разрушены и опустошены. Был сожжён Гомель, разорены Мозырь, Любеч, Могилёв.
Осенью 1240 года монголы после трёхмесячной осады захватили Киев. Приведя к покорности окружающие Киев области, Батый расположился возле Перемышля.
Огибая Карпаты с севера в Польшу вторглись три тумена монголов и союзные им войска. Польские силы трижды выходили на бой в поле и трижды были разбиты. В январе 1241 года монголы захватили Люблин и Завихост, в феврале Сандомир, в марте Краков и Бытом. Правитель Кракова бежал в Венгрию. 9 апреля в битве под Легницей польско-немецкое войско правителя Польши Генриха II потерпело поражение. Генриху II отрубили голову. Если бы Польша была нужна монголам, они могли бы её без помех присоединить к своей империи.
Главный удар монголы направили в Венгрию. Компания была спланирована, как и на Руси, как и против булгар и половцев, путём вторжения с нескольких направлений, затем концентрическое наступление в центр страны для изоляции и разгрома главных сил, затем распылёнными силами захват ключевых пунктов и приведение к покорности. Только в редких случаях, как например в Польше или на Кавказе, монголы действовали одной группой войск из-за слабости противника.   
Основная часть монголов прошла в Венгрию через Верецкий перевал в Карпатах, разгромив передовой войско венгерского короля и выйдя к Пешту. Другая часть монголов вошла в Венгрию через Молдавию и Трансильванию, разорив города Бистрицу, Орадя и Темешвар. Ещё один отряд вошёл через Валахию, заняв Арад, Перг и Егрес. В марте монголы захватили Вац и Эгер. Войско венгерского короля сошлось с монголами в решающей битве 11 апреля у реки Шайо. Венгров было в 2 раза больше чем монголов. Здесь значительная часть монгольского войска состояла из русских. Венгры были разбиты наголову, венгерский король бежал в Австрию.
Через полгода с наступлением заморозков, войска Батыя, переправившись через замёрзший Дунай, приступили к осаде Буды, Фехервара, Эстергома, Нитры, Братиславы и ряда других венгерских городов. Часть монголов разорила Хорватию, сожгла Загреб и двинулась в Сербию и Болгарию. Болгария согласилась платить дань.
В Германию монголы не пошли, ограничившись рядом стычек. Ударные группировки даже не готовились. Это было не нужно. В марте 1242 года по разным причинам, основные  из которых заключались в том, что главные враги монголов в степи половцы были окончательно уничтожены в Венгрии, монголы не ставили себе задачу завоевания Европы, завещание Чингисхана этого не предусматривало, начался отвод монгольских сил обратно на восток через Боснию, Сербию и Болгарию.
Как видно из этой хронологии, завоевание Руси составляет хоть важную, но не ключевую часть похода Батыя на запад. Зато для Руси это ключевая часть её истории. В этот период Русь становится участником глобальных мировых событий и частью великой империи Чингизидов, как когда-то Греция, Египет, Сирия, Ирак стали частью империи Александра Македонского, получив через это импульс к развитию внутри глобальной и мультинациональной общности.   
Почему историческая поэма в XXI веке нужна, когда, надев интерактивный шлем можно погрузиться в 3D компьютерный мир с квадрозвуком и ходить в нём с датчиками на руках по далёким мирам как господь Бог? Слово разве имеет сейчас ту же мощь, как компьютерные технологии и интернет? Почему хотя бы не роман?
Во-первых, вначале всё равно было слово. Во-вторых, сравнивая художественную прозу с поэзией, становится ясно, что поэзией можно передать больше информации, чем в прозе за то же количество печатных знаков, то есть поэзия может сжимать информацию как компьютерный программный упаковщик. То, что рассказано в поэме, занимающей тетрадку, будучи написано в виде романа, заняло бы толстую книгу. В-третьих, читать стихи можно как упражнение для мозгов, для ума, чтобы функции мозга, отвечающие за пространственно-временное и образное мышление, не атрофировались, как обычно происходит с частью организма, не нагруженного работой. В-четвёртых, стихи — это красиво. В-пятых, стихи имеют эмоциональную насыщенность не передаваемую в прозе.
Хорошо известно, что умный большего достигает в жизни, чем глупый, а чтение, особенно стихи — это гимнастика для ума. Очевидно, что историческая поэма как нельзя лучше подходит для тренировки мышления, являя собой ещё и пищу для аллегорий с сегодняшним днём. Кроме шуток — всё хорошее должно быть красиво.
Понятно, что большие исторические поэмы не могут заинтересовать совершенно любого потребителя, как привлекает всех сладкая и тонизирующая «Кока-кола» с пузырьками углекислоты. Поэма — духовная пища для тех, кто может отличить Вагнера от виагры и сказку от реальности. Но таков удел и любого серьёзного искусства — быть предназначенным не всем. Кроме того, поэма «Орды Батыя на Руси» является произведением исключительно для русскоговорящих читателей. При переводе на любой иностранный язык она станет набором фраз, а при чтении её по-русски иностранцем, иностранец половину слов вообще не поймёт. Крайняя обидчивость и детская злопамятность настоящих русских людей приводит к тому, что критику в свой адрес они могут воспринимать только от своих. А автор-то свой, владимирских корней, из географического и политического эпицентра русской жизни юго-востока той поры.
Светоч рязанщины и русской поэзии Сергей Есенин в своей поэме «Сказание о Евпатии Коловрате, о хане Батые, цвете троеручице, о чёрном идолище и Спасе нашем Иисусе Христе», созданной в 1912 году, в тридцати пяти четверостишиях написанных не вполне понятным русским языком, показал героя народного эпоса Евпатия Коловрата и его богатырей как горьких пьяниц, пропивших свою рязанщину:

А рязанцам стать —
Только спьяну спать;
Не в бою бы быть,
А в снопах лежать.

В остальном тема героя литературного произведения ХV века предстаёт в воображении Есенина, поэта века серебряного, выходца из крестьянской среды в виде небывальщины, демонстрирует незнание им первоисточника легенды, «Повести о разорении Рязани Батыем» и заканчивается мнением автора, вложенным в слова Батыя о том, что вся сила русская на выпивку только и сгодилась:

Возговорит лютый ханище:
«Ой ли, черти, куролесники.
Отешите череп батыря
Что ль на чашу на сивушную».

Уж он пьет не пьет, курвяжится
Оглянется да понюхает —
«А всего ты, сила русская,
На тыновье загодилася».

Если уж патриот рязанщины, крестьянский сын, был такого невысокого мнения о Евпатии Коловрате и роли русских защитников в истории Батыева нашествия, то... Это противоположное привычному бравурному представлению о Коловрате, который «одним махом семерых побивахом» и сама история обороны Рязани заслуживает пристального внимания.
Трудно согласиться с Есенинской трактовкой образа защитников Рязанщины. Ни Корсунской иконы, ни князя Фёдора, ведущего переговоры о спасении Родины, и принявшего мученическую смерть, ни его красавицы жены и желания Батыя её заполучить у Сергея Есенина нет. «...Спаса нашего Иисуса Христа», надо сказать, тоже нет. Но истина где-то есть, её нужно искать и как всегда, она находится где-то посредине.
А.С. Пушкин, получивший от Императора Всероссийского гонорар для написания «Истории Пугачёвского бунта», для изображения восстания в нужном для крепостников свете съездил в Казань, Оренбург и Уральск, а потом уединился в собственном поместье Болдино, где его обслуживали его рабы-крестьяне. Автор поэмы о Батые такой поддержки не имел и был вынужден сам себя содержать рутинной наёмной работой, поэтому время и ресурсы автора «Орд Батыя на Руси» были ограничены. Может, был прав Микеланджело Буонаротти, считавший, что высоким искусством должны заниматься только аристократы?
Не имея денег императора, автор проехать по всему маршруту похода отрядов Батыя на Русь 1237 — 1238 годов не мог, но побывать в Казани, Оренбурге, Рязани, Касимове, Коломне и Москве получилось. Распространять поэму через собственный литературный журнал, как А.С. Пушкин, возможности тоже не было. С олигархами и премьер-министром России, как тот же А.С. Пушкин, автор в лицее не учился и на балах не танцевал. Никакой коммерсант-издатель поэму не издаст. Они издают или кассовую сиюминутную макулатуру, либо авторов, спущенных министерством культуру, выполняющей роль министерства пропаганды идеологии капитализма и министерства контрпропаганды социализма, что тоже является своего рода идеологией от обратного, хотя идеология запрещена Конституцией 1993 года, впрочем, так де-юре и не вступившей в силу. Толстые литературные журналы, созданные другими поэтами для издания себя, тоже издавать поэму не будут — конкуренты им не нужны. Поэтому путь поэмы к своему читателю предвидится трудным.
Поэма не историческая «Рифмованная хроника Фредигера» или «История государства Российского» Карамзина. «Орды Батыя на Руси» в большей степени художественное произведение. Считать её научной работой не стоит. Она отражает опыт интуитивного осмысления.
Пепел сожжённых батыевскими отрядами русских, славянских, булгарских, половецких, мокшанских, голядских, эрзянских городов, селений и хуторов стучится в сердца нашего народа до сих пор. Где-то там лежат убитые наши древние матери, отцы, бредут в рабство наши древние братья и сёстры. Зарево тех пожаров озаряет раз за разом утреннее или вечернее небо России. Неупокоенные герои битв и кровавых осад бродят призраками и ночами заглядывают в окна. Потомки завоевателей и завоёванных образовали страну, ставшую Русью, Московией, Российской империей, СССР, РФ. Кто был кем тогда, почти 800 лет назад? Почему так получилось? Как на самом деле всё было? Эти и другие вопросы, даже по прошествии почти 800 лет после тех событий, продолжают волновать нас.
Почему нашествию Батыя в русских летописях уделено места не более, а даже менее, чем во внешних источник, монгольских, западных, арабских? Если для них это событие было лишь частью череды деяний монголов, то для Руси это ведь был целый цивилизационный перелом, сдвиг, результаты которого мы чувствуем и сейчас.
Почему нет ни одного современного тому событию документа, а Лаврентьевская, Ипатиевская и другие летописи, созданные спустя 200 после нашествия, описывают его однотипными фразами списанными друг у друга? Почему имеются правки ещё более новые, времён Ивана Грозного? Куда делась библиотека Ивана Грозного, содержавшая множество древних, не исправленных рукописей, где есть упоминания о нашествии? Почему историки Татищев и Карамзин, писавшие свои «Истории государства Российского» по заказу российских императоров уже в эпоху Просвещения, уничтожили древние рукописи, собранные ими по монастырям России, и оставили только ссылки на них? Кто и почему таким варварским способом заметал следы? Что такого было в тех рукописях о правящей династии уже даже не Рюриковичей, а Романовых? Чего так боялись русские князья и русские цари? Какой правды истории?
Горько было осознавать, собирая материал к поэме, что предки оставили нам такие куцые и противоречивые сведения. Например, «Сказание о разорении Рязани», написано спустя 500 лет после событий. Клочок текста «Сказания о погибели земли Русской» всего из сорока строк и летописные сообщения, состоящие из повторов одних и тех же штампов, созданы спустя многие столетия после событий.
Сравнивая это с объёмом летописных материалов, например, о восстании гладиаторов Спартака в Древнем Риме, произошедшем за 1300 лет до Батыева нашествия на Русь, нужно заметить, что о сражениях 50 тысяч рабов на пятачке размером с современную Московскую область написано больше, чем о Батыевом нашествии, когда 140 тысяч монголов с востока и их многочисленные союзники завоёвывали огромную Русь и половецкую степь.
О небольших междоусобных стычках русских князей до и после нашествия летописцы пишут очень подробно: диспозицию отрядов, число труб и барабанов, численность союзников и ополчения, пишут как и что происходило, сколько погибших, чуть не поимённо, как погибли, и т.д. А про главные битвы нашествия Батыя следуют штампы типа «и была сеча зла, и едва одолели их сильные полки татарские».
Это как понимать? Куда делась информация? Про Великого князя Рязанского, его сына Фёдора и невестку Евпраксию, внука Ивана во время нашествия известно из написанной несколько столетий спустя после событий, описанных в «Повести о разорении Рязани Батыем». Однако эта информация не подтверждается ни одной летописью. Нет в летописях даже имени жены Великого князя, погибшей вместе с мужем при обороне Рязани, а по другой версии, в городе Пронске. А ведь Великий князь Рязанский Юрий Игоревич был правнуком Юрия Долгорукого — основателя Москвы, правнуком половецкой княжны, правнуком шведской принцессы Кристины Ингесдоттер. Женой его точно была представительница тогдашней знати. Разделив с мужем страшную долю, она осталась почему-то неизвестной для весьма въедливых в династических вопросах летописцев. Как это не похоже на Европу, где порой даже малозначительный дворянский род имеет подробную генеалогию за две тысячи лет.
Отсутствие интереса большинства русских людей к своим корням поражает. Их нелюбовь и незнание собственной истории, давно подмеченное иностранцами, наводит на мысли о неизбежной деградации народа как культурной общности. Главная вина здесь конечно за верхушкой. Именно власть всегда была враждебна как самому народу, так и его настоящей истории. Может быть, народ индифферентен к своей истории просто потому, что главные события в русской истории ещё не наступили и народа не считает нужным «размениваться по мелочам»? Скорее всего, это подсознательный страх жутких открытий, которые могут повредить человеку в реальной спокойной жизни.
В летописях всё очень запутано. В разных русских летописях герой обороны рязанской земли Великий князь Юрий (Георгий) Игоревич, умирает в разных местах и в разное время. В Пронске, в Рязани, во время первой битвы на южных рубежах княжества, например. Появляются в летописях двойники, но исчезают истинные персонажи. Множества нестыковок и противоречий в источниках, словно преступники заметали следы. Всё сходится к одному — кто-то скрыл истинную правду о событии более важном, чем приход Рюрика на Русь.
Из анализа ситуации до и после нашествия видно, что Батый похоронил систему беспредела русских князей-рюриковичей под названием княжеские междоусобицы. Монгол ввёл централизацию власти по китайскому образцу, защитил православие от издевательств князей-двоеверцев и многоженцев, обеспечил завершение христианизации, колонизации русскими дружинами народов будущей России. Грабёж мещерского, мокшанского, голядского, марийского населения стал при Батые более цивилизованным.
Разгром Руси, подобный погрому советской Красной Армии Вермахтом в 1941 году (на трёх стратегических направлениях одновременно мощными подвижными соединениями сразу на всю оперативную глубину), был связан с рядом важных обстоятельств. Русь ко времени нашествия представляла собой конгломерат частично покорённых, едва христианизированных народов. Коренные народы ненавидели русских князей, по современным меркам бандитов, заставивших платить дань, принимать чужую веру, воевать за них. Княжеские дружины виделись коренному населению Руси бандами, выезжавшими на грабежи-полюдья из своих логовищ-городов. Города русских князей были местами обитания княжеской свиты, наложниц, рабов, боевых и охранных отрядов, церковников, торговцев. Что-то вроде чеченских бандитских аулов Ичкерии времён Джохара Дудаева. Только не в горах, а в лесах и на реках.
В войне с Батыем было много такого, что мы видели в недавней истории. Там были свои генералы Власовы и свои коллаборационисты по отношению ещё не к России, но к территориям, объединённым русскими князьями де-факто в подобие единого русского протогосударства с единым жизненным и культурным укладом, общими врагами и чаяниями. Политическая, технологическая, социальная и военная отсталость русских князей усугубляли дело.
Существуя в развитом средневековье с имеющимися уже в Европе, Иране, Китае банковским делом, университетами, научными новинками в производстве и военном деле, страна русских князей находилась на стадии ещё древнего уклада, мало чем отличаясь от доисторических времён князя Рюрика.
Единое русское государство существовало только в проекте, как получение одной из княжеских семей главенства над остальными. Легенда о мощной державе, которой в то время являлась Владимиро-Суздальская Русь, чья культура вознеслась на невиданную высоту, дружины которой могли «Волгу вёслами расплескать, а Дон шеломами вычерпать», неверна. Лишь республиканский Новгород выделялся из этого ряда. Он был сильной торговой республикой, только вот русским он тогда не был. Новгород был государством словен. Русские князья туда приглашались, как когда-то был приглашён и Рюрик, в качестве военных наёмников и административного персонала. Новгородское государство в эпоху монгольских и крестоносных походов в одиночку справлялось со всем европейским рыцарством, захватившим к тому времени даже Константинополь и Ближний Восток. Новгород не случайно не был захвачен монголами.
В абсолютно отсталую страну Русь вторглись оснащённые по последнему слову военной науки того времени опытные, спаянные в победоносных войнах монголы и их многочисленные союзники. Не дикие и голодные, доведённые до отчаянья голодом и холодом своей скалистой Скандинавии, кучки викингов с топорами, нанимающиеся затем в русские дружины с голоду. В тылу монголов были благодатные степи, цветущие края Средней Азии, Китая, Ирана, Индии. Монголы могли себе позволить использовать свои войска как заградотряды и гвардию, толкая перед собой в битву войска покорённых народов как пушечное мясо. Монголы были потомками гуннов, один раз уже устроивших мировую войну. Монголы имели письменность, почту, денежную систему, военных инженеров, моряков и артиллеристов как постоянный род войск, систему снабжения, разведку, лучшее на востоке вооружение, беспримерную жестокость, ум и коварство, дипломатический опыт. Они имели всё то, чего не имели русские дружины и подневольное местное ополчение.
Остановить монголов имели шанс только европейские каменные крепости с башнями, оснащённые камнемётами и рыцари в высококачественной броне на огромных конях, выходящие на войну все как один по указу германского императора или Папы Римского. И то, монголов остановили не они, а ряд обстоятельств. Русь же должна была выйти на бой против монголов вся, если собиралась победить, но...
События, обстоятельства и детали Батыева нашествия приходится собирать и анализировать по крупицам, гадать над обрывками сведений из Рашид-ад-Дина или «Сокровенной истории монголов», из писем посланника римского Юлиана, истории Гази Бараджа, других источников разной степени достоверности, из сведений археологии, из работ культурологов, православных историков, исследователей древних тканей, оружия, даже животноводов и прочее.
Постепенно открывается картина произошедшего и она другая, не та, которая муссируется в интернете и кинофильмах. Только фильм «Андрей Рублёв» режиссёра Андрея Тарковского выпадает из ряда фантазий и лжи о прошлом Руси.
Из маленьких кусочков информации, критически и придирчиво осмысленной, пришлось создавать поэму, скрупулёзно достраивая недостающие фрагменты. Недостающего было гораздо больше, чем того, чему можно было доверять в источниках.
Но главным был не поиск абсолютной истины. Написав поэму, удалось обрести связь со своими далёкими предками, своими древними отцами, матерями, братьями, сёстрами, с родной землёй, на которой они сражались и умирали в те трагические времена. Увидеть то время их глазами, почувствовать их кожей.
Обретение предков стоит любых усилий.
Так родилась поэма о том, как и почему разноязыкое и разноплеменное воинство Батыя оказалось перед укреплениями города Рязани 16 декабря 1237 года. Поэма прерывается у стен Рязани. Что было потом?
Воссоздание небольшого периода событий той поры, изобилующих пробелами и нестыковками фактов летописных источников, частое несоответствие с данными зарубежных источников, археологии, позднейшей антропологии, этнологии является главной задачей произведения. События нашествия до сих пор болезненно отзываются в самосознании русского народа, нерусских россиян, поскольку событие затронуло почти все народы, населяющие сейчас РФ. Разбираться в этом вопросе до конца, не прятать голову в песок, долг любого патриота.
Недостающая информация о способах планирования и проведения военной кампании против русских противников монгольскими войсками взята из их военных компаний того периода против Китая и Персии, булгар и половцев. Нет причин сомневаться, что применяемые в тех походах шаблоны действий следует распространять и на русский поход, поскольку и военачальники, и исполнители были одни и те же. Внешнеполитическая, внутриполитическая обстановка вокруг и внутри русских княжеств того периода хорошо известна, и даётся ретроспективно без противоречия с летописными историческими источниками.
Тяжёлое чувство горя, беды, воплощённого зла, огромных утрат и коренного перелома в судьбе Руси, ощущаемого до сих пор, пережитого автором при погружении в ту эпоху, потребовало больших усилий для его преодоления. Автор остановил повествование с началом осады Рязани, поскольку последующие кровавые события и последовательное взятие важнейших городов Восточной Руси, разгром военных сил, системы управления восточно-русских княжеств у Коломны, Москвы, Владимира, на реке Сить, слишком объёмны для одной поэмы в выбранном подробном «до печёнок» способе повествования. Может быть, когда-нибудь другой русский поэт напишет свою часть поэмы и так удастся правдиво реконструировать следующую часть русской истории. В русской культуре ещё не было такой поэмы. Пусть она будет.


И было видеть страшно и трепетно,
как в христианском роде страх и сомнение,
и несчастье распространялись.
Мы согрешили — и наказаны,
так что жалко было видеть нас в такой беде.
И вот радость наша превратилась в скорбь,
так что и помимо своей воли
мы будем помилованы в будущей жизни.
Ведь душа, всячески наказанная в этом мире,
на будущем суде обретёт помилование и
облегчение от муки. О сколь неизреченно,
Боже, твоё человеколюбие! Именно так
должен наказывать добрый владыка.
И я, грешный, также много и часто Бога гневлю
и грешу часто каждодневно;
но теперь вернёмся к нашему рассказу...

Из Лаврентьевской летописи

ПРОЛОГ

Есть на востоке гора. Там лежит Чингисхан — царь Вселенной.
Древняя Бурхан-Халдун приютила его словно сына.
В этой горе скоро тысячу лет как лежит он нетленный.
Чтобы не вспомнить могилу его, не найдётся акына.

Там он родился в кочевье меж сосен прекрасного дола.
Реки Онон, Керулен и Туул выбегают оттуда.
Край милой родины гуннов, неистовых предков монголов,
Где со священных небес иногда опускается чудо.

Входами гэры кочевья смотрели на юг в детстве давнем.
Также на юг входом смотрит его из песка пирамида.
В почестях в гробе своём к императорам древним приравнен.
Там много золота, девственниц вместе с конями зарыто.

Как здесь родился неистовый мир бесконечно кровавый?
Край тут совсем не такой. Дикий край изначалья.
Тут все истоки истории нашей. Простой и упрямой,
Будто Онон, что течёт своевольно в холмы Забайкалья.

Всех уничтожил татар Тэмужин за обиды монголам
В духе тех средневековых свирепых традиций востока.
Силой собравши монголов всех по забайкальским просторам,
Он Чингисханом назвался и степью стал править жестоко.

В это же время в Европе четвёртый поход крестоносный
Константинополь в бою захватил. Перестал мир быть прежним.
Русские княжества центра лишилось в тот год високосный,.
Все племена под князьями Руси встрепенулись в надежде.

Вместе с торговлей всемирной дошли эти важные вести
В степи великие, Азию и города за Памиром.
Стал Чингисхан сокрушать все народы востока из мести
И из желания страстного стать повелителем мира.

Гением разных умений военных себя проявляя,
Создал машину войны по подобию древнего Рима.
Как ураган разгромил он Китай весь от края до края
И покатился на запад свирепствуя неудержимо.

Всей Средней Азией он завладел жажды золота ради.
Через Иран с боем вышли его полководцы к Кавказу.
Там разгромили алан, половецкие, русские рати.
После вернулись с победой в Китай подчиняясь приказу.

Сын Чингисхана неистовый Джучи скончался с ним вместе.
Он получил лишь леса Енисея и степи пустые,
Непокорённых соседей на западе, грозные вести
Про европейские страны, где сплошь города развитые.

Дешт-и-Кипчак до Днестра и Кавказ, Каспий, русские земли
Были ничьи после гибели древней как мир Византии.
Взяли её крестоносцы. Везде европейцы окрепли.
Венецианцы уже до Ирана товары возили.

Мог Папа Римский послать на восток крестоносные рати:
Сто тысяч рыцарей конных, приняв в войско русских, аланов.
Это весьма торопило монголов в великом захвате,
Осуществлении всех Чингисхана пророческих планов!

Стать во главе курултай выбрал сына умершего Джучи.
Бат звался он по-монгольски. Батый, Бату-хан по-другому.
С Батом двенадцать царевичей двинулись вместе могуче
И подступили стотысячным войском к великому Дону.

Воины войска все были из мест, где жара всё сжигала.
Даже яйцо можно было в июне на солнце изжарить.
В тех же местах был мороз, что вода на лету замерзала.
Снег выше пояса степь заметал, закрывала всё наледь.

С детства монгол был в седле. Как кентавр жил с конём воедино.
Мог он не есть и не пить много дней или есть что угодно.
Спал на земле, на коне от старейших до младшего сына.
Предпочитал он позору геройскую смерть принародно.

Вещи монголов, сноровка к войне приспособлены дельно:
Войлок и кожа, и мех в стужи их и в жару покрывают.
Кони у всех для поклажи, езды и для боя отдельно.
Беспрекословно приказы начальников все выполняют.

Луки имеют большие и малые, разные стрелы.
Быстро стреляют они на скаку далеко и прицельно.
Саблями рубятся лихо, арканы бросают умело.
Копья с крюками врагов поражают смертельно.

Треть от монголов и панцирь имели, кольчуги и шлемы.
Все на десятки разбиты и сотни и тысячи точно.
Беспрекословны к приказам начальников, словно бы немы.
Если отступят в бою, побегут — это только нарочно.

Сам Чингисхан создавал постоянный отряд для осады.
От инженеров античных, китайских, арабских брал опыт.
С помощью разных машин сокрушал укреплённые грады.
Он применял камнемёты и порох, таран и подкопы.

Многие крепости пали в Китае из камня и глины,
Стен многорядных и рвов, башен мощных, больших цитаделей.
Горы и те не спасали царей, ни леса, ни долины.
После начала осады столиц шёл их счёт на недели.

Тут, на пороге булгарских племён и буртасских кочевий
Многим из них не дано было помнить начало дороги.
Многих батыров монгольских конец до того был плачевен,
Смерть караулила лютая в Дешт-и-Кипчак очень многих.

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Появление монгольских сил в Половецких степях.
Осень 1237 на рубежах Руси. Батый у Волги
готовится частью сил напасть на Рязанскую землю.
Предшествующая этому война, уничтожение Волжской
Булгарии и осада Биляра в 1236 году.

«Знаешь, Бату, только женщине впору такая вот трусость!» —
Кто-то в шатре закричал, всех нукеров снаружи смущая.
«Брат мой, Гуюк, за тебя говорит старика близорукость!» —
Хмуро ответил Батый выходя и тем спор прекращая.

Был коренаст он, дороден, с большой головой, взглядом умным.
Красные пятна на смуглом лице нездоровьем пугали.
Слабо хромал он в китайском расшитом халате пурпурном,
Глядя тоскливо, но твёрдо в осенние волжские дали.

Тут же шатры всех монгольских царевичей вольно стояли.
Рядом рабы их и кони, и верных нукеров охрана.
Гости, верблюды. Костры и светильники ярко пылали.
Запах навоза витал и жаркого, травы и шафрана.

Под бунчуками святыми у статуи спящего Будды
Несколько бритых тибетцев занудливо песню тянули.
Рядом виднелся с распятием крест, католический будто.
Неподалёку Аллаху молились все, спины сутуля.

Важно ходили послы разных стран и купцы вместе с ними.
В венецианских одеждах, чалмах и афганских халатах.
Хвастались знанием рынков, мехами трясли дорогими.
Тихо шептались о новой войне и монгольских разладах.

«Честный Бату, ты поверь как всегда старику Субедею! —
Выйдя на воздух, сказал вслед Батыю старик одноглазый. —
Я притворяться как Орда-Ичен и Бури не умею.
Словно Байдар и Мунке не болею я лести заразой!

Бывший кузнец я, реку напрямик: «Не ходи через Волгу!»
Дальше за Дон отойдут половецкие орды поспешно.
Будем искать до Днепра их с потерями тщетно и долго.
Русы по Волге с булгарами в тыл наш пройдут неизбежно!

Будем пока осаждать половецкий Чешуев и Балин,
Их Шарукань и Сугров, массой малоподвижной мы станем.
Половцы к венграм сбегут и весь замысел будет провален.
Снова вернутся они и ударят когда мы устанем.

«Всех напугал! — крикнул выйдя Гуюк, засмеялся беспечно. —
Я свой улус здесь держать в бесконечном походе не буду.
Хан Угэдэй приказал помогать, а не быть нянькой вечной
Братцу Бату — безземельному хану, алтайскому чуду!

Кончено всё и разбиты сурово булгарские орды.
Только Мунке осаждает в Банджи непокорных остатки.
Там же царица булгар Алтынчач, воевода их гордый.
Все их сокровища наши, стада и торговые взятки.

Мокошь и эрзи все нам присягнули на Ясе. Боятся.
Князь их Пуреш нам пехоту свою дал в великом избытке.
Только эрзяне Пургаза ещё по лесам копошатся.
Нужно к Онузе идти, взяв с собой и шатры, и кибитки.

Против Сутоевичей половецких отправим отряды.
Только они их подальше за Дон до Днепра отодвинут.
Нужно напасть на рязанских урусов и сжечь все их грады.
Там и посмотрим, что прочие княжества русских предпримут!»

«Стыдно, Гуюк, говорить так о храбром Буту справедливом! —
Старый сказал Субедей молодому красавцу в доспехе,
Пальцем корявым потряс, как грозят малышам шаловливым. —
Мудрость Бату несомненна в булгарском успехе!»

Солнце играло под ветром степным желтизной перелесков.
Тихо скользили паромы на берег восточный с товаром.
Шли корабли в бликах радужных вёсельных всплесков
Против течения Волги к марийцам, мокшанам, булгарам.

Вдоль белых яров крутых, стариц, малых речушек
Сколько хватало обзора стояли шатры и повозки.
Множество разных одежд было видно, шелков и дерюжек,
Важных найонов парчу и рабов из хашара обноски.

Здесь было вольно для самого сильного ветра,
Смелого замысла, дерзкой мечты сумасбродов.
Как лепестки из цветка разрослись из монгольского центра
Множество прочих огромных становищ союзных народов:

Канглы, киргизы, токсобичи-половцы и кереиты.
Здесь унгираты лихие, казахи и каракитаи.
С ними башкиры, найманы и бродники славой покрыты.
Торки, огузы, уйгуры, что летом пришли из Китая.

Сто тысяч воинов разных племён и восточных народов
Войском в год огненной курицы тут собрались без отказа.
Много участников прежних великих и славных походов.
Все ожидали от ставки монгольского хана Батыя приказа.

«Дал нам наказ курултай о походе к последнему морю, —
Даль озирая с холма, стал Батый говорить Сугедею. —
Так Чингисхан повелел перед смертью. Я с этим не спорю,
Что не разбив прежде Русь, степь свою удержать не сумею.

Пусть мне Гуюк говорит что желает про трусость и время.
Нужно булгар до конца разгромить и все русские силы.
Сорок народов веду я с собой. Это тяжёлое бремя
Вместо кочевий весь Дешт-и-Кипчак превращать в их могилы!»

«Быть осторожным как волк, не лишает воителя чести, —
Так отвечал Субедей и вдруг начал натужно смеяться. —
Знают теперь на Руси от купцов и лазутчиков вести,
Будто Котян убежал. Все считают: за ним будем гнаться!

Мы много лет на булгар нападали с Кугудзем-найоном.
Их города мы сравняли с землёй и джихад победили.
Вождь их Баян всё трубил, что Биляру не быть покорённым,
Рано решили глупцы, что монголов разбили!»

Вышли теперь из шатра и другие царевичи дружно.
Выпив арака, смотрели они беззаботно и ленно.
Стали смеяться они заодно, посчитав, что так нужно
Войску всему показать, что уверенность их неизменна.

Были враги их двенадцать кипчакских племён половецких,
Множество орд, куреней — властелинами мира.
Между морей, гор, лесов, городов, нив и долов мертвецких
Мир половецкий лежал от Карпат до предгорий Памира.

***

Половцы были потомки погибшей державы тюркутской.
Мощной восточной империи, самой в то время великой.
Белую Вежу разрушили, с Дона отбросили русских.
Киев сжигали не раз эти люди различных религий.

Издревле половцам были открыты дороги к соседям.
С венграми были в родстве, хорезмшахами. С Русью братались.
Кланялись храмам любым: православным, латинским, мечетям.
В междоусобицы русских охотно ко всем нанимались.

Как же случилось, что орды кипчаков, не знавшие горя,
Стали на запад бежать, бросив пастбища, реки, аулы?
Даже бежали уже за Кавказ и за Чёрное море.
В страхе великом дрожали на Волге у них караулы.

Если бы это сказал кто-нибудь половецким каганам
Лет двадцать полных назад, заслужил бы издёвки.
Ныне токсобичи их служат верно монголам поганым.
Многие так же склонились теперь за стада и кочёвки.

Целую вечность назад, двадцать лет полных трудных свершений,
Начался долгий монгольский поход на Хорезм многолюдный.
Там половецкая знать проживала немало уже поколений
И для монголов Хорезм был задачей великой и трудной.

Путь от Каспийского моря до мыса в Персидском заливе
И от Кабула до самых восточных отрогов Кавказа
Пройден был в жаркой безводной пустыне и в горном массиве
В битвах, осадах. Отмщая, как учит монгольская Яса.

Был разорён Самарканд, Бухара и столицы другие,
Словно вернулся сюда Александр Македонский и греки.
Весь богатейший Иран покорён был и земли благие.
Мир ремесла, мир торговли, искусства захвачен навеки.

Подвиги там Субедей и Джебе, и Бату совершили.
В Азербайджане настигли они наконец хорезмшаха.
Половцы, в Грузии жившие, с ними сражаться решили.
Царь их Георгий IV повёл всех на битву без страха.

Храбро сражались грузины с крестами, в железных доспехах
Против монголов и тюрков, но были разбиты жестоко.
Нахичевань разорив, Субедей вновь добился успеха.
Через лезгин он огнём и мечом проложили там дорогу.

В центре Кавказа аланы и половцы их поджидали.
Половцев смог Субедей подкупить, распалив аппетиты.
Бросив алан, половецкие ханы от битвы сбежали.
После аланы и половцы были раздельно разбиты.

Многие к хану Котяну бежали на Чёрное море.
Думали: «Кончен поход». Сомневались в монгольской закалке.
Только монголы дошли до Днепра и совсем не в изморе.
Взяв половецкий Судак, Субедей-богатур вышел к Калке.

Раньше Котян попросил византийцев бы дать в помощь войско.
Но крестоносцами Константинополь уже был захвачен.
К русским Котян обратился, не сведущим силы монгольской,
Ведь без тяжёлой пехоты и конницы битвы исход однозначен.

И города-государства князей русских в дело вмешались.
Общего было у них с половецкими ханами много.
Славой и щедрой оплатой Котяна князья искушались.
Не сознавая, куда приведёт их такая дорога.

Никто не знал, что Калка тихая река
Их поглотит как вечности колодец
И понесёт вода речная сквозь века
Примером русской спеси и усобиц.

Пускай бы половцу с монголом враждовать.
Летали бы в своих степях как птицы.
И надо же Мстиславу было двинуть рать
За спор чужой — куманские границы!

Дружины русских постреляли, посекли.
Батыры Субедея дрались смело.
Но даже встать для боя вместе не смогли
Князья, пошедшие с Мстиславом в это дело.

Бич вечный русских погибать в чужой войне
И действовать оружием без меры.
И помня Калку горько нам теперь вдвойне
За гибнущих без истины и веры.

Бросили половцы русских в войне как недавно аланов.
Так же как прежде бросали других, усыпляя глаголом.
Половцы, жившие вечно в степях грабежом и обманом,
Вежи спасая свои, присягнули на верность монголам.

Только монголы ушли, как Котян отказался от клятвы.
Войско не дал им к походу булгарскому, слал лишь витийства.
Ложь про чуму слал в письме, про падёж, не оконечность жатвы.
А у монголов по Ясе предательство хуже убийства.

Гневно вскричал Чингисхан: «Смерть предателя долг неизменный!
В нашей вселенной народов немало навечно клялись нам.
Если Котяна простить, то покинут нас все непременно.
Надо убить всех предателей половцев нам ненавистных!

Пусть убегают хоть к венграм они, хоть к болгарам.
Это не может спасти их от мести людей длинной воли.
Сам бы возглавил поход и подверг всех мучительным карам,
Пусть даже запад пришлось бы пройти до последнего моря!»

Половцы же о монголах забыли и быстро окрепли.
Работорговля по Волге и Дону их шла не слабея.
Даже опять совершили походы на русские земли,
Те, что на Калке спасли их от бродников и Субедея!

Но им недолго пришлось ожидать от монголов удара.
Хан Угедей к ним тумены прислал Субедея с Кутаем.
Быстро пришла на орду берендейскую жёсткая кара
И побежала прочь Дурут-орда от монголов, стеная.

В Венгрию буйно вломились ордой и к болгарам ворвались.
Там царь болгарский Иван сам от них еле спасся.
Области половцы там захватили и крепости. Перепугались.
Только Котян за Днепром кочевал, хоть монголов боялся.

***

Только Батый не идёт, а стоит всё на Яике станом.
Слухи лазутчики хитрых монголов везде распускают,
Что на Саксин он пойдёт, будет мстить неразумным аланам.
Половцев будет искать за Днепром, где леса их скрывают.

Так всем купцам проплывающим Волгу они говорили.
Всем, кто из Киева вёз до Булгара товары тележно.
Так же шептали по ямам гонцы, что всем письма возили,
Ложь ту с чжурдженьским искусством войны согласуя прилежно.

Много лазутчиков были за Яик направлены тайно
В Кернек, Брахимов, Биляр сосчитать там ряды частоколов,
Всё разузнать и прощупать, проверить нормально.
Ведь после Калки разбили булгары всесильных монголов.

Правда ли то, что князь Гали джихад объявил до победы
И божества там Тенгре и Аллаха народ весь лелеет?
Чтят ли берсулы с эсгелями строгие миры обеты?
Встанут башкиры с булгарами или они не посмеют?

Как князь Владимиро-Суздальский мир соблюдает с Булгаром?
Дарят ли хитро булгары зерно русским княжествам снова?
Что там с Пургасовой Русью, мордвой, с этим спором кровавым
Между Булгаром, Рязанью, Владимиром вплоть до измора?

Знали булгары, три раза отбившись, что будет четвёртый,
Что Чингисхан не шутил, край примкнув их к улусу Батыя.
Знали, что был ими сломлен Иран мощный, древний и гордый,
Что смерть с востока грядёт и прошли времена золотые!

Рыли они всюду рвы и валы возводили поспешно.
Стрелы калили, свозили припасы, готовили войско.
Всех примирив мусульман и язычников разных успешно,
Верили, что победят, если будут сражаться геройски.

От Жигулей до Казанки, от Суры-реки до Урала
В лесостепной полосе и в лесах, и степях бесконечных
Жили уже семь веков на земле плодородной булгары
В поисках счастья и смысла, ответов извечных.

Сто городов их стояли вдоль Волги в божественной шири.
Больше, чем Франция, больше восточных земель крестоносцев.
Шире Биляра лишь Константинополь с Багдадом и были.   
Мекка ремёсел, батыров, поэтов, учёных, торговцев.

Славный Биляр золотыми воротами был изукрашен.
Высь минаретов красивых с небес одобрял покровитель.
Стройности улиц мощёных и стен неприступных, и башен,
Трубам домов, бань горячих завидовал каждый правитель.

Было в искусства наездников равным булгарам не много.
Девушки были прекрасны как жемчуг росы на бутоне.
Славились дел золотых мастера и литья кружевного,
Сталь, зеркала и ковры, и огромные сильные кони.

В снах страшных видел Батый, как сто тысяч батыров булгарских
Строятся к битве в тяжёлой броне вместе с русской пехотой.
С ними с союзе на битву идут много половцев разных.
Бой начинают киргизские всадники с ярой охотой.

Снится как стрелы союзных монголам канглов скосили.
Бой утомил всех монгольских стрелков превосходных.
Вместо атак на булгар, на куман все потрачены силы.
Много убитых и много для боя подранков негодных.

С гулом пойдёт на монголов тяжёлая конница лавой.
В центре такая лавина пробьёт неминуемо бреши.
В тыл им зайти не дадут половецкие лучники справа.
Слева стена помирившихся русских князей с ратью пешей.

Трое монгольских царевичей бились и пали на землю.
Неисчислимы враги. Их атаки всё чаще и злее.
Вот и нукеры у ставки Бату пали все, долгу внемля.
Вот хан Бату сам убит, брошен в ерике без мавзолея.

«Нет, так не будет! — воскликнул средь ночи Батый просыпаясь. —
Пусть наяву будут по одному все враги перебиты!»
Жутко все пять половчанок-наложниц его испугались.
Спешно прикрыв наготу, поспешили скорей из кибитки.

Сонный пришёл Субедей. Стал сердиться как старый учитель.
«Надо бераты писать, деньги слать, больше льстивейших знаков, —
Не унимался Батый. — Сны мне снятся про нашу погибель.
Нужно расстроить союзы Руси и булгар, и кипчаков!»

«Пьян ты, Бату, — Субедей глянул хмуро и сел рядом грузно. —
Завтра в поход. За Урал станут переходить повсеместно
Сто тысяч воинов наших и столько же наших союзных.
Русь не с Булгарией. Лишней ты выпил архи, если честно!»

Был на подъёме в тот год князь Владимиро-Суздальский снова.
Брат его только что сел править Киевом в праве законном.
Новгород в князи племянника выбрал себе молодого.
Много имелось у них вместе воинов пеших и конных.

Князь Новгородский карел обращал в православную веру.
Шведов прогнал. Католический план этим переиначил.
Был то за немцев, то был за жемайтов, надменных не в меру.
Папой Григорием был крестоносный поход к ним назначен.

Сам князь Владимиро-Суздальский с эрзей боролся проклятой
За Обран ош — Нижний Новгород, что захватил годом раньше.
За Украиной Залесской марийцев крестил раз в десятый,
А на буртасов рязанцев послал за Воронеж и дальше.

***

После молитвы, к полудню Урал перешли все отряды.
Начался славный поход на Булгарию всех чингизидов.
С ними монголы и половцы их, и казахи все кряду.
Следом обозы припасов, осадных машин разных видов.

Кто бы тогда описал как земля застонала ужасно!
Пыль поднялась до небес и река потекла конной рати.
«Чем всё закончится?» — кто бы спросил у судьбы громогласно
В мире божественных дел. — Для кого, для чего это ради?»

Левым крылом шёл Бури, двадцать тысяч монголов имея.
Справа был Орду-Ичен. Вместе с ним два отборных тумена.
Первым царевич Шибан шёл, туменом батыров владея.
Мощный Батый в центре с главными силами шёл неизменно.

Так же как раньше в других временах и походах военных
Всюду разведка разъехалась их широко как облава.
Дела им не было до грабежей, до еды и до пленных.
Дело их было узнать, где булгар главных воинство встало.

Всюду гонцы от отрядов носились сайгаков быстрее.
Порознь отряды шли все, только к битве они собирались.
Как раньше в Индии, Цзинь и Си Ся, Бирме или Корее,
В стычки они не вступали, а к центру страны продвигались.

Вскоре Шибан встретил главное войско булгарское в поле.
Вдоль быстрой Шешмы собрались сто тысяч там пеших и конных.
Там ополченцы, рабы, что пошли в бой по собственной воле,
Много улан и в броне бахадиров, в боях закалённых.

Соединилось всё войско монголов в том месте как пальцы.
В ставку царевичей холм превратили и стали ждать знака.
Стал там Бату сам молиться Сульдэ. Плакал с видом страдальца.
Ясу к груди прижимал. Чингисхана звал выйти из мрака.

С ним мусульмане молились Аллаху, как он попросил их.
Все степняки-ариане молились Христу о скорейшей победе.
Несколько пленных убили шаманы, красивых и сильных.
К пикам знамён на холме принесли плоть и кровь страшной снеди.

Вечером поздним, когда солнце село, забрав блики света,
Стал сам Бату с Бурундаем отряды вести через реку.
Всё удалось без помех от булгар, не поверивших в это
И посвятивших себя буйной трапезе или ночлегу.

***

Утром же хан всех булгар быстро стал войско строить.
Тут же монголы рванулись вперёд, стрел в них выпустив тучи.
Сразу царевич Шейбан начал справа булгар беспокоить,
В тыл заходя к ним с туменом бесстрашных батыров могучих.

Сзади булгар вал насыпан был ими весьма протяжённый,
Чтобы свои города ограждать от внезапных вторжений.
Люд подневольный тот вал защищал плохо вооружённый,
Не подходящий для главных в войне и упорных сражений.

Сотни Шейбана прошли через вал как таран прямо к центру,
Прямо у ставки напав на охрану булгарского хана.
Храбро сражались булгары, платя непомерную цену.
Падали словно трава под косой бездыханно.

Грохот и звон от оружия, ржание, дикие крики,
Гул от копыт, пыль как дым, освещённая косо лучами...
Лёгкие силы Бату отошли, нанеся вред великий.
Скрылись в рядах богатуров в тяжёлой броне и с мечами.

Поднял тут флаг на холме Субедей, всем сигналы давая.
Справа пошли обходить строй булгарский казахи, башкиры.
Главные силы повёл Бурундай прямо в центр поспешая.
Страшный копейный удар нанесли здесь монголы-батыры.

Может быть, где-то в монгольской земле есть какая-то сила,
Может и впрямь мог там Бог синеглазый спускаться.
Как объяснить, что их словно бессмертных над полем носило,
Даже и мёртвый монгол продолжал, как казалось, сражаться.

Всё же есть храбрым предел и они могут духом поникнуть,
Сколь не могучи и опытны, сколь ни молись, не лавируй.
Смог Бурундай к ставке ханской с отрядом нукеров проникнуть
И подрубить там шатёр, и знамёна огромной секирой.

Из окружения ставки с трудом хан булгар вышел с боем
И ускакал от смертельной опасности, еле отбившись.
Вслед бахадирам помчались охотники с радостным воем,
Тут же рассыпалось войско булгар от потери смутившись.

Так раньше Дарий сбежал от царя Александра в тревоге
При Гавгамелах в сражении, после прорыва гетайров.
Вечный приём тот, удар по вождю, помогал в битвах многим,
Как встретить огнепоклоннику бога святилища-дайры.

Бросилось врозь ополчение в панике конно и пеше.
Стали гонять их по полю башкиры как стадо баранов.
Саблям били и копьями. Вскоре всё шире и реже.
Путь расчищая для главных ударов всей конницы ханов.

Только враги все бежали уже и стенали в молитве.
К валу прижатые, были изрублены в страшном запале,
В бегстве людей потеряв в десять раз больше, нежели в битве.
Гнали несчастных до ночи, пока те во тьме не пропали.

Волки пришли выть на берег покрытый телами убитых.
Птицы слетелись клевать и кричать над утраченной славой.
После такого уж не было больше сражений открытых
И разошлось вновь Батыево войско повсюду облавой.

***

После сражения к Каме лежал путь отрядов монгольских.
Брали припасы и скот по аилам, всё жгли страха ради.
Жителей гнали с собой как огромное пленное войско
Рвы засыпать и валы разрывать в городах при осаде.

Крепость Сарман, Жукотин и Катав отбивались жестоко.
Воины их как один пали храбро на стенах сражаясь.
Даже Мунке, всё видавший уже при захвате востока,
Их повелел схоронить, ратным подвигом их восхищаясь.

Город столичный Биляр принял беженцев тысяч сто сорок.
Выставил двадцать пять тысяч бойцов для упорной защиты.
Город имел шесть валов, семь ворот из окованных створок,
Крепость и башни внутри, рвы водой из Билярки залиты.

Дым всё заполнил смердящий. Горел дол в огне небывалом.
Войско монголов сошлось снова одновременно.
Стали тотчас стольный град обносить частоколом и валом,
Чтобы из града от смерти никто не бежал или плена.

Встали здесь станом Бату, Субедей и Гуюк, и другие.
Половцы, ары, монголы, башкиры, казахи, туркмены.
Рваные в клочья халаты сменив на шелка дорогие,
Большей добычи алкая и дев молодых непременно.

«Это совсем не столица чжурчжэней, хотя многолюдна! —
Глядя с высокой горы, произнёс Субедей одноглазый. —
Пять лет назад осаждали Бяньцзинь очень трудно.
Год там сражались. Такого потом я не видел ни разу!

Не миллион здесь чжурчжэней, врагов навсегда всех монголов,
Что посылали на нас раз в три года карателей много
Для прорежения нас, будто мы сорняки в голых долах.
Месть нам дала Чингисхана в ответ — мстить чжурчжэням жестоко!»

«Там были сотни машин для бросания стрел и снарядов
С порохом в круглых горшках, что в полёте ужасно взрывались.
Глыбы кидали, животных, пропитанных злым трупным ядом.
Стены и башни из камня, вал, ров там рекой омывались, —

Хмуро ответил Бату. — У булгар тоже есть здесь машины.
Это не даст нам возможность разрушить их стены камнями.
Нужно хашару засыпать их рвы, у валов срыть вершины.
Пусть мусульмане хашар убивают хоть целыми днями!

Там их правитель с семьёй и отборное войско батыров.
Пусть им предатели сдаться предложат и жизнь обещают.
Только признают в монголах великих властителей мира,
Пусть остаются, от нашего имени тут управляют!»

«Где здесь Баражд? Передайте ему, пусть предложит им сдаться! —
Злобно воскликнул Гуюк, укреплённый Биляр наблюдая. —
Чувствую я, что придётся надолго нам здесь задержаться,
Если Батый будет спать и болеть, на айран налегая.»

С видом смиренным ответил Батый, пропуская остроты:
«Вижу я только десяток машин камнемётных в Биляре.
Пусть наш чжурчжэнец Сюэ соберёт все свои камнемёты
И разобьёт, и зажжёт те машины, пусть сгинут в пожаре!»

«На Чингисхана похож наш Бату больше всех чингизидов, —
Бодро сказал Субедей, так чтоб слышали все возле ставки. —
Бедный улус, не Китай, получил и врагов разных видов,
Коих так много, что сами друг другу мешаются в давке.»

Так день прошёл в перестрелках, убийстве хашара несчётном.
Рвы засыпали там хашар, чтоб открылась на стены дорога.
Этих строителей толпы составом сожгли огнемётным,
Перестреляли с валов, перебили при вылазках много.

Видят булгары: в опасности рвы и уходит везенье.
Стену из досок к воротам придвинули против тарана.
Приступ грядёт и закончилось всё огнемётное зелье.
Царь Алтынбек сделал вылазку с сильным отрядом ярана.

С криком «Ура!», прославляющим род древних предков,
Дочке своей Алтынчач путь пробил через войско монголов.
Сам же вернулся с дружиной назад, защищать город крепко.
Выпустил только торговцев, ремесленников, богомолов.

Тридцать пять дней после этого длилась осада Биляра.
Были засыпаны рвы и валов много срыто повсюду.
Там погибали защитники, бились умело и яро.
Воины место своё уступали обычному люду.

Бой не стихал по ночам как обычно в монгольских осадах.
Изнемогая от ран и смертей, не имея сил биться,
Стены пришлось все оставить, поджечь все постройки в посадах,
В крепости главной Ильгаму с остатками войска укрыться.

Он с минарета смотрел как метались в пожаре билярцы.
Не выпускали из города их по приказу Батыя.
Люди сгорали как жертвы Тэнгри, невиновные агнцы.
Сто тысяч тел там лежали и старые, и молодые.

Через пять дней и ночей вход у крепости был протаранен.
С криком туркмены ворвались, желая убийств и поживы.
Сын Чингисхана тут младший Кулькан был стрелой насмерть ранен.
Так бились стойко булгары, сражались пока были живы.

Вот царь булгар ибн Ильгам был изрублен туркменами в злобе.
На минарет побежала царица, с рыдающим внуком.
Бросились вниз с минарета на тело царя с ним в итоге,
Не помышляя живыми попасть в нечестивые руки.

Выгнали в поле потом десять тысяч последних билярцев.
Раненым воинам головы стали рубить топорами.
Малых детей побросали в Билярку, туда же и старцев.
Хвастались после туркмены отрубленными головами...

«Так же с врагами Христа нужно всем поступать беспощадно!» —
Видя такое вскричал венгр-монах Юлиан возле ставки.
Вместе с послами ждал встречи с Батыем на ровной площадке.
Мимо тащили казаха нукеры на длинной удавке...

Всюду с горы открывался вид дикой кровавой расправы.
Дым закрывал небеса и от запаха трупов тошнило.
Несколько тысяч монголов стояли весёлые справа
И принимали две трети того, что награблено было.

«Что же ваш Папа всего Франкистана не водит сам войско?
Только других посылает к евреям, арабам, урусам?
Встал бы с мечом за Христа своего, защитил бы геройски! —
Хан вдруг сказал, выходя из шатра. — Мерзко жить подлым трусом!»

Доминиканец-монах, с ним посол из Венеции тоже,
С ними сельджукский посол тут же ниц опустились почтенно.
Важен был доступ к рабам и восточным товарам для дожей,
А для сельджуков борьба с крестоносным врагом вожделенна.

«Хан величайший из всех, — отвечал Юлиан осторожно, —
Папа Григорий IX врагов инквизицией душит.
Рыцарей только ему самому вдохновлять к битве можно.
Он не казнит просто так без суда, он спасает все души.

В прошлом письме он тебя попросил злобных русских ослабить.
Князь Ярослав стал мешать с новгородцами рыцарям очень
Финнов с карелой крестить. Крестит сам, чем лишь веру похабит.
Папа же венгров настроит взамен против половцев точно!»

«Знаю, что Папа уже объявил свой крестовый поход к урусутам.
Новгород хочет иметь и крестить всех в латинскую веру, —
Знаком Батый приказал всем послам отойти пальцем гнутым,
Только остаться с ним рядом разведчику-миссионеру. —

Плохо у вас получается брать русский Новгород силой.
Мне говорили о нём как о мощной торговой державе.
Через неё все товары на Запад идут, мне постылый.
С Волги от персов, китайцев и из-за Урала по Каме.

Мне же достался улус не в Китае как рой многолюдном.
Степи да лес, да снега. Остаётся торговлю лишь славить.
Новгород будет помощником мне в деле том многотрудном.
Нужного я посажу там властителя, чтобы им править».

«Душам их лучше прийти к католической вере скорее!» —
С жаром изрёк Юлиан, вглубь шатра проходя вслед за ханом.
Тут Субедей слушал вести гонцов всё угрюмей и злее:
Много сбежало за Волгу к язычникам и христианам.

«Странно, что Папа от имени Бога учить всех решился, —
Сев, покривившись от боли, на тканый ковёр, хан ответил. —
Бог наш один для народов любых, все его мы страшимся.
Знает навряд ли твой Папа, что Бог Неба людям наметил!»

«Вот где теперь Алтынчач! Дочь царя, до Банджи добежала!
Там с ней Бачман-воевода и тысячи всадников верных! —
Хану сказал Субедей, показав строчку в свитке кинжалом. —
Надо Мунке вслед послать и добить царский род непременно!»

«Ладно, Мунке пусть идёт, отдохнёт от наложниц с айраком! —
Вдруг улыбнулся Бату. — Если он согласится на это.
Ты же, Юлай, напиши Папе, главным влиятельным франкам,
Пусть покорится все мне — Господину Вселенского света!»

Вид на развалины, пепла холмы от шатра открывался.
Только руины остались от некогда пышной столицы.
Край разорённый вассалом монгольским теперь управлялся.
Только Мунке здесь остался убить молодую царицу.

***

Так год назад было кончено это булгарское дело.
Кровью союзных народов залил Бату-хан всех упорных.
Выполнил часть от того, что велел курултай он умело.
Больше не стало к востоку от Волги совсем непокорных.

Было такое количество золота взято и шёлка,
Что многим сбруи из золота сделали, чаны для варки.
Шёлком подбили шатры и ещё отослали монголкам.
В Персию скот повели. Побрели на продажу булгарки.

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

Подавление сопротивления народов мокоши и эрзи вдоль
южных границ Рязанского княжества. Расстановка
сил перед вторжением на Русь. Выбор будущих правителей Руси.
Сообщения монгольских лазутчиков. Посольство Батыя
к русским князьям. Сбор сил и поход рязанских
князей на Батыя. Битва у Воронежа и гибель рязанского
войска.

Зря всех Гуюк торопил, как всегда не подумав серьёзно.
Без покорения эрзи и мокоши всё было шатко.
Как разгромить всю Рязань, если эрзи в тылу бродят грозно,
Если мокшане союзников-половцев бьют из засады украдкой?

Эрзи земля и Пургаза лежали с Оки до Онузы
Между Сурой и извилистой Макошью до Алатыря.
После булгарской войны Джагатая и Джучи улусы
Двинули к эрзе отряды как пальцы руки растопыря.

Половцы шли перед Джучи, а следом башкиры.
Следом аланы, туркмены, казахи и тюрки другие.
Сзади монголы заслонами шли, их вожди и кумиры.
Там мастера камнемётов, писцы и шатры дорогие.

Зря волновался старик Субедей за лесные дороги.
Взятый булгарский хашар прорубал путь в чащобе прилежно.
Князь всех эрзян охранял Эрзамас и у Тёши остроги.
Он кородомы терял все вдоль Волги с Окой неизбежно.

Только на этом вдруг кончилась стройность войны для Бучека.
Бросив войну, мокошь с эрзей в лесных городках затаились.
Не получалось ловить там их по одному человеку.
Но все рязанские земли зато для похода открылись.

Так и пришлось там Тулую, Бучеку, затем Бурундаю
После составить Батыевой рати крыло на востоке.
Им предстояло вдоль Волги идти, глубоко проникая
К веси, мерянам, ильменьцам по древней торговой дороге.

Это крыло в два монгольских тумена с булгарским хашаром
Были должны Галич брать, Ярополч, Кострому с Ярославлем.
Тихий суздальский край сделать зимним кровавым кошмаром,
Чтоб ни один воин к русским по зову их не был отправлен.

Дальше на севере им предстояло отрезать дорогу
Краю ильменьских славян, Новгородской торговой державе,
Если они вдруг решат к русским рать вдвигать на подмогу
Или князья из Владимира будут бежать к новгородской заставе.

Так рассудил Субедей, а Бату и Гуюк поддержали.
Распри утихли меж них, как за Волгу прошли их улусы.
Осень простёрлась лениво на запад  в кипчакские дали.
В рощах опала листва и речушки блестели как бусы.

Облачный вал день за днём проносился, дожди вызывая.
Солнечным дням и теплу закрывал он дорогу надолго.
Стаи кружились и каркали хищно, беду накликая.
Лисы бродили и выли в оврагах голодные волки.

Время осенней распутицы всех примирило невольно.
Время залечивать раны и плавить добытое в слитки.
Сладкими сочными травами лошади были довольны.
С ним довольны волы, что теперь не тянули кибитки.

***

Рядом с излучиной Дона в притоках Воронежских чистых,
Рядом с аилом Онуза, любимым летовьем Котяна,
Станом Бату встал на дивных просторах холмистых.
Половцы там на рязанцев обычно в набег собирались.

Дальше на запад к Чернигову и Поднепровью
Двинулся быстро царевич Берке. С ним мещера, мокшане.
Половцев всех за Днепром запирали на дальних зимовьях.
Киев, Чернигов и Крым отрезали они от Рязани.

Киев имел ополчение с конной и сильной дружиной.
В княжестве киевском жили аланы и бродники тоже.
Там печенеги и торки для ратного дела служили.
Будущий враг этот русский давно Субедея тревожил.

Но и теперь для войны за Рязань войска было в избытке.
Одновременно по льду рек замёрзших идти будет тесно.
Часть войск решил Субедей развернуть, избежав тем ошибки.
Он на Кавказ отослал часть к аланам, адыгам бесчестным.

Князь адыгейский Тукар был враждебен, хвалился неумно,
Что перебьёт всех монголов и слуг их, кто сунутся в горы.
Кроме того, в дельте Волги был город Саксин неприступный.
На островах половчане Бачмана там прятались, лживые воры.

Двинулись к югу Менгу и Кадан. Шли широкой дугою.
Правым крылом натолкнулись на орды Котяна в походе.
Верные половцы Аккубулая за ханом помчались в погоню.
Скот беглецов и рабыни достались буртасской пехоте.

Снова предатель Котян и нойоны его ускользнули.
Весть получив, Субедей настоял на погоне серьёзной.
Нехотя оба тумена Берке и Менгу развернулись.
Двинулись степью осенней на запад царевичи грозно.

Аккубулай натолкнулся на хана Беркути отряды.
Половцев тех в бой вели Арджумак, Куранбас с Капараном.
Опытный Аккубулай отступать стал дней несколько кряду.
Время царевичам дал обойти хана слева и справа.

Степь осветили монгольские шлемы, блестящие ярко.
Войско в железной броне, мчалось быстро, коней погоняя.
Половицам сделалось страшно, себя стало жалко.
И отступил Арджумак, на погибель других обрекая.

Тут и Беркути бежал, сея панику в диком народе.
Стало вестимо, что киевский князь больше их не приемлет.
Половцы, это узнав, чуя близкую смерть на подходе,
В страхе пошли саранчой на болгар и в венгерские земли.

К венграм, болгарам ворвавшись, захватывать стали поместья,
Замки и пленных, сполна проявляя характер дикарский.
Еле уняли своих новых подданных силой и лестью
Бела IV венгерский король и Иван царь болгарский.

***

То, что теперь новый киевский князь Ярослав стал умнее
И не пошёл по призыву Котяна на «новую Калку»,
Как князь Мстислав, что при Калке погиб, глупой спесью болея,
Сразу заметили все, кто имел хоть немного смекалки.

Сын Ярослава юнец Александр новгородским был князем.
Ладил давно Ярослав с хитрой смёткой словенских торговцев.
С помощью их в Киев сел, помогать там торговым их связям.
Раньше он был крестоносцем. Крестил князь корелу, литовцев.

Брат Ярослава же Юрий II во Владимире княжил.
Правил от Ламы до Волги, от Сити-реки до Коломны.
Слухи ходили везде об огромной казне, что он нажил.
Был во вражде с Ярославом. Желал славы, власти огромной.

«Нам Ярослав нужен киевский править за нас буйной Русью! —
Громко сказал Субедей, на ковре развалившись свободно.
«Мне земли русских торговцев иметь нужно прочно в улусе.
Будут они отдавать мне богатую дань ежегодно! —

Быстро ответил Батый, отпуская разведчиков хитрых,
Что наводнили теперь города от Днепра вплоть до Волги. —
Пусть Ярослава соперники будут все нами убиты.
Явится это хорошей добавкой в поход наш недолгий!»

«Письма нам нужно послать князю Юрию и Ярославу, —
Рёк Субедей. — Пусть поклонятся нам. Пусть стоят без движений
И как в Булгарии ныне Барадж обретут честь и славу,
И обеспечат правление многих своих поколений!»

«Где половчанин Котян? — отставляя пиалу с кумысом,
Медленно стал говорить хан Гуюк. — Убежал за Карпаты?
Где ты был, братец Бату с Субедеем степным старым лисом?
Дешт-и-Кипчак ведь не твой, если живы Котяновы гады!»

«Я написал королю Беле письма с жестоким приказом,
Чтобы признал он меня, а Котян чтоб оставил надежду.
Пусть передаст мне Котяна и тот будет смертью наказан!
Если же нет, пусть монголов он ждёт к Будапешту.

Письма мои царь Иван скоро тоже получит с гонцами.
Участь его ожидает собратьев по Волге и Каме.
В царстве Болгарском его будут только поля с мертвецами
И в городах друг на друге нигде не останутся камни!» —

Очень спокойно ответил Бату на насмешку Гуюка,
Старшего сына Великого хана. Но тот не унялся.
«Ты не воюешь, а пишешь. Такая, брат, скука!» —
Проговорил зло Гуюк. С хрипотцой рассмеялся.

Грозно ударил ладонью старик Субедей по колену.
Писари смолкли. Их кисточки, перья писать перестали.
Юрчи вести прекратили расчёты по салу и сену.
Черби закрыли записки по видам полученной дани.

Между чиновных помощников кто-то неловко запнулся.
Все замолчали на время, пока не вошли два нукера.
С ними юрчи, что опрашивал тех, кто недавно вернулся
Из разных княжеств, где слухи посеялись, страхи, раздоры.

Будто забыв о ревнивых нападках Гуюка ужасных,
Стал Субедей у нукеров выспрашивать вести подробно
Про укрепления, распри князей, безрассудством опасных,
Про положение русских дружин самых боеспособных.

«В странах Руси, как вы знаете, много народов различных, —
Начал юрчи говорить, обращаясь ко всем ханам вместе. —
Земли мещеры и мокоши. Эрзи в лесах пограничья.
Всё под Рязанью живут. Всех их с русскими тысяч под двести!

Сброд из различных народов под городом Пронском-на-Проне.
Русские воины города Мурома правят муромой.
Голядь живёт под коломенским князем в лесной обороне.
Платит дань голядь железом болотным и шкурой бобровой.

Голяди много живёт под Москвой, под Владимиром тоже.
Дальше к Ростову марийцев земля. Их леса и за Камой.
По городам князь владимирский держит немало сторожи.
Есть крепостицы вдоль рек с обороной не русской и слабой.

Русских не много. Живут в городах и в посадах торговых.
При городах есть деревни славян из различных народов.
Между старинных племён проживают в селениях новых.
Больше всего кузнецов там, охотников и хлеборобов.

Раньше платили все в Новгород дань и разбойникам разным.
Вот уж лет триста князьям на торговле поднявшимся платят.
Русью прозвали хазары их на языке несуразном.
В смысле, что светловолосые и с солеварнями ладят.

Если собрать из рязанских земель и владимирских тоже
Вместе дружины князей, тысяч десять всего наберётся.
Столько же даст ополчение местных старейшин, быть может.
Мелких нерусских князьков тысяч пять и другого народца».

«Значит, разведка не врёт, что их там тридцать тысяч и только? —
Быстро спросил тут Гуюк, повернувшись к Батыю всем телом. —
Если придут им на помощь из прочих земель, будет сколько?
Как подсчитать, сколько нужно нам войска для этого дела?»

«Может быть хватит моих только воинов в этом походе? —
Вяло ответил Бату и затем принялся за расчёты, —
Половцев взять дополнением конным к туркменской пехоте.
С ними мой личный монгольский тумен и к нему камнемёты.»
 
«Вспомни, Бату, как отец твой прославленный Джучи
В прошлом в походы ходил на лесные народы ойратов.
Он Енисей покорял, а дорогой служил лёд трескучий, —
Стал отвечать Субедей, не скрывая обыденных взглядов. —

Он взял войска все, что были в улусе, а было немало.
Больше чем нужно. И прав оказался. Война затянулась.
Битв не случилось. Количество страхом врага доконало
Просто, когда все тумены рекой по тайге растянулись.

Вот и сейчас мы не знаем, где встретим их главное войско.
Будет ли помощь Рязани, а может, не будет в помине.
Узко там коннице нашей на реках придётся и скользко.
Даже отряд небольшой может перекрывать путь в теснине!

Вот и придётся отряды вокруг посылать, окружая.
Руслами рек и ручьёв обходить по снегам и по лесу.
С разных сторон продвигаться везде, городам угрожая,
С толку сбивая князьков, создавать из разъездов завесу.

Если иметь много сил, быстро в тыл устремиться к ним можно.
Там не давать собираться войскам и союзы разладить.
У городов же осады оставить нам будет не сложно.
Сил отрядить можно много припасы собирать и пограбить.

Так что идти лучше сразу и всем. Зря Бату тут лукавит!
Правым крылом, как решили, вдоль Волги ударим до Сити.
Левым крылом на границы царьков, что на западе правят.
Центром пойдём на Рязань и Владимир! А дальше решите.»

Выслушав речь Субедея — живую легенду из песен,
Начал Гуюк в тишине есть горстями орехи с инжиром.
Стал вдруг огромный шатёр для десятков людей будто тесен.
Сквозь дымоход дым чадил и взлетал тихо в небе унылом.

Старший брат хана Бату, вечно сонный Орда, оживился.
Выпил вина из кувшина он, мяса кусок взял с подноса.
Глядя в огонь, произнёс: «Что, Гуюк, снова ты покривился?
Или не прав Субедей, почему смотришь зло ты и косо?»

«Это не я предлагал взять на Русь лишь булгар и туркменов.
Это Бату предлагал. Раззадорить попытался нас верно.
Прост он как будто. Но помню коварству немало примеров! —
Чавкая громко, ответил Гуюк брату высокомерно. —

Пусть о Руси дальше скажут как там укрепления строят.
Стены из камня? Есть башни с площадками для стреломётов?
Есть камнемёты? Из луков стрелки их чего-нибудь стоят?
Сколько рядов стен? Что сможем мы взять без осады с налёта?»

Чинно Бату покивал и доклада слова зазвучали:
«Нет на Руси стен из камня и нет камнемётов в помине.
Стены из брёвен с землёй без простенков, чтоб ров защищали.
Нет стреломётов, а лучники самые слабые в мире.

Ров лишь один и одна же стена. Башни редкость большая.
Вал в высоту роста три. Редко больше и шире.
Крепости в городе редкость. Лишь церкви немного мешают.
Церкви из камня в Рязани, Владимире есть. Их четыре».

«Ну же и дикий народ! Чем они защищаются в битвах? —
Даже жевать перестав, стал Гуюк не на шутку смеяться. —
Как охранять так большую страну? На деньгах и молитвах?
Бедный улус ожидает Бату. Но послушаем братца».

«Знаю, Гуюк, что улуc твой с Китаем и Персией шире.
Больше людей, городов и богаче наука с торговлей.
Только ещё удержи это века на три, на четыре,
Чтобы понять, кто велик и кому кто приходится ровней!

Пусть ты, Гуюк, только метишь ещё на Великое ханство, —
Гордо ответил Бату и, немного помедлив, добавил, —
Я прекращу на Руси весь развал и разброд самозванства.
Кончу отсталость, чтоб край мне богатство улуса составил!»

Не прекратив улыбаться, Гуюк снова взял горсть орехов.
Дальше продолжил юртчи, переждав препирательства ханов:
«Мало у них и коней и оружия, мало доспехов.
Всё что куют, продают хоть кому, хоть врагу неустанно.

Но и остатков князьям на Руси для дружин их хватает.
Враг их народ их, что ими насильно захвачен когда-то.
Люд местный жил по лесам и сейчас по лесам обитает.
Больше своих земляных городков им, похоже, не надо».

«Будут народы Руси все сражаться как будто в джихаде, —
Задал вопрос свой царевич Кадан, — как булгары?
Не покорились. Барадж изнемог там. Поджоги, засады.
Часто наместник наш Кутла-Буга шлёт отряды для кары!»

«Этого вовсе не будет, — ответил юртчи убеждённо. —
Нет там единого бога, священников всеми любимых.
Всё христианство у них для князей и для их приближённых.
Крестят насильно народы, сжигают богов всеми чтимых.

Сами цари и дружины и прежних богов почитают.
Делают сами из бывших рабов там священников кротких.
Верят в приметы, а правил Христа сами не соблюдают.
В пост пьют вино и блудят. У монахов по кельям молодки.

Так и живёт Русь отдельно от местных народов подвластных.
Из городов выезжают своих дань как волки голодные грабить.
Между собой все враждуют за дань с поселений несчастных.
Местным неважно, кто князь был вчера, кто придёт завтра править.

Главная сила князей в постоянной торговой путине:
Рыба, пшеница, рабы, мёд и воск, соль, железо и дёготь.
Мех драгоценный вывозят, а ввозят всё роскошь да вина.
Даже при лютой резне там купцов запрещается трогать».

После рассказа о нравах Руси тишина воцарилось.
Тихо скрипели писала писцов и гусиные перья.
Блюдом с халвой обносили гостей. Вся посуда искрилась
Золотом и драгоценных камней ярким высокомерьем.

Шёлком блестящим подбитый шатёр был коврами застелен.
Мебель арабских, персидских умельцев из кости слоновой.
Всюду подушки и вазы. За ширмами ниши молелен.
Лампы и трон золотой из добычи и старой, и новой.

***

Дальше с чжурдженьским военным искусством в согласии полном
Спешно посольства монголов отправились тайно в дорогу.
В них было несколько разных княжат и монахов притворных.
С письмами хана купцов уважаемых было там много.

В Пронск, Муром, Галич, Рязань и Владимир, Чернигов и Киев
Двинулись быстро они на конях и верблюдах с вестями.
Часто до цели они доезжали совсем обессилев.
И не везде как почётных послов их считали гостями.

Всем передали князьям на папирусах разные тексты.
Кир-Михаилович Пронский обязан был город покинуть.
Стать в войске хана походным эмиром, забыв о протестах.
Выдать семью как заложников или придётся всем сгинуть.

Юрий Давыдович — Муромский князь тоже зван был в эмиры.
Вместе с дружиной своей призван был влиться в войско Батыя.
Земли всей мокоши он сохранял за собой этим миром.
Мог лить на церкви из доли в добыче кресты золотые.

Князю Коломны Роману послы передали подарки:
Быть от Рязани свободным, Батыя признав господином.
Сына женить на одобренной ханом куманской южанке.
Данью платить, как и церкви Христовой, всего десятину.

Князь Юрий Игоревич — всей рязанской земли повелитель,
Был из последних, кого от монголов послы посетили.
Завоеватель Воронежа, эрзи, мещеры креститель
Знал об условиях тех, что его все князья получили.

Прелюбопытно монгольским послам, что и где происходит.
Много разведчиков всюду послали под видом торговцев.
Что говорят на Руси и в какие походы кто ходит?
Что у болгар и поляков, литовцев и у новгородцев?

Малый острог на Ранове уже был Батыем захвачен.
Начал Батый до ответа князей продвижение к Пронску.
И от того был князь Юрий как небо осеннее мрачен:
«Что за послы, если дело до срока доверено войску?»

Было без писем понятно, что хочет Батый всех рассорить.
Зависть друг к другу зажечь и опасность измены посеять.
Мокшадь с мещерой подняться могли бы и буйная голядь,
Если бы Юрий с монголами переговоры затеял.

Вот и сказал князь послам инородным на вече Рязанском,
Где горожане собрались, селяне, дружина и гости:
«Мы не ходили в рабах ни под царским ярмом, ни под ханским!
Все за свободу и веру в бою лучше сложим мы кости!»

Борисоглебский собор воссиял — шестистолпный красавец,
Золотом ярким своих куполов взгляд рязанцев лаская.
Заголосила вся площадь. Смутился монгольский посланец
Из-за напора с которым река колыхнулась людская.

Так же и Муром ответил решительно, Пронск и Коломна.
Стали готовиться рати бояр и дружинников младших.
Так же призвали княжат половецких в Исадах и Добром,
Челядь господскую, всех должников и других пожелавших.

Даже князьков и старейшин от мокоши, эрзи, мещеры,
Данников русских рязанских князей и владимирских с ними
Звали, и им обещали, что дани уменьшать размеры,
Если придут с ополченцами сильными и молодыми.

***

Посланы были бояре рязанские в город Владимир,
Киев и Новгород-Северский, Переяславль и Чернигов.
«Русские братья! — взывали они, — знамя веры поднимем,
Не посрамим православных крестов и святых наших ликов!»

Киевский князь Ярослав от Рязани гонцов не пустил, не заслушал.
С башни Софийских ворот им кричал, чтоб ушли восвояси.
Хитрый монгольский посол все союзы меж русских разрушил.
Да и не был Ярослав на Руси меж князей старшим князем.

Новгород был с ним, где сын сел его Александр Ярославич.
Были торговцы, туда пригласившие сына, довольны.
Что тогда дым Ярославу от дальних рязанских пожарищ?
Разве мешал новгородцам Батый, чтобы с ним вести войны?

Разве не знал князь Рязанский, что царство булгарское пало?
Толпы булгар ведь спасались в пределы соседней Рязани.
Разве не знал, что Котяна орда от Батыя на запад бежала,
А ведь у половцев по куреням все отличные воины сами.

Князь Михаил из Чернигова речи рязанцев послушал.
Вспомнил, что с ним не ходили рязанцы сражаться на Калку.
С тех пор не верил черниговский князь всем рязанцам кликушам.
Пусть без него проявляют отвагу теперь и смекалку.

Юрий II, князь Великий Владимирский, он же Георгий,
Раньше Рязань сам пожёг, а людей отселил на чужбину.
Мокошь крестил, сам же не отходил от языческих оргий.
Ласково принял монгольских послов, а рязанцев отринул.

Новгород-Северский тоже решил как Чернигов и Киев.
Не было помощи от новгородских земель и смоленских.
Плакал рязанец Евпатий, князей православных покинув.
Биться охотников только набрал из людей половецких.

***

Не обретя против орд Бату помощи сильных соседей,
Юрий Рязанский собрал тех, кто есть и повёл их на битву.
Плакали женщины, чувствуя близость ужасных трагедий,
А Ефросин всех их благословил и прочёл им молитвы.

После епископ напомнил про их двоеверную сущность,
Что привела весь народ к недостатку во всём, даже в хлебе.
Землетрясение вспомнил, чем Бог покарал непослушность,
Солнца затмение, страшных комет появление в небе.

«Мы не покаемся вовсе, — вещал Ефросин Святогорец, —
Если язычник не явится к нам с попустительства Бога,
Не разорит землю, церкви, и страшный народ-ратоборец
Наших мужчин не убьёт, не лишит чести женщин премного!»

Рёк и ушёл Ефросин. Удалился в обитель у Льгова.
Князь же три дня пировал по обычаю перед походом.
Он возвратиться с победой рязанскому вече дал слово.
Выступил с войском отборным и прочим охочим народом.

***

Снег на полях и лесах оставлял ночью лёгкую проседь.
К Пронску полки из Рязани, Коломны и Мурома плыли.
Был месяц грудень и холод стал реки тихонько морозить.
Волки собрались в оврагах, ночами беззвёздными выли.

Конница берегом шла, поспевая едва за плотами.
Пешая рать ополчения вышла не берег у Прони.
Шли напрямик по мещерскому краю глухими местами.
Юрий считал, что его городки устоят в обороне.

К Пронску едва подойдя получил он печальные вести.
Крепость Вантит на Воронеже пала и Липец с Онузой.
Встал князь Рязанский всем войском в широком и ветреном месте
Между двух рек небольших. В тыл услал всех, кто мог стать обузой.

Юрий отправил к монголам послов лишь замёрзли все реки.
Через посольство Батыя просил он уйти за Воронеж.
Много подарков послал с уверением дружбы навеки.
Только вот мыслей, с полками большими придя, не укроешь.

Эти послы не дошли да Батыя. Не стал он их слушать.
Всех их убили, а головы князю прислали обратно.
В ночь ополченцы мещеры сбежали студёною глушью.
Бросили Юрия, что их крестил силой, грабил нещадно.

Кир-Михаилович утром схлестнулся у Вёрды с разъездом.
Удаль лихую прончане явить наяву были рады.
Половцы были рассеяны, хоть и сражались уместно.
Их не преследовал Кир далеко, опасаясь засады.

Вскоре нашёл он мещеру. Три тысячи в поле холодном
Были убиты монгольскими стрелами или ударами сабель.
Не миновали судьбу трусы в бегстве своём безысходном.
Многих из них враг жестокий раздел, разрубил, испохабил.

Вечером поздним напали казахи, стреляя по стану.
Целясь в костры, перебили немало людей на привале.
Князь Юрий Игоревич получил не тяжёлую рану.
Вышли прончане на бой. Супостатов к утру отогнали.

Утром увидели все, что повсюду монголов заставы.
Стало понятно теперь, что рязанцев совсем окружили.
Ждут, не придёт ли подмога к рязанцам к концу ледостава.
Переловили гонцов и припасов подвоз прекратили.

Так как Батый не явился на главную битву к Ранове,
Больше нельзя было в поле в шатрах оставаться холодных.
Юрий повёл войско к Вёрде, держа рати все наготове:
Конных дружинников в сытости, а ополченцев голодных.

Пять тысяч конных бояр и дружинников вместе с прислугой,
Шесть тысяч челяди с вилами, косами и топорами,
Мокоши тысячи три, поспевали за князем с натугой.
Шли окружённые без остановки коротким днями.

Так и пришли они к полю тогда между Кердью и Вёрдой.
Здесь их отряды монголов давно у холмов поджидали.
Юрий, Роман и Олег встали в центре с решимостью твёрдой.
Кир-Михаилович слева, Давыдович справа там встали.

Всё ополчение вышло вперёд под присмотром тиунов.
Виден вполне на высоком холме был шатёр чей-то ханский.
Ниже друзей бывших войско с донских половецких аулов.
Стал говорить Юрий Игоревич, князь Великий Рязанский:

«Так хороша эта ширь плодородная житница наша:
Зверем богаты повсюду леса, рыбой полные реки.
Жён нету наших стройней и прекрасней, детей нету краше.
Родины лучше Рязанской земли не отыщешь вовеки!

Мокоши земли, мещеры и эрзи отцы покорили.
Половцев разных, булгар и хазар отогнали далёко.
Славный черниговский дух между вятичей укоренили
Не для того, чтобы стать русским людям рабами оброка!

Стоит ли Родина наша того, чтобы биться до смерти?
Стоит! Пришедший на бой всё решил, отпираться не будет.
В каждом боярине, отроке, гридне, в свободном и смерде
День этой битвы за Русь отражается общностью судеб.

Раньше монгол десятины хотел, а теперь всё желает!
Хитростью разной берёт, не идя на открытую битву.
Каркая словно ворона, собакой бессовестной лая,
Он ворожит и дикарским богам совершает молитвы.

Вот он Батый перед нами с толпищей от края до края.
Прячется подло за половцев, эрзю, булгар и мещеру.
Только он витязей русских убийствами не запугает.
Предков своих призовём мы и всю христианскую веру!

Если же смерти чертог нам положен велением рока,
Пусть заберут всё враги: города, земли с жёнами вместе.
Будем в сражении рады мы храбрости главному проку:
Мёртвым не видеть позора! Со славой минует бесчестье!»

Солнце на миг осветило Великого князя доспехи.
Ярко на красном плаще самоцветные камни взыграли.
Блики пошли по узорам парчи и на шёлковом мехе.
Очи его из-под маски от шлема с отвагой взирали.

Криком ответили князю бояре его и холопы.
Подняли хоругвеносцы свои ярко-красные стяги.
Бубны ударили, трубы завыли, исполнились злобы.
Сотни боярские стали ровняться, полны беззаветной отваги.

Словно река, чешуя у дракона с серебряным телом,
Сталь их оружия, шлемов, кольчуг и оковок на сбруе
Между травы почерневшей в снегу оживлённо блестела.
Солнце пекло, строй щитов и плащей тёмно-красным рисуя.

Только сейчас стало видно за лесом Батыя отряды,
Что укрываясь в холмах, не спеша русским в тыл заходили.
Чёрными там показались их кони, щиты и наряды.
Словно огромные волки мещерский весь край захватили.

Слева и справа они обходили рязанские силы.
Тихо как призраки тёмные двигались берегом Вёрды.
«Словно из древних могил их на свет волховство воскресило!» —
Так зашептали мокшане, в рядах перед Юрием стоя нетвёрдо.

Были они из Поочья, Кадома и Мурома тоже.
Кровные данники Юрия. Сплошь молодые детины.
Вся их защита порты многослойные, шкуры да кожа.
Вместо оружия вилы, серпы, топоры и дубины.

Им и пришлось постоять, но недолго в начале той сечи.
Вышли к ним близко батыевы половцы, стрелы пустили.
Стрелы впивались, жужжа, в незакрытые шеи и плечи.
Быстро изранили многих, а больше на месте убили.

Половцы громко кричали угрозы, смеясь и бахвалясь.
Даже спокойный всегда князь Роман встрепенулся.
Дикие половцы Юрия их отогнать попытались.
Князь Пронска двинулся к ним, но коня потерял и вернулся.

Стоя под стрелами пятиться стали мокшане пугливо,
Как не кричали, не били тиуны плетьми их жестоко.
Смерть их косила неспешно как страшную ниву.
Век не видали себе землепашцы такого оброка.

Снег под ногами их сделался алым от крови текущей.
В кровушку падали или садились и слёз не стыдились.
Стрелы свистели и справа, и слева всё злее и гуще.
Половцы Юрия против батыевых нехотя бились.

Вот и настал час измены позорной князьков половецких.
Видя, как справа и слева обходят всё войско монголы,
Спрятали луки они, поскакали с прогалин мертвецких.
Вдаль унеслись без оглядки, в поля, перелески и долы.

Тут побежала и мокшадь, убитых и раненых бросив,
Хлынули толпы меж стройных дружин разозлённых конечно.
Пар от дыханий кричащих сливался на лёгком морозе.
Воины многих мокшан уложили за бегство навечно.

К Юрию бросился вождь их Посклева, подняв к небу руки.
«Ты же сказал, что Батый испугается битвы! — кричал он. —
Сам же в пустыню привёл нас обманом, на смерть и на муки,
Пусть будут прокляты боги твои и семья вся с начала!»

«Как смеешь, раб, говорить так? — вскричал Юрий. — Данник ты кровный!
Рядом боярин топорик поднял и ударил Пасклеву.
Рухнул мокшанин с пробитым лицом на суглинок неровный.
Видя такое, другие все кинулись вправо и влево.

Вслед за мокшанами стали по полю монголы гоняться
Сколько хватало обзора, до берега, как за зверями.
Не торопились, решив, видно, в лихости посостязаться.
Петли бросали, стреляли, рубили, топтали конями.

Так и покрылось всё поле восточнее Вёрды телами.
Волки повылезли всюду и стали бродить между ними.
Вороны сели клевать мертвецов, их питаться глазами,
Что не увидят уж жён и детей на искрящейся ниве.

Половцев многих встречали князья раньше в сделках торговых.
Скот и рабов продавали, меняли меха и пшеницу.
Стали кричать им, дела и друзей вспоминая знакомых.
Разные им обещали награды, людей и землицу.

«Что вы творите? Забыли, как жили мы вами вольготно?
Разве пиры позабыли и торг? Не друзья мы вам боле?
Что же вы нас убиваете, служите ворам охотно?» —
Кир-Михаилович Пронский кричал через страшное поле.

«Воли царевичей грозной ослушаться мы не посмеем!
Если сражаться не будем, то на всех убьют их нукеры!
Семьи убьют наши тоже! Примеры такие имеем!» —
Нехотя половцы так отвечали на лесть и укоры.

Стали они пуще прежнего стрелы пускать по рязанцам.
Все ополченцы пригнулись невольно от страшного боя.
Не было мочи под градом таким устоять новобранцам.
Стали они отходить к строю конницы, в ужасе воя.

Эти пять тысяч славян, не в пример бессловесным мокшанам,
Стали князей призывать и корить за бездействие в битве.
Юрию даже грозили, что просто стоял истуканом.
Тщетно порядок в рядах наводя, все тиуны охрипли.

Юрий Давыдович в битву тогда конных муромцев двинул.
Восемь малиновых стягов прошли через строй ополченцев.
Бубны ударили дробно и трубы зашлись в рыке львином.
И понеслась резво конница прямо к шатру иноземцев.

Тут без приказа и всё ополчение бросились следом.
Были и копья у них, и щиты, но дубин больше было.
Половцы стали назад отходить перед этим ответом,
А перед муромским князем бежать, повернувшись вдруг тылом.

Половцы войска Батыева, стрелы истратив, притихли.
Но на холме у шатра бунчуки появились некстати.
Конница муромцев половцев в роще едва не настигла.
Очень уже далеко оторвавшись от пешей всей рати.

Было отчётливо видно как справа и слева разъезды
Вдруг превратились в монгольские конные орды повсюду.
Шлемы, щиты заблестели везде, запестрели одежды.
К муромцам бросились орды и к толпам бегущего люда.

Видно они за холмами прокрались и времени ждали,
Чтобы рязанское сдвинулось войско, и в том преуспели.
Пешую рать окружили кольцом не крича, не сигналя.
Так оказались рязанцы как будто зверьё на расстреле.

С разных сторон на скаку эти тысячи одновременно
Стрелы пустили и стрел, летя, небо всё заслоняли.
С грохотом жутким попали они в цели всенепременно.
Доски щитов и кольчуги те стрелы легко пробивали.

Всадники падали сразу рядами и пешие тоже.
Ветер как будто порывом валил перезревшее жито.
Юрий Давыдович крикнул: «Так сделаем, братья, что можем!»
Но поражён был стрелой и насквозь тело было пробито.

Вот он упал возле ног вороного коня бездыханно.
Раненый конь повалился. Дружина, всё видев, смешалась.
А на холме у шатра появилась, блестя, свита хана,
Несколько ханских гонцов во все стороны лихо помчались.

Вот уж отрезали пешую рать от князей безвозвратно.
Лучники вправо ушли и монголы явились другие:
Кони хазарские были у них, все одеты нарядно,
Шлемы, куяги, кольчуги блестящие и дорогие.

Копья они опустили и молча помчались на челядь.
Слева направо они проскакали, толпу всю сметая.
Силу такого удара нельзя не постичь, не измерить.
Сбив больше, чем разрубив, страшной давкой людей убивая.

«Гибнет всё войско твоё на глазах по частям, князь Великий! —
Стали бояре кричать князю Юрию. — Надо помочь им!»
В маске и шлеме сидел князь в седле как кумир темноликий.
Видеть ему избиение челяди не было мочи.

Муромцы в конном строю наскочили на рати Батыя.
С грохотом, треском, как будто сошлись там железные горы.
Дрогнули стяги и перемешались все сотни густые.
И были смяты бояре, не выдержав силу напора.

Всюду остались тела на снегу. Кони бились и ржали.
Снова ударили стрелы в упор по дружине ретивой.
И наконечники твёрдые, как острия на кинжале,
Вновь пробивали щиты и кольчуги с невиданной силой.

Витязей крючьями ловко из сёдел враги вынимали.
Исподтишка били в спину мечами, не зная о чести.
Как на животных, на воинов русских арканы бросали.
И нападали на десятерых и по сто, и по двести.

Быстро поняв, что верхом с супостатом сражаться негоже,
Спешились все, кто остался в живых близь убитого князя.
Встали у стяга священного. Не было зрелища горше:
Сотня бесстрашных бойцов, Русь святым ратным подвигом крася.

Долго они отбивались, построившись кругом по двое.
Брат там двоюродный погибшего князя Олег выделялся.
В красном плаще в самоцветах, в кольчуге и шлеме, высокий,
Он словно тур непокорный огромной секирой сражался.

Многих убил и изранил батыров он в схватке жестокой.
Муромцы многих монголов отважных в бою изрубили.
Не удалось, тешась, вырезать этот отряд одинокий.
Видя несчастье такое, от русских враги отступили.

Вскоре погиб от стрелы князь Олег слишком выйдя из строя.
Было неловко батыевцам муромцев бить за щитами сплошными.
Их окружили немногими силами, лишь беспокоя.
Вновь к ополченцам вернулись поспешно, расправится с ними.

Время летело обычно, но в битве как будто застыло.
Птицы замедлились в небе. Смешалось всё близкое с далью.
К русским дружинам, стоявшим близь сечи, приблизились с тыла
Тысячи всадников непобедимых, блистающих сталью.

«Если погибнет всё войско, не будет рязанщины тоже!
Некому будет сражаться там за города, крепостицы, —
Стал Юрий Игоревич говорить. — Если головы сложим,
Некому будет её положить у родимой столицы!

Нам не помочь ополчению толком и муромцам страстным.
Стяги все пали у них и убиты у черни тиуны.
Битву на Калке не видели мы очень даже напрасно.
Знали бы, вышли в бой с войском и более конным, и юным!

К Пронску прорвёмся и дальше по Проне вернёмся к Рязани.
Сядем в осаду. Авось степняки вал наш не перескачут.
Там не копыта готовить им надо, а лыжи и сани.
Снегом с морозом Батыя побьём. Да не будет иначе!»

Но было поздно. Враги подошли слишком быстро и близко.
В шлемах и панцирях были монголы из бронзы и стали.
Тысяча с луками их подошла без помехи на выстрел.
Прочие в конном строю плотно с копьями встали.

Юрий велел всем дружинам своим перестроиться спешно:
Гридням с боярами быстро в рядах поменяться местами,
Конным холопам и отрокам встать между ними всем смежно,
Сотен всех стяги у князя собрать там, где главное знамя.

Только враги ждать не стали конца этих сложных движений.
Стрелы пустили они издалече три тысячи сразу.
Рой стрел гудел, словно выл в облаках бог сражений.
Видеть отдельно стрелу невозможно совсем было глазу.

Как камнемёты ударили стрелы в щиты и кольчуги.
Самые страшные в битве мгновения здесь повторялись.
Падали сотнями люди и кони в крови друг на друга.
Раненым было не встать из-под тел и они задыхались.

Треть потеряли дружины Коломны, Рязани и Пронска.
Кинулись вскачь на стрелков, но ряды от обстрела редели.
Кровью своею залив поле смерти в атаку шло войско
Только и думая, как бы стрелкам отомстить за потери.

Юрий с боярином близким своим поменялся плащами.
Шлем свой отдал золотой, щит с драконом, коня и булаву.
Так же Роман и Олег поменялся с другими вещами.
После князья с горсткой верных бояр проскакали направо.

Этим приёмом князья выживали при битвах обычно.
Вовремя переоделись они. Под обстрел снова рати попали.
След мёртвых тел на снегу был за конницей виден отлично.
Стяги один за другим на глазах из рядов выпадали.

Кир-Михаил не заметил князей бегства, то бишь измены.
Сотни батыевцев были вокруг, на скаку непрерывно стреляя.
Князь поредевшие сотни прончан развернул дерзновенно.
Здесь не успел враг уйти и пошла, наконец, рубка злая.

Сбившихся в кучу стрелков многих копьями сразу убили.
Твёрже отваги той русской, наверное, не было тверди.
Били прончане врагов топорами, мечами рубили.
С ранами тяжкими не выходили из боя до смерти.

Бился князь Пронска как лев, невзирая на многие раны.
Княжичи бились. Бояре и гридни сражались как туры.
Буйству тому подивились монголы и жертвам тем странным.
И, убоявшись прончан, отступили к реке богатуры.

Новый отряд русских витязей стрелами густо осыпал.
Тут уж стрела закалённая пронского князя настигла.
Вот и упал он с коня. Из руки меч блистающий выпал.
Крикнул он в небо, бледнея от боли, надсадно и хрипло:

«Сила рязанской земли вместе с ратью навек убывает!
Нет в городах больше сил, лишь мальцы, старичьё и холопы!
Ведь не прончан, муромчан и коломенцев здесь убивают.
Русь убивают из зависти чёрной враги и от злобы!»

Спешились все, кто остался. Вокруг князя встали устало
Двадцать старейших бояр Пронска с оруженосцами вместе.
Также как муромцев ранее, их окружила здесь стая.
Тысячи злых инородцев пошли на невольников чести.

Стали монголы друг другу показывать лихость и удаль.
То постреляют, то, бросив арканы, кого-то утянут.
Копьями подло изранив, все вместе навалятся грудой,
На опрокинутых наземь их кони копытами встанут.

Приняли смерть подле князя бояре и верные слуги.
Долго последний из них стяг держал из парчи сине-красной
И отбивался, пока не упали в бессилии руки.
Тот не увидел позора, кто пал в битве смертью прекрасной.

Кир-Михаила живого едва к двум коням прикрутили
И потащили по полю его, где резня продолжалась.
Раненых там добивали, в воде мутной Вёрды топили.
Кто-то молил о пощаде, а кто-то ещё отбивался.

Юрий, Роман и Олег до оврагов за Вёрдой прорвались
Пользуясь тем, что монголы бояр в их одежде ловили.
Сотни рязанцев, коломенцев в гуще врагов оказались.
Их расстреляли в упор, а затем беспощадно добили.

Так же как князя из Пронска, бояр мёртвых в княжьих одеждах
По полю стали возить, а потом их к шатру подтащили.
Долго ещё пребывали нойоны Батыя в надежде,
Думая, что всех рязанских князей русских в битве убили.

Князь Юрий Игоревич обернулся, сказал со слезами:
«В битве погибло всё войско, уделы теперь беззащитны!
В Муроме, Пронске засядем в осаде. В Коломне, Рязани
Крепко запрёмся. Авось нет пороков у них стенобитных!»

Тут князь Великий Рязанский увидал как вправо к Ранове
Быстро текли словно реки батыевцев конных отряды.
Сразу к Рязани решил князь поехать. Не спасся бы снова,
Если бы князя не скрыли от взоров лесистые гряды.

***

Чёрные вороны, стаи вороньи, шумливые галки
Густо кружились над полем побоища. С криком садились.
Волки и лисы бродили да выли голодные гадко.
Солнце ушло в облака снеговые, как будто кручинясь.

Перед шатром на холме хан священный светильник поставил.
Хол, барунгар и джунгар у холма стройно встали рядами.
Там хан Батый за победу Тенгри благодарно восславил.
Деда трезубец восславил — его многохвостое знамя.

Грозно глядя, кешиктены следили везде за порядком.
В поле черби собирали оружие, вещи, одежду.
Стрелы из тел вынимали, снимали кровавые тряпки.
В кучи большие убитых рабы собирали прилежно.

«Зря ты решил их сжигать. Пусть бы кости валялись повсюду!» —
Весело крикнул Батыю нарядный Гуюк на коня залезая.
Вместе отравились в поле они, исполняя Батыя причуду.
Мёртвых увидеть врагов, на кого снизошла доля злая.

Медленно ехал Батый и на русских монгол удивлялся:
Трусы дрожащие и храбрецы, кто в бою обезумел.
Некто оскалился мёртвый и смерти своей улыбался.
Кто-то зубами вцепился в одежду врага. Так и умер.

Около места сражения муромцев хан задержался.
Витязь, изрубленный сильно, лежал на разорванном стяге.
«Вот надо как умирать. До последнего русский сражался.
Он не за славу здесь бился и умер. За верность присяге!

Воинам нашим учиться отваге у них не зазорно.
Пусть погребальный костёр наградит их за преданность долгу.
Рад, что убили их здесь, показав прежде слабость притворно.
Сядь в городах вся их сила, пришлось повозиться бы долго!»

«Пусть небольшие потери у нас, только вести важнее.
Надо везде слух пустить, что Рязани с нас хватит.
Вот бы владимирский князь не собрал рать рязанской сильнее.
Пусть он в надеждах на мир больше времени тратит!» —

Высказал мысль Субедей и Батый согласился охотно.
Стало темнеть. Погребальный костёр запылал на равнине.
Только сверкающий чистый огонь жил теперь беззаботно
В этом людском навсегда от войны обезумевшем мире.

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ.

Поход Батыя на земли Рязани. Разорение
Пронска и Ижеславля. Восстание против монголов лесных
народов мещеры и куршей. Осада и взятие Городка
Мещерского. Поход восточного крыла войска Батыя.
Захват Исад и выход к Рязани. Начало обороны Рязани.

Пронск на мысу между Проней и Пралией вымер как будто.
Он у горы Гневны с древних времён как гнездо возвышался.
Многие, весть получив о разгроме, ушли в то же утро.
Кир-Михаила жена лишь осталась и двор весь остался.

Перехватили разъезды монголов прончан по дороге.
Белгород и Ижеславль был от Пронска немедля отрезан.
Беженцев грабили и убивали. В плен брали немногих.
Всякий прончанин своей принадлежностью князю был грешен.

Маленький Пронск разрешил хан ограбить союзным туркменам.
Слабые Белгород и Ижеславль разрешил им разграбить.
Дал камнемёт, чтобы быстро пробить там ворота иль стены.
Чтобы ударные силы свои лишний раз не ослабить.

Половцев двинул к Дубку, Дедиславлю и Доброму Соту.
Сам хан с монголами двинулся к сильной Рязани неспешно.
Вдоль по замёрзшей реке, по замёрзшему напрочь болоту,
Лёд присыпая землёй, шли они днём и ночью успешно.

Через гонца получив от Батыя приказ выдвигаться к Рязани,
Из Наровчата с булгарами вышел Барадж без задержки.
Вместе с булгарами шли без особой охоты мокшане.
Вторглись на земли рязанцев и бывшие земли мещеры.

Вместе с Бараджем пошёл и Бучек надзирать за походом.
Взяли без боя Кадом, Копанево и Город Мещерский.
Там были встречены с ужасом разноплемённым народом,
Напрочь запуганным прошлой в Булгаре резнёй изуверской.

Русские люди бежали в Рязань оставляя пожитки.
Кто был оружно и конно прорвался почти без помехи.
Прочим же мстила мещера за всё, обирала до нитки.
Всюду лежали убитые, словно кровавые вехи.

Как пожелал Субедей, разослали обманные вести.
Всюду с купцами пошла ложь в умы расселяться.
Все об Оке говорили как крайнем и северном месте,
Дальше которого не собрался Батый углубляться.

Стало известно, что Юрий, Роман и Олег уцелели.
Тайно с боярами в битве они поменялись одеждой.
Не уничтожив вождей у врага, не достигнуты цели.
Сопротивляться и дальше князья возбуждали надежды.

Но и теперь не спешил хан Батый с Субедеем к Рязани.
Не отклонялись они от того, как всё делали раньше.
Как Чингисхан хан Батый неприятеля всюду таранил.
Сразу везде и как можно сильнее и глубже, и дальше.

Реки замёрзшие были как улицы пешим и конным.
Были повсюду ручьи, что впадали в них, как переулки.
Сплошь городки и селения все там стояли исконно.
Не укрывали ни дебри селян бедных ни закоулки.

В дебри юртчи словно рой разослали отряды-десятки.
Взрослых селян выгоняли нести для монголов припасы.
Землю на лёд насыпать, намораживать лёд при нехватке.
Тех, кто идти не хотел, убивали жестоко и сразу.

Трупы бросали под лёд или просто в лесу оставляли.
Смирный хашар брёл толпой. Лишь отдельных нужда была высечь.
Сено, зерно, мёд безропотно войску они доставляли.
Этот хашар из мокшан и эрзян составлял десять тысяч.

***

Бель, Ижеславль и Долгов были быстро туркменами взяты.
Вёл их царевич Орду. От того всё и сделано было толково.
Думал за всех Субедей. Наставлял он Батыева брата.
Тихо на морин-хууре играя смычком рёк он слово:

«Друг мой, Орду, слушай! Русские эти князья так спесивы,
Что почитают себя ровней ханам монголов беспечно.
И от того не боятся, что будут обмануты льстиво.
Знаю по битве на Калке — дурить можно их бесконечно!»

Хитрость придумав, Орду повелел тело Пронского князя
Кир-Михаила в снегу отыскать, быстро к Пронску доставить.
Половцев сотня у Пронска, дав клятву уйти восвояси,
Сделали вид, что хотят тело мужа княгине оставить.

«Здесь ли Великий князь Юрий? — смиренно они вопрошали. —
Спасся Рязанский князь в битве и может сейчас быть он в Пронске!»
«Юрия нет здесь! — с валов благодушно послам отвечали
Видя, что половцы прочь уходили искать своё войско.

Половцы были знакомы княгине родством и торговлей.
Вот потому и открыли прончане ворота беспечно.
Вышла княгиня наружу крича и рыдая по-вдовьи.
При дочерях предаваясь кручине своей бесконечной.

«Солнышко наше зашло, — причитала княгиня. — В беде мы.
Плачу вдвойне и стенаю вдвойне, и горюю по мужу.
Сетую горько. О, Господи Боже, увы мне, увы мне!
Мир почернел весь от горести, стал мне не люб и не нужен.

Как он пронзён был безжалостно, как был убит вражьей дланью!
Смерть от врага воспринял. Вот постигла какая беда нас.
Лучше бы мне умереть, господин мой, стать страшною данью,
Лишь бы взор ангельский твой увидать хоть один раз.

Красное солнышко наше зашло за высокие горы,
За облачка быстроходные в яркие звёзды на небе.
В лесушках скрылось дремучих на вечное горькое горе.
Лучше никто из мужей никогда не рождался и не был.

О, милый муж, господин! Если встретишь ты Бога на небе
Ты помолись о печали моей, попроси мне мучений
Чтобы и мне быть с тобой, а не жить в этом мире
Где без тебя пустота, скорбь жестокая без исключений!»

Половцы тут же вернулись. Напали стремглав возле кромна.
Гридней убили, княгиню, её дочерей попленили.
Через больше ворота вошли в кремль они вероломно.
Пронск, на холме непростом для осады, легко захватили.

Следом ворвались туркмены и начали грабить подворья.
Бедность кочевников их заставляла всё брать подчистую.
Половцы даже коней боевых нагружали в подспорье.
Ветошь последнюю брали, верёвку и миску простую.

Несколько кладов нашли под полами и под очагами.
Гребни из бронзы, подвески, такие же кольца с перстнями.
Тысячу жителей выгнали в поле. Там многих пытали.
Трое купцов, кузнецы, гончары откупились деньгами.

В проруби тех утопили, кто не пожелал клады выдать.
К Пронску с монголами прибыл царевич Орду, брат Батыя.
Все частоколы велел разобрать, срыть валы, рвы засыпать.
После мещерский хашар отпустили на места обжитые.

Высокомерно смотрели монголы на нищих туркменов.
Каждый монгольской нукер был богаче и стоил их сотни.
Не волновал после ценных булгарских шелков и дирхемов
Хлам и тряпьё русских жителей взятого Пронска сегодня.

Золота найдено было лишь крохи среди украшений.
Золото сдали Орду и ещё серебра полбочонка.
Пленных княжон и княгиню послали к Бату для решений.
В жертву Тенгри принесли за простую победу телёнка.

***

Бель-город, сонный Долгов были тоже захвачены быстро.
Половцы в шкуре купцов проникали обманом в ворота.
Лишь в Ижеславле пришлось повозиться, хашар отправляя на приступ
Против тиуна рязанского, дворни и разного сброда.

Перед воротами города встали послы и спросили:
«Здесь ли князь Гюргий Рязанский, что спасся чудесно от смерти?»
«Прочь уходите, татары! — в ответ прокричали и стрелы пустили. —
Кромн наш высоки возьмите сперва, и про князя проверьте!»

«Это земля Саин-хана теперь. Город сдайте по чести!
Если мы приступом кромн ваш возьмём, то не ждите пощады!» —
Крикнул мокшанский старейшина, стоя с туркменами вместе.
Русские молча взирали с валов на чужие отряды.

К кромну мокшанский хашар подошёл безоружный и тихий.
Брёвна и ветки мужчины несли, лёд и землю послушно.
Тщетно ругали с валов ижеславцы гостей полудиких.
Ров был засыпан, насыпан у вала и холм равнодушно.

«Что вы творите, мокшане, вернитесь в свои глухомани! —
В страхе кричал им рязанский тиун, осознав вдруг в чём дело. —
Я на пять лет прекращу к вам набеги, не буду брать дани.
Пусть сохраняется вам ваших предков языческих вера!»

«Вспомни затмения, вспомни как звёзды по небу летали!
Землетрясения, голод и мор, недород хлеба частый.
Это Христос иудейский принёс ваш, — ему отвечали, —
Ваша порода всё небо и твердь испоганила грязно.

Это вы, русские, рать навлекли из степей алчной жизнью!
Нас продавали как скот степнякам за долги и оброки.
Лучшие земли забрали, нам долю оставили крысью.
Пусть же вернутся обратно кровавые ваши уроки!»

Толпы мокшан к частоколу взошли под хулу и упрёки.
Стали рубить частокол, ижеславцы метали в них стрелы.
Только туркмены взошли, сдался город, явив без намёка,
Что лишь с мокшанами были рязанцы отважны и смелы.

Орда-Ичен в Ижеславль не пошёл, а послал Хушитая.
Личную тысячу хана послал вместе с ним суд отмерить.
Прямо по Проне к холму подошла тьма монголов густая.
Глядя угрюмо на крошечный город, поднялись на берег.

Русских велел Хушитай всех собрать и убить за строптивость.
Вывели челядь тиуна, все семьи, рабов и приблудных.
Мещерякам волю дал Хушитай проявить здесь ретивость
В мстительных и кровожадных расправах бессудных.

Над полыньёй стылой Прони склоняли всех поочерёдно.
Первым тиун из Рязани, что князем слыл здесь, был зарублен.
Всем он обиды простил, гордецом принял смерть принародно.
Каждый, кто близок был с ним, то есть русский, был так же погублен.

Так совершилось отмщенье сынами Мещерского края
За бесконечных грабёж, поругание капищ и рабство.
Зла понаделала много рязанская власть. Умирая,
Освободила с позором для власти Батыя пространство.

***

В это же время Менгу вёл войска по Оке до Рязани.
С ним шли булгары, башкиры Бараджа, мокшане Пуреша.
С Мокши свернули по Цну и Оку их верблюды и сани,
А по застывшим болотам отряды шли конно и пеше.

Это Мещерский был край и мещера в снегах здесь сидела.
Не подчинялась мещера рязанцам и муромцам тоже.
Мещеряки ощущали себя меж болот и озёр очень смело.
Путь закрывали любому незваному гостю, купцу и святоше.

Густо стояли там кузни, гончарни и их смоловарни.
Судогда, Колпь, Посерда им была как природная крепость.
Курши ещё там засели за мшарами в Туме-на-Нарме,
Проклял епископом рязанский безбожников тех за свирепость.

Там, возле Цны порешили мокшане пройти по болотам.
Путь сократить, обогнать даже конных булгар и монголов.
Заведены были в дебри притворным они доброхотом
И заблудились пять тысяч мокшан в неприветливых долах.

В стужу, лихой месяц грудень, съев быстро съестные припасы,
Стали мокшане без толку искать пропитание всюду.
Вместо того, чтобы в Город Мещерский идти всем и сразу,
Вышли к Ниверге на горе себе и мещерскому люду.

Брат же мокшанского князя Пуреша, в бою самый лучший,
Грабить округу велел, пропитание всё отобрать и доставить.
Только мещерские люди отбились от них, и особенно курши,
Против мокшан за набеги хранившие горькую память.

Стали отряды мокшан, что отправились грабить деревни,
Все пропадать без известий в лесах и замёрзших болотах.
Мещеряки, мудро пользуясь знанием местности древней,
Били мокшан из засад день и ночь, словно шли на охоту.

Около брода Копанова только смогли и собраться.
В луках Оки Кочемарских другие блуждали до смерти.
К ним славянина послали с велением вовсе убраться.
Только убили его, не признали посла в русском смерде.

***

Всё же мокшан заплутавших нашли у Ниверги разъезды монголов.
К месту, где Город Мещерский стоял, по Оке проводили.
Там был Менгу, Бурундай. Был Пуреш с ними у частоколов.
Город Мещерский среди снежных дебрей они осадили.

«Где же мой брат? Где три тысячи воинов лучших?» —
Скорбно воскликнул Пуреш, наблюдая понурые толпы.
«Сгинули между Нивергой и Цной в бездне рек злополучных, —
Кто-то ответил. — Мещера в лесах их убила по-свойски!»

Грустно пошёл князь мокшанский Пуреш, соболями играя,
Ярким шитьём выделяясь промеж соплеменников бедных.
Город обложен был весь. Частоколом его окружали,
Чтобы закрыть горожанам путь вылазок в поле зловредных.

«Кто правит вами? — глашатай кричал через вал осаждённым. —
Славный царевич Менгу предлагает Батыю вам сдаться.
Сдайте свой крохотный город, не будет тогда он сожжённым!
Сил нет у вас, чтобы с войском монгольским сражаться!»

«Трусят, смотрите, — сказал Бурундай, закалённый в походах
Старый и верный товарищ Бату, побратим Субедея,
Хищно оскалившись, видя как в плен к ним бегут в огородах
Несколько русских купцов и монахов от страха робея. —

Эти лесные народы Руси навсегда покорятся.
Трусы с героями будут служить нам в единой упряжке.
Нужно лишь Ясу во всём соблюдать нам, Тенгре поклонятся,
Не подавать никому из врагов и смутьянов поблажки!»

Вот подвели беглецов оробевших к Менгу с Бурундаем.
Это посол был из Мурома, русский купец и монахи.
Князь их к мещере направил, к покорности их призывая.
Но не дождался. Сейчас же послы были сами на плахе.

Глядя с большим любопытством на золотом тканые вещи,
На самоцветы и шёлк на монгольских высоких вельможах,
Пленные думали: «Это знакомо. Не так всё зловеще.
Ведь раболепные слуги монголам нужны будут тоже.»

«Мы окружили теперь этот город стеной частокола, —
Стал говорить им Барадж. — А теперь соберём камнемёты.
Их частокол на валу из машин разобьём очень скоро.
Одновременно мещерский хашар рва засыплет обводы!

Вижу богатые вы и ведёте себя тут примерно,
Может быть вы узнаёте меня? Я — Барадж из Булгара!
Раньше служил во Владимире князю Великому верно.
Прадед Арбат мой в Москве воеводил и жил там у яра.

В Город Мещерский обратно вернитесь и всех убедите,
Что властелин их отныне Батый. Им признать это надо.
Если откроют ворота, то жизнь сохранит им властитель.
Если же нет, перебьём всех потом как паршивое стадо!»

«Гордая слишком мещера, — сказал самый старый из пленных. —
В Город Мещерский в тиуны я муромским князем назначен.
Должен был я как наместник сидеть тут в правах вожделенных.
Только недавно мещерское вече решило иначе.

Юмис здесь староста. Он трусоват как все старые люди.
Может быть мне и удастся его убедить не сражаться!»
Дьякон сказал: — «Мы помолимся Богу об этом же чуде.
Если не тронете веру Христову, попросим их сдаться!»

«Яса велит нам не трогать служителей веры и церкви, —
Хмуро ответил Менгу, перевода дождавшись Бараджа. —
Ни одному из монголов моих не нужны ваши жертвы.
Бог наш Тенгре всем богам был отцом и конечно и вашим!

Из камнемёта мы будем пока что камнями кидаться.
После запустим ракеты из пороха с шумом и треском.
Струсят мещёрцы. От страха на всё согласятся.
Пообещайте им всё, что правителям их интересно!»

Как и сказал всем Менге, камнемёт стал метать камни в город.
Делали камни из дуба. Дуб для веса водой поливали.
Эти шары тяжеленные весь пропахали пригорок.
Часть частокола разбили и крыши домов посбивали.

К вечеру прямо по льду на Оке перед пристанью мёрзлой,
Трубок высоких чжурчжэни ряды расставлять плотно стали.
Трубки зажги. В небо быстро взлетели с шипением грозным
Всполохи огненных стрел и с шипением в город упали.

Вспыхнули крыши разбитые из бересты и соломы.
Быстро огонь охватил стены срубов и крыши землянок.
Вскоре открылись воротины города. В них и проломы
Вышла, спасаясь от смерти, толпа беглецов и беглянок.

«Рвы даже нам не пришлось засыпать и на вал подниматься!
Мы заблудившихся в дебрях мокшан даже дольше искали!» —
Крикнул Менге, выходя из шатра над толпой посмеяться.
Мокошь с булгарами рьяно бегущих преследовать стали.

Половцы в город горящий ворвались почти без помехи.
Старосту Юмиса взяли в полон и к Менге притащили.
Горд разграбили. Девок поймали. Предались утехе.
Старшим тиуна из Мурома в этих местах объявили.

***

За полночь к стану Мунке, освещённому сильным пожаром,
Прибыл посыльный отряд от Бату с указанием строгим:
«Срочно к Рязани идти вместе с набранным местным хашаром.
В бой не вступать, не задерживаться ни за что по дороге.

Юрий Рязанский, избегнув в сражении смерти,
Вдруг объявился в Рязани и строит ряды укреплений.
Ясно, пока Гюргий жив, не сломить окончательно тверди
Разных столиц русских княжеств, других городков и селений.

В город Рязань по указу его собираются силы
Из ополченцев окрестных, наёмников и добровольцев.
Русская власть должникам всем прощение провозгласила
И разрешила вернуть к вере древней своих богомольцев.

Из Казаря, Льгова, Доброго Сота, Исад и Зарайска,
Переяславля Рязанского, Борисов-Глебска и прочих,
Пять тысяч их собралось, кто готов воевать мало-мальски.
Прочим сражаться за русских желания нет, да и мочи.

В Муроме тихо сидит Ярослав после гибели князя.
Время не будем терять на него. Мы займём Муром позже.
Князь же Коломны с Рязанью теперь не во взаимосвязи.
Думает, мы не дойдём до него, а ему жизнь дороже.

Все сундуки с самым ценным в Рязань свезены отовсюду.
Там вся казна их страны, как доподлинно стало известно.
Пусть догоняют тебя все, кто пеший, арбы и верблюды.
С конницей сам поспеши к нам в условное место.

Ты по Оке, я по Проне пройдём до Рязани совместно.
Там будут Орда, Гуюк, Субедей и Кулькан без обозов.
Будут Бури и Кадан. Станет тысячам нашим там тесно
Вместе на узкой реке. Но зато подойдём до морозов.

Тысячи лично свои: Хушитая, Мунгуру и Куки
Брошу для сбора хашара. Хашар пусть сгоняют без счёта.
Брёвна, корзины пускай собирает хашар по округе.
Долгая по засыпанию рвов предстоит им работа.

Половцев, мокшу, казахов, туркменов, булгар и аланов
Выдвину к Льгову и Доброму Соту, Зарайску, Исадам.
Пусть в бой идут под командой своих же нойонов и ханов.
Если с наскока не взять города, пусть приступят к осадам.

Чтобы не как у эрзян, чтоб не так, как боролись с Пургасом.
Весь прошлый год делал засеки он, вёл в лесах оборону.
Мы натыкались на крепости прямо в лесу раз за разом.
Из-за того, что мы медлили, сильно подверглись урону!»

Так по-монгольски уйгурскими буквами сказано было
Между приветствий и вежливых фраз, и добра пожеланий.
Ждал хан Батый от отрядов Менге в наступлении пыла.
Центр войска должен был встретиться с правым крылом у Рязани.

Для Бурундая писал Субедей, друг его по походам.
Только читали для них и писали юртчи и другие.
Ибо неграмотны были вожди из простого народа.
Были другие таланты у них для Бату дорогие.

«С запада клан половецкий Котяна почти обезврежен.
Их там Мунке стережёт и токсобичи Аккубулая.
Киев, Чернигов и Новгород Северский нами отрезан.
Эти князья не пойдут по лесам, с тыла нам угрожая.

Вся же Залесская Русь пребывает в спокойствии полном.
Нашим лазутчикам верят, что мы не пойдём за Коломну.
Хитростей наших на Калке их тёмный народ не запомнил.
Не понимают, что хитрость используем мы вероломно.

Ты, Бурундай, береги выше чести святые заветы
И Чингисхана Великую Ясу читай постоянно.
Сам соблюдай и других заставляй соблюдать все запреты.
Главному Богу Тенгри приноси жертвы щедрые рьяно.

Идолам, Солнцу, Луне и теням наших ханов и предков
Не забывай поклоняться в усталости или болезни.
Русских богов не гневи, ведь они навредить могут крепко.
Веротерпимостью к чуждым богам доходи вплоть до лести.

С силой магической Ясы победу найдёшь непременно.
Каждый царевич, купец и посол, каждый в войске начальник
Как талисман должен Ясу иметь и служить ей смиренно.
Всех победит он тогда, как великого Бога избранник!»

***

Утром в мороз, без верблюдов и арб, без припасов различных,
Пользуясь тем, что был лёд на Оке очень толстым и прочным,
Тысячи быстро повёл Бурундай богатуров отличных.
Следом Барадж шёл с Менге и Пургасом — слугой их бессрочным.

Линии длинных озёр вдоль Оки, словно раны разрезов,
Ярко блестели на солнечным свете пожаром ледовым.
Полосы между стеклянных озёр из дремучего леса
Их разделяли ветвями с хрустальным и снежным покровом.

Здесь островов и воды было больше, чем поля и дола.
Выхухоль, бобр и кабан, лис с волками встречались здесь чаще.
Не приучила к бахвальству мещеру счастливая доля.
Только дымки от невидимых сёл поднимались над чащей.

Жёлто-зелёной и красно-коричневой осенью этой
В солнечном свете под небом сияющим чистым, высоким,
Знал бы из них хоть один, что придёт из степей, с края света
Непобедимый монгольский правитель с народом жестоким?

Двигались быстро по спящей стране Бурундая отряды.
Вслед за разъездами сотни рядами шли плотно и дружно.
Всем им хотелось вернуться со славой и в блеске награды.
Даже десятников бедных сейчас торопить криком было не нужно.

Шли мимо длинных озёр и затонов: Большое, Кривое,
Долгое, Меля, Калитка, Полгорное, Долгое снова.
Проводники объясняли, где куршей места, где чужое.
Земли мещеры, славян из Чернигова здесь. Нивы. Сёла.

Мысы, заливы и реки, затоны, ручьи и овраги
Быстро сменяли друг друга, объёмы, изгибы, окраску.
Так нарезалось пространство, как лист нарезают бумаги,
Если хотят изготовить китайский фонарь или маску.

«Всё здесь зовётся Резань. Потому что нарезано Богом!» —
Так объяснил проводник череду островов и затонов.
Темник ответил, почти не привычный к ледовым дорогам:
«Может, земля здесь истерзана раньше зубами драконов?»

Там, где река Лашма, сильно петляя, в Оку попадала,
Передовые разъезды монголов в лесу заблудились.
Вместо Оки вышли к озеру Шамша и встали устало
Там, где недавно мокшане Пуреша в чащобах томились.

Снегу прибавилось сильно и всё изменилось в округе.
Полем ручей стал, кустарником лес, стал овраг неприметным.
Часто врагов узнавали разъезды монголов друг в друге.
Тишь, пустота им казалась приёмом рязанцев зловредным.

В чаще Ибердус нашли — город куршей, и мелкие сёла.
Проводников стали брать и заложников старых и малых.
Те соглашались к Рязани вести неохотно и квёло.
Сам Бурундай, если чувствовал в пленных подвох, убивал их.

Город Ибердус булгары сожгли, что пришли ночью следом.
Взяли припасы, набрали хашар, запрягли в волокуши.
Женщин погнали для смеха раздетых как будто бы летом.
В прорубь других побросали, сгубили невинные души.

Дальше озёра шли, остров, Окой образованный с Румкой.
Сильно петляла Ока. Стали лесом срезать эти петли.
Между озёр продвигались по чаще порой даже с рубкой.
Злился Менге, что замедлилось всё. Бурундай тоже медлил.

Оттепель ночью настала. Потом снег пошёл очень густо.
Всё облепили обильные хлопья, погнули деревья.
Следом ударил мороз и деревья валить стало с хрустом.
Ноги коней ранил наст, закрывал им траву и коренья.

Спали монголы в седле. Ели мясо сухое с капустой.
Долго они не могли к Пре и Лакоши выйти из чащи.
Загодя курши отсюда ушли. В их домах было пусто.
Вкруг возлежали леса в тишине непривычно мертвящей.

Несколько дней проплутали разъезды как раньше мокшане.
В руслах Оки и Ниверги бродили, в озёрах, затонах.
Уж весь обоз их нагнал, все арбы, верблюды и сани.
Стал, обессилев, хашар умирать на таких переходах.

Только достигнув Копанова, где часть мокшан оставалась,
Смог Бурундай снова двинуть монгольское войско к Рязани.
Свинчус и Увязь прошли от усталость в сёдлах шатаясь.
Что не успеют к Батыю уже, понимали и сами.

Тырно и Юшту прошли, острова по Оке огибая.
Северный узкий рукав прямо к озеру Преслину вывел.
В Киструсе взяли хашар. Он пошёл лёд землёй посыпая,
Чтобы не падали лошади. Труд их тот был непрерывен.

Там, где Ока распадается на рукава и протоки,
И берегами изрезан заснеженный лес прихотливо,
Вышел под вечер к Исадам монгольский отряд одинокий.
Прямо к торговым причалам и лодкам, замёрзшим тоскливо.

Здесь лет за двадцать до этого знати немало погибло.
Шестеро пронских, рязанских князей были Глебом убиты.
Тысячу верных бояр их такая же участь постигла.
Несколько тысяч дружинников было при них перебито.

Больше князей здесь легло, чем пока в битвах против Батыя.
Глеб после с Ингваром, братом своим, за Рязань бился долго.
Половцев наняли, злом нарушая законы любые,
Бога заветы отринув, презрев узы братского долга.

В братской могиле лежат под конями монголов в Исадах
Тысячи витязей лучших, не вставших на ратное дело.
В чащах не смогут засесть они в хитрых и сильных засадах.
Не нападут на врага в битве яростно, зло и умело.

«Уж ты послушай, послушай-ко, дитятко белого света,
Родину-матушку глупо покинувши ворогам кстати.
В землю укрылись почто вы, с народом расстались в те лета?
Аль не видать вам, как ездят повсюду здесь подлые тати?

Тяжкой печали да горюшки нету начала и края.
Аль не признает кручинна головушка, что сердцу больно?
С горького горя Руси рвётся сердце по деткам, рыдая.
А ведь она вас вскормила, носила в себе предовольно.

Грусть ты злодейка-тоска, и вы, чёрные дни, отступите!
Вы же откройте сыны очи ясные, встаньте из гроба.
Руки свои белы матушке родной Руси распахните.
Выйдите в полюшко-поле. Почто же лежать как стыдоба?»

Между причалов, домов и сараев, мостков деревянных
Был остановлен обоз и большая казна из Рязани.
Много бочонков, ларей с серебром, шёлка, скаток сафьянных,
Золота, жемчуга и украшений из вязи и скани.

Юрий Рязанский казну из столицы послал тайно в Муром
Не представляя, что войско Менге наступает с востока.
Так и попала казна к Бурундаю морозным тем утром.
Двадцать бояр из Рязани убили здесь в схватке жестокой.

Дальше на запад вели через чащу настилы из брёвен.
Не дожидаясь Менге, поспешил Бурундай по дороге.
Выйдя из леса к полудню с воротам города вровень,
Он увидал всю Рязань в бликах солнца, дымах и тревоге.

***

Вот и Рязань. Город стольный Великого княжества русских.
Земли ему от Москвы до Воронежа принадлежали.
Тёмный в дыму лабиринт переулков и улочек узких.
Жителей здесь десять тысяч и семь от войны прибежали.

Слева ворота дороги на Ряжск — башня  в теле высоко вала.
Справа река и ворота в двух башнях из брёвен толстенных.
Так же видны были башни ворот у Оки и причалов.
Сверху по валу из срубов с землёй были сложены стены.

Город раскинулся между Окой и рекой Серебрянка.
В четверть Булгара и треть от Саксина он был по размеру.
С юга шла конница. Там разрасталась Батыя стоянка.
Утром лишь там появилась она, судя по глазомеру.

Это разведка была из отрядов Орду и Кадана.
Вышли по Проне к Рязани они и ворваться пытались.
Молча в ворота заехала половцев сотня нежданно,
Но в это время у южных ворот ополченцы собрались.

В половцах этих узнали они разорителей Пронска.
Бросились быстро ворота закрыть и почти преуспели.
Тут уж увидели с башни снаружи немалое войско
И закричали: «Тревога!» и било вовсю зазвенели.

Половцев часть окружили, а часть ускакала обратно.
Тех, что внутри оказались, с коней поснимали, избили.
После раздетых и связанных к князю погнали злорадно
В кром за межградие пленных тычками взашей проводили.

Словно баранов их заперли в кроме в холодные клети.
Князь и бояре с толпой тоже было предались восторгу.
С юга ворота закрылис Оки, но оставили эти,
Что прямиком на Исады и Ряжск выходили к востоку.

Тут и возник Бурундай, и разведка его перед валом.
Видя, что сани обозов идут из ворот на Исады,
Бросились к башне монголы числом очень малым
Не опасаясь в порыве ни метких стрелков, ни засады.

Видя как мчаться от леса чудные, косматые кони,
Лак на щитах и доспехах сияет в суровом порядке,
Блещут клинки и щиты, как горит чешуя на драконе,
Всё побросали возницы, пустились бежать без оглядки.

Так весь отряд Бурундая ворвался бы в город с востока,
Как раньше половцы сделали с южно-подольской дороги.
Им не впервой было в город беспечный врываться с наскока.
Вёл Бурундай багатуров, где каждый монгол стоил многих.

Чудом решил кто-то сани в проезде ворот опрокинуть.
Пару волов развернув, поперёк повалили повязку.
Места теперь не имелось уже и воротины сдвинуть.
Бросили в этот завал бочки, кадки, корзины и доски.

В медное било звонить стали в башне, кто там оказался.
«Быстро в ворота! — вскричал Бурундай. — Мы засядем в их башне!»
«Это татары! Чужие!» — из половцев кто-то со стен отозвался.
Молча монгольский отряд поскакал по мосткам в миг тот страшный.

Чуть не ворвались они внутрь Рязани. Вдруг стало им тесно:
Все убегавшие сбились к завалу в воротах как стадо.
Как не рубили монголы толпу безоружных бесчестно,
Только телами убитых совсем нарастили преграду.

Стрелы пускать стали половцы над частоколом в напавших.
Ранили много монголов и нескольких даже убили.
Стали рязанцы воротины двигать, оттаскивать павших.
И под ударами сабель монгольских ворота закрыли.

Начал назад отходить Бурундай. Опечалился сильно.
Взять стольный город Рязань без Батыя был подвиг великий.
Только подумал уже он о славе великой умильно,
Как отвернулся Тенгри, отвернулись небесные лики.

«Прочь! Получите, враги! — с заборал закричали рязанцы. —
Коротки руки у вас, степняков, до великой Рязани!
Вам не достанется славный наш город, степные поганцы,
Видите, не по зубам даже русские вам горожане!»

Здесь были смерды, холопы и челядь, и просто крестьяне,
Что из владельческих сёл собрались за стеной отсидеться.
В массе язычники бога Ярилы, а не христиане.
Те, кому было без русских наместников некуда деться.

Были в кричащей толпе в основном те, кто в городе жили:
Слуги бояр и дружинников, вольные или не очень,
Дикие половцы, что вне аилов здесь русским служили,
Взяв в жёны русских, а не половчанок из отчин.

Полусвободных прощенников здесь было много, изгоев.
Закупов бедных и нищих полно, и свободных немало.
Не нарушая своим поведением общих устоев,
Вместе и дружно взошли покричать люди на заборало.

Вскоре из среднего города прибыл боярин с отрядом.
В спешке от князя великого Юрия гридни примчались:
Еле одеты для боя, но с простонародьем встав рядом,
Все над монголами, прочь отошедшими, зло потешались:

«Хитростью вам не добыть больше здесь городов как бывало!
Прочь, блиномордые, спрячьте свиные и грязные рыла! —
Так распаляясь кричала толпа отступающим с вала. —
К нам из Владимира скоро придёт на подмогу дружина!»

Только всё тише кричали они, наблюдая дорогу,
Что от Исад выводила к валам непрерывную реку.
Там извергала дорога на поле врагов конных много,
Так много, что и не счесть было их одному человеку.

Это отряды Менге выходили в порядке походном.
Строились в линии перед воротами или у леса.
Часть устремилась вдоль вала в движении вправо обходном
К руслу реки Серебрянка, сереющей в дымке белёсой.

Только ворота там были теперь все закрыты добротно.
И Водяные ворота, Серебряные и другие.
Одновременно настала осада здесь бесповоротно
И не вели на свободу дороги уже никакие.

***

Всё началось поутру в день шестнадцатый месяца студень
С двух нападений на башни воротные вражьих отрядов.
Путь для спасения был для рязанцев теперь многотруден:
Враг подходил отовсюду, насколько хватало им взгляда.

Солнце к полудню ещё не пришло, как они появились.
В ряд вдоль оврагов на юге шатры синим шёлком блестели.
Берег и долы от пара дыханий как будто дымились.
Лошади ржали, скрипели арбы и верблюды ревели.

Стало не видно и снега вокруг от людей и животных.
Заполонили враги правый берег Оки словно море.
Не было больше дорог никаких из Рязани свободных.
Вовсе не стало полей больше ими не занятых вскоре.

С запада тысячи лично Бату подошли из монголов.
Каждый имел много слуг и товарищей бедных и младших,
Всякой еды: мяса, рыбы сушёной и разных засолов,
Много коней, луков, стрел и оружия для рукопашных.

Панцири, шлемы из кожи слоёной под лаком особым,
Чтобы они от воды не могли размокать, тяжелея,
С кожаным круглым щитом, как и панцирь, почти невесомым.
Также наплечники, поножи, маски, пластины на шею...

Если бы знали рязанцы как выглядит воин в Китае,
То несомненно решили, что здесь всё китайское войско.
Половцев только признали и мокошь, булгар в этой стае,
Пленной мещеры толпу и славян, что смотрелись по-свойски.

Город тревожно гудел, «било» разные всюду звенели.
Спасский собор разливал мерный гул колокольный.
Воздух морозный был мглистым везде, как во время метели.
Нынче лишь ветер в Рязани остался свободный и вольный.

Кузни стучали, оружие всякое спешно готовя.
Клады свои зарывали в полы, кто имел, что припрятать.
Прочие в церкви пошли. На молитвы сменили злословье.
Но и божкам домовым не забыли гостинец состряпать.

Князь Юрий Игоревич в кромне заперся в сильной кручине.
Не принимал никого. Ни жены, ни холопов с обедом.
Знал он про силу Батыя. Страшился по этой причине.
Но не хотел говорить до поры горожанам об этом.

После подхода монголов воспарял князь, везде появлялся.
Сам все ворота объехал, из половцев стражу расставил.
По заборалам вдоль вала ходил в полный рост, не боялся.
Нищим не хлеб подарил, а раздал серебро против правил.

Там, где когда-то стоял перед кромном языческий идол,
Вече собралось само из богатых и вольных рязанцев.
Вече просило, чтоб князь людям русским оружие выдал,
Кроме рабов и мещеры, булгар и других иностранцев.

Только оружия не было больше у князя в Рязани.
Всё было в битве у Вёрды потеряно и на границе.
Вооружались теперь люди русские кто чем и сами.
Думали от победителей мира дрекольем отбиться.

Выдал толпе князь всего семь мечей, луков самую малость.
Косы, серпы люди взяли свои, кистени и дубины.
Больше всего топоров и ножей всевозможных сыскалось.
Но и того не хватило оружия для половины.

Несколько сотен булгарских семей сами вооружились.
Те, что бежали на Русь от Батыя с Бараджем скрываясь.
Смердов, холопов и прочих рабов Вече звать не решилось.
Вооружать не посмело, восстания их опасаясь.

К шумному Вече из кромна с невесткой свое оробевшей
Вышла Княгиня Великая, Юрия мать, Аграфена
В золотом тканой сороке с каменьями, шёлком алевшей.
Маленький правнук Иван словно ангел ей сел на колено.

Был с ней князь Фёдор — болезненный внук и рязанский наследник.
Заговорила она тихо, будто имелась помеха.
Стали в толпе вечевой, чтобы даже услышал последний,
Старой княгини слова повторять, словно гулкое эхо:

«Слушайте, русские люди, и слушайте люди другие!
Князь призывает вас встать на защиту любимой столицы,
От агривян ненавистных соборы спасти дорогие!
Станьте отныне рязанцы карающей Божьей десницей!

Правнук прекрасной Кристины из Уппсалы, шведской княгини,
Правнук княжны половецкой из древнего рода Сутоя,
Князь Юрий Игоревич рода Рюрика, славное имя,
Вас призывает сражаться за правду старинных устоев!»

«Не посрамим, Ростиславовна! — криком толпа отвечала. —
Нам без Великого князя не жить всё равно на Мещере!
Если ворвутся, нас ждёт всех единая смертная чара.
Избы сожгут, церкви, жёны поруганы будут и дщери!»

Все закричали и пар на морозе поднялся густейший.
Юрий сидел на коне в окружении малой дружины.
Он всё пытался услышать совет сверху добрый и вещий.
Но небеса были зимние холодны, недостижимы.

Слышен был из-за валов гул идущих монгольских отрядов,
Скрип от повозок несчётных, рёв тысяч верблюдов,
Разноязыкие крики, как будто разверзся мир адов
И сто народов на суд страшный вышли к рязанскому люду.

«Если Рязань отстоим, все посты соблюдать буду строго.
Жён всех своих отпущу и наложниц с почётом отправлю, —
Князь прошептал, обращаясь с мольбой к христианскому богу. —
Только Тебе буду сердцем служить и Тебя лишь восславлю!

Больше не дам никому ни русалий плясать, ни колядок.
В жадности, похоти я ограничу весь род свой спесивый!
Пьянство и блуд монастырский прерву всех дружков без оглядок.
Больше не буду рабов на попов переучивать силой!

В городе каждом рязанском сложу по собору большому.
Буду мещеру и голядь крестить без отсрочек повсюду.
Нищих, рабов, иудеев пущу прямо в церкви и к дому.
Только в Рязань Ты Батыю ворваться не дай, сделай чудо!»


ПОСЛЕСЛОВИЕ ОТ АВТОРА

Героизм предков... Мужество мужчин, преданность женщин, самопожертвование стариков и детей... Кто встретил многочисленные и закалённые в войнах ударные группы войск монгольских царевичей, их союзников и рабов? Что за раздольная страна открылась их раскосым и жадным очам? Глухомани, лабиринт рек и болот, обширные необжитые просторы, пёстрый конгломерат племён, жизненных укладов и верований. Как это было? Почему случилось так, как случилось? Почему появился однобокий взгляд на те события, сказка для взрослых, оставшихся вечными детьми?
Когда заходит речь о загадках истории, к которым относятся и события, связанные с нашествием полчищ Батыя на Русь, хочется иметь ответы, а для этого нужно попытаться наиболее полно разобраться в вопросе. Нет ничего более полезного и увлекательного способа для этого, как написание поэмы.
Для получения достоверной, непротиворечивой картины приходится вникать во всё, вплоть до самой последней мелочи, просеивать огромное количество информации, не обращая внимания на готовые выводы других. После этого можно получить ответ на вопрос: «Как это было?». Если есть логика, пространственное и образное мышление, эрудиция, художественные навыки, настойчивость, возникнет поэма и ответы на вопросы.
Огромная разница в технологических возможностях между объединённой армией восточных народов и русских юго-восточных княжеств, обусловили сокрушительное поражение русской цивилизации. В отличие от Западной Европы к середине XIII века, русские княжества не имели каменных крепостей с башнями и донжонами, камнемётных и стреломётных машин, ручных арбалетов, греческого огня, практики ведения боя метательным оружием, многочисленной кавалерии, системы призыва на войну местного населения, возможности консолидировать усилия княжеских отрядов-дружин. Обособленность, удалённость лесистой части юго-восточной части Руси от центров развитой цивилизации, отсутствие заинтересованности каких-либо захватчиков ранее овладеть труднодоступными территориями, обусловило отсутствие необходимости вести напряженные и оборонительные войны с серьёзным противником. Как известно, отсутствие необходимости что-либо делать приводит к стагнации и деградации, и никаким образом к прогрессу.
Уровень военных технологий Руси соответствовал V — VII веку раннего средневековья, но никак не ХIII веку позднего средневековья. Восточные объединённые силы под командованием монголов, наоборот, вынуждены были вести длительные войны с передовым на тот момент в военном, экономическом и политическом отношении, многочисленным Китаем. Это привело к тому, что, победившая китайцев объединённая армия востока под командованием монголов обладала самой передовой на тот момент технологией ведения боевых действий, оружием, системой снабжения, стратегического мышления, комплектования, удержания контроля, политическими наработками.
Фактически зимой 1236 — 1237 годов столкнулись военные силы разных эпох, где отсталыми ордами были как раз русские князья с их недисциплинированными разноплемёнными витязями и ополченцами из абсолютно не воинственных народов с разными религиями и обычаями. Особенность территории, превращение зимой реки в отличные дороги, низкая плотность населения тоже способствовала успеху наступления монголов и поражению русских.
Русь с низким уровнем сельхозпроизводства, животноводства, не являлась самоцелью похода монголов и их союзников. Их интересовала прежде всего плодородная, солнечная степь от Венгрии до Средней Азии. Этим и объясняется неспешность всех походов на Русь и лишь частичное использование сил державы монголов. Обеспечение северного фланга своих завоеваний — вот что было главным для чингизидов. Пушнина, мёд и рабы, торговые пути в Новгород по Волге были вопросом вторичным.
Трудно сказать, есть ли место в жизни генетической памяти. Кто-то в неё просто вертит. Написание поэмы было не данью моде, а закономерностью. Странная генетическая память о тех событиях — гравитационному центру рождения современной страны, притягивало автора. Предки автора происходят от агрессоров и жертв нашествия одновременно.
Часть корней автора находится в городе Славянка (ранее Тор) в Донецкой области, когда-то центре западных половецких степей, недалеко от реки Калка, где в первый раз встретились в бою монголы с русскими в битве в 1223 году. Из тех половецких мест чудесным образом происходит и прадед, и дед автора Федорчук Игорь Александрович (Герой Советского Союза, лётчик-истребитель). А вторая часть корней чудесным образом находится на стыке Московской и Владимирской области, земель мокоши и голяди, подвластной славянам-вятичам под управлением русских, ставших центром тяжести событий Батыева нашествия 1236-1237 годов. Оттуда другой прадед автора Савельев Пётр Алексеевич (50 метрах от его могилы Новодевичьем кладбище в Москве похоронен Президент России Б.Н. Ельцин). Похороненная там же прабабка Мария Ивановна Иванова родилась в позапрошлом веке в Москве, входившей во времена нашествия во Владимирское княжество. Крохотная Москва сильно пострадала во время нашествия, но только благодаря нашествию стала потом столицей.
Предки жены автора — Марьям Беляловой происходят из мест, являвших собой во время нашествия Волжскую Булгарию, разгромленную монголами непосредственно перед походом на Русь. Булгары были вынуждены участвовать в походе Батыя на Русь. Ещё одни предки происходят из северного Казахстана — восточной части земель половецких орд — монгольских союзников в походе на запад. Лучший друг автора Игорь Горячев происходит из мещерского края, неподалёку от Старой Рязани — эпицентра неравной борьбы местного населения с монголами. Донецкие, некогда половецкие, степи, Владимирское княжество, куда входила Москва в 1237 году, Мещерский край, Владимирская область являются участниками истории монгольского нашествия.
Вот так получилось всё само собой. История Батыева нашествия не могла не ожить в стихах. Удалённость событий по шкале времени, может быть, большое, а вот по шкале координат места удаление от событий равно нулю. Время легко преодолевается. Стоит только закрыть глаза и сразу можно увидеть горящую Рязань, Батыя, пьющего кумыс с кровью из кубка, сделанного из черепа храброго воина и из золота. Это такой колодец времени. Он всегда открыт. На его поверхности всегда рябь истории. Там отчётливо видно это — орды Батыя на Руси.
Выиграла Русь от появления государства Батыя или проиграла в конечном счёте? Сравнительный анализ по раскопкам объёмов каменного строительства на Руси до и после нашествия, показывает резкое его увеличение. То же по количеству хлебных ям, — начался прирост населения и сельхозпродукции. Характер и численность групповых захоронений в разорённых городах не даёт картины геноцида и всеобщего уничтожения, как об этом принято говорить. Быстрое развитие культуры и военного дела, прирост населения, расширение финансовых возможностей, завершение христианизации, говорит о том, что Русь после вхождения в улус Джучиев выиграла. Остановить завоевания Руси крестоносными немцами и шведами, за спиной которых стоял папа Римский и весь Запад без чингизидов не удалось бы точно. Доказательство: двести лет господства крестоносцев на Ближнем Востоке. Выбить европейских колонизаторов с Ближнего Востока смогли только внешне силы: мусульмане, объединившие множество народов под руководством Салах ад-Дина. Так же и Русь устояла перед крестоносцами благодаря Чингизидами. Александр Невский не случайно стал духовным братом сына Батыя, — Сартака — христианина-несторианца, получив в помощь войска Чингизидов и пост главы русских земель.
Кому же на самом деле нужна была легенда о татаро-монгольском иге? Почему при этом о работорговцах, — крымских татарах под властью турок и работорговцах из Венеции, 300 лет вывозивших русских и кавказский рабов в это же время, все «игоисты» молчат? Как действовали бы европейские и турецкие работорговцы, насколько более вольготно, если бы Русь не вошла в улус Джучиев, не оказалась потом под защитой Золотой Орды? На самом деле, многовековая компания по унижению России якобы имевшим место 300-летним игом, направлена на оправдание попыток Запада колонизировать Россию как «несамостоятельную и отсталую» территорию для грабежа, колонизировать с помощью компрадорской верхушкой диктаторов России, сначала царей-немцев, а ныне международной шайки бандитов-капиталистов в смычке с хозяевами стран «золотого миллиарда», — вечными колонизаторами и рабовладельцами. По сути, теория татаро-монгольского ига, — часть расистской теории о русском народе как о недочеловеках. А из недочеловеков Западу очень хочется сделать рабов.
На самом деле Батый пришёл на Русь с превосходной китайско-чжурчженьской государственной системой. Китай и тогда был мировым лидером, как по численности населения, так и по своим цивилизационным характеристикам. Не китайцы у европейцев, а европейцы у китайцев взяли порох, доменные печи с дутьём, кричный горн и кузнечно-пудлинговый процесс, компас, бумагу, лапшу, арбалет, зубную щётку с щетиной, висячий и каменный арочный мост, судоходные каналы и шлюзы, конскую сбрую и стремена, прививки, корабельные переборки, модульную архитектуру, государственные экзамены, буровые вышки, книгопечатание, хромирование металлов, цветное ткачество, календарный год на 365 дней, шёлк, угольное и газовое топливо, отрицательные числа, чугун, сталь, требушет, фарфор, химическое оружие, салют, наборные шрифты, игральные карты, ремённую и цепную передачи, чай, зонты, газовый баллон, огнемёт, вилки, бумажные деньги, туалетную бумагу, колокол, лак, вентилятор, наземные и морские мины, ружья, взрывающиеся пушечные ядра, многоступенчатые ракеты и реактивные снаряды с аэродинамическими крыльями, механические часы с анкерным механизмом, множество медицинских препаратов и технологий, много другого. Вот что несли с собой монголы вместе с культурой Китая.
Что дала Европа Руси? Сифилис? Жадность, блуд, зависть, рабство, звериную жестокость? Уже был XVIII век, а в европейском центре культуры Версале придворные самого могущественного европейского монарха мочились на шторы, по ним ползали вши под алмазными колье, а их самый могущественный европейский король Людовик XIV умер от гангрены ног. В такую культуру заталкивал Пётр I Русь, выводя из «азиатчины». А эта «азиатчина» передовой Китай с 5000-летней традицией государственности, 3000-летняя Персия (Иран) которой ещё древние греки завидовали. Персия пронесла свою идентичность и язык через тысячелетия арабского и монгольского завоевания. 
Вот в какую великую восточную цивилизацию вошла Русь при Батые. Этого не стыдиться надо, с гордиться таким великим генезисом. Где тогда и где сейчас цивилизация Китая по развитию, а где, например, тогда и сейчас ведущие представители европейской цивилизации Франция или Великобритания? Про Испанию или Австрию с Венгрией можно даже не вспоминать... Земля и небо...


Андрей Геннадиевич Демидов

АМАЗОНИАДА


поэма

                Не изменившись в лице, взял Сократ у
                тюремщика чашу с ядом и выпил её до дна.

                Л. Толстой «Греческий учитель Сократ»

Оглавление:

Предисловие от автора

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ. Путешествие греков к дикой Таврии. Нападение амазонок девы-воина Хели. Поражение греков в бою с амазонкам. Явление Афины Паллады. Город амазонок Новый Аргос. Брачная ночь и ритуальный поединок. Явление бога войны Ареса. Разговор богов Зевса, Ареса, Афины. Песня у погребального костра. Северная ссылка поэта.

ПЕСНЬ ВТОРАЯ. Бегство из плена амазонок. В плену к финикийцев. Смерть хетта. Спасение поэта Аполлоном. Веление Аполлона отпустить поэта. Опасная дорога мореходов. Приношение жертв Посейдону. Морские чудовища. Кораблекрушение у берега Трои.

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ. Аякс и Агамемнон в бою. Ахиллес в бою. Поход спартанцев на амазонок. Осада столицы амазонок Аргоса. Убийство царицы Хели. Превращение Артемиды в медведицу. Бегство спартанцев от Артемиды. Гибель спартанцев, спасение царевны Улии. Боги решают судьбу Улии. Суд Зевса.

Глоссарий


ПРЕДИСЛОВИЕ ОТ АВТОРА

Почему русский автор в XXI веке вдруг обращается к теме Троянской войны, отстоящей от него на 33 века назад, хотя и в его время войн хватает? Ведь для современного русского человека даже Ленин и Сталин как инопланетяне, а «коллективизация», «индустриализация» как «Марсианские хроники» Брэдбери или того хуже «Хроники Нарнии» Голливудских студий. Зачем, в то время как большая часть человечества идёт по пути упрощения и «отключения мозга» для экономии сил, нервов и продуктов питания, автор наоборот «мозг включает» и переносится с его помощью (как в волшебной машине времени) во времена, когда на Земле властвовали боги Олимпа, жили Аякс, Ахиллес, спартанцы, троянцы, амазонки? Наверно потому, что в мире есть две вещи, не знающие границ: Вселенная и человеческое сознание. Вот это не имеющее границ человеческое сознание и переносит человека как «машина времени» куда угодно. В этот раз угодно было перенестись на 3300 лет назад в Европу, Северную Африку и Малую Азию. А ещё потому, что природа (а человек часть природы, а поэт человек) не рациональна. Будь природа до конца рациональна, так как её объясняют учёные, червяк никогда не эволюционировал бы в человека. Ведь жить червяком куда как рациональнее.
Что вообще тянет человека путешествовать, в том числе во времени? Конечно калейдоскопичность впечатлений. Они укладываются в память как цветные стёкла детской игрушки «калейдоскоп» и наполняют сознание переливающимся разноцветным светом причудливых рисунков. Если это помножено на знания по истории места, где происходят путешествия, калейдоскоп получает ещё четыре измерения, наложенные на четыре измерения сегодняшние: глубину, ширину, высоту и время. Со временем приходит и романтическое восприятие, метафоры, аллегории.
Так глубинный Китай становится похож на бескрайнее рисовое поле, внутренняя Монголия на огромный кусок копчёной конины, Швеция напоминает железный слиток. Иран походит на раскрытый цветок, а все приморские курортные города похожи на одинаковую помойку — пёстро, густо, плохо пахнет.
Италия зимой — страна ватников. В стёганых ватниках ходит каждый третий. Русь утратила первенство по ватникам навсегда. И тут тоже!
Когда около 500 года часть славян с территории нынешних Сербии, Хорватии, Южной Польши, Чехии (то есть с территории бывших римских имперских провинций Далмация, Паннония, Дакия) двинулись (как евреи из Египта в Ханаан) в исход на европейский север и северо-восток (в том числе на территории нынешней центральной России, где проживали финские и прибалтийские племена куршей, голиндов, мокши, эрзи, марийцев и других), они принесли с собой туда не только язык, возникший под влиянием латинского, но и римские нравы — постоянное стремление наскочить, поработить, ограбить, неравенство, распущенность, пьянство.
Патриархальные финские и прибалтийские сообщества вступили с пришельцами из римских пределов в долгое силовое, культурное и религиозное противостояние, незаконченное до сих пор. И сейчас, как и тогда, русские славяне с коренными народами захваченной земли живут чересполосно, призвав ранее себе северных князей и их частные военные отряды для покорения аборигенов и захвата их земель, назвавшись русскими, являя потом основу для захвата огромных территорий русскими князьями, а потом царями и императорами.
Русские люди распространили своё самоназвание на часть коренных племён: голиндов, мещеру, марийцев, мокоши, эрзи, потом степняки и монголы к чересполосице добавили свои компактные места проживания. Вот так возникла и продолжает существовать эта чересполосная страна Россия. Самая земная из земных, хотя, по сути первозданный космический корабль для своих глубинных жителей, на котором они летают в космосе тысячи лет.
Находясь в подземке мегаполиса Нью-Йорка, кроме станции работы архитектора Калатравы, думаешь: «Нет, это не космический корабль! У них до сих пор отопление паровое!» Но потом, поднявшись на высоченный Эмпайр Стейт Билдинг мирового мракобеса, у которого руки по локоть в крови человеческой, — Рокфеллера, видишь город и думаешь: «Нет, Нью-Йорк — это космический корабль всего человечества, хоть бы и на водном пару!»
Вот Версальский дворец со стороны парка смотрится однообразной громадой, похожей на лежащий на боку небоскрёб, вроде Эмпайр Стейт Билдинга. Лежит Версаль пустой, скучный и пыльный. Наверное, и небоскребы Нью-Йорка ждёт такая судьба в своё время.
...Почему Греция? Увидев Версаль, увидев Париж, нельзя умирать, пока не увидел Грецию. В Греции круглый год воздух особый. Так пахнет в России воздух только весной, запах цветения, свежести и надежды, и хочется верить в Бога, и под повсеместными круглогодично плодоносящими апельсиновыми деревьями и оливами социализм вроде как вовсе не обязателен, и ничего не нужно экономить, и централизованно распределять. Всё сделано Богом.
С архитектурной точки зрения солнечные Афины, как ни странно, больше похожи на Бейрут или Бенгази с гладкими коробками малоэтажных бетонных домов и садами на крышах, чем на греческий город, как он представляется из России. В этом смысле центр пасмурной Москвы с фронтонами, колоннадами, львами и пиками оград, архитектурно — более греческий. Угасающий стиль, угасающий город, которые никак не угаснут. Взлёт не всегда завершается крахом, как например, в случае с Венецией.
Венеция — законсервированный глобальным мировым финансовым кризисом 17-го века город. Это сработало лучше всякого извержения, вроде погибших городов Помпеи и Геркуланума, засыпанных пеплом и похороненных извержением Везувия. Венеция состарилась как человек и умерла. Осталась мумия, которую за деньги демонстрируют туристам. После открытия Америки, все европейские капиталы устремились в торговые операции Испании и Португалии. Был открыт путь в Китай помимо торговой оси Венеция — Стамбул. Китайские товары пошли другим путём. Венецианские торговые дома разорились и перебрались в Британию. Их военный флот, некогда самый сильный в Средиземноморье, сгнил. Их гениальная идея городских каналов, вместо метро и трамваев, не помогла. Республиканский строй богатых венецианских семейств тоже не помог. Промышленности Венеция не имела. Теперь Венеция действующий город-призрак, жалкий памятник средневековому капитализму, жадности и кичу.
У Венеции есть старшая сестра — Флоренция, которая и теперь живее всех живых. Когда сидишь весной на террасе виллы на холме Фьезоле над Флоренцией и плывут мимо облака, такое чувство, что неспешно едешь в салоне самой большой и дорогой машины на свете, (в пику тому, что когда идёшь летом по ветреным улицами Нью-Йорка между небоскрёбами, когда и облаков не видно, кажется, что ты внутри работающего грохочущего и воняющего мотора, этой машины).
Современное искусство, безусловно, есть, но в нём нет красоты, а Флоренция — это памятник совершенному искусству, которое мы потеряли. Именно у Флоренции, похоже, есть открытый коридор времени. Такой коридор, безусловно, есть и в старой части Рима. Быть там, всё равно, что ходить по развалинам Атлантиды на дне океана.
Рим — Великий неудачник. Принципиальное сходство и различие Древнего Рима от Армении в том, что Древний Рим просуществовал 1000 лет, а Армения, возникнув как государство одновременно с Древним Римом, существует непрерывно до сих пор.
Древняя Греция тоже не так уж и далека от нас. Чеченцы, ингуши, осетины, насколько о них известно, сильно напоминают своим сознанием и деяниями древних греков времён Троянской войны, греко-персидских войн и походов Александра Македонского. Такая же изолированность долины от долины, как и греческих островов, такие же горы, леса, бурные потоки, язык чем-то похож, общая прародина в Малой Азии, культ физической, силы, культ оружия с пелёнок, бороды, каменные постройки, бараны и козы, похищение женщин и скота, мужественное убийство слабых, тренировка воинского искусства на беззащитных, бесконечная война всех против всех и общая война против внешних иноверцев: царь Дарий как Александр II, Ермолов и Ельцин, кровная месть, собственные амазонки,  демократия старейшин, диктатура одиночек. «Фермопилы» — оборона Грозного, «персидский поход» — вторжение в Дагестан, «Геракл» — Шамиль, «Агамемнон» — Дудаев, «Ахилл» — Басаев, «Леонид» — Масхадов, «Ясон» — Радуев. Очень всё похоже на далёкие легендарные времена...
Это не значит отсталость. Это просто другое. Те, кто был в Центральной Америке на Юкатане, в Мексике, могли понять и ощутить, что ацтеки к появлению Колумба и Кортеса не были отсталыми. Они просто были другими в других условиях жизни. Они не имели колеса не потому, что не могли его изобрести из-за скудоумия, просто горный рельеф делал пешие перемещения груза эффективнее. Для колеса нужна была тяговая сила, а лошадей не было в Америке не из-за глупости индейцев, а из-за лености природы.
То же касается отсутствия стального оружия у индейцев. Если бы у европейцев и их предков из Малой Азии было в достатке вулканическое стекло обсидиан, острое как бритва, никто бы из них не стал заниматься металлургией. Кукуруза и маниок на Юкатане растут как сорняк, и железные плуги там тоже были не нужны, это не каменистая почва Греции или Испании, где без железного рало-плуга тяжело.
Ацтеки имели настолько большое военное преимущество надо всеми известными им племенами Центральной Америки, что огнестрельное оружие или что-то подобное им было не нужно. Тем более, что им нужны были люди с войны живые для жертв богам, и убивать их воинам не рекомендовалось. Агрономия, астрономия, мелиорация, строительство были у ацтеков на высоте. Знай они о европейцах хоть на полвека раньше, гонку вооружений они бы испанцам не проиграли. А вот у североамериканских индейцев шансов не было.
Ничто не вечно, ничто не проходят бесследно. Вот и самое парадоксальное в истории с бесноватым фюрером Гитлером то, что различные и бесчисленные, вырастающие словно из под земли, германские племена, начиная со времени борьбы с древним Римом, действительно сыграли одну из главнейших ролей в этногенезе большинства ведущих наций планеты, это: немцы, англичане, французы, итальянцы, испанцы, австрийцы, бельгийцы, голландцы, евроамериканцы, шведы, норвежцы, датчане, прибалты. Так что говоря «Deutschland uber alles!» нацисты знали, что говорить для одурманивания сознания людей через возбуждение гордости за общность с великими древними. Именно этим объясняется, в частности то, что самыми яростными защитниками берлинского Рейхстага в 1945 году были не немцы, а шведские эсэсовцы.
Берлин обращён в прошлое, скучен и рационален как «Mein kampf». Для интернационалистов вопрос национальности вторичен. Главное — справедливость и мировоззрение. Главное, за кого человек — за богачей и их слуг (холуёв) или за простой народ. Поскольку основные черты характера любого народа связаны прежде всего со средой его обитания и условиями жизни, нужно констатировать, что знаменитая немецкая аккуратность и пунктуальность следствие вечной немецкой бедности и скудости жизни. Даже элементарная гигиена у них, несмотря на все достижения прогресса, оказалась не на высоте. Вот арабы и евреи используют душ всегда после исполнения большой нужды. Частично женщины и мужчины некоторых европейских народов с помощью биде поступают так же, а остальные-то из числа «превыше всего» так и ходят всегда грязными после туалета, проведя малоэффективную манипуляцию с помощью бумаги. Садятся потом на это место, занимаются спортом, танцами с остатками на себе. Поют грязные нам песни с экранов и руководят демократическими странами с отходами жизнедеятельности внутри штанов и чулок.
Вся цивилизованность человека испаряется, когда понимаешь какое грязное создание перед тобой. Может быть поэтому мысли людей так грязны, грязны потому, что грязны они сами. Невольно хочется стать арабом или евреем, но не жидом. Когда еврей издевается над евреем, он становится жидом.
Правители, цари, императоры... Самые главные враги своих же народов. Чем более громадные строительные проекты позволяли себе правители в свою честь, тем меньше сил оставалось на защиту страны. Если бы египтяне меньше тратили биологической энергии на создание непрактичных громадных памятников сумасшедшим фараонам, то гораздо тем больше энергии осталось бы у них на армию и флот, и ни Александр Македонский, ни Юлий Цезарь их бы не завоевали, не выкачали бы ресурсы. То же касается Чингисхана и его потомков, но с другим знаком, когда малочисленные кочевники из Забайкалья завоевали огромную империю, не создав ни одной мегапостройки, направив всю энергию монгольского народа на нужное дело, демонстрируя пример сверхконцентрации биологической энергии народа.
Пётр I завозил в Россию образованных немцев, голландцев, шотландцев и страна вырвалось вперёд. Пётр I хотел стране процветания. Ельцин начал завозить в Россию необразованных таджиков, узбеков и киргизов, и страна «вырвалась» назад. Ельцин чего хотел для страны? И вообще, о стране ли думал?
Так было всегда. Характер уже раскопанных захоронений императоров Китая, масштабы и уже сделанные ужасные находки, не оставляют сомнений в том, что гробница первого китайского императора Цинь Шихуанди в горе Лишань является местом массовых убийств десятков тысяч чиновников, наложниц, рабочих, слуг, солдат, животных, останки которых (в отличие от ненайденных останков шести миллионов жертв еврейского Холокоста) до сих пор там. Вот и останков непризнанного славянского Холокоста предостаточно. Понимание того, что на таком фундаменте стоит китайская государственность, сильно подорвёт образ современного Китая и его коммунистического правительства. Вот что создало запрет на раскопки огромной земляной пирамиды; и запрет никогда не будет отменён.
Таковы все правители по сути. Только Ленин, Сталин, Мао Цзедун, Дэн Сяопин, Фидель Кастро и некоторые другие были исключениями из животного правила доминирования ради доминирования.
Времена, описанные в поэме «Амазониада», — не исключение. Эта поэма о том, что могло остаться за рамками внимания Гомера. Много ещё чего могло быть на самом деле в те далёкие времена Троянской войны и на территории Таврии, получившей много позже название Крым. Гомер этого не написал. Но никто не может точно утверждать, что этого не было на самом деле. Итак...
1261 год до нашей эры. Уже несколько лет идёт Троянская война. Отряд мореплавателей из Эллады (нынешней Греции) высаживается на благодатном берегу Таврии. Среди них спартанцы и поэт Филоменес из Афин. Здесь они начинают возводить город, но подвергаются нападению амазонок. Выживших амазонки берут в плен...


ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Путешествие греков к дикой Таврии. Нападение амазонок девы-воина Хели. Поражение греков в бою с амазонками. Явление Афины Паллады. Город амазонок Новый Аргос. Брачная ночь и ритуальный поединок. Явление бога войны Ареса. Разговор богов Зевса, Ареса, Афины. Песня у погребального костра. Северная ссылка поэта. Герои. Высадка в Таврии. Новая Спарта. Сражение с амазонками. Плен.


Вышел на небо прекрасный бог Гелиос в бликах восхода.
Тут уж проснулись герои одни в бесконечном пространстве.
Здесь только звери живут. Никогда небывало народа.
Только природа царит в первозданном убранстве.

Много ахейцев мечтали дойти к краю мира,
Но не вернулись, исчезнув в бурлящей пучине.
Их поимённо всех помнят сказители, славят их лирой,
Не упиваясь слезами и не предаваясь кручине.

Дома прекрасные девы всё ждут мореходов с победой.
Им Посейдон улыбнётся и жертвы возьмёт, и подарки.
Новые земли ахейцам откроет под ласковым небом:
Пастбища, тучные нивы под солнцем умеренно жарким.

Смотрят на храбрых героев с Олимпа бессмертные боги.
Их развлекает как игры за счастьем погоня людская.
В древность седую уходят степенно морские дороги,
Что будет завтра со всеми и боги про это не знают.

Плыл на восток достославный атлет Эврипид из Эфеса.
Ждут чудо силы большой от него Олимпийские игры.
Ловкий кулачный боец и силён в поднимании веса.
Против него не смогли бы сражаться и злобные тигры.

С ним плыл красавец Патрокл, что торгует вином повсеместно.
Уксус он возит повсюду, оливки, пшеницу и масло.
Как потерял он торговый свой флот никому неизвестно.
В горе искал корабли он по морю два года напрасно.

С ними поэт Филоменес писавший прекрасные песни.
Он афинянин. Философ. Жил в странствиях в странах далёких.
Сеял он этику жизни, где мог, даже в огненной бездне,
Чтобы смягчить молодой мир людей беспредельно жестоких.

В море, бурлящем Негостеприимном, блуждали полгода.
Северный берег их не принимал, волны вздыбливал лихо.
Но вдруг унялся Эол, и наладилась всюду погода.
Вот отыскали залив мореходы, причалили тихо.

Радостно вышли усталые люди на берег песчаный.
Не было здесь ничего, только гущи бурьяна.
Жаркая даль за горами раскинулась, ветер дул пряный,
А за горами в степи плыл мираж океана.

Резво на береге птицы порхали, слух песней чаруя.
Бодро бежали ручьи, забавляясь течением сильным.
Стал говорить всем Патрокл, на поля и ручьи указуя,
Что здесь взойдёт виноград для вина урожаем обильным.

С ним Эврипид согласился и воины все согласились.
Камни таскать стали с гор, возводить неприступные стены.
Только поэт Филоменес от мрачных предчувствий томился,
Зная, что рай не бывает пустым на краю Ойкумены.

Город решили назвать Новой Спартой по просьбе спартанцев.
Здесь Эврипид дал всем клятву до смерти за город сражаться.
Праздник устроили. Было на нём много песен и танцев.
После поспешно корабль за припасами стал снаряжаться.

Вскоре отплыли Патрокл и гребцы за лозой виноградной.
В путь долгий их провожал Эврипид с Филоменесом грустно.
Дня три прошло. Вдруг война. Светлой ночью прохладной
Всадники-девы с оружием берег заполнили густо.

***

Дева-воитель меж них появилась в браслетах блестящих.
На быстроногом коне разъезжала она без одежды.
Крикнула, что не потерпят она мореходов пропащих:
«Пусть чужестранцы-мужчины забудут на жизнь здесь надежды!

Здесь Артемиды земля и Арес благородный бывает.
Тут Афродита рожает детей Олимпийскому богу.
Гибнут несчастные те, кто случайно сюда заплывает,
Ветром злодейской судьбы отыскавшие к смерти дорогу!»

Ей отвечал Филоменес тогда про священное право
Храбрых ахейцев, могучих данайцев, троянцев свирепых,
Данное Зевсом: вторгаться везде и творить там расправу.
Этому Зевс покровительствует, правды древние скрепы.

Звонко смеялись в ответ амазонки и всадница Хели.
Всюду костры развели, расписали узорами лица.
Древками копий стучали в щиты и воинственно пели.
Так звали девы-воители греческих воинов биться.

«Переговорам нет места!» — развёл Филоменес руками. —
В переговорах я опытом здесь всех дорийцев богаче!»
Стал Эврипид собираться на бой, как он делал годами.
Славу Афине воспел, и богиню просил дать удачу.

Взял Эврипид щит блестящий и меч острый свой смертоносный.
Шлем пышногривый надел. То же сделали двое спартанцев.
Вышли за стены. Построились кругом в молчании грозном.
Воины-девы, крича, окружили троих чужестранцев.

Стрелы пустили они змеежалые точно и густо.
Дротики сильно метали свои медноклювые следом.
Но попадали в щиты пеших воинов с грохотом, звоном и хрустом.
Не причиняли  вреда, словно вред был спартанцам неведом.

Спину друг другу прикрыв, три героя на гору шли смело.
Там в лунном свете наездница Хели надменно стояла.
Несколько раз амазонок копьём Эврипид бил умело.
Падали девы на землю и кровь их траву заливала.

Их добивали мечами, и змеи из них расползались:
Красные эти кишки под копыта коней попадали.
Но лишь смеялись живые, как будто в бою забавлялись.
Между собой соревнуясь, скакали и стрелы пускали.

Всё же попала стрела одному из спартанцев в колено.
Он оступился, упал и открыл спины воинов рядом.
Тут же второму спартанцу пробил дротик шейную вену.
Крикнул: «Спасайтесь!» — и рухнул он мёртвый на дротик проклятый.

Тот, что был ранен в колено, добит был копьём сзади в спину.
Хели направилась вниз, где один Эврипид оставался.
Кровь в лунном свете на меди сияла, подобно рубину.
Битвы желал Эврипид. Только больше никто не сражался.

Сверху сеть крепкую бросили, петли на руки и ноги.
Будто быка для игры повалили, подняться не дали.
Счастье в бою победить амазонок давалось немногим.
Только Геракл и Тесей амазонок в бою побеждали.

Скорбно воззвал со стены Филоменес и вышел во поле.
Павших спартанцев с горы он к ручью перенёс по уклону.
Тщательно вымыл тела и, могильщиком став поневоле,
Он на глаза положил им монеты, как плату Хорону.

Пусть Ахиллес не увидел их мужества в битве неравной
И не у Трои они в это время погибли, сражаясь.
Песня поэта о павших и светлой была, и печальной.
Ветви собрал для большого костра он, скорбя и мужаясь.

Не помешали ему амазонки, а только смотрели.
Рушили стены они Новой Спарты, легко и играя.
Вот подвели Эврипида они к торжествующей Хели
И на колени поставили, силой гордыню карая.

«Смерти достоин ты, злобный захватчик, за дерзость такую!» —
Молвила грозно царица, и всадницы все зашумели.
Жертвой кровавой хотели задобрить стихию морскую,
Чтоб корабли мореходов наяды бросали на мели.

Тут в небесах тёмных что-то блеснуло. Луна задрожала.
Облако света промчалось стремглав по мосту звездопада.
Били из облака яркого молний сверкающих жала.
Так перед всеми предстала богиня Афина Паллада.

Золото всё покрывало доспехи её и одежды.
Блещущий щит с головой змееглавой Горгоны Медузы.
Гимн справедливости громко звучал, воплощая надежду
На покровительство этой воинственной музы.

В свете костра мёртвых тел, что зажёг Филоменес печально,
Стало Афине Палладе лицо его видно подробно.
Он был похож на Палланта, убитого ею случайно
Друга, когда в раннем детстве играли вдвоём беззаботно.

«Вы не убьёте теперь морехода! — сказала Афина. —
Пусть подойдёт, назовёт муж достойный мне имя сначала!»
«Хоть жаждет мести кровавой вся наша равнина,
Мы уступаем тебе, Зевса дочь!» — Хели ей отвечала.

Взор опустив, подошёл Филоменес. Назвал громко имя.
Он рассказал без утайки, приплыли зачем и откуда.
Грустный поэт объяснил всё умело делами благими.
Лишь по вине амазонок свирепых случилось так худо.

«Ты мне напомнил погибшего в детстве любимого друга.
Вижу, на поясе флейту ты носишь, и это отрадно.
Мне, как оплату за жизнь, поиграй без испуга.
Слух мой потешь, афинянин!» — велела Афина Паллада.

Стал Филоменес играть. Закружилась мелодия нежно
И над телами спартанцев сгорающих с дымом смешалась.
Душу тревожа и радуя сердце носилась безбрежно
И затихала на лунных тропинках как будто смущаясь.

«Если когда-то потешишь ты музыкой слух Аполлона,
Знай, что не хуже него ты флейтист. Это очень опасно.
С Марсия кожу содрал Аполлон за игру без поклона.
Лучше, чем бог всемогущий на флейте сыграл он напрасно!»

Это сказав, ввысь взлетела Афина, оставив забаву.
В Трою она унеслась в колеснице по звёздной дороге.
Там Агамемнон с Приамом за честь воевали и славу.
В ход той Троянской войны собирались вмешаться и боги.

«Пленных с собой заберём в Новый Аргос!» — велела царица.
Крепко затем Филоменеса и Эврипида связали.
Так понесли по горам их на спинах тугих кобылицы
За амазонками в непостижимые дикие дали.

Ехали степью потом между рек и высоких курганов.
Тут рассмотреть удалось амазонок довольно подробно.
Рослые, сильные девушки все, словно дети титанов.
Светловолосы и голубоглазы, Афине подобны.

Город их Северный Аргос лежал у реки полноводной.
Как корабли, кверху днищем, большие дома возвышались.
Храм Артемиды стоял между ними горой благородной.
Там подношения кровью и золотом ей совершались.

Все амазонки растили детей атлетичных и стройных.
Девочек только растили, а мальчиков всех убивали.
Женщин считали они совершенней мужчин недостойных.
Лучше мужчин ремесло знали, лучше мужчин воевали.

Лишь для зачатия ими мужчины в походах пленялись.
Редко в живых оставляли мужчин после первой же ночи.
Женщины от бесполезных нахлебников так избавлялись,
Жадных до благ, до богатств, обретённых другими охочих.

Хели велела к ней в дом привести в эту ночь Эврипида.
Стали его отмывать и причёсывать девы-рабыни.
Для Филоменеса сделали клетку ужасного вида,
Где он не мог ни присесть, ни согнуться отныне.

Долго молил он собравшихся возле него амазонок.
Много рассказывал он про народ свой большой и свободный.
Птицей взлетал к небесам его голос, прекрасен и звонок,
Но лишь презрением был удостоен поэт благородный.

***

Вот Аполлон, брат-близнец Артемиды, промчался по небу.
Гелиос следом за ним пролетел в золотой колеснице.
Ночь отразила в озёрах Луну, как большую монету.
Ветер прохладный овеял поля полновесной пшеницы.

Девы в дом Хели ввели Эврипида и там привязали.
Всё что хотела она, получала всю ночь от мужчины.
Песни подруги её рядом пели, нагими плясали.
Маски наяд надевали и буйных сатиров личины.

Вывел, играя, бог Гелеос утром на небо светило.
Бдения жаркие кончились в доме злонравной царицы.
Вышел на двор без одежд Эврипид. Ночь его не сломила.
Должен был он жертвой богу, кровавой, теперь стать для жрицы.

Вышла вслед девам, царица, отдавшая силы весёлому пиру.
Громко сказала она амазонкам, пришедшим к ограде:
«Он — как бесчестный Геракл, что спалил город наш Фемискиру
И захватил Меланиппу, царицу, лишь похоти ради.

Пусть Артемиде великой послужит он жертвой кровавой.
Но не как жертвенный бык, а как воин, на битву шагая.
Будет сражаться с ним дева Сапфо, что овеяна славой.
Если погибнет она, будет биться до смерти другая!»

Вывели к храму дорийца. Копьё, щит и меч дали в руки.
Встала напротив него дева-воин огромного роста.
Вышли на площадь у храма её боевые подруги.
Прочие женщины схватку смотрели с помоста.

Знал Эврипид, что ему ни за что не минуть смертной доли.
Голову только поднял к небесам он, сказал величаво:
«Всем расскажи, Филоменес, о гибели гордой в неволе
Сына спартанской семьи, давшей новой легенде начало!»

Поднял он щит, и копьё приготовился бросить разяще.
Но амазонка копьё подняла и метнула быстрее.
Жало копья отразил Эврипида большой щит блестящий,
Но наконечник оставил глубокую рану на шее.

Стала Сапфо приближаться, блистающий меч приготовив.
Шлем её с гребнем пурпурным едва над щитом возвышался.
Смело она шла на воина, раной его обескровив.
Было похоже, что бой, не начавшись, уже завершался.

Только спартанец воспрянул, ударил копьём очень точно
Выше щита амазонки в глазницу гривастого шлема.
Выбил ей глаз и отбил её меч. Как скала встал он прочно.
Бросив свистеть и смеяться, застыли все зрители немо.

Кровь залила панцирь девы сияющий, руки и ноги.
Сколько она не пыталась к спартанцу мечом дотянуться,
Он уклонялся, щитом закрывался. Отбил все наскоки.
Сам бил копьём беспощадно, заставив Сапфо поскользнуться.

Вот и упала на спину она, уронив щит измятый.
Требуя схватку закончить, все девы вскричали ужасно.
Бросились быстро к нему, прекратить поединок проклятый,
Но Эврипид им не внял, амазонку добил своевластно.

Вдруг свет померк. Донеслись из небес удивлённые речи.
Это Арес, бог бесчестной войны, начал в город спускаться:
«Вот мой герой! Про него мне Афина сказала при встрече.
Может, коварством своим он научит вас драться!»

Вынесли скорбно Сапфо на щите вместе с канувшей славой.
Петь стали девы и бить по щитам своим копьями звонко
Дух укрепляя и требуя только победы кровавой.
Вышла на площадь сражаться другая теперь амазонка.

В яд обмакнул амазонке копьё бог Арес незаметно.
За поединком Арес наблюдал и весьма горячился.
Ранен копьём Эврипид был, сражаясь опять беззаветно.
Но амазонке в царапину тоже тот яд просочился.

Оба бойца умирали теперь на арене священной.
Долго стонали на пыльной земле, к Артемиде взывая.
Жертва прекрасна тройная была для богини надменной.
Может быть, милость проявит к царице далёкого края.

«Нужно нам песню сложить про геройскую схватку.
Пусть Филоменес восславит спартанца как будто Ахилла.
Тевкры из Трои из песни пусть знают ответ на загадку.
Слаб враг дорийский, раз женщина-воин его победила!»

Так говорил бог войны, насмехаясь над смертными всеми.
Коршун Арея кружил в вышине, предвещая несчастья.
Золотом перьев сиял как сверкающий ряд диадемы.
Хохотом страшным пугал и к хозяину сел на запястье.

Только решил бог Арес амазонок покинуть столицу,
Как опустилась на землю Афина на облаке красном.
Было заметно собравшимся всем, что она очень злится,
Видя спартанца убитого хитростью в битве напрасной.

«Я же сказала — не трогать спартанцев при встрече у моря! —
Стала она говорить. — Кары все амазонки достойны.
Вижу, мой брат развлекается здесь, смертных ссоря.
Глупому мало Аресу Троянской войны. Хочет новые войны!»

Зло усмехнулся Арес и стрелу для сестры приготовил.
Стало понятно, что он не потерпит таких оскорблений.
Огненный взгляд его, яростный прежде, ещё посуровел.
Метко стрелу он Афине пустил в спину без сожалений.

Сверху ударила молния прямо в стрелу и разбила.
Весь наконечник в полёте расплавился каплями меди.
Зевс в небе ясном возник, заслонив колесницей светило.
Снова ударил в Ареса он молнией, в лук его метя.

Громоподобно Зевс крикнул: — «Изыди, Арес, сын презренный!
Я запрещаю тебе нападать на Афину Палладу.
Клялся ты в дружбе ей в Алтисе, роще священной.
Нынче же хочешь убить её подло. С тобой нет и сладу!

В Тартар отправлю за медную стену тебя я навечно.
Будут тебя охранять там сторукие дети Урана.
Ты же, Афина, зачем доверяешь Аресу беспечно?
Разве не знаешь его неуёмный характер тирана?»

«Что ты, отец! Как убить мне бессмертную деву Афину?
Пусть мы в Троянской войне помогаем различным народам.
Просто, играя с сестрой, я нечаянно выстрелил в спину.
Но ты был рядом и всё завершилось счастливым исходом.

Лучше скажи, что предательство девы Афины забыто.
С Герой тебя заковала когда-то сестра в цепи крепко.
Это ли есть благодарность за счастье семейного быта
У Олимпийских богов? Где её уважение к предкам?» —

Так отвечал Зевсу хитрый Арес, нарочито смиренный.
Взгляд опустила Афина. Застыли все смертные немо.
«Как надоел человеческий мир ваш безумный и бренный!» —
Зевс хмуро сыну ответил и стал подниматься на небо.

Следом взлетела Афина в пылающем шаре блестящем.
Только Аресу в глаза заглянула с усмешкой надменной.
«Встретимся скоро опять мы в бою настоящем!» —
Крикнул Арес, поднимаясь на облаке одновременно.

«Вы же, отважные воины-девы, — он молвил свирепо, —
К Трое идите, — отмстить все кровавые ваши обиды.
Вместе с троянцами бейтесь за ваши устои и скрепы.
За Меланиппу-царицу сражайтесь и всех, кто Тесеем убиты!»

Хели-царица ответила богу: «Пойдём мы к Приаму.
Будем сражаться за Трою, союзников наших извечных,
Что защищают от греков торговлю по морю упрямо.
Мы отомстим всем ахейцам — чудовищам бесчеловечным!»

***

Скрылись из вида на небе лазурном бессмертные боги.
Стали оплакивать девы погибших подруг перед храмом.
В полдень затеяны игры в честь них были в этом чертоге.
Стрелы метали, боролись, к военным готовились драмам.

После неслись амазонки в хлебах спелых как кентавриды,
Бога ветров обгоняя, проказника и невидимку,
Дети погибшей когда-то в волнах золотой Атлантиды,
Гордо живущие в этих степях со свободой в обнимку.

Вечером в небо костры устремились, сжигая убитых,
Павших к ногам Артемиды прекрасной, сестры Аполлона.
Дым растворялся на улицах узких, плющами увитых.
К просьбе поэта теперь отнеслись благосклонно.

Клетку открыли. К костру погребальному вышел он с лирой.
Песню запел бесподобно о родине милой и дальней.
Все амазонки невольно заслушались песней красивой.
Лишь Аполлон смог бы песню исполнить ещё идеальней.

«Слабые духом, не веря в победу в войне беспримерной,
Взяв корабли, на чужбину уплыли в печали.
Утром в квадригу коней запрягли быстроногих как серны
И колесницу гирляндой цветов увенчали.

Шлем взял я, блещущий щит, лук и меч смертоносный.
К морю врага ждать поехал для битвы кровавой.
Стало темно, буря мчалась и падали сосны.
Громы гремели, вулканы сжигали всё лавой.

Только не буря была то — нашествие полчищ несметных.
Город сожгли, как Геракл сжёг проклятую Трою.
Кровью невинных насытили жажду клинков своих медных
И откатились, оставив страну злому горю.

Долго гонял я коней и искал в битве смерти героя.
Боги смеялись с Олимпа, на землю наслав пыль и морок.
Вместо триумфа с обрыва я бросился в бурное море.
Незачем жить, если умерли все, кто мне дорог!»

Так пел поэт Филоменес, на лире играя умело,
Перед огромным костром погребальным погибшего друга.
Тронула песня сердца амазонок и чувства задела
У освещенного пламенем ночью огромного круга.

***

Жизнь сохранили ему амазонки, но прочь отослали
Дальше на север, где в море рождается ветер студёный.
Много пленённых мужчин за болотами там проживали
И невозможно им было покинуть тот край удалённый.

Жили они под охраной в личине рабов бессловесных.
Кельтов и тевкров там было немало, ещё египтян, финикийцев,
Множество скифов и разных из дальних земель безызвестных.
Был Филоменес несчастный не первым рабом из дорийцев.

Здесь не фракийский Борей дул игриво, а ветер смертельный.
В лёд превращал он людей и животных вне тёплого дома.
Руна овец лишь спасали и плащ до земли рукодельный,
Если еды есть запас и дорога по снегу знакома.

Словно Олимп и Парнас многоснежные горы лежали.
Гипербореи сюда заплывали, дарили всем амфоры хлеба.
Летом лишь солнца лучи здесь несчастных теплом согревали
И Аполлон проносился на птицах по куполу неба.

Жил здесь и хетт Туш-Сутех — кареглазый мужчина с востока.
Странник, воитель, ремесленник и мореход превосходный.
С ним подружился поэт. Хетт сказал: «Мать-Природа жестока,
Боги прекрасны, а время летит как корабль быстроходный.

Выпала нам, брат, с тобой очень горькая рабская доля.
Нет ничего для людей хуже рабства любого на свете.
Но не смиряться нам надо судьбе, а стремиться на волю.
Верю, придёт миг свободы, прекрасный и светлый!»


ПЕСНЬ ВТОРАЯ

Бегство из плена амазонок. В плену к финикийцев. Смерть хетта. Спасение поэта Аполлоном. Веление Аполлона отпустить поэта. Опасная дорога мореходов. Приношение жертв Посейдону. Морские чудовища. Кораблекрушение у берега Трои.


Вот год прошёл и решил Филоменес бежать непременно.
С хеттом они лодку сделали. Ночью в неё тайно сели.
К морю поплыли весной по реке быстрой нощно и денно
В край, где янтарь-электрон усыпал всюду берег и мели.

Там Посейдон появлялся не чаще, чем на Ойкумене.
Гипербореи почти не бывали в тех водах угрюмых.
Рад Филоменес был с другом судьбы перемене.
Только едва не погибли они на камнях саблезубых.

После несло их течением в жерло большого вулкана,
Что извергал дым и магму, а море повсюду вскипало.
Спас их Эол. Полубог дунул в парус сквозь пепел тумана.
Нёс их над царством Аида, пока море тихим не стало.

Лодку несчастных Аид уничтожил пожаром жестоким.
Вынесли волны на берег янтарный дорийца и хетта.
Чудом спаслись. Стали ценный янтарь собирать по протокам.
Сделали новую лодку себе к окончанию лета.

Лодку наполнив свою до краёв янтарём драгоценным,
Двинулись дальше на запад вдоль леса и скал из гранита.
Плыли по тихому морю и путь был почти совершенным.
Ветер попутный, волн нет, ночью звёзды на небе открыты.

Рыб много дивных плескалось и разные звери водились.
Всюду земля первозданной лежала как в самом начале.
Неподалёку кончалась вода, небо с морем сходились.
Водовороты свирепые звёзды там в бездну ввергали.

Много проливов пришлось миновать на краю Ойкумены
Прежде чем воды открылись для них океана Атланта.
Скалы сходились в проливе, гремя будто медные стены.
Чтобы их минуть, пришлось показать мореходства таланты.

***

Вскоре костры загорелись большие у входа в пещеры
На островах Оловянных, где кельты косматые жили.
Много их здесь обитало голодных, без смысла и веры.
Здесь финикийцы давно копи олова к счастью открыли.

Будет разбито огромное войско с оружием медным,
Если из бронзы в бою у врага всё оружие будет.
Олово с медью — есть бронза. Металл с ореолом победным.
Жизни лишится народ, если олово не раздобудет.

Скрыл от людей бог Аид на краю мира олово в тайне.
Лишь финикийцам открыл в океане дорогу в проливах.
Жертвы за то приносили людские, кровавые крайне.
Лодку заметив, погнались за ней в лабиринтах заливов.

Сетью поймали они Филоменеса и Туш-Сутеха.
Тайну храня, финикийцы всегда убивали любого.
Так лишь достигли в торговле металлом большого успеха.
Хетта убили немедля, содрав с него кожу, с живого.

И Филоменесу та же жестокая смерть угрожала.
Лодку, янтарь драгоценный себе финикийцы забрали.
В тело поэта уткнули кинжалов блестящие жала.
С жизнью простился поэт. Вдруг ожили небесные дали.

В ярком свечении бог Аполлон меж людей опустился.
Звонко играл он на струнах прекрасно звучащей кифары.
Воздух от звуков божественных млел, дым руном чудным вился.
За невнимание к музыке бога — всех ждали бы кары.

Вниз опустили убийцы ножи, обернулись все к богу.
Бог Аполлон — мореходов хранитель, помощник всех странствий.
«Вижу, куда завела непоседу флейтиста дорога! —
Заговорил Аполлон, повисая в блестящем пространстве. —

Мне про флейтиста с талантом великим сказала Афина.
Музыку слышать хочу, раз Палладу игра впечатляет.
Сам я пою хоть гудящим вулканом, хоть писком дельфина.
Лучший я. Нет в мире тех, кто искусней поёт и играет!»

Тут финикиец, назвавшийся Библом, ответил учтиво:
«Дарим тебе, Феб Великий, дорийца на всякие нужды.
Песней пускай потешает тебя, совершенством мотива.
Вот флейта звонкая, пусть он играет, а нам песни чужды!»

Встал Филоменес истерзанный рядом с замученным хеттом.
Снятая кожа сушилась поодаль как бурая тряпка.
Взял поэт флейту. Играть стал печально. Играл он с успехом.
Так, что в гармонию с небом пришёл центр земного порядка.

Бог лучезарный внимательно слушал. Глядел благосклонно.
Все финикийцы почтительно смолкли. Потупили взоры.
Долго играл Филоменес. Но вот он закончил с поклоном.
Эхо блуждало над морем и птицей взлетало на горы.

«Флейтой владеешь изрядно ты. Марсий-сатир так играет.
Песню свою нам исполни!» — сказал бог, ударив по струнам.
«Рад я служить сыну Зевса, поэту небесного края,
Лучшему в музыке вечной в неистовом мире подлунном».

Так отвечал Филоменес учтиво ревнивому богу.
Плектор он взял костяной и кифару взял у финикийцев.
Предполагая печально, что клонится жизнь к эпилогу,
Песню запел о земле и истории славных дорийцев:

«Жадный лукавый правитель народ свой повадился грабить.
Вместе с торговцами, стражей, живёт припеваючи в башне.
Все города он решил обобрать, раздробить и ослабить.
Он преуспел в этом: кузни остыли, заброшены пашни.

Как мёртвокрылые птицы уносятся к Стиксу младенцы
И не увидеть родителям пир их взросления шумный.
Смерть и нужду предрекают дорийцам давно иноземцы.
Эллинам гибель накличет из башни правитель безумный.

Грозно фаланги встают наших старых врагов отовсюду.
Видно Афина забыла про нас. Видно Зевсу так надо.
Наших врагов одолеть по плечу лишь героям и чуду.
Так погибала не раз, но вставала родная Эллада!»

Песню допел Филоменес. Умолкли и струны кифары.
Даже свирепые кельты прекрасной игре умилились.
Долго ещё эхом музыки сладкой носились нектары.
В скалах отрывки мелодий как влага дождя угнездились.

«Правду сказала Афина Паллада. Меня ты достоин!» —
С облака света сказал Аполлон об услышанной песне.
«Разве сравнится с тобой, Аполлон, как поэт, смертный воин?» —
Так отвечал Филоменес смертельно опасной той лести.

Помнил он то, что сказала в стране амазонок Афина,
Как отвечать нужно богу и как к похвалам относиться.
Бог говорит: «Как врага здесь тебя принимает чужбина.
Но прикажу я теперь финикийцам свирепым смягчиться.

Правильно, как царь Итаки, почтительно мне отвечаешь.
Ты хитроумием мне Одиссея напомнил успешно.
С гипербореями ты в этой мёртвой глуши одичаешь.
Эй, финикийцы, везите поэта в Элладу поспешно!»

«Мы подчиняемся!» — Библ, погрустнев, Аполлону ответил.
В небо блистающим облаком взмыл солнца бог златокудрый.
Быстро умчалась его колесница как солнечный ветер.
Утром корабль свой большой снаряжать начал Библ многомудрый.

***

Этот корабль был красивым и сделан он был превосходно.
Десять шагов в ширину, целых тридцать в длину. Парус красный.
Тридцать гребцов на скамьях помещались вдоль борта свободно.
Весь из ливанского кедра изогнутый корпус прекрасный.

Слитки из олова кельты в корабль загрузили и рыбу.
Воду в сосуд на носу принесли из реки пресноводной.
Вёсла проверили. Якорем взяли гранитную глыбу.
Взял Библ янтарь, взял вино, согреваться на глади холодной.

Жертвой принёс Библ с утра тонкорунных овец Посейдону.
Вот Филоменес взошёл на корабль, но совсем без восторга.
Кожу с собой Туш-Сутеха взял он, отвезти к его дому,
Чтобы род хетта её схоронил, поминать мог бы долго.

Крикнул гребцам Библ и вёсла ударили в тёмную воду.
Быстро корабль вышел в море. На запад помчался.
Все острова обошёл. Плыл затем то на юг, то к восходу.
В ясную ночь путь прекрасными звёздами обозначался.

***

Всюду играли дельфины, киты поднимали фонтаны.
Рыбы летали по воздуху. Чайки, как рыбы, ныряли.
Может быть, здесь олимпийские боги разили титанов,
Где-то Атлант здесь держал землю плоскую на пьедестале.

Шквалы смертельные вдруг проносились внезапно и слепо.
Камни подводные ввысь поднимались из пены навстречу.
Весла ломались и парус на клочья рвал ветер свирепо.
Словно вздыхал Посейдон, говоря, что всему он предтеча.

Город Гадир встал из волн как корабль из камней и утёсов,
В водах залива как будто дома и причалы качая.
Жили наяды здесь и виноделы, поэт да философ.
Праздник устроили буйный, корабль из-за Стикса встречая.

На Филоменеса как на чужого смотрели свирепо.
Только игра на кифаре их злобу смягчила немного,
Как и рассказ про страну амазонок, где реки из хлеба.
Кончился праздник и отдых. Ждала всех дорога.

Снова путь вдоль берегов. Показались утёсы пролива.
Скалы сходились с отливом и не оставляли прохода.
Море за ним начиналось, где солнце всех грело счастливо.
Множество стран благодатных лежало там, в Море народов.

В пасть камнезубого зверя направил корабль кормчий смело.
Ветра дождавшись, в корму и при лунном восходе прилива,
Дружно ударили вёслами все финикийцы умело.
Библ с Филоменесом вместе держали рули что есть силы.

Словно вздох моря корабль перенёс через скалы пролива.
Встала вода, как гора, и опала, как будто в печали.
Дальше семь дней шли под ветром в корму мореходы счастливо.
К пристани Утики вскоре корабль подошёл и причалил.

Берег песчаный вокруг возлежал и тянулся до неба.
Ливия в Утике блага не знала, а только пустыню.
Только восточнее пальмы росли и трава на потребу.
Львы жили впроголодь там и орлы в одинокой гордыне.

Здесь взяли чаны с аргановым маслом, оливки и воду.
День отдохнув, Библ направил корабль на восток без опаски.
Ближе к Египту, в жару, их корабль вдруг попал в непогоду.
Ветер поднял к небу волны бурунные в чёрной окраске.

***

Вышел из вод Посейдон синевласый с трезубцем ужасным.
Встал в колесницу, и кони его понесли над волнами.
С ним нереиды хвостатые с девичьим ликом прекрасным
И гиппокампы сквозь мглу поскакали в воде табунами.

«Кто острым носом окованным медью терзает мне спину,
Воду терзает без всякой за то соответственной платы?» —
Грозно вскричал Посейдон и трезубцем ударил в пучину,
Вызвав из бездны ужасной фигуру Горгоны крылатой.

Трое гребцов, посмотрев на Горгону, как камни застыли.
За борт упали, на дно унеслись безвозвратно.
Библ руки поднял, кричать стал в туман водной пыли:
«Мы финикийцы, плывём с грузом олова в Тиру обратно!»

«Где доля бога, где кровь и тела, где вино и товары? —
Крикнул бог моря, летя на упряжке коней быстроходных. —
Треть от всего отдавайте владельцу дорог мореходных
Или немедля узнаете более страшные кары!»

Горько Библ стал причитать и велел людям вытянуть жребий.
Нитку короткую с длинной зажав в кулаке, дал всем выбрать.
Тот, кто короткую вытянул нитку, гребец каждый третий,
Должен был броситься в море, из жизни себя милой вырвать.

Вот подошёл Филоменеса срок жребий вытянуть страшный.
В миг роковой он увидел сквозь брызги Афину Палладу.
Вправо она показала рукой золотой и миражной.
Правую нитку он взял — нитка длинной была по раскладу.

Скрылась Афина. Гребцы стали прыгать на гибель в пучину.
Трое из них, громко плача, за мачту схватились.
Библ успокоил их словом, мечом их ускорил кончину.
За борт при качке тела мёртвых в волны скатились.

С хохотом жутким Горгона тела моряков разрывала.
Впившись зубами в куски, кровь пила с насаждением страстным.
Прочих несли нереиды на пенистые покрывала,
Делая гибель нелепей, божественным ликом прекрасным.

Олова треть финикийцы отдали, оливов и масла.
Треть янтаря, треть всех амфор с вином из Гадира.
Милость явил Посейдон мореходам и буря угасла.
Чудища нехотя сгинули в дебрях подводного мира.

«Хватит!» — сказал Посейдон и трезубцем ударил о воду.
Вздыбилось море волной до небес, бессловесно и грозно.
Дива такого под солнцем никто и не видывал сроду.
Был словно щепка подхвачен корабль той волной смертоносной.

Перелетела волна острова Самос, Лемнос, Мармара.
Камнем упал вниз корабль. С жутким терском разбился на доски.
Вынес прибой клочья паруса, щепки, остатки товара.
Из финикийцев лишь Библ оказался на береге плоском.

Долго по берегу жаркому брёл Филоменес тоскливо.
Кожу нашёл Туш-Сутеха, кифару и пресную воду.
Здесь финикиец узнал острова у большого пролива.
Тут Илион возвышался на славу морскому народу.


ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ

Аякс и Агамемнон в бою. Ахиллес в бою. Поход спартанцев на амазонок. Осада столицы амазонок Аргоса. Убийство царицы Хели. Превращение Артемиды в медведицу. Бегство спартанцев от Артемиды. Гибель спартанцев, спасение царевны Улии. Боги решают судьбу Улии. Суд Зевса.


Из-за холмов показались стремительно три колесницы.
Люди в одеждах троянских, в рубахах, меж ними бежали.
В страхе крича, добегали они до условной границы,
Где колесничие копьями их на бегу поражали.

На колесницах ахейцы стояли в доспехах блестящих,
В шлемах с хвостами, с большими щитами, горящими солнцем.
Напоминая одеждой и статью богов настоящих.
Лошади мчались, и были поводья привязаны к кольцам.

Мощный Аякс на себе из чешуек имел панцирь медный.
Шлем из чешуек клыков вепрей крупных на мягкой подкладке.
Меч на груди в ножнах бронзовый, длинный, старинный, победный.
Щит-башня был многослойный из кож продублённых и гладких.
 
Шлем Ахиллеса был обручем медным и волосом конским по краю.
Меч за спиной. Панцирь бронзовый, поножи, наручи тоже.
На колеснице стоял он, копьём медножалым играя.
Щит медный, круглый обтянут чудесно раскрашенной кожей.

Царь Агамемнон был в золоте весь. Шлем из колотой кости.
Львиная шкура с клыкастою пастью на нём возлежала.
Был в плечах очень широк он при невыдающемся росте.
Взглядом впивался во всё, как меча смертоносное жало.

Словно играя, ахейцы сражались на береге гиблом.
Мёртвые тевкры лежали вповалку вдоль моря повсюду.
Вот колесница настигла одна Филоменеса с Библом.
То, что они не погибли мгновенно, ровнялось здесь чуду.

«Я из Афин, и зовут Филоменес меня. Я — несчастный,
Что год уже пробирается к дому в надежде напрасной!» —
Так прокричал Филоменес царю из Микен с ликом властным.
Встал с колесницей Аякс рядом. Злой и от крови весь красный.

«Я Агамемнон зовусь, царь Микен. Вот Аякс благородный.
Мы не даём подходить к Трое войску союзников близко.
Весь разоряем троянский намеренно край плодородный.
Вам безучастно бродить здесь — нет большего риска!» —

Хрипло сказал Агамемнон. Тут вышло на берег рядами
Войско ахейцев великим числом. Шли уверенно, грозно.
Из-за холмов, где горел город Керк, дым поднялся клубами.
Было оттуда несчастным троянцами бежать слишком поздно.

«Не по своей вине странствую я беспрестанно по морю.
Город наш новый сожгли амазонки в Тавридских пределах.
Много убили дорийцев и много посеяли горя.
Плачет Эллада о воинах, мужественных корабелах.

Год уж прошёл как расстались с Патроклом, купцом из Коринфа.
Он виноградные лозы хотел на Тавриду доставить.
Видно его тоже в плен захватили безгрудые нимфы,
Чтобы взять семя, а после убить и ославить!»

Так отвечал Агамемнону горько поэт безутешный.
Молвил могучий Аякс, на большое копьё опираясь:
«Мы у троянцев Патрокла отбили сегодня успешно.
Он из Коринфа. Сказал: в плен попал, на восток направляясь.

Здесь амазонки уже появлялись два раза с востока.
Наши отряды вдоль моря свирепые девы теснили.
Их Ахиллес разогнал и убил очень многих жестоко.
Двух привязал к колеснице и долго их кони тащили.

«Женщины эти из Азии прибыли к Трое по морю.
Могут к нам с севера тоже прийти амазонок отряды.
Это затянет войну и осаду, спасёт злую Трою.
Войску воинственной Хели из Аргоса будут здесь рады.

Если придут амазонки с реки Фермодон и другие,
С Пентесилеей царицей и грозной в бою Ипполитой,
В наших рядах много жертв обретут здесь их луки тугие.
Будет троянцев земля нашей кровью обильно полита.

Золота много Приам для союзников Трои отправил.
С ним здесь фригийцы, ликийцы и хетты, и все эфиопы.
Он и до этого лестью, обманом и подкупом правил.
Так подчинил все по суше и морю дороги и тропы!» —

Царь Агамемнон сказав это, гордо сошёл с колесницы.
В этот момент из высокой травы вышло войско ликийцев.
Ряд ярко-красных щитов, иглы копий и зверские лица
Сразу к себе обратили все взгляды дорийцев.

Стали видны корабли им числом небольшим в бухте малой.
Там выходили на берег ликийцы все в ярких одеждах.
Их принимала земля Илиона с надеждой и славой.
Резво Эол дул над Мраморным морем им ветром надежды.

На колесницу взошёл Агамемнон. Стал строить отряды.
Рядом Аякс разъезжал, прикрываясь щитом солнцеликим.
Вот уж ликийцы убили трёх пленных без всякой пощады.
Громко крича, окружили Аякса числом превеликим.

Быстро Аякс, славный сын Оилея, копьём бил ликийцев.
Кони его колесницы сбивали их с ног и топтали.
Бились без страха уставшие раньше при Керке дорийцы.
Мёртвых своих уносили. За камни ряды отступали.

Вот Агамемнон вступил в бой неравный отчаянно, смело.
Бил он мечом окровавленным словно посланник Аида.
Стрелы не брали запёкшейся кровью покрытое тело,
Не проникали сквозь плащ с головой льва ужасного вида.

***

Сверху за битвой кровавой, сквозь облако красного цвета,
Феб наблюдал и Аяксом он был недоволен.
Тот убивал, а ликийцы ему не давали ответа,
И не решался уже биться с ним ни один новый воин.

«Это неправильно!» — вымолвил Феб и стрелу приготовил.
Словно почувствовав это, по небу примчалась Афина.
Действия девы пустивший стрелу Аполлон обусловил.
Щит подняла над Аяксом Афина, закрыв исполина.

«Ты не получишь Аякса на радость троянцев бесчестных!» —
Гневно вскричала она, Аполлону копьём угрожая.
«Вечно не сможешь хранить их! — сказал Феб из выси небесной. —
Всех ты богов унижаешь, Афина, меня унижая!»

Сквозь битвы шум закричали ахейцы от радости громко:
Из-за холма на летящей как вихрь страшной биге
Гордый Ахилл появился, неся славу дальним потомкам,
Как поединщика лучшего, славного архистратига.

Щит его медный украшен Гефестом был дивным узором.
Отображались на нём города и долины под небом.
Жёны там ждали мужей, девы юношей с пламенным взором.
Дети смеялись и пели, а нивы все полнились хлебом...

Бросил копьё Ахиллес — и ликийца копьё поразило.
Шею пробив, полетело к другим, и они повалились.
Страхом врагов Ахиллеса смутила ужасная сила.
Прочь отступили частично и на корабли погрузились.

Из колесницы сошёл Ахиллес и настиг отступавших.
Словно лев яростный между овец беззащитных носился.
Бой прекратил он, остававшись один в окружении павших.
Гордый герой весь в крови к колеснице своей возвратился.

Молча взошёл на неё и направил коней в город снова
И, уезжая, сказал Агамемнону полушутливо:
«Сколько ещё нужно мне воевать за царя золотого,
Чтобы товары его шли успешно по этим проливам?»

«Я отомщу Ахиллесу за эти смешки и обиды!» —
Тихо Аяксу сказал Агамемнон, свой меч убирая.
Библ с Филоменесом не были в битве случайной убиты.
Пару царапин от стрел и камней пережили играя.

«Войско дадим, корабли и Патрокл с вами тоже отбудет, —
Так им сказал царь Микен, прежде чем удалиться. —
Нужно идти вам на север. Поход будет долог и труден.
Нужно не дать амазонкам у Трои опять появиться!»

***

Вечером встретив Патрокла, друзья предавались печали.
Вспомнили павших друзей, Эврипида-героя.
Семь кораблей подошли. Ждали воины их на причале.
Но для начала поплыли они на восток только трое.

Несколько дней и ночей плыли в бурю к горам на востоке.
К южному берегу моря пристали у хеттских селений.
Горные хетты всегда к финикийцам бывали жестоки.
Лишь Филоменес пошёл к ним, а Библ опасался гонений.

Кожу отдал Туш-Сутеха дориец старейшинам грустно.
Он рассказал о побеге отважном из плена по морю.
Кожу сожги в храме Ма, где плясали и пели искусно.
Дух хетта рай там обрёл, где нет места печали и горю.

Храбрость бойца восхваляли его черноокие сёстры.
Гордый двуглавый орёл в небесах охранял славу рода,
Тайну железной руды и мечей, что отточены остро.
Даже Гефест не прознал, где родится такая порода.

Выполнив долг, мореходы к своим кораблям возвратились.
Вскоре сто сорок спартанцев бесстрашно отплыли к Тавриде.
Не доходя до озёр меотийских, в заливе они очутились,
Где город прежний нашли, весь в сгоревшем, разрушенном виде.

Вышли на берег. На сушу с приливом суда затянули.
Взялись опять стены строить, ограды, ворота и крыши.
Лили дожди, ветер выл, бесновался в свирепом разгуле.
Были напасти ахейцам как будто ниспосланы свыше.

Всюду бродили в горах и лесах кровожадные тавры.
Жертву искали своей Артемиде, которой молились.
Скифы примчались на берег однажды, как будто кентавры.
Но не решились на войско напасть, и в степи растворились.

***

Вот распогодилось небо, подсохли поляны и рощи.
Смог на холмах посадить виноградник Патрокл неуёмный.
Только грустил он, что это не сделал он раньше и проще.
Из-за потери друзей нёс теперь скорби груз неподъёмный.

Был Артемиде свирепой баран чёрный в жертву дан мудро.
Съеден сырым. Кости, жир сожжены и руно цвета сажи...
В жертву потом Дионису телец принесён был под утро.
Злился бы бог и с телёнком любого схватить мог бы даже.

Пили вино, пели и исполняли мудрёные танцы.
Били тимпаны, звук флейт и кифары был тонок и звонок.
Небу пожертвовав, стали в поход собираться спартанцы.
Вождь их Евфим должен был отыскать и разбить амазонок.

Без лошадей по реке лишь открыта была в степь дорога.
Библа домой отпустили. Пять дней шли на вёслах к порогам.
Вышли на берег. Вдруг степь загорелась вокруг от поджога.
Бегство в дыму от огня привело многих к сильным ожогам.

«С войском ахейцы посмели идти в этот край отдалённый.
Скоро полезут наверх на Олимп с любопытством в грядущем!» —
Феб сверху крикнул. Он стрелы огня стал пускать, разозлённый.
Степь полыхала, мешая ахейцам на битву идущим.

Несколько раз появлялись вдали на конях амазонки.
Стрелами меткими их без труда отгоняли обратно.
Воины Спарты все были быстры и весьма дальнозорки.
Вновь доказали в походе бесстрашие неоднократно.

Вождь их Евфим, Минелая сын мощный от бедной служанки,
Бросившись быстро бегом, захватил амазонок в овраге.
Двух он убил. В  жертву Фебу разрезал и сжёг их останки.
Трёх как наложниц взял — дальше шли девушки босы и наги.

Пытками им языки развязали. Узнали дорогу.
К Аргосу берегом путь пролегал без препятствий природных.
Также узнали: ребёнок у Хели родился там к сроку.
Был Эврипид для ребёнка отцом благородным.

Долго в пыли шли спартанцы на север под грохот тимпанов.
Музыка их вдохновляла в степи, где нет гор и заливов.
Тучно бродили повсюду стада здесь коров и баранов.
Хлеб колосился, как море, в стране древних сказок и мифов.

***

Северный Аргос открылся для взоров в садах и фонтанах.
Храм Артемиды огромный стоял там на площади главной.
В зелени всё утопало дубов, лип и старых каштанов.
Здесь жила знать амазонок с царицей своей своенравной.

Рыбу в озёрах ловили иные, меняли товары.
Красили кожи, мололи муку и лепили посуду.
Ткали ковры, шили обувь, варили отвары.
Войско увидев, всё бросив, на стены поднялись повсюду.

«Что нужно вам? Почему с вами наши пленённые девы?
С вами поэт Филоменес, что в северных дебрях потерян.
Прочь убирайтесь, отдав нам несчастных. Полны все мы гнева!» —
Так амазонки кричали и гнев их был неимоверен.

Стали спартанцы ворота ломать и стрелять через стены.
Сквозь частокол на валу амазонки в них тоже стреляли.
Ярый Евфим звал на бой их, но выли они как гиены,
Не выходили за стены, а только мужчин оскорбляли.

Вот на коне появилась царица. Летела как птица.
Стрелы пускала и ранила несколько храбрых спартанцев.
Громко кричала она: «Кто тут хочет сразиться?
Эта земля станет вечной могилой для всех чужестранцев!»

Смело под стрелы бросалась царица как будто нарочно.
Словно желала с врагом в битве встретиться, злым и достойным.
Лук взял спартанец Евфим и стрелу в Хели выпустил точно.
Хели, играя, стрелу отразила щитом многослойным.

Стали в царицу стрелять и другие спартанцы прицелено.
Хмели на то лишь смеялась, щитом отбивала все стрелы.
Множество стрел из ольхи потеряли ахейцы бесцельно,
Будто отборные воины были как дети незрелы.

Выстроив стену щитов, взяв таран по совету Патрокла,
Стали в ворота им бить. Подожгли частокол и навесы.
Вскоре от чёрного дыма над городом небо поблёкло.
Только от стрел зло страдали здесь воины-тяжеловесы.

Тут быстроногий Евфим к Хели ринулся неутомимо.
Острым копьём он стремился коня поразить под царицей.
Бронзовой палицей ей удалось поразить шлем Евфима.
Пал он без чувств, будто лапой сражён разъярённой тигрицы.

Бросились к телу спартанцы, вождя заслонили щитами.
С хрустом тут створки ворот разом рухнули внутрь укреплений.
Стали, кича, амазонки сбегаться, вставать за вратами
С копьями наперевес, со словами угроз и молений.

Двинулись строем спартанцы по три в ряд в проём частокола,
Выставив перед стеной из щитов копий острые жала.
Будто вперёд шла скала, что давила, рубила, колола.
Эта фаланга толпу амазонок легко сокрушала.

Как ни старались защитницы город спасти от захвата,
Словно колосья ложились они под серпом беспощадным.
В этом Афина Паллада отчасти была виновата,
Сделав спартанцев победным орудием невероятным.

***

С криками горя бежать от ворот амазонки пустились.
В страхе метались они по дворам и по улицам длинным.
Многие дети и девы тут с жизнью прекрасной простились.
Их убивали спартанцы нещадно, неся смерть невинным.

Хели в центр города через другие ворота промчалась.
Громко стенала, бессильная биться с врагами в теснине.
Дочь привезла она к храму и в крепкую дверь постучала.
Жрицы открыли ей вход к алтарю, что стоял посредине.

С криками следом прорвались спартанцы к желаемой цели.
Стали хватать юных жриц и к царице толпой подступили.
Быстро тогда дочь взяла, нож ей к горлу приставила Хели.
Жрицы оставили страх, к Артемиде мольбу обратили:

«Смилуйся, дева охоты, семьи, целомудрия неба!
Город твоих амазонок враги разоряют жестоко.
В жертву прими ты дитя за спасение города света,
Девственность чище, чем всю, что до этого приняли боги!»

В храм Филоменес вошёл и Евфим. Встали немо у входа.
Хели, увидев вождей, обратилась к ним, полная гнева:
«В жертву я дочь принесу Артемиде, хоть нет ей и года.
Жертву такую приняв, вас убьёт непорочная дева.

Всех разорвёт Артемида от ярости, словно вакханка.
Кровью орлов и собак напоит, мясо выбросит свиньям.
Головы на кол насадит — для воронов будет приманка.
Вдоволь богиня тогда насладится волшебным всесильем!»

«Стойте, спартанцы! — вскричал Филоменес. — Кончайте убийства!»
Стало спартанцам вдруг страшно, что жертву возьмёт Артемида.
Может и впрямь Артемида в отместку начать кровопийство.
Сгинут здесь все, если будет дочь Хели как жертва убита.

«Ладно! — промолвил Евфим. — Мы уйдём, но дитя нам отдайте!
Дочь Эврепида должна жить счастливой в отеческой Спарте.
Не воевать за Приама и Трою отныне вы нам обещайте.
В том Артемиде своей поклянитесь и властной Астарте!»

«Путь будет так! Я пожертвую дочь не богам, а дорийцам.
Город оставьте, уйдите немедля из нашего края.
Дичь я отдам ради родины милой кровавым убийцам!» —
Так отвечала царица, алтарь наконец покидая.

Вышел Евфим с Филоменесом вместе с другими наружу.
Город горел. Выли псы и тела грудой мёртвой лежали.
Этот успех делал честь для любого спартанского мужа.
Завоевать удалось с горстью воинов дикие дали.

Вопли, пожары, плач, хохот, оружия яркие блики;
Всюду громили дома, наслаждались минутами власти.
Вдруг за колоннами храма послышались горькие крики.
Там юной жрицей Патрокл овладел в необузданной страсти.

Девственность жрицы нарушил, используя силу.
Вот на ступени священного храма её кровь упала.
Смерть призывая, желая живой лечь могилу,
Дева прекрасная ликом в отчаяньи горьком рыдала.

«Что ты наделал, Патрокл! В храме ты оскорбил Артемиду!
Ты навлечёшь гнев её на ахейцев за эту забаву!» —
Крикнул ему Филоменес и в гневе схватил за хламиду.
Чуть не решился Евфим совершить над Патроклом расправу.

Поздно они спохватились. Свершилось всё непоправимо.
Грустно уселись они на ступени в предчувствии мрачном.
Жрицу подняли подруги. Шепча повели к двери мимо:
«Ты оказалась, Минихия, в месте таком неудачном!»

Меч тут Минихия быстро схватила их ножен Патрокла
И без раздумий вонзила себе остриё прямо в шею.
Хлынула кровь и хламида тончайшая тут же промокла.
Замертво жрица-дитя пала тихо под ноги злодею.

«Надо бросать всё, бежать к кораблям и как можно быстрее!» —
Вытащив меч свой, сказал всем в тревоге Патрокл благородный.
Вдруг рык медведицы в храме раздался. Кто был похрабрее,
Копья подняв и щиты, в храм пошли, где ревел зверь голодный.

Но Артемида Браврония в виде медведицы ярой
Быстро и люто убила спартанцев с оружием слабым.
Вышла из храма богиня за жертвами мести кровавой
В Аргос пылающий зверем чудовищным и криволапым.

Хели, увидев такое, решила бежать в сад у храма.
Дочь унесла на руках. Поддалась малодушному страху.
Ринулся следом Евфимий. Преследовал Хели упрямо.
Вскоре нагнал амазонку, копьё бросил в спину с размаху.

Ярко сияющей молнией лезвие тело пробило.
Чуть не задело ребёнка, облив кровью матери бедной.
«Улия, будь ты счастливей, чем я...» — Хели проговорила.
Нежно склонилась к ребенку и стало лицо маской бледной.

«Я отомстил за беспамятство после удара по шлему!
Слава убийства царицы даёт право встать в ряд Геракла!» —
Воин сказал. Он отрезал ей косу — победы эмблему.
Ткань пеленальная быстро от крови царицы размякла.

Девочку взял и отдал, возвратясь, Филоменесу гордо.
Дочь Эврипида являлась сакральной и важной добычей.
Тут показалась из дыма медведицы хищная морда.
Шла Артемида убить их, нарушивших божий обычай.

В страхе бежали спартанцы из города в чистое поле.
Но лабиринт узких улиц не всем удалось им покинуть.
В дымном чаду умирали в отчаяньи, корчась от боли,
Как во дворце Минотавра, пришлось им в безвестности сгинуть.

***

День тот ужасный минул, растворился во тьме непроглядной.
Воды струил Борисфен, дул Борей, шелестели дубравы.
Тридцать спартанцев остались в живых и с добычей изрядной.
Ждать было некого больше теперь и вожди были правы.

Древняя ночь, старше мира, рождённая хаосом чёрным,
Вмиг Артемиду смирила, заставив принять облик девы.
Звёзды, раскинувшись в небе ковром бесконечно огромным,
В волнах широкой реки серебром рассыпали посевы.

Быстро во тьме вдоль реки шли спартанцы забыв про усталость.
Пленных вели и несли много золота, ткани, посуды.
К дочери Хели убитой Евфим стал испытывать жалость.
В душу убийце с укором глядели глаза-изумруды.

Все уместились в один лишь корабль, а с другими остались.
Якорь подняли и парус, ударили вёслами воду.
К морю большому дойти до рассвета ахейцы пытались.
Там только можно рассчитывать было на жизнь и свободу.

Дул им Борей в парус выпуклый, сильно течение гнало.
Будто в ночи Ахелой быкобокий помог им нежданно.
Не было в скорости той покровителей Спарты сигнала.
Просто река Борисфен волны к морю несла неустанно.

Вот Аполлон в колеснице промчался по небу как птица.
Утро настало и все ожидали погони опасной.
Гнев Артемиды с убийством из мести вновь мог повториться.
Знали ахейцы, богиня являлась охотницей страстной.

В море вдоль берега шли. После к суше пристали устало.
Пиршество вечером поздним устроили в честь Аполлона.
Мяса овец благородных и хлеба с вином всем хватало.
Воины пьяные пленниц несчастных бесчестили лона.

«Спой, Филоменес, красивую песню про наших героев!»
Выпив вина, стал Патрокл домогаться услуги поэта.
«Мне не поётся, — сказал Филоменес, — во время разбоев.
Видимо, Музам с Парнаса претит вакханалия эта!»

Девочку Улию отнял Патрокл от груди амазонки.
Пьяный вскричал, что сменяет её на стихи про героев.
Или он девочку кинет волкам, что следят сверху зорко
Из-за шиповника зарослей, скупии и сухостоев.

«Стой! Не дикарка она. Это дочь Эврипида.
Всё, что ты хочешь, спою на вакхическом пире!» —
Стал Филоменес настраивать струны кифары для вида.
Петь стал, как будто Зефир тёплый веял в прибрежном эфире:

«Царь Еврисфей клятву взял у Геракла идти к амазонкам.
Пояс царицы был должен добыть, что ей дан был Аресом.
Отбыл Геракл к Фемискире. Сокрылся корабль горизонтом.
Был с ним Тесей, что быку Минотавру живот перерезал.

Вскоре Геракл в жаркой Мизии царство создал. Гераклиду.
У Фемискиры встречала его Ипполита с подарком.
Пояс царица решила отдать просто так. Биться только для виду.
Вышли и все амазонки глядеть на пришельцев на береге жарком.

Только всесильная Гера, вредя зло Гераклу, где можно,
Стала внушать амазонкам убить сына Зевса скорее.
Девы сражаться с пришельцами вздумали неосторожно.
Ведь был в сражении мощный Геракл всех наездниц сильнее.

Пала от рук сына Зевса царица наездниц безгрудых.
Пояс её взял Геракл, а Тесею дев отдал пленённых.
Ночью сожгли на кострах погребальных воительниц трупы.
Утром ушёл на Элладу корабль от земель покорённых!»

Так пел о подвиге смелом Геракла поэт ночью чёрной.
Дев заставляли всю ночь исполнять для воителей танцы.
Исподволь перед костром усыпил всех Морфей утончённый.
Крепко Евфимий уснул и Патрокл, и другие спартанцы...

***

Утром отплыли ахейцы к Тавриде, оставленной раньше.
В устье обратно понёс ветер вдруг их корабль большеглазый.
Он загонял их в болото большое всё дальше и дальше.
Здесь пахло смертью, пустыней, холерной заразой.

Это могло быть игрой и насмешкой всесильного бога.
Может быть так нереиды плясали, поднявшись к волнам из пучины?
Но уносила ахейцев вода на восток и закрыта была им дорога.
Если погибель грядёт, разве так уж важна в том причина?

Ставили парус напрасно. Гребли как могли и умели.
В воду сходили по пояс, толкали корабль и тянули.
Долго блуждали в болотистых дебрях, садились на мели.
Трое спартанцев, любивших насиловать дев, утонули.

Не было здесь в камышах ни течений, ни ветра, ни знаков.
Солнца не видели в облаке, как бы они ни трудились.
Всюду лежал горизонт бесконечный, везде одинаков.
К вечеру звёзд не найдя, стало ясно — они заблудились.

В белом тумане ночном, в свете ламп жировых видно стало:
Девы-лимнады запели вокруг, огоньки зажигая.
Нимфам покорны, пошли семь спартанцев на пенье устало
И не вернулись, отваги оставшимся не прибавляя.

Лица зелёные нимф и глаза изумрудного цвета,
Лап перепончатых шелест и пение тихих мелодий,
Прочих ахейцев оставшихся околдовали к рассвету.
Все возжелали объятий и ласки болотных отродий.

Воины стали один за другим уходить через плавни.
Крик их стоял в темноте, поедаемых и утопавших.
Не было этих свирепых и храбрых спартанцев тщеславней,
Но пали жертвой лимнад, их живьём поедавших.

Стал Филоменес играть на кифаре и петь просто звуки.
Этим воздействие чудищ болотных немного ослабив.
Встали Евфим и Патрокл со скамьи и мечи взяли в руки.
Жертву решили богам принести, пленниц всех обезглавив.

«Пусть будет жертва дана Аполлону!» — воскликнул Евфимий.
С силой взмахнул он мечом, амазонку по шее ударил,
Но не срубил головы. Что могло быть здесь необъяснимей?
Меч был наточен, и не был, как воин, спартанец бездарен.

«Вы все умрёте!» — крича, поползла вся в крови амазонка.
Страшно страдая от раны, молила о смерти скорейшей.
Взял двусторонний топор и ударил спартанец вдогонку.
Здесь голова отлетела от тела, и срез был чистейший.

В этот момент уходить стал корабль в ил болотный, как в бездну.
Словно Харибда его поглощала свирепо и жадно.
Жертву не принял от них  Аполлон. Было всё бесполезно.
Видно, с Олимпа на гибель спартанцев взирали злорадно.

Бросился к Улии бедный поэт, смерть прося об отсрочке.
Девочку, запеленав в ткань, вложил он в корзину от хлеба.
Сам уж в воде, потянувшись, он бросил корзину на кочку.
Скорбно поэт в миг последний взглянул на суровое небо.

Вспомнил он мать, взгляд жены, вспомнил дочери нежные руки.
Ветер долин вспомнил тёплый, журчание рек быстроводных.
Жизнь пролетела как миг: вешний сад, поцелуи подруги,
Музыка, празднества, путь на просторах свободных...

Быстро Харибда корабль проглотила. Лимнады ей пели.
Вот уж Евфим и Патрокл задохнулись в пучине жестоко.
Мачта и паруса только кусок возвышались на мели.
Вот что осталось от храбрых ладей, смерть принявших до срока.

Скрылись лимнады насытившись плотью и пением страстным.
Плакало только дитя амазонки и воина Спарты.
Жизнь лишь начавшись, почти завершилась в болоте ужасно.
Здесь ведь и рыси бродили огромные, как леопарды.

Тучи ушли. Появилась Луна, осветив всю округу.
Медленно шли с колесницей Луны два быка сребророгих.
Вот протянула Луна к Борисфену прозрачную руку.
Этим дорогу Луна указала одной из немногих.

Вышла вдоль свата волчица на кочку болотного ила.
Все шесть сосков многощедрых полны молоком её были.
Быстро корзину с ребенком зубами волчица схватила
И побежала, и тени кустарников вскоре их скрыли...

Кто-то себя вёл злодейски в делах прошлых, кто-то геройски.
Волей богов появился и выжил чудесный ребёнок.
Царь Агамемнон врагов одолел, но погибло всё войско.
Так завершился в Тавриду поход и разгром амазонок.

***

Зевс на Олимпе сидел на огромном сияющем троне
И наблюдал, как течёт Океан в небесах через край Ойкумены.
Он подчинялся и правил, и думал об общем законе.
Сам изменяющий. Сам — жертва вечной коварной измены.

Рядом гуляла Афина, на Землю задумчиво глядя.
Под облаками лежали Олимпа хрустальные склоны.
Струями косы Луны серебрились на снежном наряде,
Светом и тенью играя на портиках, фризах, колоннах.

Тихо о чём-то свирепый Арес говорил Аполлону,
А Посейдон бородой щекотал Артемиду до смеха.
Он возносил похвалы стихотворно её непорочному лону.
Высших, бессмертных смешила такая простая потеха.

Тихо Афина прошла вдоль стены у вершины Олимпа.
Вот задержала прекрасный свой взгляд на востоке полночном
И проронила слова: «Мой Паллант... Не забуду я хрипа,
Что ты издал, умирая до срока юнцом непорочным.

Где-то живёт Филоменес флейтист, что похож на Палланта.
В Аргосе Новом он слух усладил мне игрой бесподобной.
Этот флейтист обладателем был неземного таланта.
Где-то он ходит сейчас по земле вероломной и злобной?..»

«Видел его я корабль, пролетая над Таврией мимо, —
Деве сказал Аполлон неожиданно громко и хрипло. —
Там Борисфен задержал их надолго в своей дельте гиблой.
Помню, его спас в плену финикийском, спас позже незримо».

«Он был с убийцами жриц в храме Аргоса на Борисфене, —
Так отвечала сестра Аполлону и насторожилась. —
Люди безжалостны. Вечно плывут смерть творить в Ойкумене.
Лютая смерть и его ждёт, коль это ещё не случилось.»

«...Что же Афина лелеет их, холит как мать безоглядно, —
Буйно вскричал бог Арес, словно в правде была той отрада. —
Смерти достойны они, истреблять нужно их беспощадно!
Разве не злыдни они, змеи подлые, полные яда?»

«Всё бы тебе убивать, разрушать, не умея построить, —
Грозно Афина ему отвечала без нежности прежней. —
Нет разрушителя жизни и блага, чем ты, брат, прилежней.
Кто тебя, зверя бесчестной войны наконец успокоит?»

«Ты Аполлону скажи и себе с Посейдоном про честность:
Как Зевса спящего подло толпой вы цепями вязали, —
Рявкнул Арес. — Где была ваша трижды любовь и любезность?
Всем захотелось, как Зевс, повелителем сесть в тронном зале!»

«Хватит, Арес, прощены все давно за восстание Геры! —
Зевс вдруг сказал, глядя нежно на профиль Афины,
Тихо добавил. — Я вижу корабль в иле с запахом серы.
Там все спартанцы погибли, дитя лишь спаслось из пучины.»

«Вижу, что Хели, мать девочки Улии, в спину убита
При разорении города Северный Аргос недавно, —
Взор устремив на восток, поддержала отца Артемида,
Так говоря, подошла к краю пропасти плавно. —

В плавни волчица её унесла, молоком кормит нежно.
Мать-амазонку её, благородную Хели, я знала.
В царстве её летом сушь и жара, а зимой очень снежно.
Холодно как на Олимпе под плитами этого зала.

Эта царица была счастьем женщин всего Борисфена.
Храмы мои возводила везде, даже в Скифии дикой.
Тавров разбила и дважды спасалась из скифского плена.
Славу у гиперборейцев снискала царицы великой.

Дочь её, милую Улию, буду хранить бесконечно.
Пусть на Кавказе живёт благодатном в тепле и достатке...
Новый народ образует пускай на Кавказе навечно.
Будет могучий народ тот врагов отражать все нападки!»

«Что вам, бессмертным, в делах этих мелких существ бесполезных?
Что вы им можете дать, если сами запутались в сущем?
Лишь бы хвалы получать в храмах вам в песнопениях лестных.
Ложь, лесть и страх — неужели в том смысл богом быть вездесущим?» —

Зевс громогласно сказал это всем раздражённо и властно.
Даже Арес отойти предпочёл в дальний угол от трона.
Только седой Посейдон не смутился, кивая согласно.
Сам был могуч. Не страшился удара смертельного грома.

Брату сказал он: «У наших детей нет понятия блага.
Словно слепые творят неблагое беспечные боги.
И не поймут, почему их любимец вдруг стал бедолагой.
Сгинул, хотя открывали они для него все дороги.

Вот и Афина поэта спасла от меча амазонок.
И Аполлон, забавляясь, спасал от пиратов поэта.
Из-за друзей его чуть не погиб Хели бедный ребёнок.
Жриц Артемиды бесчестили против любого запрета.

Вот Артемида сейчас хочет Улии сделать благое.
Ей на Кавказе создать свой народ, словно люди — посевы!
Благо желая посеять, при этом свершите другое!
Как вам доверить свободу? В ней смысла не знаете все вы!

Вот против Трои Приама всемерно воюет Афина
И помогает ахейским царям обеспечить торговлю,
Чтобы с востока возили пшеницу, оливки и вина.
Платят же люди простые за это смертями и кровью!

«Правда! — воскликнул Арес. — Слишком много ей можно!
Надо умерить Афины желание стать Зевса выше!»
Зевс прогремел: «Ты с Афиной бы действовал поосторожней.
Знаешь ведь, дочь дорога мне. Поссорить нас хочешь, бесстыжий.

Может быть, в девочке Улии зря видим мы только тело?
Могут ли мойры судьбы просто так охранять человека?
В девочке Улии явно есть часть божества вот — в чём дело.
Пусть Артемида возьмёт, как хотела, её под опеку!»

Так всё решив, позабыли тот час же все боги об этом.
Праздности вновь предались и игре нарочитых волнений.
Всё стало прежним. Мир плыл то во мраке, то полнился светом.
Так и дошёл он до нашего времени без изменений.

Смотрят на землю и море с Олимпа бессмертные боги.
Их увлекает, как игры, за счастьем погоня людская.
В древность седую уходят, как в бездну, морские дороги...
Что будет завтра со всеми — и боги про это не знают!


ГЛОССАРИЙ

Ахейцы — группа северных древнегреческих племён, завоевавших в XV веке до нашей эры территорию Пелопоннесского полуострова.

Посейдон — бог морей, брат верховного бога Зевса.

Эфес — древний город на берегу Эгейского моря в Малой Азии, ныне не сохранившийся.

Негостеприимное — одно из древних названий Чёрного моря.

Эол — сын Посейдона, полубог, повелитель ветров.

Ойкумена — населённая известная территория.

Артемида — вечная дева, мстительная и жестокая богиня охоты, дева-медведица, дочь Зевса.

Арес — бог вероломной, захватнической войны, сын Зевса.

Афродита — богиня любви и плодородия, рождённая из крови древнего Урана, бога неба.

Данайцы — жители Пелопоннеса, ахейцы.

Троянцы (тевкры) — жители Трои (Илиона) и подчинённой Трое области на европейском и азиатском берегах пролива, называемого сегодня Дарданеллы.

Тесей — сын царя Эгея, убийца чудовища Минотавра, участник похода аргонавтов за золотым руном в Колхиду, похода Геракла за поясом амазонки Ипполиты, битвы с кентаврами.

Хорон — перевозчик в страну мёртвых (Аид) через реку Стикс, сын Эреба, отца множества явлений природы и человеческой жизни.

Афина Паллада — непорочная дева, богиня справедливой войны, покровительница первопроходцев, строителей, изобретателей, дочь Зевса.

Ахиллес — царь мирмидонян из Фессалии, великий воин времён Троянской войны, сын бессмертной нимфы и царя мирмидонян Пелея, внука Зевса, аргонавта, участника первого взятия Трои Гераклом.

Агамемнон — царь Микен, с помощью брата, спартанского царя Менелая, ставший властителем Пелопоннеса и прилегающих островов, организовавший поход на Трою (Илион).

Приам — последний царь Трои, единственный сын предыдущего троянского царя, оставленный в живых Гераклом при первом захвате Трои.

Медуза — одна из трёх горгон, морских чудовищ, превращённых Афиной в таковых из земных женщин из-за связи с Посейдоном в её храме.

Гелеос — бог солнца, отец большого количества смертных и бессмертных существ.

Фемискира — столица южных амазонок на южном побережье современного Чёрного моря, ныне не сохранившаяся.

Ипполита — царица южных амазонок, дочь Ареса, похищенная Тесеем во время похода Геракла за её волшебным поясом.

Наяды — дочери Зевса, повелительницы ручьёв, рек, озёр и болот.

Сатиры — рогатые, козлоногие, любвеобильные демоны леса из свиты бога Диониса, впервые изготовившие вино.

Марсий — сатир, пастух, с которого за выигранное состязание в искусстве игры на флейте Аполлон снял с живого кожу.

Северный Аргос — несуществующий ныне город на реке Борисфен (Днепр), столица северных амазонок.

Коршун Ареа — спутник Ареса на войне и охоте.

Зевс — верховный олимпийский бог-громовержец, отец множества богов, смертных и бессмертных существ, внук Урана (Неба).

Гера — верховная богиня, сестра и жена Зевса, хранительница семьи и детей.

Кентавриды — смертные дикие существа с телом лошади и торсом женщины, обычно спутники Диониса.

Хетты — высококультурный многочисленный и воинственный народ, первым освоивший обработку железа (протоармяне) проживающий в ХV — V веках до нашей эры на территории южного Кавказа, современной южной Турции, Сирии, современного восточного Ирака.

Фракия — древнее название территории современной Болгарии.

Борей — северный ветер.

Гипербореи — живущие за северным ветром.

Оловянные острова — острова на юго-западе современных Британских островов.

Феб — «лучезарный», одно из прозвищ Аполлона.

Кифара — музыкальный струнный инструмент, среднее между гитарой и арфой.

Плектор — пластинка из кости для игры на кифаре.

Финикийцы — древний высокообразованный народ, организаторы первой в истории системы глобальной торговли, живший на территории Финикии (современный Ливан) и множества торговых колоний на берегах Средиземного моря, предки современных ливанцев,

Итака — остров в Ионическом море.

Эллада — первоначально название области в центральной Греции, где, согласно преданиям, жил Эллин, первый грек. В последующем название постепенно распространилось на всю Грецию. Самоназвание Греции сегодня.

Гадир — город Кадис в современной Испании.

Утика — не сохранившийся финикийский город на побережье Ливии.

Аргановое масло — масло из плодов северо-африканского дерева аргании.

Гиппокампы — лошади с рыбьими хвостами из свиты Посейдона.

Тира — современный город Тир в Ливане.

Фригийцы — один из исчезнувших народов Малой Азии.

Ликийцы — один из исчезнувших народов Малой Азии.

Аякс — сын Оилея, царь Локриды (Средняя Греция), искусный копьеметатель и прекрасный бегун, уступающий в скорости только Ахиллу.

Бига — двуконная колесница.

Архистратиг — военачальник.

Ма – хеттская верховная богиня.

Гефест — хромой бог огня, кузнечного дела, сын Зевса, брат Аполлона, Ареса и Афины, муж Афродиты.

Дионис (Вакх) — бог растительности, виноделия и экстаза, принимающий от участников вакханалий человеческие жертвы.

Тимпан — большой барабан.

Фаланга — плотный строй воинов, смыкающих щиты.

Хламида — мужская одежда, разновидность плаща.

Астарта — богиня плодородия и дома у многих народов Азии и Кавказа.

Минотавр — получеловек-полубык, людоед, живущий в лабиринте, убитый Тесеем.

Ахелой — бог рек.

Зефир — западный ветер.

Мизия — область в Малой Азии.

Морфей — бог сна и сновидений.

Лимнады — нимфы болот, озёр, лугов.

Харибда — огромное чудовище, водоворот.

Скифия — в представлении древних степная область между западным Причерноморьем и центральной Азией, населённая кочевыми народами.

Тавры — разбойничьи племена, живущие в горах и пещерах горной Таврии (сегодня Крым).

Андрей Геннадиевич Демидов

ВОССТАНИЕ ГЛАДИАТОРА СПАРТАКА

                поэма

                Буду ли я говорить
                о Спартаке?

                Аппиан Александрийский
                «Римская история»

Оглавление:

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ. Лето в Кампании. Консульство Гая Котта. Беды народа. Сулла. Римские бани как зеркало жизни. Развлечение народа гладиаторскими боями. Песня про пса Актеона по имени Спартак. Школа гладиаторов в Капуе. Лагерь восставшего Спартака на Везувии. Уничтожение войска претора Глабра. Месть рабов. Погребальный костёр вождя Эномая. Юлий Цезарь в гостях у Спартака.

ПЕСНЬ ВТОРАЯ. Разгром войска претора Фурия. Разгром войска легата Кассиния. Нашествие Спартака на италийский юг. Расчётливое отступление войск Спартака и Крикса в Бруттий. Осень в свободном Бруттии. Претор Вариний ищет битвы. Совет гладиаторов перед битвой. Битва армий Спартака и Вариния. Расправа с побеждёнными.

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ. Поражение конницы Торания. Похороны погибших в битве. Речь Спартака у погребальных костров. Смерть римлян-гладиаторов у костров в честь погибших. Грусть Спартака. Пир. Песня про Одиссея. Рабыня Лилита — дочь царя. Вопрос освобождения рабов. Катехизис. Спартак танцует священный танец пирриху. Пророчество.

Глоссарий

ПРЕДИСЛОВИЕ ОТ АВТОРА 

Люди часто путают себя со своим телом, не понимая, что они, как они о себе думают, всего лишь сознание внутри своего собственного мозга. Это легко проверить, глядя на инвалидов с искусственными органами. Пока есть мозг, можно отрезать почти что угодно от нашего тела, но не голову, разумеется, а мы всё ещё будем осознавать себя, будем людьми в том смысле, как мы это обычно понимаем. Значит, мы заключены не в теле, а в сознании, генерируемом мозгом, не в руках-ногах и разных органах ниже пояса или выше.
Видимо, и счастье обитает внутри сознания и там его нужно искать и культивировать, а не только в теле, что нежится на солнце. Многие религии именно об этом и толкуют. Счастье человека внутри него самого, внутри его сознания, потому что он сам там.
Состоятельные люди западной культуры, со времён Древнего Рима решив, что счастье в том, чтобы сладко есть и пить, что это и есть добро, сами даже нормально, естественным образом есть и пить не научились, как ни старались. Богачи трапезничали не вовремя, не тогда, когда сами хотели, а от скуки. Им из-за постоянного обжорства порой и самые редкие кушанья и дорогие вина в рот не шли. Они и спать не могли как обычные люди; чтобы заснуть, подкладывали под себя мягкие перины, подушки, но и на них заснуть не могли, потому что ложились спать от скуки, когда придётся, под утро. Хорошо засыпает только поработавший, а им не от чего было отдыхать. Многие несчастные погубили себя праздной и сладкой жизнью, растратив беспутно молодые годы. Честные люди гнали от себя такое постоянное времяпрепровождение в роскоши и разврате. Лишь те, кто жил праведно с молодых лет, окрепли душой и телом, нашли в жизни больше радости, чем горя, всех их любили и почитали люди. И эти праведники простого мира радостно вспоминали прожитой трудовой век и спокойно ждали смерти.
Поэтому противно думать и смотреть, как люди западной культуры живут в погоне за услаждением своих тел, прилагая массу стараний и ресурсов, чтобы доказать себе и всему человечеству, что счастье только в удовольствии тела. А ведь понятно, что тело всего лишь биологическая машина защиты и прокормления разума. Глупо, очень глупо растрачиваются колоссальные ресурсы человечества угоду тела под звонкую пропаганду удовольствий.
Так же, как глупа и тупа жизнь ради услаждения тела с точки зрения простого человека, глупо бросить руль корабля, перестать направлять его курс разумом и ограничиться только его обслуживанием: постоянно чистить корпус, загружать и перезагружать трюм, полировать поручни и чинить паруса. Такой корабль оставим всё время болтаться около порта, и никогда он не поплывёт за тридевять земель за неизведанным новым раем на далёких берегах, не будет служить тем, кто его сконструировал, собрал и обслуживает...
Эти вечные вопросы ещё более затрудняют автору поэмы проникнуть в психологию человека прошлого. Во-первых, не знакомого лично, во-вторых, жившего 2000 лет назад. Однако, если знать реакцию этого незнакомого человека на внешние раздражители в виде обстоятельств жизни и восстания гладиаторов, можно по этим следам составить себе его психологический портрет. Делать это нужно осторожно. Редко человек показывается в своём настоящем психологическом облике даже перед своими близкими, а уж тем более не станет он делать этого среди таких же, как он, гладиаторов — профессиональных убийц на арене. Как же далёкому от тех времён потомку узнать, о чём думал этот гладиатор?
Но по делам Спартака, решениям, можно составить себе достаточно чёткое представление о том, что творилось в его душе. Напрасно считать, что он — тип героя, характерного только для Древнего Рима. В современной жизни, в исторических, литературных и бытовых аллюзиях встречается такой тип. Спартак — борец с системой, первоначально отобравшей у него основные человеческие ценности, подчинившей, заставившей служить себе. На втором этапе герой становится заметным её элементом и восстаёт против неё, унося на свободу все её порочные черты, даже обряжается в её одежды. Он ведёт себя затем как узурпатор, император. Знакомо, не правда ли?
Рюрик, Наполеон, Сталин, Кеннеди, Ельцин — вот некоторые подобные личности захватчиков или переустроителей старой жизни, ставшие потом её же пленниками. Политические пристрастия тут не в счёт, вопрос в психологическом типе борца с системой. Нет сомнений, что, если бы Спартак каким-то чудом подмял под себя римскую властную верхушку, он бы её возглавил как император вместо Августа. Можно много привести примеров таких «Спартаков» даже из сегодняшней жизни.
Проходят эпохи, возникают, существуют тысячелетиями и разрушаются империи, появляются и забываются герои и целые народы, убийцы превращаются в святых, святые в убийц в угоду пропаганды очередной власти. Но вопросы праведности жизни, справедливости, свободы и равенства, драматические события истории продолжают волновать и тревожить людей сквозь громаду технологического прогресса. Особенно на фоне драматичного краха одних исторических эпох и зарождения других.
Одним из символов изменений, поиска ответа на фундаментальные вопросы человеческого общества является гладиатор Спартак.
Его восстание произошло за 72 года до рождения Иисуса Христа, предшествовало смене эпохи республиканского Древнего Рима эпохой императорского Древнего Рима. Последние спартаковские отряды восставших были уничтожены при первом римском императоре Августе. Казнь на кресте тысяч сподвижников Спартака, их многонациональный состав и разные верования, загадочное исчезновение его самого, словно вознесение на небо в последней битве, его воскресающий бог Митра делают Спартака одной из значимых фигур мировой истории.
Для подавления спартаковского восстания Рим собрал свои основные военные силы. В помощь мощной армии в самой Италии были срочно направлены войска знаменитых римских полководцев из Испании и Малой Азии. Участники той войны — богатые римляне Помпей, Красс, Цезарь — стали затем могильщиками республиканского Рима. Именно они создали условия для захвата власти в Риме одним человеком. Именно эти трое карателей восстания проложили дорогу для первого императора Августа.
Война самых богатых людей республики со Спартаком при ближайшем рассмотрении оказывается продолжением войны Суллы и Мария — Гражданской войны группы олигархов и группы оптимального управления Республики. Успехи восставших в борьбе с римской армией, блестящую тактику и стратегию можно объяснить только тем, что армия Спартака включала и многочисленных римлян, имеющих боевой опыт, использующих все известные тогда римские принципы ведения войны. Наличием в армии «гладиаторов» большого числа бывших римских военных объясняются и странности кампании Спартака. Они необъяснимы, если пытаться рассматривать армию Спартака только как толпу рабов. Походы Спартака изобилует примерами блестящей тактики и стратегии уровня Александра Македонского и Юлия Цезаря, бесстрашием и героизмом, сопоставимыми с подвигом 300 спартанцев царя Леонида.
Вопросы, возникающие к кровавой, рабовладельческой демократии Рима, имеющей множество признаков фашистского тоталитарного государства типа германского Третьего рейха, привели к тому, что современная массовая культура сильно исказила суть и причины восстания, его значение. Сложность темы состоит и в том, что если собрать все исторические сообщения о Спартаке, исключая беллетристику, научные изыскания и повторы, то вряд ли наберётся десять страниц текста. Фактического материала крайне мало. Но, кстати, на удивление гораздо больше, чем фактического материала по нашествию Батыя на Русь.
Поэма «Восстание гладиатора Спартака» — это дань памяти борцам с рабством и угнетением. Независимо от истинных причин и целей восстания, Спартак своей борьбой сделал нашу жизнь хоть ненамного, но лучше, счастливее, праведнее, показал путь к свободе. Несмотря даже на то, что главным результатом восстания стала концентрация власти и военных сил в руках наиболее влиятельных римлян, Гражданская война и появление императора Августа, в конечном итоге именно это и привело рабовладельцев к краху. Несмотря на взлёт могущества, Рим вступил при Августе в последнюю фазу своего существования.
Тема любого решительного восстания обездоленных людей всегда вызывает озноб у зарвавшихся угнетателей всех мастей. Их желание превратить могучий образ Спартака только в сюжет для развлечений, шоу понятен. В поэме речь пойдёт о первом победоносном периоде восстания, когда юг Италии стал независимым от могущественного, звероподобного Рима...
Любой человек способен поменять всю свою жизнь и всё плохое, что в ней было, если он совершает героический поступок во имя слабых и беззащитных, во имя угнетённого большинства простых людей. Тогда все несправедливости судьбы, любые подлости и низости людей по отношению к нему в течение всей его жизни, становятся ступенями к высшему его поступку, получают знак просто человеческого скотства по отношению к нему, идущему на святой подвиг. Таков был Спартак.
Гекзаметр, которым написана поэма «Восстание гладиатора Спартака», — стих из пяти дактилей или спондеев и одного спондея или хорея в последней стопе. Это один из трёх главных и самых употребительных размеров античной поэзии. Гекзаметром вещали оракулы, так пели религиозные гимны. Первый зафиксированный письменно гекзаметр появляется в «Илиаде» и «Одиссее». Он даёт хорошему поэту мощный инструментарий для создания и раскрытия образов. Итальянские поэты времён Леонардо да Винчи и Микеланджело эпохи Ренессанса писали гекзаметром на латинском.
В русском, как, впрочем, и в немецком языках, в которых долгота гласных не является фонологически значимой, гекзаметр использовался для перевода древнегреческой и латинской классики.
Первую попытку писать гекзаметром в России предпринял Мелетий Смотрицкий в «Грамматике» в 1619 году. Этот вид стихосложения развился с переводами поэм Гомера в исполнении Гнедича и Жуковского. Гекзаметр уважал Пушкин, но, не вполне овладев его механикой, за крупные формы не брался. Лермонтов создал незаконченный отрывок «Это случилось в последние годы могучего Рима...».
В XX веке таким стилем пишут редко. В современной поэзии гекзаметр, как чрезвычайно сложный способ поэтического воплощения, используется почти исключительно в переводах античных авторов или пародиях. Он подвластен лишь мастеру. Труден, но эффект потрясающий. Ты как будто там. Плывёшь на волнах времени...

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ. Лето в Кампании, консульство Гая Котта, беды народа. Сулла. Римские бани как зеркало жизни, развлечение народа гладиаторскими боями. Школа гладиаторов в Капуе. Лагерь восставшего Спартака на Везувии, уничтожение войска претора Глабра. Месть рабов. Погребальный костёр вождя Эномая. Юлий Цезарь в гостях у Спартака.

В пышной Кампании, в городе Капуе, лето звенело...
Склоны Везувия сплошь увивали прекрасные лозы!
Хоть и давно здесь Республика Рим воцарилась всецело,
Но со времён Ганнибала скрывались подспудно угрозы...

Стройные линии крон кипарисов и пиний повсюду!
Ветер прохладный в любую жару и щадящие зимы!
С эры Троянской войны здесь этрусские знаки повсюду,
Даже в руинах гробниц дух надменный летает незримо...

Почвы из ценного пепла вулкана везде возлежали —
Два урожая пшеницы за год при хорошем надзоре!
Фрукты волшебные, овощи сочные здесь собирали!
Мирно струилась Волтурно, впадая в Тирренское море...

В консульство Гая Аврелия Котта год выдался славным.
Виллы стояли в спокойствии после диктаторства Суллы...
Били в садах там фонтаны потоком игривым и плавным!
Мрамор каррарский сиял! Стоил он баснословные суммы!

Фрески играли цветами в картинах причудливых разных!
Глянец мозаик сверкал на зверинце и птицах чудесных!
Бронза светильников... Множество статуй прекрасных
Скульпторов, всеми ценимых, и просто рабов неизвестных...

На винодельнях вино лили... Фрукты и овощи спели...
Ткали рабы... Стены клали рабы и рабы хлеб косили...
Плоть услаждали рабы и рабыни хозяев в постелях...
Счастье, достоинство, жизнь отдавали безжалостной силе!

Многим ли гражданам Рима жилось лучше в жалких лачугах?!
Горка бобов каждый день с чесноком! Хлеб по праздникам редким!
В рваных туниках босые пьянчуги то в нищих, то в слугах!
Хуже рабов зачастую, позоря своих римских предков!

Может, был прав Луций Сулла, диктатор по воле Сената,
Право народных трибунов совсем уничтожив надменно?!
К освобождённым рабам приравнял их! Сказал: «Вот как надо!
Нужно в Республике Рим все слои уравнять постепенно!»

Ввёл он проскрипцию всех, кто ему не пришёлся по нраву!
Тысячи были тогда вне закона! Везде их ловили,
И убивали таких где придётся по этому праву!
Всё их имущество распределяя меж тех, кто убил их!

В списках тех Гай Юлий Цезарь был, скверно женатый...
Ведь воевал против Суллы отец этой женщины милой!
Чудо спасло, хоть сам Цезарь — патриций богатый!
Мать и родня умоляли диктатора с истовой силой!

Больше самнитам пришлось потерять в годы те безвозвратно
После их помощи Марию в битвах, успехов огромных...
Дали гражданство самнитам всем, но не воротишь обратно
Сто тысяч мёртвых самнитских семей благородных!..

Много в Кампании было убито богатых владельцев!
Вилла кому-то по нраву пришлась, а другому — таверна!
Много доносчиков обогатилось и грязных умельцев!
Сулла реформы задумал все дельно, а вышло — всё скверно!

Гнёт ростовщичества вырос в провинциях всюду безмерно!
Сборщики податей всех задушили большими долгами!
Благом Республики всё объясняя богам лицемерно,
Сделали нынче людей просвещённых для власти врагами!..

Стали моря повсеместно подвластны пиратам жестоким.
Ужас торговцам неримским они принесли бесконечный!
В рабство людей продавали, торговлю прервали для многих!
Тысячи их кораблей хаос сеяли бесчеловечный!

Сулла ушёл добровольно, а консул, его заменивший,
Тут же хотел отменить все реформы, но не был поддержан.
К Риму свои легионы повёл, о себе много мнивший,
Но был Помпеем Великим разбит и бесславно повержен!

Всё пролетело недавно, как вихрь, над провинцией славной!
Из утлых хижин Везувия всё показалось далёким...
Для бедняков медный асс стал монетой здесь главной —
Цель жизни для попрошаек трущоб и детей худощёких...

Сильным неравенство стало во всех проявлениях жизни.
Зло сотворилось неравенством словно Лернейская гидра.
Не наступила гармония Римской отчизне!
Даже в таком почитаемом деле, как термы и игры!

...Вот по подвалам под термами жар растекался жестокий...
Здесь непрерывно рабы жгли дрова, словно в царстве Аида!
Этим они нагревали бассейн для купаний глубокий,
Что принимал наверху посетителей разного вида.

Шли старики и старухи сперва, а потом все больные.
Следом за ними рабы, бедняки, за кого кто-то платит.
После нагрева свободные шли в зал, бассейны, парные,
Где посетителей банщики моют, массируют, гладят...

Маслом отборным оливковым их натирали обильно!
Тело потом очищали скребками от масла и грязи!
Многих клиентов из неги парной выгоняли насильно!
Кожу смягчали из кислого пепла живительной мазью...

После того занимали все термы на день богатеи...
Ели, решали дела, передавались любовным утехам...
Парились, пили вино там, читали стихи грамотеи...
Мир над подвалом рабов был доволен и полнился смехом!

...Для развлечений народу служили убийства и игры!
Пленных, преступников в цирках страны умерщвляли умело!
В цирках на жертвы бросались убийцы, медведи и тигры!
В праздники там гладиаторы между собой бились смело!

О, гладиатор, кровью истекающий прекрасно!
Как ты упал красиво. Все тобой восхищены!
Ликует Колизей, чернь, претор в тоге красной,
Все женщины кричат, от возбуждения бледны...

Страна твоя сдалась... Страшнее смерти рабства вехи!
Предателям там хорошо и в рабство продан ты!!
И вот теперь красиво умираешь для потехи
Чужой и бесноватой, людоедски злой толпы!!!

Но скучно всё равно сенаторам и их плеядам,
Залившим кровью и вином по горло целый мир...
Пресыщенность им жизнь коварным отравила ядом.
От яда золотого чёрен свет им, горек пир!..

Твой враг-триарий победил и ждёт подобострастно
Судьбу тебе по воле развращённой голытьбы...
Тоска в глазах твоих... Пощады ждёшь напрасно...
Враг меч в тебя вонзит, исполнив приговор толпы!!!

...«Будет сегодня сражаться Спартак против рослого галла! —
Так объявляли толпе и писали на стенах в альбомах. —
Вылечив бок, Эномай будет биться с велитом сначала!
Крикс-провокатор и Клавдий-димахер для вас в схватках новых!»

Песня про злобных собак популярна была тогда сильно...
Пели её под кифару рабы, плебс и даже матроны.
Чернь пела в душных тавернах, вином напиваясь обильно...
Больше всего подходили для песни басы, баритоны.

Пели так: «Возле потока воды в жаркий день лучезарный
Скинула в неге на землю одежды свои Артемида!
Лук положила тугой смертоносный и гребень янтарный...
В воду вошли и поющие нимфы прекрасного вида...

Только следить стал за ней Актеон, любопытный охотник!
Взглядом нарушил смельчак целомудрие дочери Зевса!
В дела срамном преуспел и весьма молодой греховодник!
Долго сидел у ручья он в беспамятстве от интереса!

Но Артемида заметила всё же в листве Актеона!
Гневно вскричала она: «Как посмел здесь таиться, бесчестный?!!
Стань же оленем, чтоб не раскрывал моего одеона!!!»
Стал Актеон тут оленем рогатым, большим и прелестным!

Только его же собаки помчались за ним кровожадно!
Псы с лаем злобным оленя в глухую чащобу загнали!!
Там на куски разорвали, сожрал его неприглядно!!!
Сто псов кровавых резвились... Спартак одного из них звали...»

Все говорили, что звался Спартак словно имя собаки!
Только всё римляне врали, чтоб только унизить мужчину!
Спарт — звали суку пастушью в легенде, а прочее — враки!
Плебс! Что с них взять? Злоба, похоть и зависть для их вся причина!

***

В Капуе школа была гладиаторов долгие годы...
Строгим порядком гордился ланиста её небогатый...
Преподавал там Спартак как свободый... Имел деньги, льготы...
Из-за каких-то причин в этой школе возник бунт проклятый!

Богу Юпитеру, видно, быть жертвой бойцам надоело!
Деньги матрон надоели, что сильных мужчин домогались!
Может, над ними мечта возвратиться домой тяготела?
К детям и жёнам рвались и по родине истосковались?

Вроде сбежали бойцы, на охрану напав, ночью тёмной
Или ушли покупать по тавернам съестное для школы
И не вернулись... По Капуе слухи пошли неуёмно,
Что на Везувии те гладиаторы! Голодны, голы!

Будто в храм Митры они пару раз приходили под утро
Истинной верой неравенство всё осудить и отринуть,
Жизнь после смерти восславить, воспеть благородство и мудрость,
Прежде чем Капую без сожалений навеки покинуть!

Вскоре об этом в этрусском краю между делом забыли...
Мало ли с древности беглых рабов знали эти пределы?
Даже милиция бросила поиски! Все поспешили
Осенью хлеб собирать, стричь овец и лелеять наделы...

Тёплый Везувий сокрыл беглецов, как всегда это делал,
В зарослях диких, пещерах глубоких, лачугах из досок...
Стали еду воровать беглецы, скот, вредить виноделам!
После пошло воровство даже с помощью конных повозок!..

Виллы в Помпеях, дома в Геркулануме начали грабить!
В Капуе стали менял убивать и торговцев-евреев,
Женщин свободных и женщин-рабынь похищать и похабить!
Люди шептали, мол, это безумцы и секты злодеев!

Но мысли римлян тогда занимала война с Митридатом.
Новым наместником стал в Киликии Лукулл благородный.
Начал войну с Митридатом Лукулл. Обещал он победу солдатам!
Явно желал он богатство снискать и триумф всенародный!

Царь Митридат угрожал сильным войском провинциям римским,
Греции даже, как раньше, когда захватил он Афины!
Сам Митридат, — царь Колхиды, богат, родом тоже не низкий.
С ним царь армянский — Тигран и надменных парфян властелины.

Думали римляне в страхе: «Не станет ли гибелью это?»
Слушали сплетни, читали альбомы... Народ беды чует!
Битвы, осады в Испании Ближней шли также в то лето.
Там марианец Серторий пять лет против Рима воюет...

В этой войне Пий Метелл и Помпей чередой поражений
Чуть иберийцам жестоким на Рим не открыли дорогу!
Множество золота, войск, кораблей дал Сенат для сражений.
Начал Серторий проигрывать и отступать понемногу!..

Кроме войны беспокоили цены на мясо и просо,
Цены подённых работ и расцвет африканских болезней!
Осенью только возникла опять в мыслях плебса угроза:
Лагерь воров на Везувии стал им опять интересней!

***

Вместо лачуг на горе встали к осени стены из камня!
Перекрывали подобия башен наверх все дороги!
Кузница в лагере беглых, склады, мастерские, пекарня!
Город размером как Троя, чьи стены устроили боги!

Больше не мог на Везувий попасть просто так любопытный!
Вход на вулкан пастухам и охотникам стал невозможен!
Всюду стояли теперь караулы открыто и скрытно!
Не пропускали, кричали, мечи вынимали из ножен!..

Много запасов скопили здесь ум и умелые руки:
Сыр, сухари и бобы, и в колодцах вода дождевая...
Собраны копья, мечи и щиты, шлемы, стрелы и луки...
Ими забита до верха уже не одна кладовая!

Кто-то сплотил здесь самнитов, германцев и галлов умело,
И дисциплиной создал из разбойников войско нежданно!
Бывших рабов и крестьян обучал всех военному делу
В зной ярким днём и во мраке ночного тумана!

Стало зачем это нужно обычным рабам и крестьянам,
Бросившим плуг и лозу вместо бегства в пределы другие?
Мести желали для рабовладельцев и крови их рдяной!
Мести за всех, потерявших родных и мечты дорогие!!!

Мести желали за каторжный труд на полях днём и ночью,
За поругание дев малолетних и жён бесконечно!
Месть за друзей, что собаками в цирке разорваны в клочья,
Тех, кто был сделан немым инструментом и вещью навечно!!!

За отсечение пальцев, ступней, рук, грудей, гениталий,
Порку до смерти плетьми, дыбу, цепи, колодки, отравы,
Гвозди под ногти, клеймение тела, позор вакханалий,
Каторга, смерть без суда на кресте для жестокой забавы!!!

Месть!!! Вот теперь смысл их жизни, сны многих ночей бесконечных!!!
Бронзы прочнее мечта и богатством сильней всех сокровищ!
Жарче Юпитера молний, длиннее времён самых вечных!
Смерть им, — мучителям, полчищам римских чудовищ!!!

Смерть всем, кого окружает услада роскошных постелей,
Блюда изысканной кухни, вина драгоценного реки,
Мрамор полов тихих вилл, блеск стекла, золотых капителей,
Прибыль торговая, праздники, скачки и библиотеки!

Так рассуждал бы любой, окажись на горе удалённой,
Учителей увидав, обучающих тысячи сразу
Строем идти и стоять, как Меркурий бежать окрылённо,
Биться мечом, укрываться щитом, подчиняться приказу!

Пращников там обучали бросать быстро массу снарядов,
Лучников стрелы метать, увеличивать точность и дальность!
Слаженным действиям в битве учили большие отряды,
Как строй держать в обороне, в ударе атаки фронтальность!

Мог ли простой гладиатор, учитель борьбы и приёмов,
Бой конный знать и баллисты, превратности маршей тяжёлых,
Знать караульную службу и множество нужных законов,
Как разбивается лагерь в местах непригодных и голых?!

Это при том, что округу разбойники сплошь разоряли!
Много сюда собралось их из разных провинций и Рима...
Пользуясь случаем, слабостью власти, повсюду шныряли,
Будто сюда привела их рука роковая незримо...

Тут пастухи из Апулии, горцы из Брутии сладились вместе,
Старые легионеры Лепида мятежного с ними,
Граждане Рима, лишённые дома, надела и чести,
С ними рабами побывшие сельскими и городскими...

Стены на юге у всех городов разобрать велел Сулла,
Чтобы они не могли бунтовать, укрываясь за ними.
Это держало от бунта италиков и от разгула,
Но для разбойников разных являлось делами благими!

Из тайников уж рабы у хозяев добро доставали,
Брали себе у притихших теперь живодёров добычу!
Всюду бесчестили важных матрон, а мужей убивали!!
Мучали, вешали вниз головой, вертелами в них тыча!!!

Только Везувий таких удальцов принимал неохотно!
Часть возвращал он колонам и мелким крестьянам несчастным!
Но вот в больших латифундиях грабить велел он добротно,
Виллы сенаторов или казны расхитителей разных!

«Хватит! — сказал главарям всем Спартак после женщин сожжённых
Вместе с детьми дуумвира. — Кто в нас после зверства поверит?!
Враг наш чиновники, власть, а не римские дети и жёны!
Хватит громить всё, сжигать, как сожгли Коринф римские звери!

Я не хочу быть царём рабов! Царь Эвн был избран рабами!
Эвн на Сицилии резал свободных мужчин сицилийцев!
Наша борьба против власти тиранов! Другие мы с вами!
Мы не за гибель терзаемых властью простых италийцев!»

Стало тут ясно, зачем гладиатору, просто изгою,
Рьяных разбойников сдерживать! С Римом решил он тягаться! 
На побережье, где римская знать предавалась покою,
Для настоящей войны он желал потихоньку собраться!..

***

Осенью прошлой Гай Клавдий Глабр, воинской славой манимый,
Разных пьянчуг набрал в войско, милицию из муниципий.
С ними пришёл на Везувий, обманутый слабостью мнимой
Кучки трусливых рабов, не покинувших горных укрытий...

Было три тысячи воинов с Глабром жестоких и страшных...
Всё бы рабов избивать им! Участвовать в казнях любили!
Тут, вроде, случай распять на крестах всех восставших!..
Трёх пастухов заподозренных, плетью до смерти забили!

Галл Эномай захотел отплатить Глабру той же монетой!
Он и Спартак вняли бывших рабов просьбам страстным,
Чтобы живым не ушёл ни один из милиции этой!
Лагерь повстанцы решили в лесу окружить сообразно...

Ночью три тысячи воинов претора спали в палатках,
Прячась за валом и рвом… Но для римлян беда приключилась!
Тихо, как призраки, в зарослях прячась и каменных складках,
Тропами тайными с кручи отборное войско спустилось!..

Там, где врага окружить помешали отвесные скалы,
Горцы, армяне, служившие раньше в войсках Митридата,
Спрыгнули вниз на верёвках! Спустились, не вызвав обвалы,
По виноградной лозе, что росла всюду крепче каната!

Места для пращников не было здесь и для конницы рьяной,
Флангам, фаланге, велитам и прочей науке военной!
Не удалось удержаться на горной тропе страже пьяной!
Не было сил удержать на валах кровной мести священной!

Лагерь кольцом окружив, где враги, словно черви, кишели,
Войско восставших ворвалось потоком в теснину палаток!
Знаком своих им служил в бою обруч из веток на шее. 
Так отличали чужих в суматохе стремительных схваток...

Ярости крики смешались с отчаянным воплем и воем!
Шёл впереди Эномай, как Ахилл на стене Илиона!
Волчьей резнёй это стало в овчарне, а вовсе не боем!!
Нет, никого не осталось в живых из того легиона!!!

Кровь растекалась людская вокруг и миазмы ручьями...
Смерть лишь одна помогала жестоким увечьям и ранам...
Утром послали в Помпеи, чтоб шли за своими мужьями
Новые вдовы, оплакивать граждан, служивших тиранам!..

Гай Клавдий Глабр пал в бою и, как боров, изрублен на части!
Пал Эномай-Бойдерикс, поражённый своими случайно...
Все города оказались теперь у восставших во власти,
И для отдельных из них всё закончилось очень печально!..

Галлы, германцы, фракийцы и греки, бастарны и скифы,
И иллирийцы, сарматы, армяне понтийские и кельтиберы,
С ними италики, как кровожадные волки и грифы,
Бросились грабить и мстить городам и поместьям без меры!

Виллы, селения и города пострадали в округе!
В злобе разбиты там храмы, агоры, базилики тоже!
Римляне, римлянки все перебиты с детьми и прислугой!
С пытками зверскими взято у них всё, что асса дороже!

Как легионы диктатора Суллы самнитов казнили, —
Ныне сулланских казнили везде ветеранов!
Даже детей их, спасавшихся в храмах, у статуй убили,
Путь и террор повторяя проклятый кровавый тиранов!

В ужасе с конным отрядом отборным Спартак, Крикс и Ганник
Там разъезжали, взывая к рассудку и милости Митры!
Бойню везде останавливал строго народный избранник!
Только кровавая месть возрождалась с живучестью гидры!..

***

Тело сожгли Эномая торжественно ночью безлунной...
Плакальщиц множество громко при этом над мёртвым рыдало...
Дух в небеса уносился... Огонь бушевал как безумный!
Только для почести друга погибшего — этого мало!

Римляне знатных семей пали жертвой в ту ночь роковую!
Не приходилось ещё никогда Риму так унижаться!
Сорок захваченных римлян к костру подвели торжествуя,
Силой заставили как гладиаторов насмерть сражаться!

Благословение бога во всём проявлялось нехитро,
На продолжение дела священной свободы настроив!
Воля чудесно рождённого бога-спасителя Митры
В этой победе себя проявила, прославив героев!..

***

Хлынули с неба дожди, поутихли пожары и казни...
Всюду потоками грязь и холодные ветры с востока.
Въехал тогда в Форум Аннея римский отряд без боязни...
С ними был Каст-гладиатор, повстанцев немного...

Римлян вели без преград до базилики вечером поздним.
Цезарь — военный трибун, внутрь вошёл... Занесли две корзины...
Там же Спартак, Крикс и Ганник, не веря заранее в козни,
Речи решили послушать неслабого духом мужчины...

«Аве! Я Гай Юлий Цезарь, военный трибун, избран только!
Тайну прошу сохранить навсегда о сегодняшней встрече!
Я здесь не то чтобы выплатить взятку, налог, неустойку
Или сыграть роль Сцеволы, себя обессмертив навечно!

Консула Мария славного преданный друг я, племянник!
Слава деяниям вечно его и тому, как он правил!
Я от себя к Спартаку и от Мария мёртвого скромный посланник...» —
Гордо сказал Юлий Цезарь. На стол раб корзины поставил…

«Бился под стенами Рима когда-то я с Марием вместе!
Смерть нас косила, но вера в победу была неослабна!
Тысячи три с мавританцами билось нас — воинов чести!
Мы победили! Рим сдался!! Но Марий скончался внезапно!!!» —

С грустью ответил трибуну Спартак и поднялся навстречу.
Был коренаст вождь, немолод, с пронзительным, яростным взглядом.
Он говорил ясной, быстрой, по-гречески правильной речью,
Полной обиды, каким-то отчаянно-горестным ядом!..

Волосы светлые, длинные, вились руном своевольно...
Нос, подбородок большие, и сильные, ловкие руки.
Многих убил на войне... Убивал на арене невольно...
Шрамы на теле вещали о храбрости, опыте, муке...

«Что же в корзинах?» — спросил громко Крикс, великан светлоглазый.
Крикс был красив, словно скульптор его отливал с эталона...
Взгляд благородный, наполненный смыслом и волей!
Голос, звучащий призывно, не хуже жрецов Аполлон!

Шрамы глубокие всюду — следы гладиаторской доли!
«Деньги, — ответил военный трибун, — на войну против Рима!»
«С римской заразой воюем и так мы по собственной воле!
Клавдий Глабр смертью своей разве не доказал это зримо?!»

«Сколько здесь денег в корзинах? — спросил Ганник. — Деньги? Отлично!»
«Семь тысячи здесь ауреусов, — Цезарь ответил. —
Это на дело, что нужно нам сделать! Задаток — мой личный!
Нужно бороться с заразой, как образно галл тут заметил!»

«Правим уж год плодородной Кампанией здесь без Сената!
Взяли с провинции мы ауреусов сто тысяч с лишним!
Платим за хлеб, лошадей и за всё, что для войска нам надо!
Митра-бог учит делить всё по-братски с далёким и ближним!» —

Так благородно ответил Спартак, прислонившись к колонне.
Двое рабов принесли хлеб, вино, фрукты, чистую воду...
Яркие звёзды раздольно рассыпались на небосклоне,
В окна смотря, свысока изучали людскую породу...

Вождь продолжал: «Много в армию к нам подошло побратимов!
Спор между Суллой и Марием вместе с их смертью — не кончен!
Нам мысли Гракха и Мария дороги кодексом чтимым!
Пусть будет страшно Сенату, убийцам, фискалам их гончим!

Люди из разных слоёв собираются к нам бесконечно!
Святость Республики им дорога больше жизни и счастья!
Нужно законом поставить предел олигархам навечно!
Плебс всколыхнуть, чтобы правда предстала их честью и частью!..»

«Щедро принёс Цезарь денег! — сказал недоверчивый Ганник. —
Знаем, что сам не богат и долгов понаделал немало!
Видимо, против Сената тут заговор! Он лишь посланник!
Римская знать направляет его ядовитое жало!»

Гай Юлий Цезарь взял кубок с вином, выпил. Встал горделиво.
Стал говорить, будто с форума он обращался к народу:
«Ныне в Республике правит закон слишком несправедливо!
Наша свобода лежит, как мертвец, олигархам в угоду!..

Консул не может теперь ничего, как игрушка Сената!
Разве за это сражались отцы и герои страдали?!
В Риме Сенат будто о шестистах головах царь диктата!
Хочет, чтоб мы демократию в жертву богатству отдали!

Сетью законов оплёл нас Сенат, кандалами, цепями!
Нам ничего не дают изменить адвокаты и судьи!
Демократично начнут обсуждать бесконечно всё днями,
После от воли народа останется лишь словоблудье!

Марий не сбросил Сенат, хоть рубил шеи чудищу-туше!
Реки пролились в Гражданской войне крови римлян несчастных!
Сулла ушёл, и Сенат всё вернул, сделав всем только хуже!
Не удержать так Республике двадцать провинций подвластных!

Как олигархов нам и демократов связать крепко вместе?!
Как защитить демократию перед угрозой богатства?!
Как не развить демократию плебса в подобие мести,
В путь конфискаций и бойню богатых, грабёж и пиратство?!

Нужно скорее их всех убедить примириться друг с другом!
Может война их сплотит против общей для Рима угрозы?!
Плебс и Сенат станут спаяны общим смертельным испугом!
Смогут законы совместно ввести! Все закроют вопросы!..

Вот почему патриотам Республики нужно такое,
Что можно вроде предательством гнусным назвать против Рима!
Я, друг Марк Красс и Великий Помпей: вот ядро бунтовское!
Будем бок о бок сражаться мы с вами с Сенатом незримо!»

«Да, это странное средство заставить людей стать добрее!
Войско нанять для разгрома своей же страны... но во благо! —
Ганник-Канникас сказал, встал, пошёл хмуро вдоль галереи. —
Вновь нужна Риму от нас, гладиаторов, кровь и отвага!

Раньше мы жертва Юпитеру, римская дань мёртвым предкам!
Грех римских граждан тогда искупали убийством кровавым!
Мы получали за это свободу случайно и редко!
Гибелью многих друзей заплатив и привычкой к расправам!

К нам приходил день назад от Сертория тайный посланник.
Он умолял из Кампании с армией не удаляться!
Нынче стремится к нам каждый злодей, беглый раб и изгнанник.!
Все марианцы стекутся и с армией соединятся!

Сам Квинт Серторий, наверно, желает вернуться обратно
И марианцев в Тоскане собрать, ущемлённых Сенатом!
Плохо в Испании... Видно, проиграно всё безвозвратно!
Но и Помпею с Метеллом закончить войну трудновато!

После Гражданских трёх войн здесь немало горючего всюду!
Только начни! Загорится от Альп до Сицилии тут же!..
Деньги Серторий прислал... Оценил в сто талантов причуду...
Хочет, чтоб сели в Кампании... Спрятались в горы мы глубже...»

«Взяли вы деньги Сертория? — Цезарь спросил осторожно. —
Как вы удержите здесь десять тысяч уже к вам пришедших?
Видел я их по дороге... Сдержать будет их невозможно,
Всех тут от радости мщения и от надежд сумасшедших!!!»

«Взяли мы деньги Сертория, но ничего не решили!
От Митридата Евпатора тоже прислали таланты!
Хочет заставить Лукулла он думать скорее о тыле,
Чтобы вкруг Рима бродили свирепой толпой оккупанты, —

Так прямодушно ответил Спартак, отходя от подарка. —
Вроде и сам воевал только что у Пергама ты смело!
Вместе с галатами бился с Эвмахом усердно и жарко...
Не ожидал я, что римлян к себе привлечёт наше дело!..

Только военные максимы нам говорят незабвенно:
„Всех нам союзников стоит использовать дальше,
Тех, что с врагом, переманивать, стравливать верно!“
Цезарь, тебе не откроем возможные планы без фальши!

Может быть, кто-то задумал стать снова спасителем Рима?!
Войско Сенат разрешит собирать для борьбы с нашим войском?!
Право диктатора будет для этого неоспоримо!
Будут овации честно добыты в походе „геройском“!

К нам претор Публий Вариний уж скоро заявится в гости!
Но он совсем не герой, кто уверенно справится с нами!
Много у претора опыта, разных достоинств и злости,
Даже успешным торговцем пшеницей он был временами...

С ним Гай Гораний, Гней Фурий и Луций Кассиний...
В войске его ветераны и пьяницы, воры и слуги!
Встал он в Гаэте... Уже проявляет немало усилий...
Конницу Тибуритина послал на разведку округи!»

Цезарь лукаво внимательным взглядом его стал буравить...
После сказал убеждённо, как будто всё знал и предвидел:
«Вижу, ты знаешь немало и нечего даже добавить!
Публий Вариний — плебей, но богат, хоть умом бог обидел!

Правильно ты рассудил, где уж им одолеть ветеранов,
Многие войны прошедших и жаждущих мщения сильно!
Видимо, претор привёл на заклание стадо баранов!
Нивы Кампании кровью отребья удобрит обильно!

Будет он действовать просто... Вести окружение скоро,
Силы свои разделив как обычно, не думая очень!
Будет он вам отрезать путь на юг и стоять до упора!
Уничтожением полным восстания он озабочен!

Видно, я зря говорю вам об этом — у вас есть разведка!
Глаз и ушей ваших много следит за Варинием всюду!
Я удаляюсь, Спартак! Доведётся нам видеться редко!
Если Фортуна-судьба вообще совершит ту причуду!»

Жестом Спартак указал молчаливо в ночное пространство...
Каст отступил, пропуская трибуна обратно к охране.
Цезарь пошёл... Обернувшись внезапно, сказал без коварства
Между сиянием факелов с уличной тенью на грани:

«Сделай как я говорю, и ты славу великую примешь!
Как Ахиллес в битве с Троей себя обессмертишь навеки!
Если не вступишь в войну, то безвестным разбойником сгинешь!
Я не Фетида, конечно, а мы все — не древние греки!..»

Хмурыми взглядами все проводили посла демократов…
Крикс вместе с Ганником выпили молча вина из кувшина.
Свет красный прыгал неверно на пол мозаичных квадратов
И отражался в глазах гладиаторов неустрашимых...

ПЕСНЬ ВТОРАЯ. Разгром войска претора Фурия. Разгром войска легата Кассиния. Нашествие Спартака на италийский юг. Расчётливое отступление войск Спартака и Крикса в Бруттий. Осень в свободном Бруттии. Претор Вариний ищет битвы. Совет гладиаторов перед битвой. Битва армий Спартака и Вариния. Расправа с побеждёнными.

Утром разведчики стали один за другим возвращаться
И приносить вести разные, но всё такие, как надо:
«Претор войска разделил! Можно далее нам защищаться
Или напасть и разбить два отдельных отряда!»

Солнце светило осеннее, брызгало из ореола
В кроны деревьев... Окрестности Нолы застыли скульптурно...
Сразу же Крикс и Спартак повели два своих легиона
Быстро вдоль моря от Нолы к холмам полноводной Волтурно.

Вёл претор Фурий навстречу им римский отряд свой беспечно.
В город Казилинум шёл, чтоб вином запастись там и хлебом.
Вдруг затрубили букцины, и вышли в строю безупречном
Прямо к дороге гастаты восставших, их принципы следом.

Сам претор Фурий — из рода, отдавшего Риму немало!
Предок его Рим от галлов когда-то спас смело!
Фурии в консулах, преторах Риму служили, бывало...
Били этрусков и вольсков, но претор вёл бой неумело.

Он повелел разворачивать в линию строй из колонны,
Но не успели когорты его разойтись от дороги!
Стали обстреливать пращники их, обходить неуклонно,
И появилась в тылу кавалерия Крикса в итоге!

С криком «Барра!» устремились спартаковцы в битву без страха,
В кучу смешались когорты квиритов и стали сражаться...
Очень недолго они продержались до полного краха —
Стало кольцо окружения быстро сужаться...

В давке толкали щитами и били мечами скорее,
Целясь в открытые шеи врага, животы и колени!
Страшно крича, поражённые падали в ноги, бледнея...
Так умирали в крови и грязи, в богохульственном тлене!

Как ни кричал им Гней Фурий о римской гордыне и долге,
Дрогнуло квестора войско и кинулось прочь без оглядки!
Фурий сражался сам несколько славных мгновений недолгих...
Крикс подскакал и вонзил с криком меч в него по рукоятку!

Было убито две тысячи римлян, бегущих от битвы!
Взяты значки их когорт и оружие, много припасов!
Митре за помощь в бою вознеся вдохновенно молитвы,
Ганник и Крикс устремились в Салин, ожидая приказов!..

***

Спешно Спартак подошёл ночью с войском отборным...
Лагерь легата Кассиния здесь был построен недавно.
Луций Кассиний на вилле знакомых в бассейне просторном
Вместе с рабынями радостям всем предавался исправно!..

Мальчики, девочки там танцевали легату и пели...
Мясо ягнёнка, вино, свежий хлеб, фрукты, мёд и орехи...
Куплены пять гладиатора к ужину. Гости хотели
Бой и убийство несчастных увидеть для праздной утехи...

Конница Крикса застала гуляку врасплох без одежды!
Он, убегая, кричал и посеял смятение всюду!
В лагере сильном своём он укрыться лелеял надежды,
Только напрасно — охрану ворот Крикс разбил за минуту!

В спешке из мокрых палаток под дождь выбегали гастаты!
Не успевая построиться, бросились сразу к воротам!..
Там гладиаторы сами уже оказались зажаты
И отступили из лагеря быстро к лесистым теснотам...

Выйдя из лагеря, весь легион римский встал потрясённо:
Между двух линий когорт гладиаторских он оказался!
Был легион с двух сторон атакован под рёв труб синхронно,
Бросился в лагерь обратно и там словно скот истреблялся!

Бывшие воины Суллы не ждали тут милости в битве!
Знали они, что уже не увидеть рассвета им завтра!
Только продать жизнь дороже в бою помышляли в молитве,
Около красной палатки легата сражались особенно храбро!

Символом краха, квиритов оставшихся всех ужасая,
Тут затрубили спартаковцев радостно горны и трубы!
И бывший раб-африканец, кровавым мечом потрясая,
Знак легиона схватил и орла опрокинул на трупы!

Рядом с орлом пал легат в свалке смертью нелепой...
Многим сбежать удалось от убийц, весь обоз захвативших...
Лагерем встал здесь Спартак у границы Лукании хлебной...
Слух распустил, что у Крикса и Ганника много погибших!..

***

Претор Вариний решил добивать Спартака побыстрее!
Римского славного первого консула дальний потомок,
Принцепса сын, Красса друг, тигра слыл он храбрее
И предсказуемо шёл на войну без особых уловок!

В холод и дождь, потеряв половину больными в походе,
Он подошёл к Спартаку и построил свой лагерь напротив.
Новых солдат он решил здесь набрать, но не смог это, вроде...
Слух о разгромах прошёл, многих пьяниц служить разохотив!..

Кроме того, ночью тёмной Спартак удалился успешно —
Вывел свои легионы, а в лагере куклы поставил!
Бросился претор в погоню по мокрым дорогам поспешно!
В Рим за подмогой Саната Торантия тотчас отправил!

Шёл к Метапонту на юг к морю Ганник с отрядом восставших...
Крикс свой отряд гладиаторов вёл — жаждал крови и мести!
Сам же Спартак с легионом отборных, но сильно уставших,
Через Луканию в Бруттий он шёл, выжигая поместья!

Хмурое небо... На пиниях капли жемчужно белеют повсюду...
Редкий туман... Иногда моросит дождь... Зима... Неуютно...
Тяжко идти... Не минуть лихорадки теперь и простуды...
Раны болят, не даёт им зажить марш, для раненых трудный...

С ними обозные люди, торговцы, разбойники просто...
Вражеской армией стали они тут луканскому люду!
Полным раздольем для вора, убийцы, садиста, прохвоста,
Стали те месяцы смерти в Лукании бедной повсюду!..

Нола, Нуцерия, Фурии и Метапонт были взяты!
Вместе с холодным и мстительным ветром с востока
В них появились войска Спартака, жаждой мести объяты.
Ярость восставших обрушилась всюду на римлян жестоко:

Словно Лукулл жёг во Фракии город за городом рьяно,
Или Помпей разорял кельтиберские сёла и нивы,
Сулла Акрополь Афинский ломал и бахвалился пьяно,
С Зевса сдирая одежды из золота зло и глумливо!

Много рабов, взятых ранее в плен легионами Рима,
Помнили взгляд свой последний на родину страшный:
Пламя пожаров, убитые семьи, насилует жён нестерпимо
Зверь по прозванию римлянин, жадный, кровавый и бражный!

Этим рабам никогда не забудется жизнь смерти хуже
Вместо просторов родной стороны и прекрасного счастья!
Рабовладельцами раб изувечен внутри и снаружи!
Стал говорящей скотиной и мыслящей вещью отчасти!

После победы, потерь и ранений, и полной свободы,
Став анти-Римом ужасным, в подсказках рабы не нуждались!
Всё застилающий гнев, не Спартак, вёл их в эти походы!
Многие в гневе таком до кончины своей сохранялись!

Не понимали рабы, отчего благодатному Риму,
Родине двух урожаев за год и быков плодовитых,
Центру торговли, наук хитроумных мерилу,
Родину их истреблять, обратив их в рабов и убитых!

Что не хватало вот этим дрожащим от страха квиритам
В виллах громадных, дворцах и добротных домах вдоль дороги,
Банях прекрасных, отделанных мрамором сплошь и нефритом,
Любящим храмы свои, сатурналии, флейты и тоги?!

Плакал о том Сципион Африканский, и не лицемерно,
В день тот победный, когда весь пылал Карфаген ненавистный!
Знал он, что Рим, здесь лишившись врага, возгордится безмерно
И потеряет достоинство, строгость Республики чистой!

Раньше примером для римлян всегда Цинциннат был великий —
Пахарь, в диктаторы призванный в час роковых испытаний...
Лишь разгромил он врага, тут же к пашне вернулся безликой
И не поддался соблазну богатства совсем без терзаний!

Ныне же римляне стали другими!.. Забыли истоки!..
Золото стало мерилом гражданства, его главным смыслом!..
Видя такое, от Рима совсем отвернулись все боги,
Ведь обманул жадный Рим всех богов в договоре корыстном!

Вот и теперь, разбивая Юпитеру голову в храме,
Женщин насилуя и убивая потом перед домом,
Пьяно, со смехом рубя для потехи детей топорами,
Мстители были, конечно же, в мире, по рабству знакомом!

Что сделать мог гладиатор Спартак, сам убивший немало?!
Курии из муниципий и судей спасать от расправы?!
Здесь больше не было Рима! Здесь кончилось римское право!!
Боги чужие, неримские мстители были здесь правы!!!

***

Пару недель вдоль дороги Помпилия в дождь и туманы
Шли Спартака небольшие отряды раздельно и шумно...
Были они на границе Лукании с Бруттием жданы
Теми, кто жаждал попасть к гладиаторам в войско бездумно!

Следом упрямый пропретор Вариний когорты вёл смело,
Конницу выслал вперёд и тревожил спартаковцев сильно!
Те отвечали сполна: то засаду устроят умело,
То перебьют часовых и колодцы отравят обильно!

Крикс, Публипор и Гай Ганник отряды на бой выводили
С целью убить у Вариния лучших солдат, ветеранов...
Много раз в яростных стычках внезапных они победили.
Так обучали своих и вели ту войну без изъяна!

Панцирь льняной, римский меч, как кинжал — от копья не поможет!
Тень македонской фаланги опять начала возрождаться...
Больше триариев — мощных копейщиков, пращников тоже...
Принцепсов меньше, гастатов... Спартак так придумал сражаться!

Пусть уж стоит доброволец безусый и сарисой тычет,
Чем в давке страшной зарежет его ветеран непременно!
В это же время отряд гладиаторов, выйдя из стычек,
Может напасть с тыла, фланга, победу добыв непременно!

Шёл Спартак там, где дома ветеранов сулланских походов,
Где их хозяйства добротные плотно вокруг пролегали...
Там сотни легионеров собрались с рабами у входов 
Крупных поместий, селений — себя и свой скарб охраняли!

Были здесь старые центурионы, деканы, их слуги.
В шрамах, седые, беспалые, гордые прошлым навеки...
Беглых рабов презирая, забыв о лозе и о плуге,
Снова готовились сечь, распинать, как всегда при побеге!

С ними всегда приходилось непросто восставшим при встрече!
Стрелы из луков, свинец из пращей, а порой скорпионов
Густо летели в разбойников, беглых рабов издалече!
Атаковали потом мощно конницы римской колонны!

Дома лишившись в пожарах, в погромах семей и животных,
Шли ветераны к Варинию, войско его умножая!
Насмерть сражались с убийцами в конных боях и пехотных,
Бросили гнить на корню в поле зимнюю часть урожая...

Битвы желал старый друг Марка Красса упрямый Вариний,
Даже не стал дожидаться своей галльской конницы к битве!
Вёл к нему конницу квестор из Рима в плену эйфории,
В жертву двух пленных принёс и провёл ночь в молитве!

Слухи везде распустив, что вернётся в Кампанию вскоре,
Быстро Вариний повёл все войска свои к лагерю Крикса!
Там и Спартак с войском ждал, также Ганник с отрядом в дозоре...
Быстро у лагеря войск Спартака римский лагерь воздвигся...

***

«Больше нельзя отступать! — так Спартак объявил на совете. —
Если начнём уходить по дороге в колоннах частями,
Нас атакуют развёрнутым строем уже на рассвете
И перебьют. Вся борьба наша кончится только смертями!»

«Быстро Вариний теперь подошёл!.. Лагерь сделал умело!..
Утром он выстроит войско и нас атакует всей силой!
Если мы в лагере встретим его, он начнёт бой с обстрела!
Лучники римлян весь лагерь наш сделают общей могилой!» —

Так Крикс сказал… Стало видно, что он предпочёл бы сражаться.
Ганник в ответ ему: «Конница сможет пойти тайно ночью!
Частью одной выйти в тыл, против конницы галльской держаться!
В это же время весь римский обоз растерзаем мы в клочья!

Галлы с германцами в коннице нашей — огромная сила
Всадники римские с ними не справятся. Это известно».
«Только манипулы бывших рабов не обучены — хилы!
Не устоят под ударом когорт ветеранов! Признаемся честно!

Наших когорт марианцев, самнитов не хватит встать фронтом!
Фланги охватит умелый Вариний — нам Канны устроит!
Надо нам бить по вождю и довериться слепо экспромту!
Если Вариний умрёт, разбегутся и все без героик! —

Стал говорить им Спартак, разминая затёкшие руки. —
У Гавгамел Александр Македонский на Дария вышел...
В центре прорвался, и Дарий бежал от гетайров в испуге!
Там ведь сражался фракиец Сеталк, с детства я это слышал...

Думаю, действовать так же придётся! Доверимся Митре —
Богу воскресшему, всё искупившему жертвенной смертью!
Мы, как бесстрашный Геракл, — сможем всё! Бой дадим римской гидре!
Звёзды удачи своей вознесём над обыденной твердью!»

Так рассудил всех Спартак, и с фракийцем вожди согласились...
Логика всё диктовала, размер и готовность их войска!
Нужно ли было, в напрасных стараниях силясь,
Верных друзей обмануть и себя, толковать факт по-свойски?!

Всем не спалось… Сколько было сражений уже в этом мире?..
Воины ждали тревожно судьбы обусловленной ночью...
Тщась до рассвета судьбу угадать в вездесущем эфире,
Имя своё помещая в строку приговора в отточье...

Кто может это признать из живущих и живших разумным?
Вместо пути совершенствовать мир — разрушать и поганить!
Делать его сумасшедшим и лживым, кровавым и шумным!
Если ещё не убить до конца совершенство, то ранить!..

***

Вот затрубили букцины и солнце кровавое встало!
Римляне начали строиться к бою рядами манипул на поле...
Золото яркой звездой на орлах легионов блистало,
Всем объявляя о непререкаемой силе и воле!

Конница встала турмами на флангах и лучники там же...
Десять больших скорпионов поставили в центре вдоль строя...
Все десять тысяч квиритов застыли, вдоль лагеря вставши,
В задних рядах сам Вариний с резервом… Легатов с ним трое...

Из лагерей выходили спартаковцы, конница Крикса, самниты...
Строились медленно, путая место в рядах и колоннах...
В правильной битве, казалось всем зрителям, будут разбиты
Толпы рабов, пастухов и калек плохо вооружённых!

В центре спартаковцев встали манипулы из марианцев.
Люди Липида, мятежного претора, здесь находились.
Будут стоять до конца, словно триста спартанцев
У Фермопил, где отважные воины с персами бились!

Справа от всех, вне колонн и шеренг, встал Спартак, Крикс и Ганник...
Всадники в панцирях, поножах, шлемах и с копьями — с ними...
Как фессалийская конница — клином! В бой вёл их избранник
Митрой с небес окрылённый, надеждой, сердцами людскими!

Радостно Публий Вариний смотрел на живые до времени жертвы!
Он предвкушал, как похвалит отец его, принцепс Сената,
Как стихнет критик Гай Макр и у всех успокоятся нервы,
Плебс перестанет кричать, и торговля пойдёт вся как надо!

Из-за валов лагерей с двух сторон на долину смотрели
Девы-волчицы, торговцы, больные и зрители действа!
Зрелища ждали, трофеи собрать и нажиться хотели,
Вражий обоз разгромить, для потехи устроить злодейство!

Пасты забрать и пшеницу, оливки, колбасы и поску,
Мёд и бекон, солонину, орехи, испанские вина,
Амфоры с маслом, чеснок и капусты повозку...
Жертвенный бык как трофей и бараны, другая скотина...

Публий Вариний не стал ожидать все отряды восставших:
После победы их конница станет рубить до заката!
Знак он подал трубачам! Звук исторгся из горнов блестящих!
Все скорпионы пустили железные стрелы как надо —

Метко пробили в строю гладиаторов несколько брешей!
Лучники, пращники вышли вперёд… Камни, стрелы пустили,
Сразу расстроив воздействием тем строй копейщиков пеших!
Всех новобранцев спартаковских видом убийства смутили!.

Рог затрубил гладиаторов! Вышли пельтасты-фракийцы!
Лучники, пращники были они хуже критских едва ли!
Сразу отметились эти застрельщики, проще — убийцы!
Словно на стрельбище или охоте они убивали!

Если бы так продолжалось сражение дальше, к полудню,
При бесконечном запасе камней, стрел и дротиков разных,
Лучников римских бы всех перебили жестокие плутни
Перед Варинием, ждущим победы в надеждах напрасных!

Конницу бросил пропретор тогда на фракийских велитов!
Турмы рассыпав, она погналась вдоль манипул прилежно!..
Тут лязг, крик, топот копыт, кровь и смерть разных видов!
Но распылились усилия конницы галлов вокруг неизбежно!..

Хмуро стояли спартаковцы, все их центурии злые,
Глядя на гибель друзей, с кем недавно смеялись и пели!..
Замертво падали наземь мужчины совсем молодые,
Те, что спастись не могли и за строй забежать не успели!..

Марс торжеством здесь сиял, приношенье брал кровью и телом!
Богу войны от жестокой услады тут стало привольно!
Но не сдвигался Спартак, не бросал так же конницу в дело...
Стали про трусость его говорить или думать невольно...

Вновь затрубили букцины и трубы! Пошли стройно разом
Римские бодрые сорок манипул из линии первой!
Верные клятве смертельной и центурионов приказам,
Жизнь посвящали бесстрашной воинственной деве Минерве

Конница римлян назад отошла, собиралась на флангах...
Лучники, пращники тоже туда сквозь ряды поспешили...
Галлам союзным тут римляне не уступали в талантах —
Словно машина войны шли манипулы в облаке пыли!

Шли по убитым, сдвигая щиты, и значки трепетали!
Сорок шагов разделяли всего два сверкающих строя!
Пилумы стали квириты кидать и для этого встали!
Гибли спартаковцы через один от смертельного роя!

С криком ужасным «Барра!», прокатившимся громом по полю,
Бросились римляне рьяно вперёд, но на копья наткнулись!
Легионерам пришлось напрягать всю их силу и волю,
Линии строя спартаковских воинов сильно прогнулись!

Дальше события все вспоминали по-разному очень...
Помнили многие скачку, как бешено лошади мчались!
С правого фланга Спартак бросил конницу! Был в этом точен!
Мощных всадников между двух линий врага оказались!

Первая линия связана боем была, как и раньше...
Сразу за ней находились велиты — своих подбирали...
Линия свежих манипул стояла в бездействии дальше...
С ними Вариний… Легаты за боем когорт наблюдали...

Словно во сне клин тяжёлый спартаковских всадников свежих
Смёл всех: в ряды свои шедших велитов и раненых галлов!
Смял клин вторую из линий манипул! Пробил в строе бреши!
Будто коса на траве, камнепад и удар урагана!..

Строй сбив всей первой когорты, Спартак к знаменосцам прорвался!
Бросились в схватку легаты, отборные центурионы!
Но стали падать знамёна! Орёл золотой зашатался!
Будто предвидел, что бросит Вариний свои легионы!..

Так и случилось!.. Когда гладиаторы строй разметали,
Длинным копьём смог Спартак сбить с Вариния перья
Рухнул с коня он!.. Его уводить, закрывать слуги стали!..
Бил их нещадно Спартак, будто бог смерти их суеверий!..

Плащ побросав свой пурпурный и шлем, затерялся Вариний!..
Между бегущими к лагерю он укрывался от смерти!
Пали орлы легионов, нарушилась стройность их линий!
Дрогнули, словно под ними теперь больше не было тверди!..

«Бейся, трус подлый Вариний!» — Спартак прокричал, ненавидя...
«Надо помочь Публикору!» — ему крикнул Ганник надсадно.
Первая римская линия билась как прежде, разгрома не видя —
В войско восставших вгрызалась старательно и кровожадно!

За Спартаком развернулись все всадники строем обратно...
С тыла по строю манипул ударили массой огромной!
Римляне стройность рядов потеряли тотчас безвозвратно!
Стали они стадом, страхом толпой уязвлённой!

Галльская конница, видя такое, сражаться не стала!
Бросилась прочь поскорее и римлян давила бегущих!
Стадом пугливых баранов Вариния войско бежало,
Конница быстрая Ганника сеяла смерть в самой гуще!

«Наша победа! — воскликнул Спартак, весь забрызганный кровью. —
Конницу Гая Торания в Кумах врасплох атакуем!
Не позавидовать легионерскому нынче сословью!
Только пока цел Тораний и галлы, мы рано ликуем!»

«Быстро велитов сюда и коней!» — Ганник крикнул легатам.
Стали коней подводить и сажать очень быстро велитов...
Принялись гнать римлян и убивать, что бежали как стадо,
Радостно воины пешие греков, фракийцев, самнитов!

«В Кумы! — Спартак прокричал. — Скоро юг станет наш весь надолго!»
Конница двинулась гулкой змеёй по дороге известной...
Поле сражения бросив, где битва ещё не умолкла,
Вождь победителям дал всем свободу резни повсеместно!..

***

В лагерь ворвались спартаковцы! Стали обоз римский грабить!
Между палаток резня началась, поиск жертв и награды!
Здесь умирающих, мёртвых уже продолжали похабить!
Головы ловко рубить, натыкать их на копья и колья ограды!..

Ликторов претора здесь захватили в испуге живыми,
Фасции взяли у них с топорками внутри по закону...
Множество римлян повесили тут на деревьях нагими,
Нескольких центурионов распяли, прибив к частоколу!

Вынесли снедь и припасы все из командирских палаток...
Мех, шёлк, одежду, посуду и мебель, другие предметы...
С мёртвых одежду снимали торговцы... Грабёж был им сладок!
Здесь для себя победителей сняли любые запреты!

Кучи щитов, копий, панцирей, пилумов, шлемов, калигул
Быстро росли при усилиях центурионов восставших...
Тысячи римлян убитых лежали, и ворон подруг к пиру кликал,
Много волков вышло к полю на трапезу, оголодавши...

Всюду в округе ловили похожих на римлян в азарте!
Их убивали предельно жестоко разъезды и группы!
Женщин убитых понтийцы своей посвящали Астарте,
Греки — Аресу! Германцы без смысла увечили трупы!

К вечеру только стихать стало это кровавое действо...
Вести пришли, что Тораний разбит и бежит без оглядки!
Ярость угасла... На убыль пошли грабежи и злодейства...
Стали вводить как могли дисциплину опять и порядки...

Был Публикор непреклонен в борьбе с грабежами в округе!
Он разъезжал повсеместно с отрядом самнитов и осков.
Так за убийство матроны рабу отрубил даже руки,
Многих велел за грабёж сечь плетьми и прибить после к доскам!

В лагерь Вариния бывший сносить приказал всё он строго!
Только вожди были вправе добычу делить между всеми!
Стали убитых потом собирать... Было очень их много...
Клали рядами одних на других, невзирая на род или племя...

Выгнали в поле всех взрослых рабов, колонистов и пленных
Пинии, туи рубить для костров погребальных скорее.
В прах обратить мёртвых древним обрядом священным
Требовалось ради милости многих богов, как венец эпопее...

Также решил Публикор ублажить души павших героев
Жертвенным боем двухсот гладиаторов-римлян до смерти!
Сделал из пленных деканов и центурионов изгоев!
Гордость квиритов разрушил, основу их нравственной тверди!

Пусть гладиаторы беглые, жертвы Юпитеру раньше,
Смотрят, как бывшие зрители здесь убивают друг друга,
Смерти желают своим же друзьям без надежды и фальши,
В сердце вонзают мечи посреди освещённого круга!..

***

Утром вернулись Спартак, Крикс и Ганник, и конница с ними...
Стали подробности боя с Торанием в Кумах известны.
Конница с конницей встретилась в битве в холмистой теснине,
Длинные копья спартаковцев там оказались уместны!

Кони тяжёлые, выучка у гладиаторов были,
Шлемы и панцири, поножи, тысяча конных велитов...
Несколько первых рядов римлян весом они сокрушили!
Дальше решили всё навыки как у спартанских гоплитов!

Алы союзников римских — эдуев отпрянули в страхе!
Пал их префект, знаменосцы и многие декурионы!
Всадники Ганника ложно кричали по-галльски о крахе!
В тыл по холмам заходили, проворно взбегали на склоны!

Спешились в зарослях быстро на флангах велиты восставших!
Больше пугали свирепыми криками, чем грозным строем!
Впрочем, стреляли прицельно из луков во всех убегавших
Или свинцом из пращей осыпали убийственным роем!

Конница галлов-эдуев весь дух боевой растеряла!
В бегство ударилась, римлян когорты совсем опрокинув!
Видя такое, бежал сам Тораний, последняя свежая ала!
Вместе с обозом, запасами лагерь был ими покинут!..

«Стойте! — тогда приказал всем Спартак. — Собирайтесь обратно!
Сильно устали мы! Мало нас! Римлян ещё слишком много!
Больше потери их в этом сражении десятикратно!
Их мертвецами на милю завалена в Кумы дорога!..

Пусть укрываются в Кумах, бегут нынче в Капую ночью!..
Знают теперь все, что бросил Юпитер их в битве кровавой!
В Рим пусть увозят квириты знамён опозоренных клочья!
Нас же бог Митра покрыл навсегда в этот день ратной славой!..

В Кумы, где храм Аполлона и греков старинные виллы,
После войдём, предсказание нашей судьбы там узнаем!
Словно царь римский Тарквиний, что взял книгу жрицы Сивиллы,
Мы предсказания жрицы бессмертной из Кум прочитаем!»

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ. Поражение конницы Торания. Похороны погибших в битве. Речь Спартака у погребальных костров. Смерть римлян-гладиаторов у костров в честь погибших. Грусть Спартака. Пир. Песня про Одиссея. Рабыня Лилита — дочь царя. Вопрос освобождения рабов. Катехизис. Спартак танцует священный танец пирриху. Пророчество.

В лагерь вернулся Спартак... Смотрит: войско вино пьёт, ликует!
Головы видит на кольях... Тела к частоколу прибиты...
Кто не ленивый, с дружками захваченным бойко торгует...
Словно с богами и Римом они рассчитались и квиты.

В красной палатке Вариния вождь разместился устало
Между изысканной мебели, тканей, светильников с маслом.
Возле палатки охрана фракийцев немедленно встала.
Ветер флажками играл... Тучи дыбились в небе ненастном...

К вечеру только Спартак вышел вновь и поехал по полю.
Здесь ждали Ганник и Крикс, Публикор, много верных легатов.
Встал на холме над побоищем вождь, полный силы и воли.
С ним Агафирс как начальник фракийских охранных отрядов.

Птицы кричали зловеще и реяли в солнце закатном...
Земли италиков молча залили глубокие тени...
Боги стояли незримой стеной в небосклоне громадном,
Видя, как сильные мира сего встали здесь на колени!..

Был сам Спартак словно претор одет и держался достойно —
Тога с пурпурной каймой и туника пурпурного цвета.
Кресло курульное подали, фасции вынесли стройно
Ликторы пленные римлян по правилам всем и заветам.

Криками громких приветствий окрестности все оглашались —
Всюду отряды восставших стояли ни нивах обширных.
Возле холма словно амфитеатром костры возвышались.
Были готовы они возгореться от факелов дымных.

Перед кострами толпой двести римлян отборных сидели.
Их в гладиаторы выбрал с утра Публикор как ланиста.
Всех этих пленных вчера победители видели в деле.
«Жертвами будут достойными!» «Храбро умрут, но не быстро!»

Были префекты здесь конницы, центурионы, деканы,
Галлы из ал и трибуны, бывалые легионеры.
С лицами словно из камня, безжизненные истуканы...
Ждали они гладиаторской смерти — позорной без меры!

Кладбище их ожидало для самых никчёмных, ничтожных.
Семьи теряли гражданство и право жить в Риме и рядом.
Им оставалось принять клички вместо имён всевозможных.
В жертв Аполлону они превращались кровавым обрядом!

Стали костры зажигать погребальные с мёртвыми быстро...
Грустно огонь расползался, дрова и смолу поедая...
Он то гудел, то свистел танцем нот звукового регистра,
Плату Харону с незрячих глазниц второпях собирая...

Множество плакальщиц нанятых стали стонать, петь и плакать,
Волосы рвать на себе и в экстаз приходить не на шутку.
Груди свои выставлять, выть и наземь в неистовстве падать,
Будто бы горе по мёртвым и впрямь повредило рассудку!

«Бог сребролукий, внемли нам, о ты, что, хранящий, обходишь
Хризу, священную Киллу и мощно царишь в Тенедосе, —
Пели гречанки. — Приди, о Сминфей, из небес в храм свой светлый.
Мясо тельцов, коз, овец мы сожжём на высоком утёсе!

Внемли! Услышь и исполни заветное наше желанье:
Стрелы в квиритов пошли, отмстив слёзы вдовьи навечно!
Земли не дай наши им, и сирот не отдай на закланье,
Что без защитников мёртвых пусты и слабы бесконечно!»

Мрачно из кресла поднялся Спартак, и ему стало больно.
Старые раны терзали и сильный ушиб беспокоил.
На Агафирса опёрся. Поднялся на камень огромный.
Труд непростого похода воителю дорого стоил...

Горны вовсю затрубили на поле. Застыли отряды.
Были самниты здесь, бруттии, греки, италиков масса.
Люди Липида, Сартория, Мария, словно плеяды,
Галлы, германцы и скифы, понтийцы и горцы Кавказа...

Грустно взирали они на горящих друзей между брёвен...
Думали разное... Может, молились, детей вспоминая...
Может, клялись отомстить тем, кто в этом виновен...
Были такие, что, поски хлебнув, стоя просто дремали...

Вот стал Спартак говорить, и слова разносили повтором,
Вплоть до последних рядов повторяющие доводили.
Руку подняв высоко, он смотрел проницательным взором,
Словно грядущее видел и звёзды ему лишь светили:

«Боги ведут нас по жизни, решают за нас очень много!
Вот и вчера нам победу они принесли малой кровью!
Зевсом, Юпитером, Митрой, Астартой открыта дорога!
Нам остаётся пройти по дороге с сыновней любовью!

Разные судьбы у всех, кто собрался сегодня на поле!
Много италиков бьются за полное право гражданства!
Есть те, кто рабство и пытки минув, мстит своей рабской доле,
Родину больше не помня, сражается ради бунтарства!

Знаю таких, кто пришёл заработать, пришёл за богатством
Вместо трудов землепашца —поборы его задушили!
Многие здесь занимались торговлей людьми и пиратством,
Шли в гладиаторы сами, по найму убийцами были!

Стал я над вами военным вождём совершенно случайно.
Имя своё не могу я открыть, ведь «Спартак» кличка вроде!
Род мой во Фракии может Лукулл перебить моментально,
Взял он во Фракии много селений в кровавом походе!

Мы же ведём здесь войну с гнусным Римом, тюрьмой всех народов!
Легче для порабощённых племён будет доля при этом!
Вот смысл от наших больших италийских военных походов!
Вместе всем миром на север пойдём и на Рим этим летом!»

Вой одобрения разноголосый над войском раздался...
Крики «Спартак, мы с тобой!» и «Спартак, претор наш!» разносились...
Вождь всем руками махал... Крикс молчал... Ганник лишь улыбался...
Громко стучали щиты, дули горны и кони бесились...

«Слушайте! — вновь попытался Спартак говорить. — Замолчите!»
Сильно уже разгорелись костры и поплыл смрадный запах...
Труп то один, то другой, оживал на секунду в своей пирамиде,
Корчился в искрах, щелчках, треске, огненных вздохах и храпах...

Крики, шум, гул постепенно затихли. Спартак смог продолжить:
«Наши товарищи храбро сражались! В сражении пали...
Гении их и юноны всё в жизни должны подытожить...
Все их пенаты и лары умолкли в тоске и печали...

Добрые маны и злые лемуры вокруг затаились...
Знания древних этрусков взывают о жертвах обильных!
Так же, как раньше Юпитеру грозному жертвы дарили,
Бой гладиаторов мы проведём из противников сильных!

Тот, кто останется жив, будет нами отпущен с почётом!
Кто победит в паре, бьётся с другим победителем в паре!
Станет эдилом Гай Ганник и ведать он будет подсчётом!
Пусть начинают сражаться проклятые римские твари!»

***

Жребием пары отобраны были. Расставлены между кострами.
Шлемы надели на римлян, щиты и мечи дали в руки.
Перед обрядом им роли раздали как в греческой драме.
Встали на сцене актёры, а авторы в зрительском круге.

Только один из актёров решился восстать против казни:
Меч получив, он в безумии страшном напал на охрану!
Больше не думал из пленных никто о подобном соблазне
После того, как ему нанесли в спину страшную рану!

Быстро его оттащили к костру и добили кинжалом.
Прочие пленники тихо стояли, подавленно глядя...
Смутно, неявно надежда на жизнь их ещё окружала.
Случай, заложник судьбы, мог дать выжить в смертельном обряде!

Белый платок в руки взял Ганник. Медленно поднял и важно.
Все замолчали вокруг, даже птицы умолкли, казалось...
Сильно махнул он платком, дав сигнал биться насмерть отважно.
Не шелохнулись бойцы, проявляя к противнику жалость...

Стали их острыми копьями в спину толкать друг на друга,
Первая кровь этих жертв пролилась от таких понуканий.
Быстро была так нарушена их круговая порука —
Дело шло вяло и плохо до жертв первых кровопусканий...

В яростных отблесках пламени, в дыме от плоти горящей,
В грозном молчании войск победителей в битве
Римляне бились за право пожить жизнью этой пропащей.
Вскоре они не нуждались для этого больше в арбитре.

Ярость убийства пришла к ним сама как мужчинам пристало!
Крики поверженных громко звучали для мира иного...
Из гладиаторов этих в живых половины не стало,
Новые пары составили быстро по жребию снова!

Было теперь пятьдесят этих пар. Ярых, в ранах кровавых.
Снова Гай Ганник платок опустил, и продолжились схватки.
Легионеры опять убивали товарищей бравых.
Тихо сказал сам себе в лихорадке Спартак: «Кто в остатке?

Если префект молодой победит — загадаю победу
В нашей нелёгкой войне, цель которой не знаю наверно.
Митре судьбой поклянусь. Буду верен до смерти обету,
Что пока жив — справедливость его буду сеять всемерно!»

Вот все погибли уже гладиаторы, кроме последних...
Стройный префект и декан из манипулы только остались.
Двое красавцев-атлетов высоких и двадцатилетних,
Оба в крови и грязи, от усталости сильно шатались...

Каждый из них шестерых победил в быстрой схватке.
Чуть отодвинуты в сторону, мёртвые всюду валялись.
Всё приближалось к желанной эдилу зловещей отгадке:
«Жив кто останется в действе, где духи умилостивлялись?»

Снова за взмахом платка гладиаторы принялись биться,
Медленно двигались оба и еле щиты поднимали.
Схожими были тела их нагие, а шлемы скрывали их лица,
Тяжко дышали, мечами друг друга с трудом ударяя.

Вроде префект, в шлеме с рыбой на гребне, свежее казался.
Выше свой щит поднимал, чаще бил, резче, с огненным бликом.
Только в крови поскользнулся, на чёрной земле распластался!
Быстро декан в грудь ему меч вонзил с хриплым криком!

Страх был один для него поводырь в этой схватке!
После победы декан потерял для себя этот стержень...
Умер он тут же... В живых никого не осталось в остатке...
Словно Юпитер заранее был на всех римлян рассержен!

Быстро проткнули копьём и проверили каждое тело...
В мрачном молчании войск на костры мертвецов положили.
Не раздевая, оружие взяв только, сделали дело,
Чем долгожданный обряд приношения жертв завершили.

Вот затрубили букцины, ударили дробно тампаны.
Стали отряды поспешно в палатки свои отправляться.
Ужин их ждал, маркитанты и девки, лекарства на раны...
Танцам и винам фалернским потом можно было предаться!

Только Спартак не спешил, не поднялся с курульного кресла...
Бледен был… Тихо глядел, как префекта в огонь положили...
Как охватило священное пламя лицо, плечи, ноги и чресла,
Будто взлетела душа в виде искр ярких, сажи и пыли!

То ли Элизиум принял её на блаженные нивы,
Или Орк злобный низринул в подземное царство!
Были ли этим префектом при жизни другие любимы?
Сам он любим кем-то был или жил только жертвой коварства?

«Он проиграл, мой боец, бросив жребий судьбы мне туманный! —
Тихо Спартак обронил, глядя взглядом усталого зверя. —
Митре-спасителю сердце отдал я, заботе его неустанной.
В жертву себя принести я готов, в воскрешение веря!»

Встал вождь. К палатке пошёл. С ним шли ликторы строем, охрана,
Ганник и Крикс, Публикор, Агафирс и другие.
Ночь превратила долину в подобие лунного храма,
Лунные блики везде разбросав как ковры дорогие...

Тихо Апулия спит за Брадано — рекой полноводной...
Сзади притих Метапонт и река Казуент пенит воды...
Слева Калабрия ёжится в западном ветре холодном,
Бруттий с привольным раздольем и воздухом сладкой свободы...

Все италийские земли до Капуи стали свободны от Рима!!!
Нет больше воинских сил, лишь милиция из муниципий!
Жертвы погибших в борьбе между звёзд пролетают незримо,
Сверху шепча о тревогах и драмах дальнейших событий...

***

В думах тяжёлых Спартак шёл на пиршество скорби устало,
С ним все вожди и легаты, герои сражений кровавых.
В преторской красной палатке собраться им вместе пристало,
Дружно предаться веселью в объятиях женщин лукавых...

Так и случилось — меж длинных столов, лож, скамей и подушек,
В тесном пространстве плясали и пели красотки умело!
Там пантомиму смешно исполняли про глупых подружек,
Римские нравы, тела обнажённые выбелив мелом...

Выпив вина, попросил Ганник их прекратить это действо,
Скучное Рима искусство на лад переделать восточный.
Танцам предаться весёлым в концепции эпикурейства,
Греческим пляскам под ритм пробуждающе сильный и точный.

Все загудели в поддержку, желая мелодий мажорных.
Стали под звуки двух флейт, бубна стук, чистой лиры напевы
Бить кастаньетами громко из устричных раковин чёрных.
Песню запели, танцуя, прекрасные девы негромко...

Так разыграли Гомера известный сюжет театрально.
В нём потешаться судьба может зло над людьми как воровка.
Но и они могут тоже над ней посмеяться зеркально.
Действо актёров шло песне под стать соразмерно и ловко:

«Ты замуж, Пенелопа, выходи!
Твой Одиссей пропал давным-давно!
Из Трои возвратились все вожди!
Лишь твой двор пуст и царство пленено!

Смотри, какие чудо-женихи
Приплыли на Итаку жарким днём!
Красавцы, будто молодые львы!
Любой достоин быть твоим царём!

Зачем тебе ничтожный ротозей —
Старик, вчера забредший во дворец?
Пусть ростом он почти как Одиссей,
Похожий голос, на ноге рубец...

Лишь боги могут время возвратить!
Земная женщина, любая будь,
Не может мёртвых плачем воскресить!
Оставь свои надежды и забудь!

Хрустящий хлеб и крепкое вино
Вели подать гостям в парадный зал!
Там выбора заждались твоего:
Кто будет муж тебе и новый царь!

А тот старик пускай пасёт овец
И стелет двор соломой и лозой!
Всему начало есть и есть конец —
Любая твердь кончается водой!

Я знаю, Пенелопа, сны сивилл —
Они о том, что сгорбленный старик —
Твой Одиссей! Что жив он, полон сил!
Всё так же многомудр и многолик!

Есть повод опасаться женихов!
Их полон двор, а он один сидит!
Объявлено, что он пропал и мёртв.
А коль воскреснет — будет он убит!

Разлита ночь как воды всех морей...
И шепчет Пенелопа свету звёзд:
«Вернись ко мне, любимый Одиссей,
Вернись взаправду из волшебный грёз!

Мне не забыть твоих пьянящих рук,
Как были молоды и счастливы, любя!
Мой царь и бог, я без тебя умру —
Мне незачем одной жить без тебя!»

Вернулся бы в Итаку Одиссей,
Не будь женой так искренне любим?
Он потерял корабль и всех людей,
Но был всегда, как бог — непобедим!..

Слепой Гомер, возможно, что-то знал
Про силу женщин мёртвых воскрешать!
Он первым это чудо описал
Давно — немало сотен лет тому назад...»

После подняли в палатке две стенки на стойках высоких,
Дали прекрасным танцующим девушкам больше простора.
Делая взгляды счастливей суровых мужчин очень многих,
Начали танец дорийский, приятный для слуха и взора.

Долго плясали они... Даже хмурый Спартак стал смеяться!
Хлопал в ладоши как все... Отбивал такт ногами умело...
Девушку он заприметил, что пела здесь в роли паяца...
Полунагая, в большом парике... Всё краснела несмело...

Жестом её подозвал к Спартаку умный Крикс и оставил.
В чашу вина ей налил с острословием хитрого Фавна.
Девушку звали Лилита. Отец её, царь, в Тире правил...
В рабство пираты её захватили в набеге недавно.

Имя её ассирийское значило Ночь, и оно не игриво.
Дева-дитя… Только станом прекраснее многих красавиц...
Волосы пышные, словно коня благородного грива,
Губы как красный коралл, под белилами яркий румянец.

Глаз изумительно добрых и робких, как будто оленьих,
Только бездушный заметить не смог бы!.. На грудь взгляд уставив,
Крикс понял всё... Приказал ей сидеть у вождя на коленях...
Дальше о ночи любви всё решать Спартаку предоставил...

Гордо хозяин танцовщиц назначил ей цену в денарий,
Ведь продавал этот раз не простую блудницу!
Знал он, что денег не счесть у могучих теперь государей,
Силой оружия сделавших Капую с Римом границей!

Спрашивать стал у Лилиты Спартак всё, от чар её млея.
То, что сирийка, узнал он, про рабство позорную долю...
«Дам ей свободу бесплатно», — сказал вождь, всё больше хмелея.
«Платы не будет? — торговец смутился. — Рабам всем дашь волю?»

«Слишком у многих из римлян, что в войске моём, есть наделы!
Много у них и рабов на наделах работают долго!
Если рабов отпущу на свободу — испорчу всё дело!
Рабовладельцы уйдут к неприятелю с яростью волка!

Против меня будут драться Липида тогда ветераны!
Как мне без римлян своих одолеть легионы из римлян?
Армию Рима лишь римляне могут разбить, как ни странно!
Будет ли раб ликовать сам, свободой будь он осчастливлен?

Если пойдёт он на север в Тоскану и далее к галлам,
Схватят его и опять закуют в цепи или удавят!
Новый хозяин вдруг хуже, чем прежний, в хмелю разудалом
До смерти плетью забьёт или в термах у топки поставит!

Многие в рабстве своём родились, доли лучшей не знают!
Даже мечтают иные с хозяином рядом скончаться!
Лучше, сытнее порой в рабстве жить, всё менять не желают!
Вольноотпущенник может в торговле не слабо подняться!

Сами становятся рабовладельцами и господами!
Есть и такие, кто, деньги собрав, тщатся выкупить семьи!
Тот, кто хотел убежать, — убежал и сражается с нами!
Кто не бежал, — рабской доли достоин! Презренное семя!

Как я с Серторием буду потом говорить о поддержке?
Как с Митридатом союз заключу, если сделаю это?
Воля рабам нас погубит! Подумай, какие издержки!
В мире всеобщего рабства не дам я от рабства запрета!..»

Шум песен скрыл часть ответа, но общее стало понятно...
Хмуро присел устроитель веселья, расставшись с рабыней...
Крикс пошутил: «Не грусти, ведь ты жив, что должно быть приятно!
Собственность жизни вредит и не может являться святыней... »

«Ныне свободна Лилита, — торговец сказал удручённо. —
Этот контракт о свободе я утром составлю толково!»
Стало понятно, что был этот римлянин жизнью учёный —
Силу тирана всегда ставил выше закона любого!

Девушка бросилась тут на колени и стала молиться
Богу Баалу... Колени обняв Спартака, зарыдала...
Вождь нежно обнял за плечи её, подобрел, умилился,
Словно увидел, как вспыхнула в небе звезда молодая.

«Пусть нам станцует Спартак танец свой!» — Крикс воскликнул серьёзно.
«Правильно! — Ганник его поддержал. — Пусть станцует пирриху!»
«Просим тебя!» — заревели снаружи палатки вдруг пьяно и розно.
«Помним твой танец военный!» — вскричали друзья сквозь шумиху.

«Ладно, — ответил Спартак. — Я для Митры пирриху станцую!»
Встал он устало. Но только раздались удары тимпанов,
Бодрость откуда-то свыше взялась вдохновенно, не всуе...
Меч ввысь подняв, стал Спартак исполнять танец грозных титанов...

Гордо и медленно двинулся он шагом твёрдым по кругу...
Словно судьбу отмерял навсегда для себя и восставших!
Будто он знал, что Серторий окажет дурную услугу,
Помощь солдатами пообещав, но солгав и предавши!

Шаг... Вот Евпатор откажет в союзе с усмешкой надменной!
Шаг... Юлий Цезарь предаст Спартака и пойдёт с войском Красса!
Крикс с частью войска уйдёт и погибнет в борьбе беспримерной...
Консулы Геллий с Лентулом разбиты с трудом и не сразу...

Вспыхнет любовь, и родит сына летом герою Лилита!
Спрятана будет у критских пиратов в разгар эпопеи...
Станет заложницей алчности, будет случайно убита...
Сын уцелеет и будет воспитан жрецом в Иудее...

В танце священном поднял вождь свирепо с мечом к небу руку,
Словно рассёк грудь судьбы и в сражении смерть ниспровергнул!
Делал глубокие выпады в такт и пронзал мир упруго!
…Имя в боях обессмертил и образ, что век не померкнут...

Как же случилось, что близко к богам он как птица поднялся,
Встал на ступень императоров раб-гладиатор презренный?
Взял справедливость и правду как знамя! Таким он остался!
Может быть, главное знамя живых в бездне чёрной Вселенной!

В битве последней себя принесёт в жертву божьей десницей!
Тысячи будут прибиты восставших к крестам, как святые!
В муках как будто зовя Иисуса Христа, что родится
Скоро, навечно в мир правды и воли уйдут молодые!

Всё это позже случится… А нынче, пирриху танцуя,
Грозный Спартак рассекает мечом дымку с запахом мирры...
Ставит он ноги упруго, как будто врага атакует!
Сквозь времена манит взгляды к себе из далёкого мира...


2016


ГЛОССАРИЙ

Аппиан Александрийский — древнеримский историк.

Аид — древнегреческий бог подземного царства мёртвых.

Актеон — внук Аполлона, охотник, пал жертвой гнева богини Артемиды. Превращён ею в оленя, был разорван сворой своих собак.

Александр Македонский III Великий — (356–323 годы до н. э.) македонский царь, полководец, возглавивший объединённые греко-македонские войска в захватническом походе в Малую Азию, Египет, Ближний Восток и Индию вдоль торговых путей, в том числе «Великого шёлкового пути». С помощью знати различных народов этих регионов захватил крупные политические и торговые центры, сконцентрированные там сокровища. После его смерти несколько греческих аристократов, возглавлявших поход вместе с Александром, влились в существующую систему управления обширных территорий и стали диктаторами.

Арес — древнегреческий бог захватнической войны.

Апулия — юго-восточная часть Италии «каблук», бывшая греческая колония.

Артемида — греческая богиня охоты, женского целомудрия, покровительница всего живого.
 
Ассирия — первая в истории империя, существовавшая с XXIV (за 1000 лет до Троянской войны) до VII веке до н. э., в период расцвета занимавшая территорию от Египта до Кавказа, от Средиземного моря до Персидского залива.

Астарта — богиня-мать многих народов Малой Азии, Кавказа и Ближнего Востока.

Асс — самая мелкая медная римская монета.
 
Ауреус — золотая монета с покупательной способностью в период поздней Республики примерно 500 современных долларов США.

Ахилл — герой троянской войны.

Бастарны — древний германский народ, проживавший с III в. до н. э. до III в. н. э. на территории между Карпатами и Днепром, позже ассимилированные готами и славянами.

Брадан — (Брадано) река на юге Италии.

Бруттий — историческая область в Южной Италии, ныне — Калабрия.

Букцины — военная металлическая изогнутая сигнальная труба, имеющая специальный хриплый тембр.

Велит — гладиатор, вооружённый дротиком (в широком смысле легковооружённый римский воин).

Военный трибун — выборная должность с функцией командования военными отрядами или другими задачами, связанными с ведением военных действий.

Гавгамелы — город в восточном Ираке, где 1 октября 331 г. до н. э. произошла битва между войском Александра Македонского и персидского царя Дария, закончившееся поражением.

Галаты — группа галльских племен, в III в. до н. э. – V в. н. э. проживавших компактно в центральных районах Малой Азии (на территории современной Турции), и воевавших в союзе с римлянами против понтийского царя Митридата Евпатора.
Галл — кроме общего названия народностей к северу от Рима, гладиатор с вооружением, состоящим из копья, небольшого щита и шлема, напоминающего вооружение галлов Цизальпинской Галлии, или Большой Галлии.

Галлы-эдуи — одно из самых крупных галло-кельтских племён, считавшихся «союзниками римского народа», предоставляли римлянам в качестве союзных военных сил свою кавалерию, славящуюся отличными лошадьми, сильными и ловкими всадниками.

Ганнибал — карфагенский полководец (247–183 годы до н. э.) длительное время воевавший на территории Италии, в том числе с помощью наёмников из италийских народов.

Гастаты — молодые, менее опытные воины легиона Гай Аврелий Котта — римский консул 75 года до н. э.

Гай Глабр Клавдий — римский претор (выборная должность для совершения правосудие) в 73 году до н. э.

Гай Гораний — военный трибун в войске претора Публия Вариния.

Гай Макр Лициний — народный трибун 73 года до н. э., писатель, оратор, призывающий не служить в армии, защищающей интересы олигархического Сената «не платить богачам налог кровью».

Гай Марий — (158–86 год до н. э.) — выдающийся древнеримский полководец и политический деятель, осуществивший важную военную реформу и выигравший несколько крупных войн против врагов Рима, военный лидер антиолигархической партии в гражданской войне.

Гай Юлий Цезарь — родственник Гая Мария, будущий покоритель Галлии и диктатор Рима, к моменту описываемых в поэме событий находится в составе армии консула Лукулла в войне против понтийского царя Митридата в Малой Азии.

Гаэта — город, морская гавань и крепость на полдороге между Римом и Капуей.

Гетайры — тяжеловооружённые отборные македонские всадники.

Гидра (Лернейская гидра) — змееподобное чудовище с ядовитым дыханием, убитое Гераклом.

Геракл (герой) — полумифический герой, собирательный образ героя периода колонизации ахейскими племенами в XIII — ХV вв. до н. э. Пелопоннеса и территории современной материковой Греции, в подвигах которого заложена опосредованная информация о ряде ситуаций, возникавших при переселении, связанная с борьбой с коренными племенами и природными явлениями.

Гладиатор — воин, раб или свободный, предназначенный для сражения перед зрителями для развлекательных и (или) религиозных целей.

Гней Помпей Великий — (106–48 годы до н. э.) богатейший патриций, видный военачальник в войнах в Африке и Испании, участник гражданской войны на стороне олигархов против Гая Мария, в последующем командующий лояльными сенату войсками в гражданской войне 49–45 годов до н. э. против Юлия Цезаря.

Гоплит — в древней Греции тяжеловооружённый воин, имеющий шлем, щит, копьё, дротики, меч, поножи, наручи, панцирь, сражающийся в плотном строю (например, фаланга) под прикрытием лёгкой пехоты с метательным оружием и конницы, защищающей фланги и тыл.

Гракх Тиберий Семпроний — (163–133 года. до н. э.) древнеримский политический деятель, проводивший земельную реформу, связанную с ограничением коррупции в вопросах распределения государственной земли, и перераспределения излишек земли богатых землевладельцев в пользу бедняков. Был убит противниками реформы после частичной её реализации, положив, однако начало попыток ограничить власть олигархов мирным путём, приведшей впоследствии к началу гражданских войн и восстаний, гибели Республики.

Дарий III (Добронравный) — персидский царь в 336 — 330 гг. до н.э. , до этого правитель Армении. После вторжения греко-македонян под предводительством Александра Македонского, был предан элитам территорий, входящих в персидскую империю и, в конечном счёте, убит ими. После этого в союзе с руководителями греко-македонского похода, знать бывшей персидской империи образовали ряд независимых государств.

Девы-волчицы — одно из названий проституток в Древнем Риме.

Декан — командир подразделения из десяти солдат.

Декурион — командир декурии — подразделения конницы в 10 всадников (1/3 турмы, 1/30 алы).

Димахер — вид гладиатора, вооружение которого состоит из шлема с забралом, поножей, кольчуги, двух кривых мечей или кинжалов.

Дорийцы — потомки Дора (сына Эллина), жившие около Олимпа до XIV века до н. э., позже вторглись на Пелопоннес и заселили его.

Дуумвир — выборная должность в муниципии, осуществляющая функцией главы.

Знак легиона орёл (аквила) — главное знамя и святыня легиона, в сражении охранялся первой (имеющей двойную численность) когортой.

Илион — Троя.

Иллирийцы — множество индоевропейских племён, проживавших между италийскими народами и кельтами, даками и фракийцами, на территории современной северной Греции, Сербии, Хорватии, Македонии, Албании с VI в. до н. э. по V в. и принявшие участие в образовании народов вышеназванных стран.

Италики — племена Италии не латинского происхождения и говорившие на собственных языках до ассимиляции Римом концу прошлой эры.

Калигулы — вид военной обуви, полуоткрытые сандалии на толстой подошве подбитый гвоздями.

Кампания — территория в Южной Италии у побережья Тирренского моря с главным городом Неаполь около действующего вулкана Везувий.

«Канны» — сражение, произошедшее 2 августа 216 до н. э. около города Канны на юго-востоке Италии между войсками карфагенского полководца Ганнибала и римской армией. В ходе сражения римская армия численностью 60 000 человек была окружена карфагенянами на поле боя и полностью истреблена.

Капуя — один из старейших городов Кампании, крепость и узел дорог в Южной Италии.

Кассиний Луций — легат (помощник) начальник конницы отряда Публия Вариния.

Квириты — от словосочетания «цивис романос» (cives Romanus) — граждане Рима. Кифара — музыкальный струнный инструмент, разновидность лиры.

Колоны — арендаторы мелких земельных наделов.

Киликия — обширная территория на границе современной Турции и Сирии, включающая Антиохию и Алеппо.

Когорта — тактических подразделений римской армии, 1/10 часть легиона, состояла из 2 манипул, имела 500 пехотинцев и 60 всадников. Первая когорта каждого легиона имела удвоенный состав, имела знамя легиона и возглавлялась главным центурионом. Когорты могли иметь статус отдельный от легиона и состоять из моряков, союзников, пожарных, городской стражи и выполнять различные задачи помимо боевых.

Коринф — самый богатый и один из древнейших городов Греции, торговый конкурент Рима и Карфагена, расположенный в самом узком (6 километров) месте Коринфского перешейка, отделяющего Пелопонесский полуостров от материковой Греции, полностью уничтоженный в 146 году до н. э. римлянами Сципиона вместе с населением 500 000 человек.

Красс Марк Лициний — (115–53 года до н.э.) — один из богатейших людей своего времени. Активный участник гражданской войны на стороне партии олигархов, обогатившийся за счёт имущества репрессированных и строительных афёрах. Предпринимал значительные усилия по конвертации богатства в политическую власть и славу.

Крикс — один главных из вождей восстания гладиаторов, соратник Спартака.

Критские лучники — одни из самых прославленных и лучших стрелков из лука в эллинистический и древнеримский период в Средиземноморье, участвовали как наёмники во многих значимых войнах того периода: греко-персидские войны, уничтожение Карфагена, походы Александра Македонского.

Кумы — богатый влиятельный город в Кампании в Италии основанный греками задолго до основания Рима.

Курульное кресло — кресло римских царей из слоновой кости с X-образными загнутыми ножками на который во время Республики могли садиться только консулы, преторы, эдилы, диктаторы и понтифик.

Карфаген — до II века до н. э. — торговая сверхдержава, сохранявшая почти 1000 лет доминирование в Средиземноморском регионе до её уничтожения Римом. Карфаген был образован жителями города Тира (основан 45 веков назад на территории современного Ливана) и получил самостоятельность после захвата Тира ассирийцами в VIII в. до н. э. Наряду с Коринфом являлась главным торговым конкурентом Рима V–II в. в. до н. э.

Латифундия — крупное сельское хозяйство, производящее продукты и другие товары на продажу.
Лемуры — у этрусков и древних римлян злые духи умерших преступников.

Лепид Марк Эмилий — (110– 77 до н. э.) — консул 78 года до н. э., после участия в гражданской войне на стороне олигархов, перешёл на сторону сторонников Мария, открыл военные действия в Италии, потерпел поражение и отступил на Сардинию, где умер или был убит, оставив множество сторонников по всей Италии, готовых продолжать борьбу за ограничение власти олигархов.

Ликторы — вооружённая фасциями охрана и палачи, сопровождающие этрусских царей, римских царей, позднее высших должностных лиц Республики и Империи Рим.

Луций Корнелий Сулла — (умер в 78 году до н. э.) участник гражданской войны, военный вождь, возглавивший римскую олигархию, захватил власть в Республике вооружённым путём и стал диктатором, осуществляя террор и проводя непопулярные законы, добровольно отказался от императорских полномочий.

Лукулл Луций Лициний — (117–56 годы до н. э.) римский военачальник, одержавший победу над Митридатом в тяжёлой многолетней войне в Малой Азии, консул 74 года до н. э., высадкой своих победоносных войск на юге Италии в конце восстания Спартака, коренным образом изменил соотношение сил противоборствующих сторон и побудил восставших принять последнее самоубийственное сражение с войсками Красса, закончившееся гибелью Спартака и исчезновением его тела.

Лукулл Марк Теренций Варрон — (116–56 года до н. э.) консул 73 года до н. э., командующий войсками во время войны во Фракии, младший брат Луция Лициния Лукулла, командующего войсками Рима и союзников в войне против Митридата.

Манипула — 1/30 римского легиона, равная трети когорты или двум центуриям.

Маны — у этрусков и древних римлян добрые духи предков, домовые.

Марс — древнеримский бог войны.

Матрона — свободнорождённая замужняя женщина высшего римского сословия.
 
Метапонт — древнегреческий город-колония в Южной Италии, на берегу Тарентского залива, в Лукании.

Мертелл Квинт Цецилий — (128–63 годы до н. э.) — римский военачальник, консул 80 года до н. э. и верховный понтифик в 81–63 году, воевавший в гражданской войне на стороне партии олигархов.

Меркурий — бог-покровитель торговли и воров.

Милиция — способ комплектования римских вооружённых сил, в ранней Респубике единственный способ с участием всего населения, в поздней Республике, при наличии профессиональной армии, способ комплектования муниципальных сил из местных свободных жителей для охранных функций и для поддержания общественного порядка.

Митра — бог, искупивший грехи человечества, открывающий дорогу в рай для души, монотеистический культ которого во многом предвосхитил христианство и несколько столетий являлся главным конкурентом христианства. Был особенно чтим людьми опасных профессий — солдатами, моряками, гладиаторами и т. д.

Митридат (VI Евпатор) — 132–63 до н. э., царь Понтийского царства, включающего современный Крым и северное побережье Чёрного моря, проведший несколько дорогостоящих и кровопролитных для Рима войн в Греции, Малой Азии и на Кавказе.

Муниципия — город с населением из свободных людей, полноправных граждан республики или обладающие частью гражданских прав, имеющий в полном или ограниченные права самоуправления.

Минерва — молниеносящая и воинственная богиня этрусков и римлян, в честь которой проводились гладиаторские игры во время её праздника Квинкватрия.

Народный трибун — неимущий представитель простого народа, имеющий право законодательной инициативы и право контроля деятельности всех выборных должностей Республики, за исключением диктатора.

Нола — небольшой город в Кампании.

Нуцерия — ныне Ночера-Суперьоре, город неподалёку от города Помпеи.

Плебс — представители римского народа, бедные граждане, ремесленники, крестьяне и мелкие торговцы.

Помпеи и Геркуланум — древние приморские города в окрестностях вулкана Везувий, погребённые вместе с жителями во время извержения вулкана спустя 105 лет после описываемых в поэме событий.

Пергам — основан греками на востоке Малой Азии (восток территории современной Турции) XII в. до н. э. и являлся мощной крепостью и культурным центром сопоставимым с Александрией.

Пращники — воины с пращами, входившие в число лёгкой пехоты, сопровождающей тяжело вооруженные подразделения описываемого периода, неотъемлемая и важная часть тактики пехотного боя вместе с велитами и лучниками, имели дальность поражения до 100 метров с силой немногим уступающей раннему огнестрельному оружию при скорострельности до 20 выстрелов в минуту.

Принципы — опытные, тяжеловооружённые воины легиона, ветераны воинской службы.

Публий Вариний — претор 73 году до н. э.

Пилум — метательное копьё особой конструкции и повышенной эффективности.

Пирриха — древнегреческий, малоазиатский ритуальный военный танец с оружием.

Поска — распространённый среди легионеров и простонародья слабоалкогольный напиток с винным уксусом, пряностями и другими ингредиентами (точный состав неизвестен).

Префект — начальник, командующий.

Принцепс Сената — первый в списке сенаторов, не имея никаких властных привилегий перед остальными сенаторами, принцепс мог высказывать своё мнение самым первым, пользовался особым почётом среди других сенаторов и граждан.

Провокатор — вид гладиатора, вооружение которого состоит из наруча на правой руке, поножи на левой ноге, нагрудной пластины на груди, шлема, щита среднего размера и меча.

Проскрипции — список лиц, объявленных вне закона.

Пропретор — окончивший годичный срок службы претор.

Самниты — потомки коренного народа Центральной Италии, почти полностью уничтожены Суллой во время гражданской войны.

Серторий Квинт — (120–73 год до н. э.) знаменитый римский военачальник, участник гражданской войны на стороне Мария, продолживший после смерти Мария войну против олигархического Рима в Испании в 80–72 годах до н. э. Потенциальный союзник Спартаке.

Скифы — название нескольких групп племён кочевых индоевропейских народов, проживавших в VIII в. до н.э. – IV в. на пространствах от Дуная до Урала и ассимилированные по мере своего развития европейскими, кавказскими и тюркскими народами.

Спарт, Спартак — имя одного из собак пастуха Актеона, разорвавшего своего хозяина по приказу богини Артемиды. Гладиаторский псевдоним знатного фракийца, захваченного в рабство римской армией.

Сцевола Гай Муций — древнеримский герой, на глазах врага сжёгший свою руку, чем устрашил его силой римского народа и принудил заключить мир.

Сципион Африканский Публий Корнелий Эмилиан — (184–129 годы до н. э.), консул 147 и 134 годов до н.э., один из самых великих римских военачальников, политиков и мыслителей эпохи развитой Республики, автор самой значительной военной победы, подарившей римлянам доминирование на 1000 лет в Средиземноморском регионе — захват и уничтожение главного геостратегического врага — Карфагена.

Тарквиний Луций Гордый (Тарквиний II) — царь Рима в 534—509 годах до н. э. , после изгнания которого Рим на 500 лет стал Республикой.

Термы — общественные бани, место отдыха, деловых встреч, оздоровительных процедур.

Троянская война — десятилетняя война (вероятно 1220–1210 годы до н. э.) объединённых греческих сил во главе с городом Микены против союзных сил Малой Азии во главе с союзом городов при главенстве города Троя под эгидой Хеттского государства.

Тигран (II Великий) — (140–55 год до н. э.) царь Великой Армении, зять Митридата Евпатора в войне с Римом, полководец и завоеватель, построивший Армянскую империю от Иудеи до Каспийского моря.

Тибуритин — военный трибун в войске претора Публия Вариния.

Тога — (покрывало) верхняя одежда мужчин, который можно было носить только гражданам Рима, 6-и метровый кусок белой шерстяной ткани, драпирующейся вокруг тела.
«Триста спартанцев» — отряд личной охраны спартанского царя Леонида I правившего в 491–480 годах до н. э. , и погибшего в Фермопильском сражении.

Турма — подразделение римской конницы численностью 30 человек (1/10 алы римской армии).

Фалернское — сорт 15-и летнего вина из северной Кампании янтарного цвета, стоило в 4 раза дороже обычного.

Фасции — связка берёзовых или ивовых прутьев со вставленным в них топором, являющаяся у этрусков «набором для телесных наказаний и казни», носимый вслед за царём. Впоследствии через римских царей этот атрибут власти перешёл в высшим должностям Республики, а потом Империи Рим.

Фермопилы — город в Греции, у которого в 480 года до н. э. спартанский царь Леонид I с 300 спартанцами, феспалийский военачальник Демофил с 700 воинами и фиванский военачальник Леонтиад с 400 воинами погибли в бою с персидской армией царя Ксеркса I.

Фессалийская конница — тяжёлая конница из греков-фессалийцев, считавшаяся лучшей в Средиземноморье.

Форум Аннея — небольшой город в Лукании.

Фракия — историческая северная территория Древней Греции с городом Византий (ныне Константинополь) разделённая в настоящее время между Грецией, Болгарией и Турцией.

Фурии — древний город в Бруттии основанный греческими переселенцами из Афин.

Фурий Гней — римский квестор (помощник претора, выборная должность, отвечающая за хранение казны и уголовный суд).

Цинциннат Луций Квиинкций — (519–439 годы до н. э.) — древнеримский патриций, консул 460 года до н. э., римский диктатор 458 и 439 годов до н. э. Когда племена эквов и вольсков начали войну с Римом, окружив римскую армию в горах, Сенат упросил Цинцинната занять пост диктатора. Через 6 дней он разбил эквов и вольсков и по прошествии четырнадцати дней он вновь вернулся к занятиям сельским трудом. Его немедленная отставка и отказ от власти приводились как пример служения общественному благу, гражданской добродетели и скромности. Во второй раз он стал диктатором для подавления восстания плебеев.

Сатурналии — декабрьский праздник в честь Сатурна. Во время сатурналий общественные дела приостанавливались, школьники освобождались от занятий, преступников не наказывали, рабы получали льготы: они освобождались от труда, ели за общим столом. Празднество начиналось жертвоприношением на форуме; затем устраивали религиозное пиршество сенаторы и всадники. В семьях день начинался с жертвоприношения (закалывали свинью) и проходил в веселье. Улицы были запружены толпами, жгли свечи, выбирали «королеву» и «царя». Праздничные развлечения продолжались 7 дней.

Центурион — командир подразделения из ста солдат, имеющий разные права и оплату в зависимости от статуса его подразделения в когорте и легионе (центурион триариев, принципов, гастатов, старший центурион когорты или легиона), организовывал повседневную жизнь и боевую работу подразделений, обладал правом налагать телесные наказания вплоть до смертного приговора (например, за сон в карауле), в бою располагался в первой шеренге своего подразделения.

Скорпион — разновидность катапульты, машина для метания стрел и болтов различного веса и длины на расстояние до 200 метров, пробивающих щит и тело вражеского воина, отбрасывая его на стоящих сзади в строю воинов, оказывая сильный деморализующий эффект. Применялись как в полевом бою под прикрытием лёгкой пехоты и стрелков, так и при обороне крепостей и в морском бою.

Сеталк — фракийский царь, участвовавший со своей конницей в походе Александра Македонского в Персию.

Севилла Кумская — прорицательница, продала римскому царю Тарквинию книги-пророчеств, впоследствии хранившиеся в храме Юпитера на Капитолийском холме в Риме. К предсказаниям севиллы обращались только в чрезвычайных ситуациях (эпидемии, военные поражения). Книги предсказаний были сожжены в 405 году христианами как языческие.

Тир — (ныне Сур) финикийский город, расположенный на полуострове искусственного происхождения, на восточном побережье Средиземного моря, между современными городами Хайфа и Бейрут, основанный до Троянской войны, длительное время бывший центром торговой сверхдержавы, после разрушения Александром Македонским, передавший главенство Карфагену.

Харон — мифологический перевозчик душ умерших через реку Стикс (Ахерон) в Аид (подземное царство мертвых).

Эвмах — один из военных начальников понтийского царя Митридата Евпатора.

Эвн — предводитель крупного восстания рабов на Сицилии в 136-132 гг. до н. э., объявивший себя царём.

Элизиум — «елисейские поля» в античной мифологии часть загробного мира, где царит весна и избранные проводят дни без печали и забот.

Этруски (тоски) — частично автохтонный народ (зародившийся на месте проживания), частично пришедший в Центральную Италию в IV–III тыс. до н. э. из Малой Азии, получившие римское гражданство в 89 году до н. э., давшие начало древнеримской культуре и государственности.

Юпитер — верховное божество древних римлян, давших ему клятву верности и клятву приносить жертвы (в том числе кровью гладиаторов) в обмен на покровительство и защиту.

                Андрей Геннадиевич Демидов

                КОЛДУНЬЯ МАРЬЯНА-ЛЕБЕДЬ И ВИТЯЗЬ МИХАИЛ ПОТОК
   
                роман в стихах — поэма

                РУССКОМУ НАРОДУ ПОСВЯЩАЕТСЯ


                Без любви жить легче.
                Но без неё нет смысла.

                Л. Н. Толстой

 

                Предисловие от автора 

Поэма «Колдунья Марьяна Лебедь и витязь Михаил Поток» имеет в основе древнерусскую былину. Языческий миф служит каркасом былины. По стилю, силе мифологического элемента, обилию сказочных эпизодов и гипербол былина связана с творчеством волхвов-кощунников. Кощунники — это те, кто рассказывал «кощуны» — сказки, придания, притчи, легенды. Конечная направленность былины про Марьяну Лебедь и витязя Михаила Потока — христианская. Былина вобрала в себя переработанные древние языческие славянские «кощуны» на тему борьбы жизненного начала с мертвящим. Рассказчик убеждает слушателей, что христианство, как и язычество, способно преодолевать исконное, заложенное в основе мира зло.
Язычнице Марьяне Лебеди, языческому мертвящему началу, противопоставлен не просто богатырь вроде Ивана Годиновича, а сверхбогатырь, словно витязь-птица — отражение крылатого архангела Михаила.
Две части былины о Михаиле, действие которой происходит то в лесах, населённых язычниками, то в Киеве и его соборной церкви, то где-то в другом царстве, где верховодит всем взятая из лесов колдунья, ставшая царицей, — это поэтический рассказ о начале христианства на Руси в IX — первой половине X столетия. Первая часть былины направлена против пережитков язычества в виде совместного захоронения супругов, а вторая предостерегает от языческих ритуальных пиров.
Былина о Потоке записана во многих вариантах. Первый их них — «Древние российские стихотворения», собранные мастером Даниловым по поручению Демидова в 1742 году на Урале. Былина носит отпечаток средневековых духовных стихов, а по форме близка к творчеству волхвов-кощунников X века, слагавших 1000 лет назад былины с мифологическим содержанием.
Былина о Потоке — самое значительное произведение русского богатырского эпоса — насчитывает 1100 строк и равновелика среднему размеру песен «Илиады» Гомера.
Литература, посвященная былине, обширна. Ею занимались многие исследователи древнерусского язычества и культуры. Различные варианты былины содержатся в книгах: «Древние российские стихотворения» К. Данилов (1742 год), «Былины» (1916 год), «Песни» П. Рыбников (1910 год), «Русский героический эпос» В. Пропп (1954 год), «Онежские былины» Гильфердинг (1871 год). Исследованием былины занимались известные советские историки С. Веселовский и Б. Рыбаков.
Былина посвящена напряжённой борьбе язычества в лице беспощадной чаровницы Марьяне Лебеди Белой и христианства в лице киевского богатыря Михаила Потока. Во всей былине идёт противостояние христианства язычеству, но это не открытая борьба, не призыв к новой вере, не упрёки. Былина не опровергает языческого взгляда на годичный круговорот сезонов и на временное влияние тёмных подземных сил, но находит иные, недостаточно ясные для нас средства противостояния им. Первая песнь некоторое время существовала самостоятельно, без продолжения, которое по некоторым признакам было сочинено позднее.
Образ Михаила Потока часто связывается с житием болгарского святого Михаила Воина из Потуки. Это вариант змееборческой легенды, близкой к легенде о святом Георгии, победителе змея. Но городок Потука упоминается только в 1323 году и местонахождение его неизвестно.
Мощи Михаила из Потуки «открыты» в 1206 году, само житие написано ещё спустя 200 лет, где время жизни Михаила приурочено ко времени принятия христианства болгарами. То есть имеются все признаки фальсификации. По легенде Михаил Воин из Потуки служил в византийском войске, возвращаясь из похода, он на берегу озера встретил Змея, собиравшегося сожрать девушку, приведённую ему в качестве дани.
Михаил отрубил Змею все три головы и вернулся в свой родной город. Житие составлено в XIII –XIV веках в эпоху Второго Болгарского царства. Вероятно, что русская былина IX –X веков была известна в Болгарии. Спустя три-четыре столетия, в пору национального подъёма, в Болгарии на основе былины и появилась житийная легенда.
Имя Михаил связывается и с первым крещением Руси при Аскольде. Тогда правил византийский император Михаил III. Крестил русов тоже Михаил — митрополит, который перед этим явил чудо. Он бросил евангелие в огонь, но книга не сгорела. Мощи митрополита Михаила находились в Киево-Печёрской лавре.
Но наиболее вероятной является преломление в народном сознании в образ Михаила Потока архангела Михаила. Герб Киева изображал архангела Михаила. Существует былинный сюжет о богатыре Михайлике, оборонявшем ворота Киева, вероятно, произошедший от иконы архангела Михаила на воротах.
Вторая половина имени героя — «Поток» (ударение на первом слоге) — тоже может рассматриваться в связи с обликом архангела Михаила. На иконах этот предводитель небесного воинства, Архистратиг — верховный начальник Небесных Сил, изображается всегда с распростёртыми крыльями.
В некоторых русских говорах, законсервированных временем в удалённых селениях, например в вятском говоре, до сих пор птица называется «потка». То есть Поток (Потъкъ как в записанной былине К. Данилова) — это птица. Михаил Поток — это Михаил Птица. Реминисценция образа архангела Михаила, который идеально соответствовал воинственной государственности славян Киевской Руси.
Поэтому в сознании гениального русского народа, передававшего из уст в уста эту интереснейшую былину почти 900 лет, от событий крещения Руси до момента, когда работник Демидова зафиксировал былину на Урале письменно, несколько реальных людей с именем Михаил трансформировались в витязя Михаила Потока — змееборца, борца за православную веру.   
Образ Марьяны-Лебеди, Маряны-колдуньи, или, как зачастую её называют в былинах Марьи-Лебеди, Марьи-колдуньи, связан с Мореной. Сжигание чучела Морены у древних славян являлось частью весеннего обряда, символизирующего конец мора, морения, мертвящей зимы и начало весеннего расцвета.
Для очень давнего времени празднества славян у весенних костров зафиксированы археологически. Они сопровождались изображением на земле (до разведения костра) огромных фигур лебедей. Весенний отлёт лебедей на север, в страну холода и мрака, повлиял, очевидно, на имя того мифологического персонажа, который в славянских краях соответствовал Персефоне, и Марья-Морена получила ещё дополнительное обозначение — Лебедь. Лебедь Белая. Миф о Персефоне-Морене органически вплетён в историю о змее. Морена-Марья, или Марьяна, представительница мертвящего могильного начала уничтожается во имя жизни и связана в образе лебедя с весной.
Что же происходило вокруг Киевской Руси в описанное былиной время? Раздробленному язычеству пришлось соперничать в зарождающемся русском государстве с такими мощными, централизованными мировыми религиями, как 1000-летнее христианство и 400-летнее мусульманство. Христианской была самая могущественная держава того периода — Римская империя, разделившаяся затем на две тоже христианские державы — Восточную грекоязычную с центром в Константинополе и Западную латиноязычную с центром в Равенне.
Христианским являлось население прибрежных городов, селений Русского (Чёрного) моря: Херсонеса, Керчи, Тмутаракани. Христианство в 860-е годы приняла родственная русским Болгария.
Сочетание языческих и христианских черт красочно отражено в былине и синхронизирует былину и археологические реалии эпохи Асколда — Святослава. В некоторых записях былины даже нет традиционного Владимира стольнокиевского, хотя действие происходит в Киеве. Упоминается безликий князь, иногда же дела вершат богатыри-сотоварищи.
Для этого времени характерна и географическая разграниченность язычества и христианства: в центре крещёные богатыри Киева, а на периферии язычники.
Отнести время возникновения былины о Михаиле целиком к эпохе Владимира неправильно. Первая песнь о совместном погребении Михаила и Марьи (Марьяны) датируется тем коротким периодом, когда часть русов уже отказалась от языческого трупосожжения, но ещё продолжала хоронить вместе со знатным боярином его «добровольно» умершую жену.
Археология не позволяет установить, во всех ли случаях парные погребения одновременны. Могло происходить более позднее подзахоронение второго супруга. Для этого достаточно было раскопать курган и разобрать бревенчатый потолок камеры. Все парные захоронения, соотносимые с сюжетом, датируются монетами первой трети X века, т. е. исторической эпохой Игоря Рюриковича, когда в Киеве существовала соборная церковь.
Былина проповедует примирение общественного мнения с небывалым новшеством — отказом от погребальных костров и заменой их захоронением в ямах-клетях с домовинами-гробами. Тысячу лет славяне сжигали умерших, исходя из убеждения, что огонь очищает всё, в том числе уничтожает во славу оставшихся в живых мертвенное начало подобно весеннему костру у околицы.
С обрядом христианской веры исчезал важнейший способ борьбы с опасностью смерти — священный огонь. Поэтому в былине центральное место занимает точное и подробное, как инструкция, описание погребального сооружения. Несожжённым телам погребённых — живому мужу и трупу жены — грозит опасность: в деревянную клеть пробирается «змея подколодная», но богатырь заранее знал о змее и готовит эпическое оружие — кузнечные клещи.
По очень древней славянской легенде, записанной в XII веке, Сварог — верховный бог восточных славян, носитель небесного огня (в греческой традиции Зевс) послал людям в незапамятные времена на землю клещи как инструмент для выплавки металлов и ковки оружия. Они для славян такой же священный предмет, как молот Тора у скандинавов-германцев, и вошли клещи в «кощуны» с незапамятных времен. Легенды о змиевых валах и божественном кузнеце датируются ещё скифским периодом. Кузнец в древней легенде побеждал кровожадного змея-людоеда кузнечными клещами.
Главное оружие Потока в его подземном бою со змеем тоже кузнечные клещи. Из глубин народной памяти скифских времён попал в былину этот сюжет. Витязь побеждает врага не молитвой, что было бы непонятно слушателям-язычникам, а древним средством, давным-давно вошедшим в эпос. Таким образом, в былине про Михаила Потока есть мотивы, попавшие в былину из эпоса, возникшего до Киевской Руси.
Предки русских имели эпос задолго до образования Киевского государства. На киевскую эпоху падает уже расцвет эпоса. Каким образом можно установить, имели ли предки русских эпос до образования Киевского государства, если об этом нет непосредственно никаких данных, если мы не имеем ни одного текста?
Вопрос о том, проходили ли наши далёкие предки ступень первобытно-общинного строя, совершенно ясен. Смена формаций есть закон истории, предки русских не могли составлять исключения. В России есть народы, которые до революции оказались задержаны в своём развитии царским режимом, в результате ещё жили родовым строем. Эти народы имели богатейший эпос, и это отвечает на вопрос о том, создавался ли эпос до Киевской Руси. Создавался. Огромная былина о Потоке не могла родиться вдруг и сразу на пустом месте. 
Через показанное в былине парное захоронение по просьбе злой волшебницы Марьи (Марьяны) правильность совместных захоронений поставлена под сомнение. Христианам Киевской Руси нужно было не только прекратить трупосожжения, но они ещё не могли отказаться от варварского обычая насильственных захоронений.
Какому времени соответствует эта проблематика в общественной жизни? Судя по всему, это середина IX века. Император и константинопольский патриарх Византийской империи считали, что каждый народ, принявший от них греческую православную веру становился их подданным. Если не буквально, то ментально. Сочетание Нового завета, проповедовавшего смирение и покорность властям, с воинствующим, жёстким и изворотливым Ветхим заветом, законом библейских книг, делало христианство удобным для порабощения народов и удержания власти.
Для завоеваний и усиления власти императоры, короли и князья использовали как кнут жёсткие библейские законы, а народам навязывалось смирение евангельской благодати с главным пряником — справедливостью в будущей потусторонней жизни.
Что же происходило во времена, описанные в былине? Почему столь осторожно авторы затрагивают ментальные основы языческого общества? Почему христианство, уже прочно утвердившееся в Средиземноморье и Черноморье, делает на Руси такие робкие, крадущиеся шаги?
Русские военно-торговые отряды в те времена ежегодно проходили тысячи километров и соприкасались со многими христианскими странами. В Царьграде русские жили по полгода, распродавая полученную зимой дань с коренного населения будущей России, покупая шёлк, золото, вино, овощи и фрукты. Двоякие идеи христианства при этом не могла не проникать к русским, перед которыми стояли задачи удержания власти над племенами Руси и имелись планы древнейших завоеваний.
В результате киевский князь Аскольд, его приближённые и часть народа приняли крещение в 860 году. Христианство было принято при Аскольде не только «черноморской Русью», не только верхушкой Киевской Руси. Христианство понимали тогда русские упрощённо, без церковной фразеологии. Археология зафиксировала внезапный переход в конце IX века части русов Киева, Чернигова, Стародуба от языческого трупосожжения к полухристианскому погребению в могильных ямах и домовинах (правда, ещё с жёнами и конями).
С этого времени, несмотря на утрату затем до князя Владимира (989 год) христианством статуса государственной религии, Русь воспринималась за рубежом как христианская. Православный киевский князь Николай (такое имя при крещении принял Аскольд, принявший заодно и титул кагана — высшее звание в титул кочевников) был убит новгородским князем и язычником Олегом, после чего христианство на Руси оказалось не у дел ещё на 120 лет. 
Христианство проникало на Русь и через крещёных варягов-скандинавов из константинопольской общины, принимаемых на службу в Киев. Скандинавские военно-торговые отряды, кроме пути с Балтики в Константинополь через Восточную Европу, использовали путь через Русь. Кроме своей страны на Балтике, скандинавы в то время владели Нормандией, частью Англии, Шотландии, Ирландии, Италии, в большом количестве жили Константинополе, где служили в императорской дворцовой гвардии.
Эти варяги благодаря византийской службе естественным путем принимали христианство, знали греческий язык. Из Константинополя скандинавы в весьма большом числе привлекались на службу в наёмные военные отряды киевских князей. Таких византийских варягов киевские князья посылали в Царьград с дипломатическими поручениями.
Христианство поначалу было не русской верой, а верой наёмных чужеземцев варягов и грекоязычного населения. Конфликт главенствующего русского язычества с византийским христианством сочетался с беспределом отрядов наёмников-варягов. Кроме того, Византийская империя пыталась оказывать давление на Русь через свой религиозный авторитет.
Молодой князь Владимир, борясь за свою единоличную власть, вернул и языческую традицию, всех христиан-варягов из Киева выгнал, одного варяга принёс в жертву прибалтийскому богу Перуну, выбранному главным из всего языческого пантеона богов. Религиозный вопрос оказался ключом внутренней и внешней политики.
Вдова князя Игоря Ольга начала своё правление как ярая и беспощадная язычница, а затем приняла христианство и стала ревностной сторонницей новой веры, крестясь и став Еленой. Принятие христианства правительницей означало новое обострение конфликта язычества и христианства, который мог кончиться большой кровью. Наёмные варяги (частично константинопольского происхождения и христианизированные), греко-болгарское духовенство и часть русских, принявших новую веру, составляли одну группу. Дружинники-язычники, племенные верхи, кругом ещё целиком языческие, — другую группу.
Когда речь в былине идёт о погоне за язычницей-колдуньей, то сотоварищи отказывают Михаилу в помощи, они не воюют с Марьей (Марьяной). Они бессильны против чародейства, никогда не вспоминают христианского бога, не крестятся, не грозят крестом той нечистой силе, которая ввела в беду их товарища. Они язычники. Это та самая Святославова дружина, о которой юный князь сказал своей матери, что вся дружина будет насмехаться над ним, если он вздумает принять христианскую веру. Богатыри посмеиваются и над Потоком в былине.
В соседней Болгарии после принятия князем Борисом христианства в 864 году знать подняла бунт против принятия христианства, князя хотели свергнуть, а византийское духовенство истребить. Язычник князь Святослав тоже запретил своей матери Елене явно открыто совершать обряды. Очевидно, Святослав запретил также всем публичное проведение христианских молебнов, крестных ходов, водосвятия и прочего. Церкви, в частности церковь над могилой князя Николая (Аскольда) была разрушены. В центре Киева соорудили и вымостили плинфой и фресками от христианского храма постамент для идолов.
Трижды побеждал язычество Поток, каждый раз оказываясь после этого беспомощным перед силой языческого колдовства. Особо продвигается идея вреда вина. До крещения Руси княжеские пиры, продолжавшие традицию общеплеменных языческих жертвоприношений и требищ, были важным элементом в общественной жизни. А во время противоборства язычества с христианством могли стать сильным оружием в руках языческой дружины и жречества, так как пиры являлись и формой заседания боярской думы киевского князя.
Пиры за княжеским столом были одной из первичных форм заседаний боярской думы, и осуждение их христианами велось до той поры, пока сам князь и его богатыри не перешли в веру православную. Тогда церковь сама стала цветисто восхвалять пиры Владимира Святого, приуроченные к церковным праздникам.
Во времена язычества винное раздолье шло безденежно, как плата за богатырскую службу, за удачный привоз дани князю. Учитывая христианскую направленность былины, её противоборство с язычеством в осторожной аллегорической форме, ясно, что сказание о Михаиле осуждало языческие пиры, которые являлись не только формой общения и совещания князя со своими дружинниками, не только видом компенсации за походные потери и убытки, но и выполнением обязательного языческого ритуала, удержавшегося на Руси до XVI–XVII веков.
Хорошо известны знаменитые пиры Владимира Красно Солнышко стольнокиевского. Об этих пирах говорят и былины, и летописи, отмечающие, что князь пировал иной раз по 8 дней подряд. После принятия христианства эти долгие празднества приурочивались к церковным календарным срокам, но языческая сущность пира оставалась и отразилась в ожесточенных спорах по поводу так называемого «мясоедения». Христианские правила предписывали пост по средам и пятницам каждой недели, т. е. запрещали на эти дни мясную пищу.
Мясо же являлось главной ритуальной пищей язычников, так как было частью тех жертв, которые приносились богам. До XX века в русских семьях сохранялся обязательный обычай на Рождество и на Пасху подавать к столу свинину — окорок ветчины или целого поросёнка — как очень древнюю, идущую из первобытности традицию. На Руси в середине XII века возникли недоумения — как быть, если церковный праздник придётся на постный день? Отказаться от освящённой древним обычаем мясной праздничной пищи или же нарушить предписания духовенства и греков-ригористов, запрещавших есть мясо? Многие князья открыто поддержали языческую старину.
Таким образом, в былине густо смешиваются христианские и языческие представления, отражая устное творчество двух соперничавших между собой дружинных княжеских группировок. Дружинники-язычники обновляли древние языческие мифы, облекая их в только что рождавшуюся форму былин. Дружинники уже крещёные, не опровергая мифов, не развенчивая их, стремились очистить свои ряды от пережитков язычества и убедить всех в гибельности языческих верований. Волхвы обновляли древние языческие мифы-«кощуны», облекая их в новую, только что рождавшуюся форму былин. А новоявленные христиане, не опровергая мифов, не развенчивая их, стремились очистить свои ряды от пережитков язычества и убедить всех в гибельности языческих пиров, на которых, помимо их обрядовой стороны, решались важные государственные дела: кто из богатырей и куда должен ехать, кому даются те или иные поручения, где случилось что-либо, требующее немедленного вмешательства.
В современной действительности ХХI века, на переломе культурных парадигм русского общества, в таком же болезненном, как и в Х веке, когда стремительно менялась ментальность, эта былина имеет много аналогий и аллегорий. В каком-то смысле всю былину можно рассматривать как большую метафору нашей современной жизни.
Поэма на основе былины имеет ещё один уровень восприятия — это история двух людей. Как в драмах Шекспира, перед нами разворачивается история любви, предательства, героизма и дружбы. Тяжёлый нравственный выбор всё время требует от героя действий, а от зрителя переживаний и оценок. В эпилоге спасённый из заточения на острове колдун — рассказчик этой истории — напрямую спрашивает мнение летящего на нём витязя, а косвенно и читателя, как бы он сам поступил на месте Потока.
Описание персонажей поэмы произведения красочно: сказочные звери, таинственные колдуны, подземный змей, царь Иван Окульевич, печенегский хан, реальные люди Х века — князь киевский и новгородский Владимир, один из крестителей Руси и славян, его воевода Добрыня.
Поэма проносится перед читателем как чудесная «Одиссея» со счастливым концом. Дошедшие до нас версии этой домонгольской русской былины имеют разные композиции, варианты окончания, разных персонажей. Они изменялись вплоть до того времени, пока не были впервые записаны в ХVIII веке.
Автору поэмы, как наследнику великой русской культуры, посчастливилось предложить свою трактовку тех событий тысячелетней давности...


ПРОЛОГ

К земле далёкой, безымянной,
Корабль мой бурей занесён…
Он канул в бездне окаянной,
А я лишь чудом был спасён!

Я встал на тверди… А на небе
Светили солнце и луна…
На диком и пустынном бреге
Звучали чьи-то имена…

Бродили тени… Лёд и пламя
Текли рекой с высоких гор,
А дол был полон существами
Чудными! Рокотал тут гром!

От молний скалы колебались!
И видно было, как ветра
Родятся в небе, устремляясь
Затем неведомо куда!

Тут зарождаются теченья,
Дороги тёмных вод морских…
Звеня сладкоголосым пеньем,
Русалки чёлны топят в них!

У родника с водой хрустальной
Шумел безумный птичий крик…
Лесного чудища печальный
Витал над чащей гулкий рык…

Во глубине пещеры мрачной,
Оставив берег светлым днём,
Нашёл я за стеной прозрачной
Тюрьму и высветил огнём.

О, жуткий склеп — приют страдальца!
Он цепью здесь прибит к скале
В личине сломленного старца,
В истлевшем сыростью тряпье!

Встречал его я в жизни давней.
Он был царём в дубраве той,
Где пёс огромный, многоглавый
Долины охранял покой.

Он существо краёв небесных,
Где птицы с девичьим лицом
Манили духов бестелесных
И сами жили словно сон

В местах былых сражений страшных,
Где великаны люто бились
В смертельных схватках рукопашных,
И реки золота струились…

…В стекло хрустальное камнями
Я долго бил — не мог разбить!
Колдун, сверкнув из тьмы очами,
Стал мне о деле говорить:

Куда пойти и где зарыта
В чащобе книга «Шестокрыл»…
Вот книга найдена, открыта,
Заклятье я проговорил…

Хрусталь осыпался с могилы,
Упали цепи, и в лучах
Встал мой колдун, уж полный силы,
Косая сажень во плечах!

Сказал: «Зашёл сюда далёко,
Никто такого не дерзал!
За что наказан ты жестоко?»
Тут я про бурю рассказал…

Поведал он, что с войском духов
Сражался, в битве той пленён.
Ужасным был подвергнут мукам,
В пещере мрачной заточён

На этом острове далёком,
Откуда виден край земли.
Здесь должен вечно, одиноко
Влачить бессмысленные дни!

Колдун сказал: «Садись на плечи.
Тебя на отчину снесу
Из этих мест нечеловечьих.
Меня ты спас — тебя спасу!»

…И понеслись мы над волнами,
Заспорив с буйными ветрами,
Среди дождей и облаков
Вблизи пустынных островков…

Но то лишь присказка для сказки,
Былина будет впереди
Про жизнь и смерть, измену, ласки,
И как любовь свою найти!

Пока в ночи искали сушу
И ветер тело истязал,
Колдун открыл свою мне душу
И эту повесть рассказал…

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Князь Владимир и его богатыри. Пир. Явление колдуньи Марьи. Грусть Потока.
Поиски невесты. Чудесные звери. Сражение Потока с нечистью. Страшная клятва, крещение колдуньи и свадьба.

Давно то было иль недавно,
Стоял град Киев православный.
Владимир славный княжил там.
Народу благо, страх врагам.

Уж год прошёл, а может боле,
Как князь Владимир воспринял
Христову веру и на горе
Волхвам с утёса покидал

Кумиров всех во Днепр широкий —
Богов земли, добра и зла.
Перуна грозного высокий
Столб, изрубив, сожгли дотла!

Уже остыла от разгрома
Хазар безжалостных земля.
Ещё шаталась твердь под троном
У византийского царя,

Что Святослав качнул, как древо,
И печенеги унялись,
А к Дону из степного чрева
Уж половцы рекой лились…

Варягов выгнав, фризов жадных,
Князь славных воинов собрал.
В своих владениях громадных
Он рубежи оборонял.

Средь рек больших, лесов дремучих,
Среди языческих племён,
Соседей хитрых и могучих
Спокойно, мудро правил он!

Богатыри при князе жили 
Дружиной множества земель.
Из разных стран происходили,
Служили службу ночь и день.

Средь этих витязей могучих
Один богов любимец был.
О нём былины скажут лучше,
Он звался Поток Михаил!

Умён, удал, в бою ужасен…
Хвалил его простой народ!
Был Михаил лицом прекрасен,
Голубоглаз, светлобород…

Пригрел князь Потока у трона.
Он стал Владимиром любим!
У Херсонеса за корону
Сражался Поток вместе с ним,

Когда Владимир там крестился,
Болезнь глазную поборов,
И на царевне там женился,
Прогнав языческих волхвов…

Дочь императора Романа
Любила витязя душой,
Его брала княгиня Анна
Всегда в опасный путь с собой.

Она и дочь Анастасию
Ему желала в жёны дать,
И заказала литургию,
Чтоб браку этому бывать!

***

Под осень, между дней медовых,
Владимир витязей собрал
С границ своих, путей торговых,
И пир хмельной друзьям задал.

Князь помнил воинские были,
Дела купцов, дела семей…
Все угощались, ели, пили
Промеж рассказов и речей.

Звенели гусли! Песни, пляска,
И скачки, и кулачный бой!
Ручьём тёк мёд, менялись яства!
Все друг за друга головой!

Лишь богатырь наш, храбрый Поток,
Не ел, не пил, грустил, молчал…
Сидел необъяснимо кроток
И шумный пир не замечал!

«О чём печалишься, мой витязь? —
Спросил его светлейший князь. —
Эй, скоморохи, ну уймитесь!
Скажи, что за беда стряслась?»

«Я был на заводях далёких, —
Ответил тихо Михаил, —
Сбивал там уток перелётных
И лебедицу подстрелил.

Она, роняя кровь из раны,
Взлетела вместе со стрелой,
И скрылась в белые туманы
Как будто бы с моей душой!

Поднял я пух её лебяжий
И белоснежное перо, —
И Поток вдруг, бледнея даже,
Достал перо. — А вот оно!»

Добрыня-витязь очень странно
На Михаила посмотрел
И взял перо… Затем нежданно
Он отворить окно велел.

Когда окно открыли к полю,
Добрыня встал, пошёл с пером.
Перо вдруг вырвалось на волю
И заблестело серебром!

Наружу быстро полетело!
Добрыня рысью подскочил!
Он очень быстро и умело
Его перстами ухватил!

Сказал тогда Добрыня грозно:
«С колдуньи этот пух упал!
Сожги перо, пока не поздно,
Пока под чары не попал,

Не стал ты тенью одинокой!»
Но головой лишь Михаил
Мотнул упрямо. И высоко
Свой взор печальный устремил:

«Чудесный сон вчера приснился,
И дева-лебедь там была!
Во сне на деве той женился!
Она прекрасна и бела!»

Богатыри все завздыхали…
Князь рассудил: «Ну что ж, иди!
Чтоб мы тебя не потеряли,
Её на двор наш приводи!

Отцом я стану посажёным
На свадьбе будущей твоей!
Весь Киев будет приглашённым
И добрым домом станет ей!»

***

Закончив праздник ранним утром,
Владимир витязям сказал
Идти в полюдье с делом мудрым —
Собрать дань с тех, кто не отдал.

Илью с дружиною в степные
Послал хазарские места.
Алёшу с детками лихими
В ладьях за синие моря.

Ивана к кривичам смоленским.
Алёшу к уличам тиверским.
На север, запад, юг, восток
Потёк лихих дружин поток.

Струились стяги… Солнца блики
Играли кольцами брони!
Щитов оковки, копий пики
Блистали молниям сродни!

…Лишь Михаил решил остаться.
Его Добрыня научил,
Как в путь-дорогу собираться.
Всё витязь в торбу положил.

Перо, что лебедь обронила,
Он спрятал в крепкий ларь у дна.
В пере том колдовская сила
Для всех опасности полна!

Верёвку из дубовой драни
Плёл сам. А зеркало кузнец
Сковал из серебра и стали.
Добрыня дал меч-кладенец…

Раздав долги, простив обиды,
Ночной молебен отстояв,
Весь чувством тягостным убитый,
Вскочил наш витязь на коня!

Простился с князем и народом.
Проехал торжище, врата,
Киянку-речку, огороды.
Утихли шум и суета…

На Киев-град оборотился.
Листва повсюду золота!
На купола перекрестился,
Прощался будто навсегда!..

Но вышло солнце понемногу.
Закапал тёплый дождь грибной —
Примета добрая в дорогу,
На праздник или славный бой!

Полями ехал он, лесами…
Когда стемнело, в день седьмой,
Конь пред высокими холмами
Застыл стоймя, как пред стеной!

С коня слез Поток… Смотрит — диво!
Огромный чёрный волк сидит
Неподалёку молчаливо,
Глазами жёлтыми блестит!

Пустынно, хмуро всё в округе,
А за холмами чёрный лес…
Куда здесь деться от зверюги?
Вот-вот навстречу прыгнет, бес!

И меч свой витязь вынимает!
Но по-людски вдруг волк речёт!
Хвостом огромным он виляет,
Из жёлтых глаз слеза течёт:

«Уж год как я в капкан попался,
Совсем без помощи остался!
Ты, человек, меня спаси,
Потом что хочешь попроси!»

Капкан железный полосами
Зверюге лапу обхватил.
Страдает волк, и кровь ручьями!
Поток из крови след промыл!

Дивится Поток: «Вот так чудо!
Зверь по-людскому говорит!
Неужто в мире всё так худо
Под грешным небом обстоит?!»

Подумал Поток и решился!
С мечом к капкану подступил,
Ударил раз — замок разбился!
Так волка он освободил!..

«Благодарю за избавленье!
Проси, что хочешь у меня!» —
Волк молвил. Встал. На удивленье
Он ростом был как раз с коня.

«Хочу я, волк, найти девицу, —
Признался Поток. — В жёны взять!
Она как лебедь в небе мчится!
Где деву можно отыскать?»

Со вздохом волк ему ответил:
«Её давно я заприметил
И в жёны долго зазывал!
От чар её в капкан попал!

Иди три дня! Пусть солнце светит
Под утро в руку, в коей меч!
Тебя твоя судьба там встретит!
А я вернусь свой лес стеречь!»

Умчался зверь, в чащобе сгинул!
Вскочил наш витязь на коня!
Его в дорогу бодро двинул,
Три ночи ехал и три дня…

***

В лесах неезженых открылась
Под утро чёрная вода…
Быть может, море там разлилось,
Озёр глубоких череда?

На берег ветер налетает,
До неба брызги поднимает!
В сетях в воде огромный сом,
И рыбе дышится с трудом!

Мороз и мгла над стылым морем
Все брызги обращают в лёд!
Обледенело всё на горе,
Идти лёд, ехать не даёт!

Взял Михаил копьё большое,
Решил сома себе добыть!
Но рыба тут речёт такое,
Что он решил повременить…

Сказала рыбина, страдая:   
«Уж год в сетях я умираю!
Молю тебя, меня спаси!
Потом что хочешь попроси!»

За душу тронутый словами,
Доспех снял Поток и поплыл.
Борясь со льдами и волнами,
Разрезал сеть, и сом ожил!

За жабры витязь ухватился,
Узлы тугие раскрутил!
Сом до конца освободился.
Спаситель тут его спросил:

«Живёт здесь дева в птице белой?
Хочу её я обрести,
Чтоб в жизни тусклой, опустелой
Женой прекрасной в дом ввести!»

Сом призадумался, ответил:
«Сам Лебедь в жёны зазывал!
Давно я деву заприметил,
От чар её и в сеть попал!

Но расскажу тебе, спаситель,
Где эту девицу найти.
И помогу, как вод властитель,
Как сушу море перейти!

Пусть будет здесь тебе дорога!»
Воды волненье унялось…
Стих ветер… Погодя немного
Всё море крепким льдом взялось!

И на коне, в лихом задоре,
По льду, как будто по земле,
Промчался витязь через море
Быстрее, чем на корабле.

***

А вот и скалы громоздятся
И камнепадами грозят…
Туманы снежные клубятся
И ветры стылые летят…

Под вечер видит Поток диво:
Сидит орёл, крылами бьёт!
Вздымая шею горделиво,
Проходу дальше не даёт!

Стрела в груди торчит большая,
Застряла очень глубоко!
Лететь, дышать ему мешает,
И смерть уже недалеко!

Тропинка вьётся меж утёсов —
Орла по ней не обойти…
Взял Поток лук и без вопросов
Решил стрелять, открыть пути!

Орёл ему по-человечьи
Своё стал имя называть:
«Берке». Завёл такие речи,
Что очень трудно не внимать:

«Я год здесь кровью истекаю!
От чар девичьих умираю!
Ты, Михаил, меня спаси!
Потом что хочешь попроси!»

Привыкнув чуду не дивиться,
Устало Поток слез с коня
И стал спасать от смерти птицу,
Кольчугой кованой звеня…

Стрелу сломал, тихонько вынул.
А рану он промыл водой.
Туда он снадобье водвинул,
Сказал: «Берке, раз ты живой,

Поведай мне про Лебедь-птицу!
Хочу её скорей найти!
Ты знаешь, где она гнездится,
Встречал ли Лебедь на пути?!»

Орёл печально отвечает:
«Её я сватал, замуж звал!
Её прекрасней не бывает,
Из-за неё в беду пропал!

Я знаю, где живёт девица!
Как с этих диких гор сойдёшь,
Начнутся топи, торфяницы —
Там Лебедь в озере найдёшь!

Я помогу! Въезжай на спину!»
Берке сквозь пропасть и утёс,
Сквозь бури, снежную стремнину,
На крыльях всадника понёс…

***

Долины, реки проплывали,
Покрыты льдом и снежурой.
Лучи снега переплавляли.
Неслись потоки с гор долой.

Над этим миром первозданным
Орлу был путь известен, прост.
К болотам хмурым и туманным
Он быстро витязя донёс.

С орлом простившись, Поток едет
Туда, где близок край земли.
Тут солнце еле-еле светит.
Вполнеба радуга вдали.

Среди озёр наш витязь бродит.
Найдёт то скит, то труп, то гроб.
Вдруг старца древнего находит.
От вида старца бьёт озноб:

Седой и сморщенный, как мёртвый,
Зловеще варит на огне,
Распространяя воздух спёртый,
Отвар из трав в большом котле.

Вокруг сплошь кости человечьи.
Могилы, сколько хватит глаз.
Как будто поле страшной сечи
И смерть гуляла здесь не раз.

Над старцем реет сокол чёрный.
К котлу со стеблями летит.
Толчёт коренья кот учёный,
А старец заговор творит:

«Покинь, кручина, мглу сырую.
Лети всевластно над Землёй.
Неси повсюду немощь злую.
Владей людьми и их судьбой.

Сквозь очи ты войди людские.
Проникни в сердце чёрным злом.
И мысли добрые, любые,
Сотри совсем, убей в любом.

Но если встретишь свет, то прячься.
Есть люди в коих бог живёт.
Ты притворись, согнись, поплачься.
И может статься пронесёт.

Хоть мало этих просветлённых.
Их никому не одолеть.
Тебе подавно, зачумленной.
Их избегает даже смерть.

Бери других, питайся ими.
Губи людей и стар, и млад.
И будут все они твоими.
Царить в их душах будет мрак».

Вот старец витязя приметил:
«Что ты забыл здесь, богатырь?
Что ищешь ты на белом свете,
Сокровищ, камень Алатырь?»

«Нужна мне дева-лебедица.
Ты должен про неё всё знать, —
Ответил витязь, — где гнездится,
И как её мне замуж взять».

«Такой не ведаю!» — ответил
Колдун и глазом зло блеснул.
Тот час же витязь заприметил,
Как лебедь вдруг крылом плеснул.

Из-за листвы раздался клёкот.
Сказал тут Михаил: «Старик,
Тебя за ложь убить здесь могут!» —
И меч свой вынул в тот же миг.

Но над землёй колдун поднялся.
Руками быстро замахал,
Как будто сильно испугался,
И примирительно сказал:

«Здесь только дочь моя Марьяна.
И если в дом сейчас войдёшь,
Красу и разум без изъяна,
И совершенство там найдёшь.

Дом невелик, но ты отыщешь.
Найдёшь его наверняка.
Ступай и стань воронам пищей.
Иди, коль жизнь не дорога!»

Тут только витязь замечает
Дом, что по крышу в землю врыт.
С коня не мешкая слезает.
Заходит. Девица сидит!

Она во сне ему являлась,
Летала в радужном дыму,
Смеялась тихо, улыбалась
И удалялась прочь во тьму.

Рад и не рад теперь был Поток,
Несчастья чуя впереди.
Сказал он ей, смущён и кроток,
Уняв томление в груди:

«Ты мне милее всех на свете.
Я сто земель к тебе прошёл.
Будь мне женой, Марьяна-Лебедь!
У нас всё будет хорошо!»

Глядит Марьяна: он пригожий.
Высок и статен, ловок, лих.
На лето красное похожий.
Их край не видывал таких.

Марьяна звонко засмеялась.
Очаг потух и вспыхнул вновь.
И в доме всё заколыхалось.
Сочиться стала сверху кровь.

Сказала дева: «Если хочешь
Меня на веки в жёны взять,
Три долгих дня, три долгих ночи
Тебя я буду здесь пытать.

Не стерпишь всё, тогда погибнешь!»
«Согласен! — Поток ей кивнул, —
Помоюсь, высплюсь, после кликнешь!» 
Марьяна двинулась к окну.

Лебедкой белой обратилась.
Как лёд прозрачна и хрупка.
Взлетела, в небе закружилась
И унеслась за облака.

За бесконечными делами
Проводит Поток день. К утру
Дом содрогается. Сенями
Ползёт чудовище к нему.

Из шерсти дым, из пасти пламя.
Шесть ног, огромные клыки.
Сверкает злобными глазами.
Вокруг летают угольки.

Тут Михаил копьё бросает.
Копьё сгорает на лету.
Меч-кладенец не помогает.
Бить булавой невмоготу.

Тогда герой перекрестился,
Веревку длинную достал
Из торбы. С жизнью распростился
И посреди пожара встал.

Петлю на чудище накинул,
На шее зверя закрутил.
Как рысь вскочил ему на спину.
Держал, пока не задушил.

Потом был день. Тянулся нудно.
Дымилась крыша и полы.
Прошла и ночь. И вновь под утро
Вдруг задрожали все углы.

Всё затряслось под небосводом.
Заря в полнеба занялась.
И перед домом, перед входом,
Провис шар огненный, искрясь.

Борясь с пожаром, Поток вышел.
Кольчуга жаром тело жгла.
Марьяны голос он услышал:
«Всё, витязь, смерть твоя пришла!»

Отбросил Поток раскалённый,
Горящий, как солома, щит.
Догадкой дерзкой окрылённый,
Залез в суму, где круг лежит.

Взял и наставил круг зеркальный
На шар. Сверкали звёзды в нём.
И от поверхности сусальной
Шар распалился сам огнём.

И рухнул шар костром огромным,
Проделав яму глубоко.
Пылал в земле он неуёмно
Покуда Солнце не взошло.

Весь день, всю ночь лежал недвижно
На пепелище Михаил.
Ему всё было видно, слышно,
Но не моргал, не говорил.

Был будто мёртв, пока землица
Не остудилась до того,
Чтоб смог он встать, воды напиться,
Забыв уже про сватовство.

Едва пришёл в себя, как вскоре,
Под утро, в доме, на дворе
Восстала нечисть на просторе.
Толпа. Упырь на упыре.

Крылами била, голосила.
Вал из чудовищ подступал
К чулану, где почти без силы 
С мечом в руке герой лежал.

Когда клыки в слюне и когти
Уж дотянулись до лица,
Ревя, влетел в горящем дёгте
Крылатый змей с главою пса.

Тут Михаил перекрестился,
Перо из торбы положил
Себе на темень. Растворился.
Невидим стал, как и не был.

Лишившись жертвы, нечисть выла,
Друг с другом билась сгоряча.
Когда взошло в заре Ярило,
Исчезла в огненных лучах.

Остался след клыков, копытца,
Частицы шерсти и когтей.
Тут Михаил пошёл умыться
И ждать любых других гостей.

И вот Марьяна появилась.
Вся красотой озарена.
Парчой, каменьями искрилась
Одежда, раззолочена.

Притом была она печальна.
Однако мир воскрес весь вдруг.
Припевы песен величальных
Запели девицы вокруг.

Пошли широким хороводом.
Марьяна, голосом звеня,
Сказала: «Одолел ты воды
И струи жаркого огня,

Зверья и нечисти нападки.
Тебе готова стать женой.
Но жизни разные порядки
Разнят нас. Веры я другой».

Вскричал жених: «Ты в Киев–граде
Во церкви будешь крещена!
Потом в невестином наряде
В чертог мой будешь введена!»

Марьяна синими очами
В его глаза змеёй глядит.
Подёрнув белыми плечами,
Ему негромко говорит:

«Мне поклянись, воитель вольный,
Коль первый кто из нас умрёт,
Второй в могилу добровольно
Без отпевания сойдёт!»

Жених от слов ужасных вздрогнул.
Стал думу думать Михаил.
Бродил по лесу долго. Мокнул
В дожде заплакавшем. Решил:

«Дам клятву! Дальше будь что будет!
Ты собирайся в трудный путь.
Длинна дорога. Ветер студит.
Нам нужно крепко отдохнуть.»

«Езжай как хочешь в Киев-город,
А я по небу полечу, —
Сказала Марья. — Через горы
В седле трястись я не хочу!»

Заполнив дом златою пылью,
Её вихрь блёсток закружил.
И дева, обретя крылья,
Предстала лебедем большим.

Всплеснув крылами, устремилась
Лебёдкой белой в облака
И в точку быстро превратилась.
Исчезла будто навсегда.

В дорогу долго собирался,
Готовил сбрую Михаил.
Сил богатырских набирался.
Кольчугу, стрелы, лук чинил.

Лишь конь окреп овсом отборным,
Водой напился ключевой,
Простился Поток с тестем гордым
И в путь отправился домой.

Он шёл разведанной дорогой,
Путём спасённых им зверей.
И звери были вновь подмогой
В пути его за пять морей.

Приметы виделись повсюду.
И на родной уж стороне
Ему дивились словно чуду,
Живым завидевши в седле.

***

Шёл снег, на крыльях снегопада
Неспешно двигалась зима,
Когда к воротам Киев-града
Дорога вывела сама.

Его встречать Владимир вышел,
Добрыня, витязи, народ.
И пир большой, шумлив и пышен,
Три дня вершился у ворот.

Там Михаил поведал другам,
Каким его был долгим путь.
Про то, каким подвергся мукам
И про страну, где правит жуть.

Не скрыл невестиных условий.
Сказал про клятву на года:
«Сойти с умершим в доброй воле
Живым в могилу навсегда».

Богатыри, ушам не веря,
Переспросили. В тот же миг
Сквозь смех, звук бубна и свирели
Раздался громкий птичий крик.

Разбив окно, роняя перья
С огромных крыльев, лёд и снег,
Как будто сны и суеверья,
Влетела птица-человек.

Об пол ударилась и мигом
В ярчайшей вспышке и огне
Возникла девица из бликов,
В каменьях, злате, янтаре.

Пир стих и долго все молчали,
Лишь чудо видя впереди:
Глаза красавицы в печали
И косы-реки на груди.

«Иль мне не рад, жених мой Поток?
Иль я до срока добралась?
Спросила Марья. — Как ты кроток.
А раньше вёл себя как князь!»

Владимир встал, бояре встали.
Пустили Потока вперёд.
До края чаши наливали.
К дворцу стекаться стал народ.

Под колокольный звон и пенье
Невесту в горницу ввели.
И девы с трепетным терпеньем
Её в наряды облекли.

Толпу людей прошла как лодка,
Разрезав волны, Марья в храм.
Вплыла как белая лебёдка 
И приняла крещенье там.

Всё было ладно. Только свечи
Погасли разом в храме вдруг
И голоса нечеловечьи
Запели песнь холодных вьюг.

Кресты погнулись, словно зубом
К ним прикоснулся лютый зверь.
Из храма вышли друг за другом,
Едва найдя на ощупь дверь.

Но вышли. К солнцу и под горсти
Пшена, под песни, свист и крик.
На двор уже съезжались гости
Со всех земель в тот славный миг,

Когда блестя кольчугой новой,
В плаще пурпурном, на коне
Встречал их Поток. Всё готово
Уж было к свадьбе и зиме.

Венчались пышно. Киев-город
Три дня без устали гулял.
И тот кто стар, и тот кто молод
Как мог и пил, и танцевал.

Бои кулачные там были.
Качели, сани и снежки.
Шесты и скачки не забыли
Под бубны, гусли и рожки.

ПЕСНЬ ВТОРАЯ.

Военные походы. Смерть Марьяны. Добровольное заточение в могилу.
Битва с нечистью. Воскрешение из мёртвых. Бегство Марьяны с царевичем.

Прошло три месяца, как Поток
С Марьяной свадьбу отыграл,
Крыльцо палат и кузнь решёток
Венками пышно увенчал.

Сам князь Владимир посажёным
Отцом на этой свадьбе был.
Гулял неделю ублажённо
Весь Киев-город, ел да пил.

Зажили будто бы счастливо.
Но вскоре стал народ шептать,
Что в доме новобрачных диво,
И тени стали там летать.

То черти в трубы опускались,
Водила нечисть хоровод,
То птицы в небе превращались
Над крышей их в холодный лёд.

Когда везде сияло солнце,
Апрель теплом всех услаждал,
Лучины жгли у них в оконце,
Как будто кто-то колдовал.

В своей жене души не чая,
Дням Поток счёты потерял.
Уж ничего не замечая,
Свои мечты осуществлял.

Однажды князь Владимир в зиму
Велел ему идти в поход
С дружиной малой к побратиму.
Там защитить лесной народ.

От берендеевых набегов
Спасти союзные края.
Прогнать поганых печенегов
За горы, синие моря.

В лесах купцов, селян и вои
В христову веру обращать.
Согласны те иль против воли.
Но лучше словом убеждать.

Печально Поток собирался.
Под утро, ярый, на коне,
С женой красавицей прощался.
Заря сверкала на броне.

Вот Михаил удалый, статный,
Перед крыльцом своим стоит,
А Марья в ярко красном платье
Ему тихонько говорит:

«Пришла пора нам расставаться.
Как солнца луч не запасти,
Любимым не налюбоваться.
Ты осторожен будь в пути.

А я подмогой верной стану.
Возьми с собой моё кольцо.
Кольцо, когда получишь рану,
Твоё покажет мне лицо.

Расскажет правду где ты, милый.
Так по кольцу тебя найду.
А коль умрёшь, найду могилу
Твою, и в ней я смерть приму.

Когде же камень потемнеет
В твоём кольце, то знай тогда:
Моё здесь тело холодеет.
Я без тебя здесь умерла!

Всё соверши по уговору!»
Кольцо Марьяна подаёт,
Оно приковывает взоры,
Как огнь сияет, руку жжёт.

Само на палец наползает.
А в камне звёздный хоровод
И целый мир там обитает
Зверей и птиц, земель и вод.

Расцеловались. Заблестела
В ресницах Потока слеза.
Слезу ладонью скрыл умело.
Запомнил свет её лица.

Глядел в глаза её. Вот звуки
Рогов трубящих разнеслись.
Марьяна, вскинув крылья-руки,
Ему сказала: «Возвратись!»

Помчались отроки лихие
К воротам. Снег из-под копыт.
Богатыри все удалые
И каждый чем-то знаменит.

Крошился лёд и комья снега.
Кричали люди: «Михаил!
Мы молим, чтобы печенега
Ты обязательно разбил!»

Добрыня с князем провожали.
Град-Киев бил в колокола.
На камнях древние скрижали
Остерегали всех от зла.

***

По землям, дремлющим под снегом,
Среди лесов, озёр, болот,
По накрепко замёрзшим рекам
Дружина двигалась вперёд.

Древлянин, ведавший дорогу,
Стал постепенно примечать,
Что наст держать стал лучше ногу,
А лёд болотный не сломать.

Пусть конь под витязем тяжёлым
Влетит на всем скаку на лёд,
Не затрещит он под напором.
Как мост теперь вся топь болот.

Нигде им не было измора.
Ни снегопадов, ни ветров.
Дружина, путь проделав скоро,
В ночи напала на врагов.

В начале этой страшной сечи
Поднялись ветер и пурга.
Слепя глаза, врагу навстречу,
И одолела рать врага.

Сам хан Кайнар решил сразиться.
И Поток долго бился с ним.
Летал по полю словно птица.
Разил как гром копьём своим.

Хан побежал, изранен страшно.
И гнался Поток по пятам.
Загнал туда, где степь овражна
И зарубил Кайнара там.

Почти без жертв пришла победа.
Но Поток славный всё грустит.
Вдруг просыпается от бреда.
Кольцо бывало не блестит,

Жжёт нестерпимо кожу пальца.
И бродит витязь меж костров,
Далёк от трапезы и танца,
И вдаль глядит поверх голов.

То гриву конскую оправит,
То, опершись на деревцо,
Молчит весь день в седой дубраве,
То о рукав потрёт кольцо.

Добрыня шлёт гонца с вестями:
«Война с варяжскими гостями!»
На Белоозеро идти.
Туда две сотни вёрст пути.

В поход дружинники собрались,
С лесным народом попрощались.
Судьбу не в силах превозмочь,
На север выступили в ночь.

Идут два дня. Идут и третий.
По чащам тёмным путь лежит.
Здесь птаху Поток заприметил;
Недобро чёрный глаз блестит.

Слетает птица и щебечет.
Сама к нему в ладонь идёт
И сесть пытается на плечи.
По-человечески речёт:

«Когда жена твоя вернулась
Домой с торгового двора,
Заснув, под утро не проснулась.
Знай: Марья-Лебедь умерла!»

Но Михаил не верит птице.
Как будто это сон дурной.
Пичугу гонит. Та кружится,
Кричит вовсю над головой.

И вот с предчувствием недобрым
Снимает варежку с руки
И видит, что углю подобно
Кольцо. В нём чёрные круги.

На камне, где картины были,
Фигуры птиц, глубинных вод,
Теперь лишь слой из чёрной пыли.
Похоже, что гонец не лжёт!

И Михаил Илью оставил
Поход дружины направлять.
Сам в Киев-град коня направил,
Чтоб клятву страшную сдержать.

***

Помчался Поток нощно, денно
С отрядом стражи молодой.
Опередил бы птиц, наверно.
Вернулся в Киев в день седьмой.

Вбежал в свой дом. Марьяны нету.
Везде закрыты зеркала.
Спустился в погреб как по следу
По белым перьям из крыла.

Марьяна в погребе морозном;
На коже иней, лёд зрачков.
Под покрывалом будто слёзном
Из крупных белых жемчугов.

Поцеловал её ладони,
Чело и синие уста.
Заплакал и зашёлся в стоне.
И скорбь его была чиста.

Владимир в княжеских палатах
Уж Михаила ожидал
Среди бояр, купцов богатых.
Обнял князь Потока, сказал:

«Мы о победе славной знаем
И о беде твоей скорбим.
Уж день восьмой мы ожидаем.
Жену твою во льду храним!»

Вокруг сочувственные лица.
Хотел он пить и сел за стол.
Пил. Из ковша плеснул водицу
Неловко на дощатый пол.

Сказал: «Мне очень тяжко, други.
За всё я вас благодарю.
С женой не вынести разлуки.
Я ненавижу жизнь свою.

Я клятву выполнить обязан,
Что раньше я Марьяне дал.
И в смерти с Лебедью я связан.
А я так счастья в жизни ждал!»

Сказал Владимир: «Нам поведай
Про тайну и раскрой обет!»
И Поток, морщась как от света,
Хоть тень была, сказал в ответ:

«Та клятва очень уж крамольна.
Кто первый вдруг из нас умрёт,
Второй в могилу добровольно
Без отпевания сойдёт».

Добрыня стукнул стол рукою:
«Ты ведь крещёный, братец мой!
Как клятву ты, Господь с тобою,
Мог дать язычнице глухой?

Она бессмертная колдунья.
Марьяна вечно может жить.
В лихую пору полнолунья
Презлые каверзы вершить.

Она, назначив клятву эту,
Скоропостижно умерла
На взлёте счастья и расцвета. 
Я чую сердцем козни зла!»

Все зашумели, крики, споры.
Вскочили враз из-за столов.
Кто за, кто против уговора,
К любым обрядам не готов.

Но Михаил перекрестился,
Поцеловал своё кольцо.
Встал он и низко поклонился,
И поднял бледное лицо:

«Что оговорено свершится.
Мне слов назад не возвратить.
Пойду в могилу с Лебедицей.
Прошу мне в этом пособить.

Питье и пищу на три года,
Лампаду с маслом для огня,
Перину, стол, скамью, колоду,
Вот, что возьму в могилу я.

Где сухо, нет в земле водицы,
Могилу надо откопать,
Чтоб сразу ей не обвалиться.
И глубоко, чтоб в рост стоять.

Пусть стены выстроят из брёвен.
Из досок пол и потолок.
Проколют землю с полом вровень,
Чтоб я дышать в могиле смог».

Ответил князь: «Мы всё исполним.
Но чтоб за мёртвою женой
Шёл муж крещёный, не припомним.
В могилу чтобы шёл живой!

Совсем не так у предков было.
Не так случалось завсегда.
Я помню, как происходила
Обряда горького страда.

Лежал умерший в домовине
Большой без окон и дверей.
Холм выбирали. На вершине
Клеть воздвигали из ветвей.

Из брёвен пол слагали, крышу
И стены с дверью и окном.
Там щели делали, где дышит
Потом бушующий огонь.

Во клеть затем еду слагали,
Питьё, любимого коня
И злато-серебро кидали.
Меч клался, щит, шелом, броня.

Вокруг холма слагали краду
Из сучьев, хвороста, ветвей.
На земляном валу три кряду
Воротин оставляли в ней.

Затем усопшего вносили
На холм, в его последний дом.
Волхвы слова произносили
И девы плакали о нём.

Потом в ограде убивали
Его любимых верных слуг.
С конём и снедью рядом клали
Напротив от него в углу.

А под конец жену иль деву
Вели в его подземный храм.
Её натруженному чреву
Передавали семя там.

Вином поили, одевали.
А после бабы-колдуны
Её в могиле убивали
И поджигали все копны.

Горел весь холм костром огромным.
Гудел и в небо улетал
Огонь с достойнейшим покойным.
На небесах Перун встречал.

Затем уголья засыпали.
Справляли тризну восемь дней.
И меч сгоревший сверху клали,
Убитых пленных и коней.

Таков итог был суеверий!»
Молчали гости за столом.
Владимир встал прошёл до двери:
«Не назову обряд тот злом.

Несправедливо, некрасиво
Теперь хороним без огня.
Ты, Михаил, задумал диво,
Богов языческих дразня.

Творил благое Божьей церкви
Мечом и словом ты не раз.
За то позволим страшной жертве
Твоей свершиться в скорбный час».

***

Там, где взметнулся холм высоко,
Кострами землю отогрев,
Отрыли ямищу глубоко.
Сложили пол из целых древ.

Досками стены устелили
И перекрыли всё бревном.
А сверху землю навалили.
Холм снова сделали холмом.

Окно оставили над входом —
Одну для воздуха дыру.
Свезли туда и хлеб, и воду,
Мёд, сало, прочую еду.

Втащили внутрь и стол, и лавки,
Лампаду, факелы, дрова.
Так приготовились к отправке
В страну загробного вдовства.

В день обговорённый в палату
Добрыня к Потоку вошёл.
Как будто брат, пришедший к брату.
Его в унынии нашёл.

Спросил: «Готов ли добровольно
Ты погребение принять?
Просторы вольные, град стольный
На мир подземный променять?»

Ответил Поток: «В этом мире
Устал я жить и всё как ночь.
Уже не волен и бессилен
Свою судьбу я превозмочь.

Мне так назначено любовью.
Так мне назначено судьбой.
Наперекор всему злословью
Идти в могилу за женой!»

«Пусть так. — Добрыня отвечает. —
Чар колдовских не одолеть.
Но и без чар любой страдает
И от потери ищет смерть,

Когда уходит друг любимый
В мир райской вечности иной.
Другой на смерть идёт счастливый.
Но тут ключ в силе колдовской.

Кто наперёд колдунью знает?
Вдруг станет гроб твой западнёй,
Где измываться нечисть станет
Над христианскою душой?»

«Не стану нечисти бояться! –
Ответил витязь удалой. –
Мне приходилось с ней сражаться!»
Кивнул Добрыня: «Бог с собой.

Я до крещения знал веды.
В походах часто волховал.
Так узнавал на всё ответы.
Чего я только не узнал.

Возьми кузнечные ты клещи,
Да полный ковш святой воды.
Тебе помогут эти вещи.
Про то поведали мне сны!»

Потом в молчании высоком
Они с крыльца сошли в народ,
С утра собравшийся у окон,
И скорбный начали поход.

Сперва церковники с крестами
И византийским пеньем шли.
Затем с усопшей Марьей сани
По снегу белому везли.

Затем шёл Поток и Добрыня.
Весь Киев-град и стар, и мал.
Дружина князя перед ними.
Живой мир мёртвых провожал.

Взойдя на гору, распрощался
С конём любимым Михаил.
Он с каждым витязем обнялся
И к людям слово обратил.

Благодарил, просил прощенья,
Желал в любви и свете жить.
Благословил его священник,
А бабы принялись блажить.

Внесли в могилу Марьи тело.
Вошёл и Поток вместе с ним.
Тут солнце в тучи улетело
И страх настал неизъясним.

Ударил колокол печально.
Священник ладан воскурил.
Добрыня песнь запел прощально.
Вход узкий камнем завалил.

Запели люди песни. После
Поочередно каждый брал
Земли заиндевевшей горсти
И сверху камень осыпал:

«Прощай же витязь, спи спокойно!»
«Прощай, любимец всех богов!»
«Венец приняв свой добровольно,
Спи, победитель степняков!»

Как только свет померк последний,
Настала тишь, печаль и тьма.
Лучина высветила бледный
Марьяны лик и край стола.

Тулуп на лавку витязь кинул.
Меч снял, кольчугу, лег на спину.
Во тьме кромешной глаз сомкнул.
Спать не хотелось, но уснул.

***

Сгустился воздух. Задохнулся
Огонь на кончике щепы.
Тут Поток в сотый раз очнулся
И всё стал видеть глаз средь тьмы.

Пол, потолок увидел, стены,
Марьяну-Лебедь в жемчугах
В углу в гробу заиндевелом.
Припасы бренные в углах.

Вставал, ходил, опять ложился
И вечность вязкая текла.
Вдруг пол чуть-чуть зашевелился
И гроб в углу, и край стола.

Сползла серебряная чаша.
Упала. Звон. Подземный гул
Глухой послышался тотчас же.
Земля осыпалась в углу.

Раздались брёвна и в могилу
Проникла змиева глава.
Пасть преогромную раскрыла.
Зажглись зелёные глаза.

Шипя, выстреливалось жало,
Горючей брызгая слюной.
Железом тело скрежетало,
Змеилось следом за главой.

Вот туша змея вполобхвата
Сложилась кольцами на пол.
Изрёк змей: «Вот моя услада —
Живой мертвец ко мне сошёл!

Отдай мне душу! Я за это
Тебя введу в подземный мир.
Бессмертным до кончины света
Войдёшь на пышный, буйный пир.

Всё, что мечталось в жизни прошлой,
Тебя там будет окружать.
А коль пресытишься, не сложно
В мир будет верхний попадать.

Творить там сможешь что угодно
Средь беззащитных бренных тел.
Я усыплю тебя безбольно.
Возьму к себе. Вот твой удел!»

Три головы змеи всё ближе.
У Михаила за спиной,
Пока не видит он, не слышит,
Марьяна крутит головой.

Глаза открыла, затаилась.
Взор устремила ледяной.
А тело змеево струилось.
Тут богатырь сказал: «Постой!

Куда теперь нам торопиться?
Сперва давай поговорим.
Дай напоследок мне напиться.
Потом пробей клыком своим!»

И Поток тихо отступает
Туда, где меч лежит в углу.
Меч-кладенец он свой хватает
И бьёт змеиную главу.

Шипит змей, вьётся, не даётся.
От чешуи искра летит.
Вот-вот вкруг витязя совьётся,
Проглотит иль клыком пронзит.

Вот Михаил за клещи взялся
Те, что Добрыня положил.
Со всею силушкой собрался,
За шею змея ухватил.

Терпел и жал, что было мочи,
Держал клещами смерть саму.
А змей всё бьётся и клокочет.
В огне могила и в дыму.

Но Михаил не отступает,
Хоть змею битва нипочём.
Он клещи к полу прижимает
И рубит головы мечом.

Ударил, что хватило силы,
И панцирь огненный пробил.
Поднявшись посреди могилы,
Он змею головы срубил.

Уже дышать в могиле нечем.
Протяжный стон из бледных уст
Исторг наш витязь после сечи
И так упал на пол без чувств.

Взывая к змею сладострастно,
Марьяна медленно встаёт.
Неподражаемо прекрасна
Над мёртвым змеем слёзы льёт.

***

Немало времени минуло.
Жар разошёлся под землёй.
Прохладным воздухом подуло.
Очнулся Поток. Встал живой.

Среди побоища умылся.
Ещё кружилась голова.
Он мёдом с хлебом подкрепился.
Вдруг понял: Марья не мертва!

Лежит во сторону другую
От входа. Сбились жемчуга.
На шее белой кровь и уголь.
Кровь на руках и на ногах.

К Марье бросился. Дыханьем
Её пытался отогреть
И оживить своим желаньем
Здесь, где скрестились жизнь и смерть.

Наш витязь ковш с водой святою
Среди разгрома отыскал.
Обрызгал Марью той водою
И чудо света увидал.

Марьяна дёрнулась и встала.
Сказала: «Здравствуй, милый мой! —
Затем добавила устало. —
Пойдём теперь скорей домой!»

К ней Поток бросился и обнял.
От счастья словно зачумлён.
Он ничего совсем не понял.
И льда в глазах не видит он.

Стучать он стал, кричать и биться.
Авось его услышат вдруг.
И вот, в счастливую седмицу
Ему ответили на стук.

В дыре мелькнул лучины пламень.
Снаружи принялись копать.
Прочь откатили круглый камень
И дали солнцу проникать.

Из ямы проклятой, ослепший
На солнце, вышел Михаил.
Вдыхал блаженно воздух вешний.
Людей вокруг благодарил.

Все закричали: «Чудо света!»,
Услышав Потока рассказ.
Марьяна вышла: «Правда это!»
И чувств лишилась в тот же час.

Разгул всеобщего веселья
Прорвал миг тягостной тоски.
Затем изрубленного змея
К народу вынесли куски.

Вернулись с вестью в город Киев.
Разлился звон колоколов.
Несли на пиках панцирь змиев
И пасти трёх его голов!

Встречать их вышел князь Владимир.
Бочонок крепкого вина
Народу выставил. Все пили,
Пока не выпили до дна.

Один Добрыня был не весел.
Не верил он в конец злодейств.
Ждал от колдуньи злых кудесей,
Возврата мрачных чародейств.

***

Утихло всё. Мир. Благость. Вскоре
Несчастье. Вороги грядут.
Как волки рыщут на просторе
По льду, снегам сюда идут.

Князь собирается в дорогу.
Зовёт дружину, воевод.
Берёт охочих на подмогу.
Готовит всех в большой поход.

Князь рвётся в бой неудержимо
И с ним двенадцать сыновей.
И вот, бояре и дружина
Садятся разом на коней.

Князь в Киев-граде оставляет
Добрыню, Потока, других.
Им управление вверяет
В делах торговых, городских.

Умело правили, без злости,
И наслаждались бытием,
Когда с большим обозом гости
Вошли в ворота светлым днём.

Привел их царь земель далёких
Иван Окульевич. Купец.
Богат. Поддерживал убогих.
На гуслях звончатых игрец.

И вот, на торжище весёлом
Иван Окульевич гулял
И неожиданно в торговом
Ряду Марьяну повстречал.

Прожгла улыбкой молодица
Царю заморскому весь ум.
Искать стал встреч, болеть, томиться.
Стал безнадёжен и угрюм.

Когда Добрыня был в отъезде,
А славный Поток крепко спал,
Иван в окошко влез без чести,
Марьяну в горнице застал.

Сказал: «Неведомая сила
Меня в чертог твой завела.
Краса твоя меня пленила.
Жизнь без тебя теперь тускла.

Люблю! Дай только наглядеться,
Затем уйду навеки прочь.
Я сохраню твой образ в сердце   
И назову Марьяной дочь.

Чтоб имя это постоянно
Напоминало о тебе,
О совершенстве без изъяна —
Моей несбывшейся мечте!»

Марьяна, молча улыбалась,
Как будто женщина ничья.
Прикрылась локтем, засмеялась
Как звон хрустального ручья.

Пошла вдоль стен в прекрасном танце
И изгибала стройный стан.
И страсть вскипела в чужестранце,
Вскружила мыслей ураган.

Сказала с нежностью во взоре
Марьяна: «Царь мой, ты мне люб!
Спаси меня, вези за море.
Мне вольной жизни нету тут.

Здесь хлев. Мужицкая столица.
И тяжко в Киев-граде жить.
Хочу с тобой я удалиться.
Жизнь, ложе, счастье разделить!»

Тут нож Марьяна вынимает
Из рукава, взмахнув рукой.
Затем царю нож предлагает.
Куда-то манит за собой.

Иван Окульевич смутился.
Но чары Лебеди крепки.
Марьяне низко поклонился
И нож взял из её руки.

Они к дверям большого зала
Пришли в дрожании лучин.
Вчера здесь дворня пировала,
А нынче Поток спал в один.

Спал во хмелю он без тревоги.
Марьяна, будто в баловство,
Связала очень быстро ноги
И руки мужа своего.

Ивану ласково сказала:
«Вот кто устроил мне тюрьму.
Убей его!» — и указала
Рукой на спящего ему.

Ножом уж было замахнулся
Иван, но тут же отступил.
Марьяна смотрит. Он запнулся,
Но твёрдо ей проговорил:

«Я не могу вот так жестоко
Хмельного, спящего убить.
Желаешь, Потока я мог бы
На поединке победить!»

Марьяна сильно разозлилась.
Но делать нечего, пошла.
Уже в дверях остановилась.
Прекраснолика и стройна:

«Мой царь, торговых дел ценитель,
Возмём казну их поскорей.
Бежим подальше, мой спаситель,
Пока не заперли дверей!»

И прочь из дремлющих чертогов
Они сбежали, торопясь.
Не преградил никто дороги:
Ни стража грозная, ни князь.

Совсем из Киева исчезли,
Как будто по небу легко.
А может, чащами пролезли.
Про то не ведает никто.

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ

Поиски жены. Обман Марьяны. Мучения Потока.
Решение судьбы и смерть колдуньи. Новая свадьба Потока.

Когда Добрыня возвратился,
Хмельным он Потока застал.
От горя витязь прослезился
И о побеге рассказал.

«Ждал от неё давно напасти! —
Ему Добрыня отвечал. —
Но над тобой я был не властен.
Прости, что ей не помешал.

В том погребении ужасном
Была Марьяна не честна.
И повторяю я, что напрасно
Она во церкви крещена.

Она мертвец живой и вечный.
И злодеяния её,
И козни злобы бесконечны.
Сбылось предчувствие моё.

Ты не езжай за нею следом.
Тоску-кручинушку бросай
И не ищи жену по свету.
О счастье с ней не помышляй.

Она тебя убьёт, отравит!
Иль ты не хочешь больше жить?
Мы не хотим тебя оставить
И не решимся отпустить.

Припомни ты Анастасию,
К ней даже сватов засылал.
Мы все её превозносили,
И сам ты страстью к ней пылал.

Живёт в озёрах за Онегой.
Богат там край, велик народ.
Ты больше от судьбы не бегай,
Продолжи там свой славный род!»

Советов Поток и не слышит.
В глазах видение стоит;
Марьяны тело страстью дышит,
Губами красными манит.

Стал пить он много вин заморских.
Не слушал боле никого.
Не пропускал потех он плотских,
Чтоб позабыть своё вдовство.

Всё чахнет витязь, всё страдает.
Не может память превозмочь.
Любовь его не покидает.
Он просит витязей помочь.

Богатыри же отвечали:
«В походе ратном, битве злой
Разделим мы твои печали,
Но не твои дела с женой.

Мы в подозрении великом,
Что христианству Марья враг.
Хотя она прекрасна ликом,
Тебе не пара, если так.

Украла деньги без испуга,
Ремнём опутала во сне.
Любовь твоя лишь зло и мука.
Обман на чёрном колдовстве!»

Так Михаилу отвечали.
Он вновь один коня собрал.
Пока дозорные дремали,
В ночи упрямо поскакал.

***

Уж снег сошёл, земля подсохла:
Зима ослепла и оглохла.
Наш витязь странствовать устал.
Искать Марьяну перестал.

Иван Окульевич как сгинул,
Как будто верхний мир покинул.
Никто про царство не слыхал,
Двоих влюблённых не видал.

Но вот однажды в день ненастный,
Невдалеке от вод морских,
Увидел витязь холм ужасный
Из черепов, костей людских.

Вокруг ни тропки, ни следочка.
Пустынно. Тьма и тишина.
Вдруг видит Поток на кусточках
Часть лебединого пера.

Поднял былинку, пух чудесный.
По телу хлад волной пошёл.
Перо его жены прелестной!
Похоже он её нашёл.

Она наверно возвратится
Сюда, раз здесь перо лежит.
Тут отдыхает Лебедица
Иль чудеса свои вершит.

В овраге Поток схоронился.
Коню копыта обернул.
Не пил, не ел, не шевелился.
Три дня, три ночи не уснул.

На день четвёртый утром ранним
Он клёкот птичий услыхал.
За тучкой в зареве багряном
Большую птицу увидал.

На холм костей она спустилась
Восходом вся озарена.
В Марьяну-Лебедь превратилась
И стала песню петь она. 

Мужей своих, что холм костями
Устлали, стала поминать
И с подскочившими чертями
На их останках танцевать.

То руки-крылья воздевала,
Умерших клича имена,
То слёзы-жемчуг проливала,
Как будто всем она верна.

Когда всё Солнце появилось,
Заря, поблекнув, улеглась,
Марьяна в птицу обратилась,
По небу быстро понеслась.

Наш Поток следом резво скачет.
Скакал весь день. Коня загнал.
Благодаря свой удаче
Приморский город увидал.

Здесь и укрылась Лебедица.
Иван Окульевич тут царь.
Сей град торговая столица,
А вместо гальки здесь янтарь.

Наш витязь смело в град заходит
Как будто он купец древлян.
Богатый торг внутри находит:
Шелка и бархат, и сафьян.

Крик, шум толпы многоязыкой
Хвалой торговле здесь звучит,
А море музыкой великой
Волнами мерно бьёт в гранит.

Здесь чудеса и говор странный.
Со всех земель товар лежит.
Огромный идол окаянный
На главной площади стоит.

Глазами идол зло сверкает
И говорит как человек.
Жизнь и судьбу всем предрекает;
Кому какой отпущен век.

Увидел идол Михаила.
«Умрёшь три раза!» — проревел.
Проклятье вытянуло силы,
Но витязь слабость одолел.

Под вечер по прохладе праздной
Он главной площадью прошёл.
Затем тихонько в терем красный
Проник и в горницу вошёл.

Там перед зеркалом хрустальным
Сидела Марья, бровь черня,
И пела голосом печальным,
Слова неспешно выводя:

«Судьба, закончи дни пустые
И отнеси в заветный край
За море, горы золотые,
Где мне начертан вечный рай!»

О нивах, реках полноводных
И смехе детском, и любви,
О поединках благородных
Слова прекрасные текли.

Тут Поток к Марье подступился.
Она от страха поднялась.
Вскричать хотел он, но смягчился.
Она слезами залилась:

«Уже не чаяла, любимый,
Тебя на свете увидать!
Я в заточении постылом
В тоске решила умирать!»

Марьяна к Потоку приникла,
Рукою белой обняла
И взглядом внутрь его проникла.
К столу тихонько повела:

«Не верь наветам, Поток славный.
Меня насильно привели
Сюда из Киева коварно
На этот жаркий край земли.

Ты забери меня отсюда.
Свободы здесь мне не видать.
С тобою счастлива я буду,
Детишек милых наживать!»

Большую чашу выставляет.
Сажает витязя за стол.
Вино в ту чашу наливает
И продолжает разговор.

Глядит влюбленными очами
И хлеб, и чашу подаёт.
Но за елейными речами
Сама того вина не пьёт.

«Ты не тревожься. Все в отъезде.
Сам царь Иван и двор его.
Мы убежим отсюда вместе
Когда стемнеет. Пей вино!»

Наш Поток пьёт, да не пьянеет.
Вот пена у него из уст.
Всё тело быстро каменеет
И витязь падает без чувств.

Ему погрезились походы,
Вращенье звёзд, дождь по весне,
Неистребимая свобода,
Смерть, жизнь и крылья на спине.

Везде Марьяна там царила.
Золотовласа и стройна.
Любовью страстною дарила.
Поила счастьем допьяна.

Марьяна хлопнула три раза
В ладони: «Вечных чёрных снов!
Эй, слуги! Выносите сразу
Его на поле валунов.

Там хорошенько закопайте! —
Она добавила, смеясь:
— Могилу лучше разровняйте
И возвращайтесь торопясь!»

И полуптицы-полулюди
Явились тут же во плоти.
И по Марьяниной причуде
Его во поле унесли.

Всё слуги сделали как нужно.
Зашли по полю далеко.
Живого праведного мужа
Там закопали глубоко.

***

Закат пылал как кровь на небе,
А облака как след когтей
Тянулись вдаль. Земля свидетель
Тех горьких и проклятых дней!

Очнулся Поток. Тьма сырая.
Рукой, ногой не шевельнуть.
Открыть глаза земля мешает.
Ни слова молвить, ни вздохнуть.

Он только стон исторг ужасный.
Так было горько умирать
Несчастной жертвою напрасной,
Жену проклятьем поминать.

Совсем он с жизнью распрощался,
Но звук услышал над собой.
Как будто кто-кто там топтался.
Раздался близко волчий вой.

Вдруг насыпь вся зашевелилась.
Могилу некто разрывал.
Земля комками покатилась
И в ухо кто-то зарычал.

Открылось вдруг ночное небо.
Луна сквозь тучи смотрит слепо
И в вышине звезда горит.
А здесь знакомый волк стоит.

Зубами волк его хватает
И из могилы вынимает.
Рычит: «Пришёл мне, витязь, срок
Вернуть за жизнь свою должок.

Меня нашёл орел огромный.
Ты спас его от смерти злой.
Узрел с высот он край укромный,
Где ты в могилу лёг живой.

Меня огромный сом по морю
Пронёс как ветер на спине.
Чтоб твоему помог я горю,
Как ты помог сому в волне!»

Яд разошёлся и поднялся
На ноги Поток Михаил.
Он с волком дружески обнялся.
Как мог его благодарил.

За разговором ночь пожухла,
Рассвету стала уступать.
В права свои вступило утро
И волк собрался убегать.

Он напоследок заповедал:
«За Марьей больше не ходить»
И пожелал в бою победы,
И до седых волос дожить.

***

Неделю Поток не уймётся.
У града шумного он вьётся
И правду хочет соблюсти,
Марьяну к правде привести.

Кто он такой, теперь все знают.
Он и в ворота не войдёт,
Как опознают и поймают,
И смерть он лютую найдёт.

Переоделся скоморохом.
Кафтан лоскутный, нос большой.
Шутом стал витязь выпивохам.
Пошёл слушок, что шут смешной.

Не силой, хитростью да смёткой
Теперь решил попасть к жене.
За песней, пляской искромётной
Искрились шутки в певуне.

Шутом был Поток три недели
И стал кумиром бедноты.
Марьяны слуги захотели
Её отвлечь от скукоты.

Развлечься было ей неплохо.
Скучать колдунье не к лицу.
Вот и позвали скомороха
Прийти под вечер ко дворцу.

Меч под одежду Поток спрятал.
Пошёл в вертеп к своим врагам.
Накинул козью шкуру, бякал,
Плясал и пел игриво там.

Среди шутов дурных и пьяных
Волк в козьей шкуре был смешней.
Всех обманув людей Марьяны
Наедине остался с ней.

Она, прекраснее чем прежде,
Сидела посреди палат
В расшитой золотом одежде.
Улыбка, ярко-синий взгляд.

«Что мне споёшь, кудесник слова?» —
Она спросила у шута.
«Спою про мужа молодого,
Кому отмщение мечта!» —

Сказал так Поток. Скинул шкуру.
В кольчуге звонкой встал пред ней.
Марьяна, глядя зло и хмуро,   
Слуг призвала щелчком перстней:

«Сюда! Глазам своим не верю!
Убить воскресшего скорей!»
И полулюди-полузвери
Полезли из окон, дверей.

Не дрогнул витязь, лишь воскликнул:
«Мне бой за правду не тяжёл!»
Над головою меч свой вскинул.
На слуг-зверей ярясь пошёл.

Рубить стал дьявольскую свору.
Сначала тех, кто похрабрей.
По своему лишь приговору
Казнил кровавых упырей.

Кричал: «Не сгинут христиане
И Русь не сгинет никогда!
Вы растворитесь в океане
Из чёрной злобы навсегда!»

«Не убивай их, Поток милый! —
Марьяна в ужасе рекла, —
Люблю тебя я с прежней силой.
Я здесь под чарами была.

Иди ко мне в мои объятья,
По-христианскому прости.
Сорви с меня наряды, платья
И нова счастье обрети!»

Марьяна вскинула ладони.
Тянула чарами к себе.
Но витязь в битве и погоне
Не поддавался ворожбе.

Он изрубил чертей последних
И встал в хоромах. Весь в крови.
Сказал: «Мне хватит семилетних
Смертельных поисков любви.

Я не кляну тебя за горе,
Что ты мне в жизни принесла.
Что нет детей, лишь ложь и хвори,
И что в могилу привела!

В тебе краса есть, ум и чудо.
Ты всех прекрасней и милей.
Как мироздания причуда
Твой трон стоит в душе моей.

Но для тебя важней богатство
И власть над жалкими людьми.
Вся жизнь твоя как святотатство,
Расправа с божьими детьми.

Вокруг тебя волхвы и черти,
А христианам места нет.
И та вина страшнее смерти,
Что отвергаешь Бога свет.

Влечёшь народ ты к преисподней
Дорогой жадности и лжи.
Но стану я рукой Господней
Как достославные мужи!»

И Михаил как ангел грозно
К Марьяне быстро подступил.
Пока она рыдала слёзно,
Мечом ей голову срубил.

Блеснул огонь. Взметнулись тени.
Плеснул зловонной кровью труп.
А витязь рухнул на колени
И меч упал из слабых рук.

Рыдал, стонал и горько плакал.
Так мог лишь праведник страдать.
Хотя, не будучи оракул,
Он знал, что нужно прочь бежать.

Взял Поток факел, бросил в ткани.
Другой швырнул под дрань стропил.
Там загорелась как в вулкане.
Ковры все маслом он облил.

Всё загорелось. Спрыгнув с крыши,
Вбежал в конюшню, взял коня.
Сквозь чёрный дым погоню слыша,
Помчался прочь в клубах огня.

Иван Окульевич с дружиной
В воротах Потока нагнал.
Но тот как тур неудержимый
Всех словно тени разметал.

Ивана он одним ударом
Рассёк от шеи до седла.
И крикнул видевшим всё с жаром:
«Ему за подлые дела!»

Сгорел весь град в костре огромном.
Держал путь витязь девять дней.
Его укрыл в краю укромном
Чухонец в хижине своей.

«Будь нам как князь! — просил чухонец. —
Богаты мы, а князя нет.
Правь справедливо, змееборец.
Дай нам скорее свой ответ!»

Остался Поток строить город
И утверждать торговый путь.
Христовой верой переборот,
Крестился местный люд и жмудь.

Женился Поток в той сторонке,
Имел детей, судьбой храним.
Марьяны в маленькой иконке
Перо осталось только с ним.

Жена звалась Анастасией.
С ней Поток быстро позабыл
О временах пустых усилий,
Колдуньи злой любовный пыл.

***

Затихла буря, солнце встало.
Колдун над сушей стал лететь.
Закончил сказку он устало
И начал тихо песню петь:

«Кто помнит нынче ту былину?
Теперь вся жизнь бедным бедна.
Ушли на небо иль чужбину,
Кто те мог вспомнить времена...»

Колдун донёс меня до леса,
Где птицы с девичьим лицом
Себе в мужья искали бесов
И пёс трехглавый грыз кольцо.

Где в поединках рукопашных
Сто великанов спор вели,
Ночами в танцах бесшабашных
Русалки пели о любви.

«Ты учинил бы ту расправу?» —
Спросил колдун, испив воды.
«Над кем?» — спросил я, сев на траву.
«Кого из них убил бы ты?»

Наверно есть урок у сказки.
Но кто сейчас поймёт урок?
Когда души нет, всё напрасно.
И даже жизнь сама не впрок.

Колдун на запад руку вскинул, —
Сказал: «Был путь, да вышел весь.
Иди, покинь скорей чужбину,
Прощай! А я останусь здесь!»

И я ушёл. Всю жизнь скитался.
Безумством это назови.
Всё потерял я, но остался
Рассказ о смерти и любви.

1999




ГЛОССАРИЙ

Дол — открытое пространство, поле.
Книга Шестокрыл — древняя астрономическая книга.
Косая сажень — древнерусская мера длины, около 1,5 метров.
Отчина — родина.
Князь Владимир — Киевский и новгородский князь по прозвищу Красное Солнышко, сын князя Святослава Игоревича, внука Рюрика. Второй после князя Аскольда креститель Руси, родился в 960 году, умер в 1015 году.
Волхв — колдун, священник языческой веры.
Кумир — статуя языческого бога.
Перун — главный бог язычества, громовержец, аналог древнегреческого Зевса.
Хазары — тюркско-иудейский народ, создавший мощное государство в северо-западной Азии в IX веке.
Печенеги — в IX веке племенной союз, обитающий в волжско-донских степях.
Половцы — исчезнувший в XIII веке степной народ.
Варяги — группы воинов-купцов славянско-скандинавского происхождения.
Император Роман — Роман II — византийский император.
Литургия — вид церковной службы.
Фризы — жители Италии.
Чертог — дворец.
Речёт — говорит.
Камень Алатырь — священный камень, излечивающий от всех болезней.
Сеча — битва.
Ярило — Солнце.
Сечень — сентябрь.
Берендеи — степные племена.
Варьга — рукавица, варежка.
Крамольно — бунтарски.
Крада — забор, вал.
Бренный — тленный, смертный.
Сафьян — ярко окрашенная козья кожа тонкой выделки.
Дрань — покрытие кровли из деревянных дощечек.
Стропила — конструкции кровли.
Чухонцы — народы северо-западной Руси.
Жмудь — литовцы.

МИКЕЛАНДЖЕЛО. КАПЕЛЛА МЕДИЧИ

поэма

Содержание:
1. Предисловие от автора
2. Песнь первая. Предисловие. Сложности передачи чужого мировосприятия. История меценатов Микеланджело банкиров Медичи. Флоренция. Тоскана. Папа Климент VII Медичи.
З. Песнь вторая. Осада Флоренции. Сражение 5 мая 1530 года. Присяга воинов. Микеланджело. Размышления. Дворянство. Весенний мираж. Строительство капеллы Медичи. Фортификация Микеланджело. Интриги врагов мастера. Диспозиция перед сражением. Кольцо осады Флоренции. Угроза голода. Статуи Медичи. Грусть маэстро. Вооружение ополченцев. Перед атакой. Наёмный творец. Гром пушек. Мёртвые встают. Предатель. Дуэль дворян. Фрески. Леонардо да Винчи.

ПРЕДИСЛОВИЕ ОТ АВТОРА

Когда думаешь о своём современнике, представляешь себе нюансы его жизни, примериваешь на себя, чтобы избежать таких же ошибок или, наоборот, получить опыт успешной деятельности на каком-то попроще. Незримое вмешательство в чужую жизнь кажется логичным. Современник для тебя часть мира, предназначенного логикой жизни для осознания, изучения и применения полученных навыков к своей судьбе. Однако, чем дальше отдаляешься по шкале времени от предмета своих раздумий и подражаний, тем сложнее считать его своим современником, примером жизни, предметом изучения.
Количество поколений, технологии жизни или факт смерти человека не являются препятствием для такого контакта с личностью, главным критерием отнесения его к своим современникам. Главное, наверное, это духовная общность с ним. Если такой общности нет, то будь на месте хоть здравствующий сосед за стенкой, обсуждение деталей жизни или событий его судьбы будут являться лишь сплетней и засовыванием носа в чужие дела. Никакого осмысления, поучительности, сочувствия. Перемывание косточек и чёс языком, так любимый большинством биографов, журналистов и разнообразной публикой.
Только если человек, пусть являющийся современником только виртуально, в составе тысячелетия, является современником по духу, возможно полноценное участие в его судьбе подобно другу единомышленнику и последователю. Если это принять за данность, то можно согласиться с возможностью деликатно, по-товарищески погрузиться в жизнь другого человека. Так мы и поступим с частью жизни известного большинству людей цивилизованного мира человека Микеланджело Буонаротти.
Сам удивительный Микеланджело жил в удивительное время, когда была открыта Америка, в огнестрельное оружие закрыло страницу господства Европейского рыцарства, сравняв силу военного профессионала рыцаря-феодала с горожанином-буржуа. Это изменило политическое и экономическое устройство Европы. Турки тогда владели частью Восточной Европы. Япония открылась европейцам. Реформировалась католическая церковь, породив протестантизм — идеологию отдельного действия собственными человеческими силами, без заботы эфемерного высшего существа, религию делового накопительства, глобального торгового сообщества и идеи мирового доминирования, создавшей сначала Британскую империю, потом и Pax America. Это были революционные изменения, произошедшие на памяти одного поколения. Поколения Микеланджело.
Микеланджело легенда, жившая среди других легенд. Перечисление займёт не одну страницу. Христофор Колумб, Эрнан Кортес, Писарро, Борджия, Леонардо да Винчи, Рафаэль, Лоренцо Медичи, Савонарола, Макиавелли, Иван Грозный, Екатерина Медичи, Аристотель Фиораванти и так далее.
Чем же интересно это архаическое время, когда люди не знали, что такое автомобили, самолёты, телефоны, интернет, лекарства от чумы, холеры и гриппа, не имели кондиционеров, электростанций, железных дорог? Оно интересно хотя бы тем, что мышление тех людей, поступки и мечтания полностью совпадают с мышлением, поступками современных людей с поправкой на технологии. И это не всё. Они ничем не отличаются от более древних людей, например, эпохи заката древнеримской республики и начала эры императоров.
Что греха таить, многие наши современники, перенесённые в эпоху Микеланджело, ничем не выделялись бы из общей массы тех людей ни знаниями, ни опытом, ни способностями! Может быть, даже наоборот, в чём-то отставали. Они такие же, как мы. Их опыт полностью применим к нашим судьбам. Поскольку издалека большое виднее, можно с успехом для себя использовать искания, метания и открытия как в способах распоряжения своими судьба, так в части духовного опыта.
Каким-то неведомым образом Лодовико Буонарроти Симони, дед которого был банкиром, разрядившимся, как и многие тогда во Флоренции из-за банкротства Англии и Франции после Столетней войны, представитель древнего Тосканского рода, имеющий родство с маркграфини тосканской маркграфини Матильдой Каносской, владевшей в ХI-м веке половиной Италии, отдаёт своего второго сына Микеланджело на кормление в семью деревенского каменотёса Тополино из Сеттиньяно. Сеттиньяно в нескольких километрах от Флоренции. Местность чрезвычайно живописная. Там и осёл станет художником. А уж если есть талант! Отдаёт Лодовико сына якобы из-за отсутствия средств прокормить лишний рот. Семейство маркграфини Матильды Каносской, между прочим, были в родстве с императором Генрихом II.
В Сеттиньяно, в хорошем месте, на холме с прекрасным видом, вдали от лихорадки и сырости реки Арно, на которой стояла Флоренция, было поместье Буонаротти, приобретённое на деньги от занятий семьи банковскими операциями. При этом сам отец семейства Людовико отправился жить во Флоренцию, не прекращая заниматься торговыми махинациями и служа в администрации Флорентийской республики. Там отца Микеланджело знали и ценили.
В городках Каюзе и Капрезе отец Микеланджело служил до этого подестой, то есть по сегодняшнему, мэром города. На повторную женитьбу денег у Лодовико тоже хватало, как и на прокорм молодой жены. Как Людовико потом мог потом называться дворянином и смотреть людям в глаза в своём маленьком тосканском городке Капрезе к северу от Ареццо?
Так что же произошло с маленьким Микеланджело из такой не бедной семьи? Действия Лодовико подразумевают, что платить за еду сыну в стенах собственного дома было нечем, а в стенах другого дома разве есть чем? Или каменотёсы чужих детей в средневековой Италии кормили даром? Или так надо понимать ситуацию, что маленького мальчика продали в качестве работника на подсобные работы, типа обтёсывания и полировки камня за прокорм? Может быть мачеха настояла, чтобы ребёнок от предыдущей жены не маячил перед глазами?
Почему дворянин, имеющий такое высокое сродство, связи, всю жизнь этим кичившийся так поступил, так низко пал? Почему это сделал только со вторым сыном, почему так не поступил со старшим сыном и младшими братьями Микеланджело? Почему отец Микеланджело при этом, не позволял несколько лет кряду после этого учиться работе с камнем у скульптора во Флоренции? Потому что отец не собирался делать из него скульптора, после того как выжал из мальчика деньги? Вполне возможно, что малыша Микеланджело каменотёс Тополино не только кормил, но и платил за работу.
Сеттиньяно, где всё происходило, имел рядом каменоломни. Каменные заготовки расходились по всей Италии как горячие пирожки. Это было весьма проходное и доходное место. По крайней мере позже Лодовико за помощь ученика скульптору-учителю Гирландайо, потребовал вдруг деньги, что было редкостью. Обычно учителю платили за обучение. Значит, с каменщика за работу своего мальчика он вполне мог требовать денег! Некрасивая история ознаменовала начало жизни гения! Последующая крайняя меркантильность отца, требовавшего от сына деньги, преследовавшая скульптора в течении его жизни, подтверждают такую возможность трудовой кабалы.
Вполне возможно, что подеста Лодовико просто поручил по какой-то причине каменотёсу кормить его ребенка бесплатно, может быть это была завуалированная взятка или их связывали какие-то подрядные работы... Однако вопрос, что же произошло в семье маленького Микеланджело, остаётся открытым. Я лично не знаю других таких примеров. Это же не безродный Леонардо да Винчи — Леонардо из города Винчи, которого тоже отдали в подмастерья в детстве.
Да, дворяне могли отдавать своих детей на воспитание в другие дома, это было не редкость, но не каменщикам и крестьянам! Но не потомки же маркграфини Тосканы Лодовико после обучения в Сеттиньяно встал насмерть, запрещая поначалу сыну работать с камнем, когда тот уже самостоятельно, естественным образом начал интересоваться скульптурой, овладев в Сеттиньяно, как надо полагать, неплохо базовыми техникой работы с камнем. Опять нестыковка: если ты отдал сына каменщику за «копейки», почему не отдать его в скульпторы за баснословные барыши? Ведь старшего сына он благословил на то, чтобы стать, не без воздействия пламенных проповедей Савонаролы, доминиканским монахом, отрицающим материальные блага. Других же сыновей Людовико посвятил равно обратному: собственному торговому делу.
Мальчик Микеланджело, конечно, наслушался у Тополино и посетителей мастерских в Сеттиньяно разговоров каменщиков о баснословных гонорарах скульпторов и резчиков по камню. Для него эти деньги стали бы пропуском на свободу из дома, где его до этого продали фактически в рабство, где распоряжалась мачеха, откуда его будто современного нам китайского мальчика отправили на завод по сборке айфонов или маленького индийца для работы на каторжной сборке чая. Почему отец допускал возможность, чтобы Микеланджело обтёсывал каменные блоки вместе с деревенщиной за гроши, но сопротивлялся потом тому, чтобы он высекал скульптуры за баснословные деньги? Почему Микеланджело, проходя потом обучение в качестве подмастерья известного тогда флорентийского скульптора, художника и декоратора Гирландайо не стал изучать технику других прикладных искусств, а сосредоточился только на скульптуре?
Впоследствии это ему мешало. Он, наверное, сильно пожалел, что не в должной мере постиг искусство бронзового литья и фресок. Похоже, это произошло потому, что скульптура ценилась из произведений искусств того времени дороже всего. Скульптура стала для Микеланджело способом вырваться из семьи, где говорили и думали только о деньгах, где Микеланджело, похоже, предали. Его предал отец.
Кроме того, именно скульптура открывало Микеланджело вход к самым богатым людям того времени, к самым известным и влиятельным людям Тосканы, Италии и всей Европы. Последующие лихорадочные покупки по всей Италии недвижимости на свои гонорары, отсутствие всякого приличия, когда речь шла о гонорарах, невыполнение обязательств перед заказчиками, суды по этому поводу, тяга к творческим авантюрам, дорого обошлись Микеланджело. Дорого обошлись это искусству человеческой цивилизации, лишив человечество и Микеланджело многих задуманных, но не выполненных, до конца завершённых работ.
Почему остальные сыновья Лодовико Буонаротти не последовали примеру брата, помогая ему поставить на поток скульптуры, архитектурные проекты и фрески, а решили потреблять гигантские суммы гонораров Микеланджело для приобретения торговых предприятий, земель, домов? Братья Буонаррото и Джован Симоне покупали на деньги Микеланджело себе торговые предприятия, брат Джисмондо покупал себе земельные участки. Здесь кроется какая-то загадка, неразрешимая пока логическим путём.
Если посмотреть на отношения Микеланджело с семейством Медичи, то можно проследить три составляющие: отношение крупного художника с богатейшим банковским домом Европы и богатым заказчиком, отношение представителя древнего аристократического, но обедневшего Тосканского рода и выскочек из торговцев, противостояние убеждённого республиканца и прирождённого тирана. Видно, как в течение всех их взаимоотношений, а они продолжались почти всю сознательную жизнь Микеланджело, эти три составляющие переплетались, дополняя или мешая друг другу.
Какие отношения были у маэстро Микеланджело с Медичи? Как можно однозначно ответить на этот вопрос? Капелла Медичи во Флоренции является узловой частью этого вопроса. В ней наиболее полно проявляются противоречия этих отношений.
Капелла Медичи церкви Сан-Лоренцо в тосканской столице Флоренции, как стержень повествования, выбрана не случайно. Именно в ней отразились все метаморфозы измерения отношения мастера с семейством безжалостных и кровавых магнатов.
Длительность создания самого здания капеллы и её скульптурных композиций соответствует расцвету творческой энергии Микеланджело. Но это с одной стороны, а другой стороны, если посмотреть, получается, что начав постройку здания капеллы, добычу и доставку мрамора в город-коммуну, столицу Тосканской республики город Флоренция, мастер последние усилия прилагал по достройке капеллы уже когда она уже была под гнётом, репрессиями герцогов Медичи после кровавой осады. Никакой другой манеры поведения с покорённой военной силой областью и городом, как отработанный веками и стоящий на подкупе, шантаже, убийствах, насилии и запугивании, у Медичи в запасе не имелось.
Многочисленные изуверские казни республиканцев после захвата Флоренции с помощью испанского короля и наёмных войск подтверждают это. Длинный список жертв террора, в числе которых были близкие друзья Микеланджело, наверняка не заканчивались одной Флоренцией, а распространялись и на другие города Тосканы. Просто это ускользнуло от пера хрониста Варки и других, сосредоточенных на Флоренции, писавших свои работы на деньги Медичи и под их контролем.
Претерпев множество изменений относительно первоначального облика, замысленного Микеланджело, процесс создания капеллы оказался не заваршённым. Не смерть мастера стало тому причиной. Капелла была заброшена. Микеланджело уехал в Рим и никуда больше не вернулся в свой любимый город. Город его молодости, гордости, республики свободных людей, где прошла его юность, состоялось становление как скульптора и художника. Той Флоренции больше не было. Люди и взаимоотношения стали другими. Но для Микеланджело Родина была не камнями, пускай даже очень красивые и дорогими, Родина для Микеланджело была в людях и взаимоотношениях. Но их больше не было. Микеланджело потерял Родину, которую любил.
Какова была причина, заставившая Микеланджело бросить работу над капеллой, уехать в Рим, заниматься там архитектурой собора Святого Петра и никогда больше не возвращаться во Флоренцию, которую он так страстно любил? Почему остались ненаписанными задуманные фрески капеллы, не выполнены аллегорические скульптуры рек, не завершено лицо у скульптуры День? Почему золотой шар, сбитый представителями «бешеных», восставшими флорентийцами со средним достатком, не был восстановлен на крыше капеллы? Не остановили мастера и недополученные по договору на создание скульптур очень большие деньги, потеря возможности реконструкции фасада Сан-Лоренцо, потеря влияния на дела цеха флорентийских художников и строителей.
Людей, чьи останки должны были лежать в капелле, он знал лично. Они хоть и были герцогами, но не Тосканы. Их титулы были получены в результате удачных браков, стоивших Медичи сотен тысяч дукатов. Герцоги Немурский и Урбинский из рода Медичи оставались при этом, хоть и самыми именитыми и богатыми, но всё же гражданами коммуны. Благосклонное и уважительное отношение к Микеланджело как к маэстро скульптуры, представителю древнего рода Флоренции было неизменным. Его Медичи встречали стоя, сажали за стол рядом как самого дорогого гостя, ссужали деньгами его родню, способствовали получению заказов. Его республиканские воззрения их не особо волновали.
А вот его знакомства в Риме, куда вела банкиров дорога тщеславия во времена папы Юлия II, заказавшего Микеланджело свою гробницу, а потом и роспись Сикстинской капеллы, были для них ценны. Но эти представители рода Медичи, сын и внук Лоренцо ди Медичи Великолепного, принявшие тогда ещё малоизвестного Микеланджело в свой дом, где тот прожил до смерти Лоренцо Великолепного, были давно мертвы. Для них и создавалась капелла. Мастер лично знал этих людей и питал к ним вполне дружеские чувства.
Заказавший капеллу папа римский Лев X, в миру Джованни Медичи, был с Микеланджело не менее любезен. Хотя именно этот Лев X, ставший папой, не имея никакого церковного сана, но много денег на подкуп кардиналов при голосовании, в духе избрания папой Борджия, отнял у мастера десять лет жизни и бездну усилий на неосуществленные проекту создания сначала неосуществлённого колоссального памятника в Риме себе, а затем неосуществленного мраморного фасада в духе мраморного фасада Санта-Кроче или дажа Санта-Мария-дель-Фьоре, но более помпезного, в римском стиле, с колоннами, позже отобранными для Собора святого Петра в Риме могущественным недругом Микеланджело, ватиканским архитектором Браманте да Урбино, другом Рафаэля, главным соперником Микеланджело на самой верхней ступени пьедестала величия художественной гениальности при жизни.
Именно республиканский строй, поборником которого была семья Микеланджело, спас семью Медичи от уничтожения в 1478 году. Был убит олигархами Джулиано Медичи, Лоренцо ранен. Именно Сеньория коммуны защитила Медичи, приговорила убийц к смерти и публично казнила, хотя заговорщики Пацци были одними из самых богатых и знатных гражданами Флоренции. Именно коммуна защищала триста лет торговый дом Медичи своими стенами, войсками, героями, гарантировала им сохранность жизни и имущества. Возможности семьи Медичи росли прямо пропорционально росту могущества самой Флоренции, победившей за 300 лет всех своих феодалов-аристократов, Тосканских конкурентов, отбившейся от внешних врагов.
И вот когда мировой лидер по производству шерстяных и шёлковых тканей Флоренция ослабла из-за мирового финансового кризиса, Медичи нанесли безжалостный удар своей матери-коммуне, растоптав её главный принцип выборности «ганфалоньера справедливости» голосованием. А когда народное большинство ответило им «нет», начались убийства и казни по спискам несогласных. История сыновей, убивающих свою любящую мать, желающую им только добра, повторилась в который раз.
Так же происходило и с древнеримской аристократией, поднявшейся и окрепшей под защитой республиканского Рима, а затем утвердившейся на её немощных останках в виде императоров. Так же было с обуржуазившимся советскими лидерами после убийства Сталина, разрушающими ленинские принципы партийной демократии и дискуссии, утвердившись в качестве царей хрущёвского и брежневского застоя, перепутав диктатуру пролетариата времён войны с цивильной системой управления в мирное время из-за денег и власти. Так же поступили все оборотни в истории. Не исключение современная история России. Аналогии предпосылок и человеческих поступков с сегодняшним днём слишком явные, чтобы их не заметить.
История пока не придумала способов и антибиотиков для купирования и обеззараживания предателей в республиканских сообществах. Цезаризм, Медичизм, Гитлеризм, Брежневщина, Горбачёвщина, Ельцинизм и так делее, имеет одну и ту же природу: природу врагов народа, выходящих из самого народа. Микеланджело всё это увидел собственными глаза и пропустил через собственную душу ещё тогда, на примере Медичи. На глазах у Микеланджело происходило сползание к тирании, угасание свобод и вольного духа Возрождения.
Молодой тиран Алессандро ди Медичи Неро, ставший герцогом Тосканы и Флоренции в результате военного переворота, уничтожил республику и стал самодержцем. Он относился к Микеланджело с точностью наоборот, чем Лоренцо. Он не расправился со старым скульптором-республиканцем только из-за заступничества Климента VII Медичи, справедливо считавшего, что кроме Микеланджело никто не может закончить родовую капеллу, где он предполагал и сам упокоится. Гениальность Микеланджело спасла ему жизнь.
Будучи незаконнорождённым сыном папы римского Климента VII Медичи, внуком Лоренцо Великолепного, после Козимо Старого и Пьеро третьим абсолютным некоронованным властителем Флоренции, Алессандро был афроевропейцем из-за матери африканки. Он отличался неуравновешенным нравом, тёмной кожей, склонностью к убийствам, став по воле испанского короля-императора Священной Римской империи Карла V первым герцогом Тосканы. Террор и убийства, организованные им в захваченной Флоренции, прекрасно иллюстрируют это.
Карл V получил от Климента VII Медичи за пожалование герцогского титула Алессандро 150 000 дукатов, то есть 100 килограмм золотой, что было обычной ценой тогда за герцогский титул в Европе. Например, герцог Гонзага, участвовавший в осаде Флоренции, купил у Карла V титул герцога годом ранее примерно по такой же цене. Как выгодно, однако, быть императором! Кроме того, титул императора был дополнительно освящён коронованием, проведённым папой Климентом VII Медичи.
После смерти герцога Алессандро ди Медичи от рук близкого родственника, старшая линия рода Медичи, идущая от Козимо Старого, оборвалась. Второй герцог Флоренции Козимо I, дальний родственник Абессандро по боковой линии, забрал детей предшественника и позаботился о них на свой лад.
Продолжать работу над капеллой Микеланджело не захотелось. Исчез моральный долг перед людьми, которых знал ещё при жизни маэстро, герцогом Нимурским, он же Джулиано II Медичи, и герцогом Урбинским, он же Лоренцо II Медичи. Исчез стимул страха смерти после гибели Александро. Нелюбовь к варианту компоновки капеллы, навязанной Климентом VII Медичи, тоже к тому времени умершим, стало для мастера ещё одной причиной бросить работу.
Защищаться от преследований представителей младшей ветви рода Медичи спустя четыре года после падения республиканской Флоренции он смог легко под крылом нового папы Павла III Фарнезе. Папа из рода Фарнезе, не благоволившего семейству Медичи, дружбе Медичи с империей испанцев и немцев, с превеликим счастьем принял в Риме Микеланджело и поручил достройку собора Святого Петра и своего дворца.
Старый враг Микеланджело папский архитектор Браманте да Урбино к тому времени тоже умер и бесчестить маэстро, интриговать, лишать его возможности осуществлять свои коммерческие и творческие планы стало некому. Так и осталась капелла Медичи брошенной как и Дуомо, лишённая души и средств. Статуи частично не закончены, частично не начаты вообще. Фрески не выполнены. Портретное сходство герцога Урбинского и Немужского на статуях отсутствуют полностью. Их размер подобран так, что они в нишах смотрятся как случайным образом приобретённые и выполненные совершенно для другого заказчика. С таким же успехом можно было использовать любые мужские изваяния, даже выкопанные «антики». Такой была изощрённая месть Микеланджело за уничтоженную Родину. Трагедия...
Словно пророческий знак гибели, недостроенная капелла Медичи пережила не только старшую ветвь семейства, но и все остальные ветви Медичи. Кровь Медичи осталась во многих людях, как кровь семейства любого человека, ставшего до нас, но самого семейства как сообщества, действующего сплочённо и последовательно по своей социальной программе, передаваемой вместе с опытом и имуществом от поколения к поколению, не стало. Почему наследники титула и имущества герцога Алессандро ди Медичи не достроили капеллу, почему несколько небольших скульптур, выполненную другими весьма посредственными мастерами оказались последним, на что им хватило денег?
Фасад Сан-Лоренцо родовой церкви Медичи, комплекс, в который входит капелла, тоже так и остался в виде древнеримской базилики, облицованной непрезентабельным местным камнем, похожая на склад или рынок, чем изначально ещё при римлянах базилики и являлись. К идее выполнить торжественный мраморный фасад больше никогда не возвращались. Куда делись деньги банка герцога Алессандро? История знает много примеров, когда в период передачи дел и наследства, свои же управляющие ловкими махинациями выводили деньги в другие банки, прятали их через множество перечислений, выводили под другие, не комплиментарные юрисдикции.
Думается, что и деньги старшей ветви семьи Медичи оказались похищены. Налоги же Тосканы и Флоренции уже не были такими обильными, как во времена Лоренцо Великолепного, потому что Флоренция перестала быть мировой столицей тканей, уступив первое место Англии и Голландии. Флагман нарождающегося капитализма пошёл на дно. Все, кто раньше занимался во Флоренции тканями, переложили деньги в недвижимости, землю, сдаваемую в субаренду. Из буржуа и коммерсантов короткой эпохи Возрождения, богатые флорентийцы превратились в помещиков-феодалов, то есть стали ровно теми, в борьбе с кем за 300 лет жители Флоренции добилась славы и коммерческого успеха республики.
Ввернувшееся натуральное хозяйство не могло обеспечить такие же доходы, как процветающие торговые и банкирские дома европейского масштаба. Казана города опустела и даже гордость Флоренции Санта-Мария-дель-Фьоре осталась без внутренней отделки навсегда. Та же судьба постигла капеллу Медичи. «Звезды-пилюли» Медичи на их гербах погасли вместе с золотым шаром на крыше капеллы, сбитом во время восстания горожан.
Но всё это будет происходить позже, а пока настала кульминация взаимоотношений художника и магнатов, ключевое сражение под стенами осаждённой Флоренции 5 мая 1530 года. Большая часть флорентийцев ещё готова сражаться ни на жизнь, а не смерть, за то, чтобы сохранить Республику. С этого начинает поэма «Микеланджело. Капелла Медичи».

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Предисловие. Сложности передачи чужого мировосприятия. История меценатов Микеланджело банкиров Медичи. Флоренция. Тоскана. Папа Климент VII Медичи.

Всякий рассказ начинается множеством разных деталей.
Место и время задав, погружает в свой мир необычный.
Множество разных имён, пасторалей, сюжетов, баталий
Вдруг возникает взаправду в оправе картин экзотичных.

Если бы видел сейчас Микеланджело кто-то в рубахе
Сонным, босым и с блуждающим взглядом страдальца,
Вряд ли узнал бы великого скульптора в этом неряхе,
Если рассказчик бы не указал вдруг на гения пальцем.

Так и рассказ о капелле прославленных Медичи сложен.
Трудно бывает понять побуждения без пояснений.
Кроме того, не один век уже на капеллу наложен:
Разные мнения, взгляды на жизнь двадцати поколений.

Прежде, чем будет стоять Микеланджело здесь отрешённо
На бастионах Флоренции в шуме сражений кровавых,
За триста лет до событий отправиться стоит притворно
И пробежать их со скоростью мыслей лукавых.

«Как коротка эта жизнь! Я состарился так незаметно!
Только скульптуры, рисунки мне жизнь отмеряют и фрески! —
Так Микеланджело думал и выглядел странником бедным
В грохоте пушек испанских, свирепых и веских. —

Стоила слава Сикстинской капеллы тяжёлых недугов,
Жизни затворника, боли в суставах и зависти страшной?
Тихо созрев в негодующий недрах мятежного духа,
Может быть, грусть стала вещью единственно важной?»

За триста лет до того, что тревожило дальние дали
В мире, бушующем за Апеннинским барьером,
Медичи — врач во Флоренции выбран был гонфалоньером.
Из Кафаджоло он был. Все Ардинго его называли...

Внук Чингис-хана тогда, Хубилай, управлял всем Китаем.
Словно Батый, хан Тудан разорил на Руси градов много.
Шёл Марко Поло по Азии всё восток и добрался до края.
Венецианцам известна торговая стала дорога.

Акру с Бейрутом совсем крестоносцы тогда потеряли.
Этим закончилась мрачная эра крестовых походов.
Все византийские работорговцы лишились доходов.
Одновременно евреев из Англии всех выгоняли.

В годы, когда Жанну д’Арк англичане сожгли за победы,
Медичи были в Тоскане как многие. Деньги ссужали.
Их много раз выгоняли за плутни, несущие городу беды.
Но возвращались обратно сильнее они, чем бежали.

Козимо Медичи Старший вернулся обратно тираном
После изгнания аристократами рода Альбицци.
Козимо сам был банкир. Притворялся для всех попполаном.
Словно за нужды народа готов был он до смерти биться.

Сам же, владея с рождения неисчислимым богатством,
Всех убивал, изгонял, разорял, в ком опасность предвидел.
Кражу общественных денег прикрыв меценатством,
Мало кого во Флоренции он как-нибудь не обидел.

«Чистые руки у мёртвого только, — однажды сказал он. —
Нужно Синьории меньше казны отдавать кондотьерам
Вроде Бальдаччи. Не Медичи гнать со скандалом.
Санта-Мария-дель-Фьоре достроить, к примеру!»

В это же время Флоренция стала известной повсюду.
Тонкие ткани её и шелка повсеместно ценились.
Деньги банкиров стекались рекой к флорентийскому чуду
И короли за союз с этим городом яростно бились.

Вот уже банковский дом Салимбени, а с ним Толомеи,
Сильных банкиров Сиены политикой верной сломили.
Сделать Тоскану единой коварством и силой сумели.
Но всё равно не смогли без волнений беспечно жить в мире.

Медичи долго постами в Сеньории всеми владели.
Сын, внук и правнук свирепого Козимо правили долго.
Лет шестьдесят два Пьеро и Лоренцо казной богатели.
В банке своём тайно города деньги используя с толком.

Город рос тканями. Ткачество банки подняли нескромно.
Эти же средства банкиров цеха у ткачей укрупнили.
Стала Флоренция вскоре вместилищем денег огромных.
Деньги престола Святого и всех королей здесь хранились.

Вот что такое республика: честь и богатство народа.
Без королей, графов, герцогов город стал центром Европы. 
Над Флорентийской республикой яркое солнце свободы.
В этом сиянии множились гении и филантропы.

***

Что за страна! Целый мир! Просто чудо под ласковым небом!
Из Апеннин вытекает Арно. Устремляется к морю.
Бурным ручьём он летит по долине Аррецо свирепо.
Воды Кианы приняв, как река разливается вскоре.

На плодородной равнине сливается с Сиве холодной.
От Понтасиве течёт средь лесистых холмов живописных,
Между мостов и дорог, и тенистых аллей кипарисных,
Возле Флоренции снова в долине земли плодородной.

После Флоренции низкие горы Арно обтекает.
Кедры там плотно стоят и кустарник растёт всевозможный.
С Эмполи снова долина большая Арно принимает.
Там всюду словно возделанный сад непрерывный, роскошный.

Ширится буйный Арно не одной лишь водой родниковой.
Эльза впадает в него, в Понтедери вливается Эры.
К Пизе, портовому городу, он вытекает подковой
И в Лигурийское море впадает. Красиво без меры.

От превосходной культуры долина Тосканы сияла.
О, благоденственный край, всей Италии звонкая слава!
Мудрая вечность здесь тёплую землю навеки объяла
С нежностью под небесами из сине-лазурного сплава.

Древние земли богатых этрусков и тосков повсюду,
С древними греками вместе, для римлян открывших искусство.
Антики прямо в земле, словно отзвук прекрасного чувства.
Здесь саркофаги, мозаики, фрески, подобные чуду.

Где, как не здесь, предаваться мечтаниям разным
Или творить просто так, вдохновением всюду питаясь!
Страстны мужчины, сильны. Благородные девы прекрасны.
Если не так, то всегда быть такими тосканцы пытались.

Если бы не было тут лихорадки, чумы и холеры.
Горя наёмных рабочих, живущих в лачугах ужасных,
Можно легко было подумать, что рай здесь искусства и веры
Под патронажем богатых и мудрых сеньоров всевластных.

Нет искушающей летом долины жары сицилийской.
Зим нет туманных, промозглых и ветреных, словно в Милане.
Множество рек и ручьёв драгоценной воды италийской.
Много дождей плодородных, а в рощах фазаны и лани.

Рощи оливок и фиг с кипарисами, кедрами рядом.
Необозримую даль виноградники всю покрывают...
Нимфам раздолье, античным сатирам, прекрасным наядам.
Кажется, в древность седую дороги везде убегают.

Эмполи, Пиза, Аррецо, Валтурна, Пистойя, Капрезе
И золотая Флоренция — слава Тосканы навеки!
Соединились здесь много талантов в любом человеке.
Солнца свет в каждом тосканце, хоть воине, хоть камнерезе.

Бедных людей на кострах инквизиции жёг Торквемада.
Там Фердинанд с Изабеллой, в Испании, мавров теснили.
Им Сикст IV сказал: «Нам евреев изгнать всюду надо!»
Часть их прогнали, ограбив, частично насильно крестили.

Только Колумб отыскал Новый Свет, как Флоренция стала свободна.
Правивший городом глупый Пьеро, словно дед, не был ловок.
Выгнал ремесленный люд жадных Медичи прочь за ворота.
Стала Флоренция снова республикой без оговорок.

Снова в Синьорию все избирались по жребию только.
«Гонфалоньер справедливости» выбран был там беспристрастно.
Савонарола повёл город к Богу сурово и стойко.
Борджиа, Римского папу, врагом сделал только напрасно.

Блуд, деньги, кровь Ватикана всех праведных сильно бесили.
Купленный трон вызвал проповедь Мартина Лютера вскоре.
Протестантизм в католичестве стал набирать быстро силу
Религиозной враждой навлекая всем войны и горе.

***

Савонаролу пытали, а после сожгли флорентийцы
Чтобы не быть вместе с ним отлучёнными папой от церкви.
Следом испанское войско пришло: палачи и убийцы.
Медичи их привели и напрасно стенали их жертвы.

В городе Прато испанцы тосканцев жестоко убили.
Словно Фернандо Кортес в Новом Свете ацтеков несчастных.
Не было в те времена равным в битвах испанцам по силе:
Аркебузирам, идальго в строю между пушек ужасных.

Макиавелли просил флорентийцев от битв уклониться.
Гонфалоньер убежал — безнадёжный Иуда проклятый.
Город Флоренция сдался и Медичи вновь подчинился.
Медичи стал Римским папой потом. Звался он Лев Х.

Медичи в это же время сроднились с французской короной.
Пышно женился Лоренцо II на девице Бурбонов.
Многими землями стал он владеть, с них и рентой огромной.
Не было хлебной Италии более знатного дома.

К Медичи шли деньги Нового Света и старого мира.
Мало кто мог посоперничать в знатности с ними.
Герцогства жаждали вместо республики эти банкиры.
То, что когда-то родило их, было врагом им отныне.

Медичи Екатерине уж прочили место на троне.
Ведь королевой французской могла стать она в одночасье.
Так от Ардинго ди Медичи триста лет шёл род к короне
Через удачу и крах, ростовщичество, смерти, несчастья.

Позже сам Джулио Медичи сделался папой Климентом.
Но император Карл V ему стал врагом очень скоро.
Рим был разграблен ландскнехтами Карла надменно.
Прочих же Медичи люди Флоренции выгнали снова.

Папа Климент Карлу V сдался и выплаты сделал.
Только Тоскану просил возвратить и Флоренцию силой,
Чтобы республике стала Флоренция хладной могилой.
Герцогство там получить захотел он, царить без предела.

Франция вышла в тот год из войны после двух поражений.
Так оказалась одна против силы несметной Тоскана.
Только бороться решила она против всех унижений
Славно Давид с Голиафом: обычный пастух с великаном.

«Я перевешаю весь этот город развратной коммуны! —
Пообещал император Карл V, послушав Климента. —
Больше не дам флорентийцам я шанса, надежд на Фортуну!
Камня на камне не будет там, статуи и постамента!

Множество стран храбрый рыцарь Кортес преподнёс мне недавно.
С войском добыть мне Перу диких инков отчалил Писарро.
На сомневаюсь: Флоренцию я раздавлю и подавно!
Ты же мне благословение папское дашь вместо дара!»

Просьба Климента VII, однако, звучала иначе:
«Не разорять и не грабить Флоренцию бесчеловечно!
Здесь Сан-Лоренцо — для Медичи место надгробного плача.
Герцог Немурский и герцог Урбинский лежат там навечно!

Дланью божественной там Микеланджело Буонаротти
Статуи Медичи делает новой прекрасной капелле!»
Там и Климент после смерти желал упокоиться, вроде.
Но и другие причины беречь город были на деле.

В центре Флоренции Медичи главный дворец расположен.
Недалеко от собора он Санта-Мария-дель-Фьоре.
Рядом и церковь стоит Сан-Лоренцо. Додумать не сложно:
Гибель родного дворца будет Медичи горькое горе.

В этом дворце, средь изысканных сводчатых залов и лестниц
Множество ценных скульптур и картин, гобеленов и фресок.
Мебель, ковры, витражи и каскад золотых занавесок.
Комнаты банковских вкладов, покои рабынь и прелестниц.

Пусть Алессандро ди Медичи герцогом станет красиво.
Освободителем, а не захватчиком на пепелище.
Было бы лучше не грабить столицу Тосканы глумливо.
Папа Климент непременно взамен Карлу что-то изыщет.

Вновь подступило к Флоренции войско ретивых испанцев.
Вёл их прославленный в битвах кровавый тиран принц Оранский.
Папа Климент содержал эту силу казной ватиканской.
Даже французских наёмников и гугенотов-германцев.

Будто душа Микеланджело вместе с Флоренцией милой
Вдруг под смертельным ударом свирепой судьбы оказалась.
Прежняя жизнь смелых планов и силы навек уходила.
Так Микеланджело думал. Душа как всегда сомневалась...

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

Осада Флоренции. Сражение 5 мая 1530 года. Присяга воинов. Микеланджело. Размышления. Дворянство. Весенний мираж. Строительство капеллы Медичи. Фортификация Микеланджело. Интриги врагов мастера. Диспозиция перед сражением. Кольцо осады Флоренции. Угроза голода. Статуи Медичи. Грусть маэстро. Вооружение ополченцев. Перед атакой. Наёмный творец. Гром пушек. Мёртвые встают. Предатель. Дуэль дворян. Фрески. Леонардо да Винчи.

Вот и настал этот день, всё решающий в деле осады.
Страшный, кровавой четверг долгожданного пятого мая.
Смогут ли люди Флоренции сбросить пустую браваду,
Выйти на битву смертельную, гордо Мардзокко вздымая;

Бросить привычку в траттории пить забродившее пойло,
Щупать за голые прелести женщин продажных весь вечер,
Прочь отправляться в каморку свою, словно в стойло,
Где меж чумазых детей спать безвылазно в лени извечной;

Или в палаццо роскошном обжорством себя утомляя,
В карточных играх отцовские флорины тратить бездумно;
Вечно злословить, ровняя святого порой с негодяем
Или плясать под виолы и лютни, и пьяно, и шумно,

В лавках с тюками нечёсанной шерсти и душных сараях
Между бочонков и рам многих ткацких станков и красилен
Вечно скрываться от гонфалоньера с законом играя?
Только от Бога уйти и себя давший клятву бессилен.

Помнит ли кто, как давались тогда ополченцами клятва
В день прошлой осени, давшей для долгой осады начало?
Скоро должна была, как повелось, начинаться уж жатва.
Вместо пшеницы тела павших воинов смерть намечала...

Рядом с трибуной резной у дверей Сан-Джованни огромных,
Меж барельефов Гиберти в большом затенённом проёме
Грустно стоял Микеланджело в час тех торжеств благородных
В шумной толпе перед арками Санта-Мария-дель-Фьоре.

Между знамён флорентийских с крестом, львом и лилией алой,
Чинно синьория располагалась и знатные люди.
На алтаре драгоценном торжественно солнце сияло,
Видом одним повествуя уже о божественном чуде.

На алтаре меж свечей евангелие было открыто.
Ладан курили священники важно и сильным был запах.
Здесь командир ополченцев Феруччи, уже знаменитый.
Рядом стоял Малатеста Бальони в блистающих латах.

Из-за домов Санто-Спирито в стройном порядке красиво
При протазанах своих, аркебузах, рапирах, булавах,
Шли ополченцы на площадь, где ждали их нетерпеливо.
Всюду рассыпаны лавры, цветы, ароматные травы...

Пред алтарём и трибуной знамёна отряды склоняли.
С лязгом доспехов потом опускались они на колени.
За капитаном своим все присяги слова повторяли.
Он же ладонь не снимал с евангелия в дымке елея.

Салютовали оружием гонфалоньеру коммуны.
Флейты и трубы салют отмечали фанфарами громко.
На кампаниле Дуомо бил колокол каждый раз звонко.
Криком народ отзывался, сегодня особенно шумный.

Дальше знамёна отрядов текли разноцветным потоком,
В улочках узких Паладжо, Дилувио до Санта-Кроче.
Перед сверкающим ярко на солнце фасадом высоким
Мессу все слушали, скромно потупив горящие очи.

После хоругвь вынес им францисканский монах да Фойана
И проповедовать стал на пороге огромного храма.
Пламенем слов зажигал он сердца даже самым бывалым.
На белоснежной хоругви Христос и коммуны крест алый…

Солнце блистало на пиках, стволах аркебуз, сбруях конских.
Бархат играл на банкирах и золото ярко искрилось.
Так же купцы выделялись среди продавцов и конторских.
Около них кондотьеры из чёрных отрядов толпились.

Будто чужие стояли Сассети, Альбицци и Спини,
Риччи и Скали, и все Сальвиати, и хитрые Барди,
Питти, Бачелли, Гуиди и Строцци, семья Герардини,
Жадные Моцци, Альберти кичливые и Фрескобальди...

Нобили с аристократами здесь и внимают беспечно.
Рядом «паллески», кто Медичи предан душой и до гроба.
«Аррабиаты» — торговцы некрупные в бешенстве вечном.
«Чомпи» — беднейшие, те, кто господ ненавидит особо.

Гвельфы теперь с гибеллинами рядом на площади этой.
Ведь Римский папа теперь против них с императором вместе!
Каином вторгся в Тоскану он, ищущий власти и мести.
Против народа восстал папа, против республики светлой!

Жадные к зрелищам всё прибывают. Сидят на карнизах, оконцах.
Воду разносят, колбасы. Карманники здесь, проститутки.
Колокола компанелл то и дело взмывают с ударами к солнцу.
Бьют барабаны. Везде толкотня, суета, крики, шутки.

«Все ополченцы из бедных кварталов. Богатых не много.
Скверно! — сказал Микеланджело. Друг близкий Баччо д’Аньоло,
Главный в тот год архитектор коммуны, смотритель Дуомо
Так отвечал: «У цехов здесь расходится нынче дорога!»

Среднего роста, сутулый, назад выгибаясь калечно,
Строки стихов произнёс Микеланджело грустно на это,
Нос свой изломанный трогая из-за забитости вечной,
В небо кося глазом с радужкой разного цвета:

«Мы летели, обнявшись сквозь ночи и дни,
Звёзды медленно плыли от нас вдалеке...
«Навсегда, навсегда!» — нам кричали они.
«Навсегда, навсегда!» — мы кричали в ответ.

Нам бы горы и реки, поля и сады.
И напасти сносить любые шутя.
Нам бы пять дочерей, чтоб любили они
Свою нежную мать и тебя, и меня...

А теперь, если спросят: «Зачем ты один?
Из каких возвратился скитаний и гор?
И зачем ты старик, а ведь был молодым...»
Отойду, промолчу и заплачу потом!»

Баччо д’Аньоло вздохнул. Он в колете смотрелся нарядно
С ладной седой бородой, не испачканной сором и пищей,
В шляпе с пером страусиным и пряжкой как модник изрядный.
Скульптор же был лишь в потёртом плаще с капюшоном. Как нищий.

«Бог сотворил всех людей с добрым сердцем и верой в благое,
Но Сатана стал вливать в души слабые жадность и зависть.
Стали царями себя называть в пику Богу изгои
И расцвела буйным цветом царей сатанинская завязь!

Так же и Медичи жили в коммуне под маской и гримом.
Были они плоть от плоти республики много столетий.
Нынче роднёй королям стали, сделались папами в Риме.
Вот уж хотят править нами по праву единонаследий!» —

Так говорил архитектор коммуны безмолвному другу.
Тот, сделав знак подмастерьям держаться немного подальше,
Слушал внимательно речи, а сам бегал взглядом по кругу:
Скульптор, на тени смотря, видел в них много солнечной фальши.

Он проникал силой мысли в объём Санта-Кроче сквозь камни.
Фрески себе представлял над гробами семьи Барончелли.
Росписи Джотто и Гадди, шедевр Брунеллески недавний
Соотносил он с построенной им по заказу капелле.

Начата, брошена будто. Для Медичи эта гробница.
Здание у Сан-Лоренцо, базилики древней, готово.
Мрамор давно для надгробных скульптур под навесом томится.
Только прекрасный их замысел нынче почти что оковы.

Всепроникающий демон таланта глядел через стены
На монастырь Санта-Кроче, капеллу прекрасную Пацци.
Он сомневался теперь и в решениях первостепенных:
«Сможет капелла для Медичи тоже шедевром назваться?»

Как же случилось, что Медичи стали ему ненавистны
После трёх десятилетий симпатий взаимных и дружбы?
Где дом Лоренцо, куда скульптор юный был вежливо призван?
Жил как хотел, ел за общим столом без намёка на службу.

Дети Лоренцо теперь все мертвы, да и внуки частично.
Мёртв и приятель сердечный, Джованни, потом Лев Х.
Для Микеланджело в юности несколько лет друг отличный,
Тонкий ценитель искусств, философии, но выпивоха завзятый.

Фра да Фойана тем временем всех призывал быть честнее.
Будто Джироламо Савонарола воскрес вдруг из пепла!
Вздрогнул опять Микеланджело, видя свою всё яснее
Юность, когда справедливость к нему до конца не ослепла.

«Вот скульптор наш знаменитый! — в толпе кто-то крикнул надсадно. —
Он укрепил наши стены, вокруг бастионы построил!»
«Слава смотрителю главному всех укреплений осадных! —
Вторил ему из народной милиции радостный воин.

Думал д’Аньоло, что друг будет рад славе республиканской.
Но, обернувшись на крик, тот с обидой сказал при народе:
«Я вам не скульптор тут! Я — Микеланджело Буонаротти!
Буонаротти Симони из рода Матильды Тосканской!»

Мало кто мог различить слов тех смысл в ликовании общем.
Все закричали вокруг возбуждённо от счастья большого.
Так это часто бывает, когда соберутся на площадь
Простолюдины толкаться, орать с пивом, булкой грошовой.

«Слава Флоренции! — громко кричала толпа отовсюду. —
Слава Франческо Ферруччи, гип-гип Малатеста Бальони!
Чудилось, будто Христос обнимал перед казнью Иуду
И увлекал за собой непоседливых на бастионы...

Так и прошла ополченцев присяга как сон мимолётный.
Припоминая её то нахлынет горячая гордость,
То горький ком в горле встанет и страх безотчётный.
Словно от ветра глаза заслезятся, утратив всю зоркость.

***

Нынче стоял Микеланджело в день ясный пятого мая
У Сан-Миньято-аль-Монте и молча глядел на округу.
Грустно сидел на ступенях иль тихо ходил, чуть хромая.
То рисовал, то ругал подмастерьев своих и прислугу.

Солнце всходило неспешно: святое, огромное счастье.
Реки Арно и Муньоне вдруг вспыхнули бликами ярко.
Много ручьёв и каналов им вторя, зажглись в одночасье,
Словно давно ожидали от неба такого подарка.

Вот отступила прохладная ночь и роса заблестела.
Травы и листья, и птиц всевозможных собой напитала.
На терракотовых крышах, фасадах песочных и белых
Влага поблёкшие краски и полутона освежала.

На перелесках, холмах тени чёрные в полосах длинных
Таяли, не находя тьме, как прежде, ночного приюта.
Башни больших кампанелл, укреплений и замков старинных,
Бешенки стен монастырских и вилл осветились повсюду.

После короткой зимы, неожиданно мягкой и ясной,
В марте, апреле дожди пережив, расцвела вся долина.
Заполонилась ковром всех оттенков картины прекрасной.
Свежая зелень собой собрала весь пейзаж воедино.

Взгляд Микеланджело словно по фреске скользил напряжённо,
Соизмеряя пространство и цвет, освещённость и форму.
Встала природы сейчас перед ним красота обнаженно,
В памяти цепкой навек сохраняясь единственной нормой;

Ирисы всюду пестрят фиолетовым, синим и жёлтым,
Между тюльпанов и рододендронов вкрапляются густо;
Лилии хмель вожделения льют ароматом тяжёлым;
Всюду цветенье садов навевает любовное чувство.

Справа от славного города вровень с горой Сан-Миньято
В гуще оливковых рощ возвышается холм Сеттиньяно.
С той стороны, за Мензолой, долина слегка приподнята.
Там же дорога в Ареццо идёт вдоль Арно постоянно.

Северней, будто в гнезде на горе затаилась Фьезоле:
Римский театр, термы, виллы меж долгих подъёмов и спусков;
Дофлорентийское сердце забытой печали и боли,
Где под полами базилик лежат саркофаги этрусков.

Ниже, за Сан-Доменико, дорога идёт вдоль Муньоне.
В русле реки с древних пор до Фаэнцы она пролегает.
Солнце играет причудливой тенью сейчас там на склоне.
К Альпам туманным туда зачарованный взгляд улетает.

Будто мерещатся в дымке оконца, карнизы и крыши,
Башни и стены Флоренции, Санта-Мария-дель-Фьоре...
Купол летит в бликах света и кажется дальше, и выше.
Мраморный столб кампанеллы теряется в этом объёме.

Болью маэстро покатая красная кровля капеллы
Слева виднеется куполом меньшим, чем купол Дуомо.
Как бы стремящийся в небо спасения нос каравеллы,
Приговорённой стать Медичи скорбным и проклятым домом.

Не было нынче на ней золотого гранёного шара,
Сбитого в ярости к Медичи партией «бешенных» в прошлом.
В гулком пустующем зале огромном следы от пожара.
Вся перемазана мелом и дёгтем в отмщении пошлом.

Десять томительных лет, возводилась банкирам капелла.
Сколько трудов и мечтаний вмещалось тут в стенах холодных!
Столько набросков, эскизов, моделей и планов имела,
Что можно было построить немало капелл превосходных!

Друг архитектор д’Аньоло мешал много раз сам не зная;
Медичи сильно смущал всех советами, выбором места.
Церковь тогда Сан-Лоренцо как их пантеон отвергая,
Время затягивал, действовал глупо, но искренне честно.

Был он настолько уверен в своей гениальности высшей,
Что завершить взялся купол Дуомо руки Брунеллески.
Будто балкон для сверчков строил там или домик для мыши
Так, что пришлось Микеланджело протестовать очень резко.

Старый приор Сан-Лоренцо несносный педант Фиджованни
Вместо молитвы три года бродил по лесам на капелле.
Тяга надсмотрщиком быть процветала в церковном болване.
Камень, раствор проверял, будто был сам строитель на деле.

Даже банкир Никколини, обычно к фантазиям стойкий,
Смел в отношения лезть между мастером и скарпелито,
Будто владел кроме знания векселей знанием стройки.
Сам же не смог различить между синих цветов лазурита.

Блоки из мрамора пять долгих лет громоздились без дела.
Начаты были едва от надгробий две статуи только.
Мрамор весь из Пьетрасанта дешёвый, податливей мела,
И при ударах малейших скарпелью крошился нестойко.

Так размышляя, смотрел Микеланджело долго на купол,
Не замечая как будто того, что вокруг происходит.
Будто наскучивший сильно театр надоедливых кукол
Вечный спектакль продаёт, целый мир декораций городит.

***

«Вон, посмотрите, маэстро, уже началось! — крикнул кто-то.
Здесь Микеланджело словно очнулся от снов бесконечных.
Это Антонио был, ученик, рисовавший не хуже, чем Джотто.
Ленью лишь низменной яркий талант омертвлял он беспечно.

Рядом стоял и другой подмастерье — Франческо Урбино.
Хлеб он держал и кувшин, полагая, что мастер голодный.
Корчил при этом Франческо напрасную грустную мину.
Будучи молод, красив, он в атлас был одет ярко модный.

Площадь у входа в торжественный храм на горе Сан-Миньято
Плотно забита фашинами, пушками, грудами ядер.
Тут ополченцы кварталов стояли в блистающих латах
И бомбардир Лупо бегал: смышлён, коренаст, кровожаден.

Он с колокольни высокой стрелял тут с начала осады.
Множество пушек разбил и испанцев отправил в могилу.
Сам для бомбард городских, кулеврин составляя заряды
Пусть рисковал, но зарядом двойным увеличивал силу.

Мимо идя в сотый раз, поднимая прилежно край шляпы,
Он Микеланджело проговорил с восхищением снова:
«Ваш бастион — кость застрявшая в горле испанцев проклятых.
Всей обороны Флоренции с юга-востока основа!»

«Лишь бастион Сан-Миньято? А десять других бастионов? —
За Микеланджело гордо Франческо Урбино ответил. —
Мастер построил их в духе новейших военных канонов.
Будто он сам инженер и всегда зарабатывал этим.

Множество разных замеров, расчётов, рисунков исполнил.
Башни усилил и пушки на них разместил, и припасы.
Рвы углубил и водой из Арно и Муньоне наполнил.
До этих пор не прошли их отряды испанцев ни разу!»

«Только вот много домов разобрал, парков вырубил много!» —
Это услышав, сказал капитан делла Карпия грубо.
Он у Бальони помощником был. Всем дерзил без предлога,
Но кондотьером считался отменным, хоть славу имел душегуба.

В рыцарском полном доспехе миланской изящной работы,
Шлеме с пером страусиным, плаще с ярко красным подбоем,
Он в ожидании битвы надменно ходил перед строем
И раздавал приказания аркебузирам пехоты.

«Как комиссарио скульптор решил донести на Бальони? —
Снова сказал делла Карпия громко, чтоб всем слышно было. —
Будто один Микеланджело ведает толк в обороне,
Все же другие предатели, как утверждает он с пылом!

Сам ночью тайно нашёптывал гонфалоньеру Кардуччи,
Будто-бы все пуруджанцы, умбрийцы предатели с роду,
Выгнать нас всех из Флоренции он посчитал будет лучше.
Только милиции как бы доверить коммуны свободу!

Сам знает мастер, что немцы, испанцы при Павии в битве,
Будучи меньше числом, разгромили французов отборных.
Рыцарям не помогла ни броня, ни число, ни молитвы
Против обученных к перестроениям аркебузиров упорных!

Просто не может одно ополчение Макиавелли
Справиться с войском обученных немцев и конкистадоров.
Только в мечтах это свойство ткачи и писцы заимели.
Плод бесполезных надежд и пустых разговоров!

Если Перуджа захвачена папой, не значит ли, право,
Что перуджанцы деруться не только за деньги кондотты?
Если отца дорогого извёл папа Римский отравой,
Будет ли падок Бальони сейчас на Климента щедроты?

Да, Малатеста IV Бальоне воитель, властитель Перуджи,
Не захотел вдоль стены разбирать все постройки и виллы.
Он ведь хотел флорентийцам дома сохранить, делал лучше!
Есть ли в том смысл, если будут с врагом не равны наши силы?

Наш капитан-генерал был при вылазках сверх осторожен.
Мало нас слишком! При вылазках лучше врага бить частями!
Все мы погибнем, коль будет обратно нам путь загорожен,
Если имперцы успеют собраться тут всеми войсками!

Нынче Франческо Ферруччи отбил у имперцев Вальтеру,
Вызвав всеобщий восторг героизмом и храбростью древней!
Он рисковал всем отрядом, но славу стяжал и карьеру.
Только столицей нельзя рисковать как той затхлой деревней!»

Так говорил капитан делла Карпия с наглой ухмылкой,
Не ожидая ответа от старого скульптора и инженера.
Не понимая в нём страсти к борьбе, затаённой и пылкой,
Что бушевала всю прошлую жизнь до интриг кондотьера.

Словно не слышал насмешливых фраз Микеланджело этих.
Может быть, шум от отрядов, идущих на холм, их глушили?
Лупо кричал тоже громко. Пел песню и утренний ветер.
«Видимо, мастер впал в дрёму» — его подмастерья решили.

Но Микеланджело зорко смотрел на долину и город,
Сопоставляя в уме укрепления, войско и местность.
Знал он как все, что вот-вот и блаженный пейзаж будет вспорот
Грохотом пушек, и битва откроет врата в неизвестность.

Многие будут убиты сегодня, получат смертельные раны:
Те, кто за деньги сражается, те кто за Родину бьётся.
Юноши, только из детства шагнувшие, и ветераны;
Все изопьют кубок смерти своей как кому доведётся...

***

Вот бастион на горе Сан-Миньято: валы и куртины,
Стены с зубцами идут до реки, упираясь в ворота.
Там, у ворот Сан-Никколо из мрамора и травертина,
Ночью Арно перейдя по мостам, затаилась пехота.

Враг обложил всю Флоренцию плотно войсками.
Лагери враг на высоких холмах разместил повсеместно.
В них разместились стрелки за валами и пушки за рвами.
Флаги, шатры и палатки стоят островерхие тесно...

Лагерь большой итальянских наёмников у Джирамонте.
Холм этот рядом с воротами Римскими, чуть не вплотную.
Два бастиона, большой кавальер там развёрнуты фронтом.
Шарра Колонна имеет там пушки, мортиру большую.

Весь прошлый месяц они разрушали ворота и стены.
Слабый ответный огонь флорентийцев не дал результата.
Башни с зубцами, стоявшие много столетий бессменно,
Рухнули, как не латали их туфом в ночи грубовато.

Там лишь Нанноне остался в развалинах башни с мушкетом.
Храбрый пушкарь из Капрезе, земляк Микеланджело старый,
Несколько дней от стрелял и держал, развивая под ветром,
Тряпку, всю будто в дерьме, с намалёванной папской тиарой.

Чтоб показать, что обстрела боится не больше хлопушек,
Снял он штаны, показал пехотинцам врага зад свой голый.
Нынче он с Лупо ходил по горе Сан-Миньято у пушек,
К битве смертельной готовясь, как будто бы к свадьбе весёлой.

Ближе к горе Сан-Миньято гора и деревня Арчетри.
За Джерамонте большая возвышенность Беллосгуарде.
Там батареи испанцев. Их флаги колышутся в утреннем ветре
И диспозицию прямолинейную видно без карты.

Там же стоит с кавалерией рыцарской герцог Гонзага.
Дать этот титул ему император в апреле изволил.
Сто сорок тысяч дукатов ему титул стоил однако,
И послужить должен Карлу ещё он как преданный воин.

За Джерамонте на юг, у ручья своевольного Эма
Лагерь ландскнехтов немецких за рядом больших кипарисов.
Тут не военная хитрость была, вовсе не стратегема.
Просто подальше держал принц Оранский ландскнехтов Тамиса.

Так он зато закрывал путь на Эмполи и на Вольтерру,
Где окружён был недавно весь корпус Франческо Ферруччи.
Немцы всегда в грабежах были рьяны не ведая меры,
Но для сражения насмерть солдат не придумано лучше.

Эти же немцы три года назад за невыплату денег
Рим взяли штурмом. Едва не повесили папу Климента.
Месяц потом в замке Ангела папа сидел словно пленник.
Будто вандалами в Риме взималась кровавая рента.

Если испанец Фернандо Кортес на другом континенте
Теночтитлан золотой грабил истово именем бога,
Многих ацтеков, а также испанцев предав лютой смерти,
Немцы разграбили Рим, взяв побольше сокровищ под боком.

Только отряды солдат Банде Нере спасли Вечный Город.
Папу они защитили и часть из святынь в Ватикане.
Нехотя с принцем Оранским ландскнехты ушли через горы.
Нынче они за Климента VII воюют спокойно в Тоскане.

Много за Эма шатров и палаток, навесов из досок.
Несколько тысяч ландскнехтов томятся там в алчных надеждах.
Это ударное войско имперцев в цветастой одеждах.
Столько же женщин и шлюх там в походных домах из повозок.

С северо-запада, близко к дороге в Пистойю ведущей,
В монастыре Сан-Донато ландскнехты Лодрона засели.
Возле холма Сеттиньяно, Фьезоле всё было не лучше.
С севера всюду шатры и палатки испанцев белели.

Не было в мир из Флоренции больше дороги открытой.
Больше нельзя было в город доставить съестные припасы,
Рынки, траттории вдоволь заполнить капустой и рыбой,
Сыр, мясо, дичь и вино раздобыть, мёд, оливки, колбасы…

***

Для Микеланджело хлеб был почти что единственной пищей.
Братьям даря баснословные деньги, дома и наделы,
Он одевался и ел как святой, как аскет или нищий.
Стал он таким после росписи сводов Сикстинской капеллы.

Мог с подмастерьями спать он в каморке совсем без кровати.
Ночью работал, свечу закрепив на полях старой шляпы.
Бедных и глупых не гнал, мог рисунки свои раздавать им,
Братьям же делал подарки достойные римского папы.

Прочим же в городе: землевладельцам, купцам и банкирам,
Тем, кто давал на наёмников деньги сеньорам коммуны,
Не флорентийцам, а всем кондотьерам, и их командирам,
Голод являлся совсем неприемлемым жестом фортуны.

Только неделя прошла как Вольтерра сдалась флорентийцам.
Раньше весной этот город тосканский от них отшатнулся,
Путь отрезая к Флоренции южным тосканским кормильцам.
В крепости маленькой лишь гарнизон там столичный замкнулся.

Кризис с едой, голод был налицо и нужны были меры.
Этим занялся прославленный корпус Франческо Ферруччи.
Яростным штурмом ночным овладели внезапно Вольтеррой
Несколько тысяч пехоты и сотни две рыцарей лучших.

Множество разной еды приготовил Ферручи к отправке.
Но Марамальдо, имперский наёмник с трёхтысячным войском
Прибыл к Вольтерре и тем воспрепятствовал этой поставке.
Был Марамальдо жестоким и славился в битве с упорством.

Так получилось, что нужно теперь флорентийцам решаться
Выйти на битву за стены Флоренции запертой срочно.
Станет возможным к Вольтерре навстречу Ферруччи прорваться,
Ведь у врага положение тоже не так уж и прочно.

Кроме отменных солдат Марамальдо к Волтерре ушедших,
Сорок отрядов без денег отправил домой принц Оранский.
Было во всех лагерях очень много больных и умерших.
В поисках пищи бродил по деревням весь корпус испанский.

Хоть угасает уже у испанцев чума, но ещё убивает.
Это всё Джуньи придумал и сделал на благо столице.
Сыр заражённый, одежду чумных с марта им доставляет.
Но для чумы нет преград. Заболели чумой флорентийцы.

Семь дней назад состоялось к тому же удачное дело:
Утром пять сотен испытанных рыцарей графа Гонзаги
Атаковали пехоту в руинах Сан-Сальви весьма неумело,
А флорентийцы в бою том исполнились духом отваги.

***

Мрачно кончался апрель, предвещая недоброе лето.
Мастер в капелле работал скарпелью в великой боязни.
Жизнью своей рисковал, ведь всё было для Медичи это.
Тех, кто сейчас обещал флорентийцам расправы и казни.

Мраморный блок Микеланджело был только грубо обтёсан.
В нём «заключён» Джулиано де Медичи герцог Немурский.
Мог он навеки остался холодным каррараским утёсом
Или в картине руки Рафаэля как образ этрусский.

Перед окном восковая модель обманула бы многих:
Был Джулиано II всем известен в столице отлично.
Но у модели был профиль другой и осанка, и ноги.
Складки одежд древнеримских смотрелись безлично.

«Кто это? Что ты здесь делаешь, Буонаротти Симони? —
Так вопрошал заглянувший на стук архитектор д’Аньоло. —
Что ты забыл, комиссарио, в проклятом всеми притоне,
Где склеп тиранов и где пыль противно стереть даже с пола?

Уж принц Оранский в атаку пошёл на Сан-Сальви внезапно!
Может, твоим камнетёсам и всем подмастерьям сражаться?
Взять аркебузы и броситься в бой за отечество храбро?
Хватит здоровым мужчинам от службы коммуне скрываться!»

«Старый и верный мой друг, — отвечал Микеланджело грустно, —
Каждый из каменотёсов моих: Бенти, Грасса, чудак делле Корте,
Может скульптуру мою завершить и почти не испортит.
Сможет ли кто-нибудь мне, если что, заменить их искусство?

Если десяток ткачей-ополченцев не дай Бог убило,
Меньше Флоренции блага они принесли бы и славы,
Чем ученик мой Антонио или Франческо Урбино!
Те, кто на бойню решит гнать таланты — не правы!

Что же до статуи этой, то это не Медичи вовсе.
Кто говорит, что в скульптуре здесь герцог Немурский показан?
Видишь, любезный, в модели из глины, а также и в воске
Лишь древнеримский мотив, повторяемый мной раз за разом.

Антик безликий, любимый сегодня в богатых палаццо.
Сразу её купит Киджи: банкир красоту понимает.
Друг антиквар делла Палла готов для меня постараться.
Он королевскому дому Франциска здесь всё закупает.

Может быть, Галли возжаждет пополнить собрание статуй.
Статуя Вакха моя у него. Купидон есть на вилле.
Медичи можно продать, ведь у них всё в порядке с оплатой.
Пусть из Флоренции выгнали их, но торговля-то в силе!

Вон, саркофаги готовы к продаже. К ним тоже вопросы?»
Это спросив, Микеланджело принял вид скорбной личины.
Тут засмеялись его подмастерья, потом камнетёсы.
Даже д’Аньоло решил посмеяться, не зная причины.

«Я не поверю, — д’Аньоло сказал, отсмеявшись со всеми, —
Что будет автор Сикстинской капеллы, создатель Давида,
Без договора работать по низкой, заезженной теме
Вместо заказов с авансами, дорого и плодовито!»

«Римлянин этот сидящий похож на Франческо Ферруччи, —
Тихо сказал Федерико Урбино, — лицом и фигурой!»
«Видишь, друг Баччо, себя ты загадками больше не мучай.
В статуе полная воля фантазии с кандидатурой.

Стены капеллы сейчас защищают меня и модели.
Здесь я работаю с мрамором как в мастерской и не боле.
«Ночь», «Утро» начали мы потихоньку на прошлой неделе.
Образам аллегорических фурий в них дали мы волю.

Самым великим и лучшим, прекрасным творением жизни
Всё же считаю свои бастионы Флоренции славной.
Их красота и полезность мой главный подарок отчизне —
Против тиранов восставшей коммуне за мир равноправный!

Я бы стихами о грусти своей рассказал здесь немного
Слогом прекрасной маркизы Виттории и Карнасекки.
Всё об одном я тебе расскажу, что печалит вовеки,
Друг мой д’Аньоло, одна всем по сути дорога:

Жизнь собьёт с тебя спесь как песок,
Все девизы сотрёт с ярких пряжек.
И сожнёт каждый твой колосок,
Что ты взращивал в поле отважно!

Жизнь волной будет биться в тебя
Как в опоры моста — зло и споро.
Только время ей нужно до дня,
Дня, когда рухнут эти опоры.

На вопросы ответит твои,
Все вопросы ничтожные эти
И убьёт всех, кого ты любил,
Если ты заживёшься на свете!

Жизнь осушит все слёзки твои.
Как зима превратит слёзы в иней.
Унесёт на свои пустыри
В вечный сумрак мертвящей пустыни...

Так что спокойно иди, милый Баччо, в Синьорию спешно,
Или на стену любую и башню к Сан-Сальви поближе,
Где принц Оранский сражается с нами опять безуспешно!»
Голос маэстро взлетел, отражаясь под сводами в нишах.

За монастырь тот, Сан-Сальви, была битва чуть не успехом.
Двадцать пять рот вывел в бой Малатеста Бальони.
Если бы ливень тогда не пошёл, не разлились бы реки,
Путь в лагерь был бы отрезан имперской колонне.

Дал Малатеста приказ отступить. Всем тогда показалось,
Будто ещё пара рот сможет полный разгром обеспечить.
Не понимали, что малая часть лишь имперцев сражалась.
Там их желания стали возможностям противоречить.

Вечером поздним кровавым домой возвратились отряды.
Все возбуждёнными были, желая покончить с осадой.
День был для битвы за город назначен и все были рады
После бездельной зимы за победу сражаться с отвагой.

***

Вот и сейчас Микеланджело майским божественным утром
Видел горящие взгляды стоящих в строю ополченцев.
Сверху их строй озирала базилика древняя мудро,
Словно Миньято входил через солнечный свет прямо в сердце.

В ротах копейщиков множество лиц молодых, не тосканских.
Это чесальщики шерсти, давно не имевшие цеха,
Вышли на бой за Флоренцию против злодеев испанских,
Хоть были нищими «чомпи» и вечной мишенью для смеха.

На головах у копейщиков всех были разные шлемы.
Словно горшки кабассеты и полушары бургиньоты.
С масками и козырькам вне сходства и всякой системы,
Гребнями малыми или большими, но грубой работы.

Панцири, юбки, кирасы стальные, все разные очень.
Наручи, поножи, редко щиты и стальные перчатки.
Даже кольчуга, колет, что накладками кожи упрочен.
Просто симарры, а сверху нашиты железные латки.

Пики различной длины, глефы всякие и алебарды
Были в руках ополченцев, свирепо блестя остриями.
Разных рапир и кинжалов виднелись там ножны и гарды.
Тихий мужской разговор равномерно звучал над рядами...

Как непохожа тосканская речь на других итальянцев!
Слух Микеланджело тешит она каждый раз на чужбине.
Это не то, что гортанный язык странноватых миланцев,
Быстрая скороговорка в Неаполе, цоканье в Риме.

Так же как речью, тосканцы и видом отличны от прочих:
Если миланец порой белокур словно немец и ладен,
Смугл как араб сицилиец, а венецианец порочен,
То коренной флорентиец на первый взгляд будто нескладен.

Видно, что коротконог и плечист, и что сильные руки.
Мощную шею, широкие лбы часто встретишь в народе.
Скулы большие и все длинноносы почти, большеухи.
Что-то восточное было в тосканско-этрусской породе.

Так не похожи они на пропорции статуй античных!
Вид совершенный Давида не приняли, не оценили.
В этим, наверно, разгадка явления толп истеричных
Тех, что бросали в Давида камнями и руку отбили!

Вот флорентийцы рядами стоят на холме Сан-Миньято.
Главная цель — это холм Джирамонте, где два бастиона.
Лагерь наёмников там итальянских за насыпью спрятан
И генерал-капитаном у них храбрый Шарра Колонна.

Перед холмом из мортиры и пушек разрушены стены.
Это теперь самый выгодный пункт для атаки на город.
Место удобное ныне для всякого рода измены,
Раз на Флоренцию страшно и медленно движется голод.

Рядом дорога идёт на Вольтерру к запасам Ферруччи.
Именно тут обозначено логикой место прорыва.
Может быть сломят сегодня врагов флорентийцы везуче,
Холм Джирамонте захватят, ведомые страстным порывом.

Мрачно смотрел Микеланджело как продвигались отряды,
Как занимали места перед скорым началом атаки.
В битву за холм Джирамонте ткачи шли и шли шелкопряды
Против обученных рьяных солдат, не лишённых отваги.

Может, умелые артиллеристы Нанноне и Лупо
Смогут стрельбой фальконетов сравнять хоть немного их шансы.
Будут карабкаться не по своим, а по вражеским трупам
Роты, пройдя без потерь сквозь траншеи и шанцы.

***

«Странно, что Барди, Альбицци, Сассетти, Перуцци, Альберти,
В бой не идут благородно, — сказал Микеланджело хмуро. —
Сидя в Синьории, очень легко рассуждать им о смерти.
Даже отряды не дали свои, сберегая им шкуры!

Это похоже на то, что паллески уже победили!
Ждут только повода, чтобы открыть де Шалону ворота.
Если бы деньги Бальоне теперь не они заплатили,
Можно подумать бы было, что честной не будет работа.

Вот капитан далла Карпия мне говорит о боязни...
Он пердужинец. Наёмник и признанный старый вояка.
Вечно хозяина ищет он в алчном, порочном соблазне.
Вряд ли поймёт, чем душа моя скорбная ныне объята!

Кажется странным, но мне так понятна душа кондотьера!
Сам кондотьер я в искусстве. Несчастный наёмный подёнщик.
Всё по контрактам за деньги, без искры небесной и веры.
Волю заказчика лишь воплощая. Он мне как погонщик!»

«Что вы, мессер, говорите? — вскричал подмастерье Урбино. —
После Сикстинской капеллы, Пьеты с несравненным итогом
Знает Италии вся Микеланджело имя и знает чужбина.
Имя сие означает творца и вдохновлённого Богом!»

«Помню Пьету. Кардинал Жан Билэр дал заказ через Галли.
Галли банкиру тогда заработать на мне выпал случай.
Он указал в договоре помимо различных деталей,
Что ничего не должно в мире статуи этой быть лучше!

Он заработал немного на мне: жалких 300 дукатов.
Но не позволил затем отклониться ничуть от модели.
Даже натурщицу сам мне доставил и труп чей-то адов.
С трупом сидела она чуть жива в мастерской три недели! —

Так отвечал подмастерью маэстро и многим казалось,
Что говорит он в пространство прекрасного майского утра. —
Тридцать уж лет пролетело. В живых никого не осталось.
Только как прежде Пьета смотрит многострадально и мудро.

Гонфалоньер Содерини, гордясь сильно знатностью рода,
Так придирался к Давиду, как будто искусству учился.
Сходством с моделью первичной меня изводил он два года.
Ганфолоньерством пожизненным муж этот очень кичился.

Перед оплатой потребовал он изменить форму носа.
Стал я притворно скарпелью стучать, крошку сыпать для вида...
Где же свобода творца без верёвок, цепей и доносов?
Я словно шулер тогда сохранил римский нос у Давида!»

Снова хотел ученик возразить, но послышался звук барабана.
Флейты и трубы пронзительно следом за ним зазвучали.
На бастионе большом у ворот Сан-Николо сквозь дымку тумана
Были видны музыканты, что битву для всех возвещали.

***

Звучно ударил вдруг колокол на кампаниле Дуомо.
С башни Арнольфо ударил другой над Сеньорией сильно.
Всю погружая Флоренцию в мир колокольного звона,
Церкви, базилики тут же ответили им изобильно:

Ор-сан-Микеле, Сан-Сальви и Санта-Марии Новелла,
Церковь Святых, Сан-Лоренцо, Сан-Марко за ней Санта-Кроче.
Колоколами неистово пели везде кампанеллы,
Словно навек прогоняли остатки предательской ночи.

Бог изливал, благосклонно играя, небесное злато.
Радостью все наполнялись сердца, поднимались над тленом.
Только молчала пока колокольня горы Сан-Миньято,
Не пребывая однако ни в дрёме, ни в праздности ленной.

На колокольне базилики там Сан-Миниато-аль-Монте
Вовсе не колокол, а фальконет размещён был умело.
После обстрелов бомбардами башня нуждалась в ремонте.
Месяц латали её, впрочем, не прекращая обстрела.

«Лупо, стреляй!» — закричал Варки, знак увидав на Дуомо.
На бастионах и стенах Флоренции грохот раздался.
Резкие выстрелы пушек взлетели раскатами грома.
Вдоль укреплений дым пороха быстро и густо поднялся.

Не дожидаясь повторных команд, Лупо вместе с Нанноне
Принялись бегать вдоль пушек, фитиль поднося к их запалу.
Выстрелы стали греметь, заглушая собой всё иное,
Дымом скрывая весь холм и окрестности мало-помалу.

Холм Сан-Миньято врагам о своей кампанелле напомнил.
Грохот заряда двойного ударил как жерло вулкана.
Выстрел совсем оглушил Микеланджело, страхом наполнил.
Гулом затмил всё сознание будто завесой тумана.

Словно во сне по Флоренции двинулись блики и тени.
Это по улицам и по мостам шли отряды к воротам.
Между ворот Сан-Николо, Сан-Джорджио, Римских
Место прорыва и битвы назначил Бальони здесь ротам.

В битву вели ополченцев свирепые их капитаны:
Бартоломео-дал-Монте, Ридольфо д'Аскези, да Йеси.
Гонфалоньеры знамёна несли, представляя кварталы:
«Лилии», «Львы» и «Кресты» бело-алые в блеске и спеси.

Им нужно было идти по извилистым тропам на гору.
Пики, щиты, аркебузы нести и спешить, что есть мочи.
Холм Джирамонто отбить у имперцев бесстрашно и споро,
И удержать от атак подкреплений испанских до ночи.

Роты с горы Сан-Миньято, из монастыря Сан-Франциско
Через Арчетри пройдут и с востока возьмут кавальеры.
В плане Бальоне достаточно было случайного риска.
Мало расчёта, но много неистовой страсти и веры.

Ждали испанцы прорыва на юг и отнюдь не случайно.
Осведомителей много имел де Шалон, принц Оранский.
Письма ему посылали паллески из города тайно.
Им отвечал тоже тайно Валори посол Ватиканский.

«К бою, мужчины!» — вскричал капитан делла Карпия зычно.
«К бою готовься! — за ним повторили повсюду сержанты. —
Время молитву прочесть, зарядить аркебузы отлично!
Пусть отойдут со знамёнами медики и музыканты!»

Вдруг увидал Микеланджело между творящих молитву
Будто художник дель Сарто стоит над своею могилой:
Умерший только недавно от ран после яростной битвы,
В панцире, с пороховой огнемётной трубой и рапирой!

Здесь был и Триболо: скульптор, предатель презренный,
Тайно продавший Клименту VII план всех укреплений.
Кажется, что перенёсся из склепа сюда дерзновенный.
Молится между простыми солдатами, встав на колени!

Встал из могилы и брат Микеланджело младший,
Что на руках у него от чумы умирал помрачённый.
Сам Микеланджело брату могилу рыл в час горький, страшный.
Даже могильщиков он не сыскал при чуме ночью тёмной!

Снова ударили пушки, вернув Микеланджело в чувство.
Лупо с Нанноне, а с ними помощников много их хватких
Бегло стреляли по лагерю подле Арчетри искусно.
Часто они попадали в фашины, повозки, палатки.

Бегали и говорили всем про кулеврину двойную,
Что в январе Берингуччо отлил и назвал «Лиофантом».
Он стофунтовый калибром имел дальность очень большую.
Было бы славно Арчетри обстреливать этим гигантом!

«Роты Арсоли, Бучини, вперёд! — прокричал капитан над рядами. —
Аркебузиры, держитесь копейщиков — вашей защиты!
Если не сможете не отставать и держаться за нами,
Будете конницей рыцарской все как один перебиты!»

Многие будут убиты сегодня, получат увечья и раны.
Кто-то за деньги кондотты, другой за Флоренцию бьётся!
Братья, мужья, сыновья, дети, юноши и ветераны —
Всем кубок смерти незрячей сегодня испить доведётся...

Клацая сталью и топая громко, нестройно, поспешно
Стали с площадки базилики вниз отправляться отряды.
Между прекрасных цветов, всюду благоухающих нежно,
Шли за куртины они, быстро строились снова ряд к ряду.

Эти куртины создал Микеланджело дельно и ладно:
Насыпи шли от ворот Сан-Франческо, сады перекрыли.
Церковь, большой монастырь защитив, шли куртины обратно.
Дальше к предместьям ворот Сан-Николо, к реке подходили.

Много создал скульптор ретраншементов из досок дубовых.
Стены из тысяч фашин и разобранных зданий столицы,
Из кирпичей земляных с паклей смешанных, пятиуфунтовых.
Рвы и ловушки везде, много флангов, повсюду бойницы...

«Буонаротти! — сказал делла Карпия. — Вы всё смеётесь!
Я вот, презренный наёмник, иду за Флоренцию биться.
Вы, патриот флорентийский, с вином на холме остаётесь!
Как над иронией несправедливой мне не удивиться?

Сорок дукатов за месяц опасностей я получаю.
Вы за скульптуру порой десять тысяч дукатов без риска!
Маленький, злобный горбун, здесь ни в чём я Вас не обвиняю,
Только хочу показать, как в величии пали Вы низко!»

Это сказав, капитан делла Карпия поднял рапиру.
Телом одним поклонился едва Сан-Миньято-аль-Монте.
В рыцарском ярком доспехе под стать не войне, а турниру,
Вниз тяжело пошагал за судьбой, скрытой на горизонте.

«Ростом я мал, да и стар, чтобы драться с тобой на дуэли! —
Крикнул ему Микеланджело вслед без особого страха. —
Твой перуджанец Бальоне — предатель! Пройдёт три недели,
Может быть месяц, второй, и всё кончится крахом!

Даже могу башню у указать, что Бальоне захватит
И повернёт пушки прямо на город, и впустит испанцев!
Башни ворот Сан-Никколо ему для предательства хватит,
Чтобы без всяких условий заставить Флоренцию сдаться!»

«Может, присядете? Вы так бледны! — тут воскликнул Урбино. —
Что за причуды у Вас говорить о дуэли и мести?
Вспомните, месяц назад состоялся такой поединок,
Где флорентийцы с имперцами дрались по кодексу чести!

***

Вызвали двух флорентийских дворян, что служили имперцам
Двое дворян флорентийских: Мартелли и да Кастильоне.
Много дворян ненавидят предателей как иноверцев.
Пусть будут прокляты их имена и склюют их вороны:

Марфия и Кавальканьти, а с ними их друг ди Бандино,
Строццо бесчестрый, Катанци, Пиньятта и Альдебрандини,
Роза да Викко и да Диккамона и с ними немало других заедино.
Разве предательство Родины с детства живёт в дворянине?

Вот и решили мессеры Мартелли и да Кастильоне
Вызвать тогда да Бандино и Альдебрандини сразиться.
Им разрешил принц Оранский и наш Малатеста Бальоне
В духе испанского славного рыцарства до смерти биться!»

«Помню дуэль, — отвечал Микеланджело бледный и грустный. —
Рослый наш да Кастильоне хотел биться конным в доспехах.
Маленький Альдебрандини же был рапиристом искусным.
В этих условиях выбор оружия был половиной успеха!

Брат Бенвенуто Челлини Чиккино — капрал «Банде Нере»,
Этого Алдебрардини учил фехтованию, вроде...
Хитрым приёмам его обучил и коварной манере.
Той, что убийцам мила, а дворянам совсем не подходит!»

«К принцу Оранскому в алых одеждах гарольд наш явился.
Тот разрешил дуэлянтам в их лагере сделать арену.
Ранен был да Кастильоне противником, но изловчился,
Подлому Альдебрандини пробил шпагой шейную вену, —

Стал продолжать так Урбино рассказ об известном всем деле. —
Шпаги для схватки избрал ди Бандино не праздности ради!
Это оружие лучше он знал, чем Джанфранко Мартелли.
Вскоре нанёс патриоту смертельные раны предатель!»

«Только уныние эта дуэль принесла. Мрачный символ несчастья, —
Лупо сказал, проходя вдоль фасада базилики быстро. —
Эти дворяне спесивые у предрассудков во власти.
Смертью вернее врагу может стать наш один меткий выстрел!»

«Если бы мир можно было по хохот решить поединком
Папы Климента VII и гонфалоньера Кардуччи! —
Фра де Фойано сказал, подойдя тихо как невидимка. —
Зло будет меньшее, гибели тысяч католиков лучше!»

«Дети любимые! — фра обратился уже к ополченцам,
Что проходили рядами нестройными вниз на куртины. —
Стук раздаётся святого Миньято великого сердца.
Здесь он в базилике светлой нетленно лежит без кручины!

Дерзкий Миньято был князем Армении жадным когда-то.
В дальних походах служил императору Децию верно.
Грубый, в языческий век принял он христианства догматы
И на горе алле Крочи в пещере он стал жить без скверны.

Деций-язычник велел князя бросить зверям на съеденье.
Звери, о чудо, не стали рвать плоть, в ушли восвояси.
Деций Миньято сжигать стал, но ветер задул всё горенье.
Голову зверски тогда отрубили армянскому князю!

Римляне знали, что тело неполное вновь не воскреснет!
Вдруг князь Миньято взял голову, снова приставил на плечи!
Сам удалился в пещеру на гору армянский кудесник!
Здесь Сан-Миниато-аль-Монте сияет теперь нам предтечей!»

Громко вещал да Файано, воздев к небу синему руки:
«Вот бы и нам всем вернуться к источнику истинной веры
Смертным, погрязшим в грехах, чёрствым, жадным без меры.
Сделать как сделал Миньято — за веру принять гордо муки!»

В это же время послышался треск аркебуз на куртинах.
«В битву, Флоренция! В битву!» — послышалось в зарослях плотных.
Словно на фресках батальных и на гениальных картинах
Там заблестели на солнце ряды построений пехотных.

Быстро отбросив огнём аркебуз караулы на спуске,
С разных сторон к Джирамонте спеша устремились отряды.
Несколько троп всем известных, извилистых, длинных и узких
Снизу вели к кавальерами и не было там эспланады.

Не было видно почти троп своим, а врагам и подавно.
Принялись часто из пушек палить с кавалеров вслепую.
С воем косила картечь всюду заросли зло и исправно.
Ядра ломали, свистя и треща, кипарисы и туи.

Лупо стрелял с колокольни горы Сан-Миньято упорно.
Только едва добивал до Арчетри, домов и дороги.
Грохотом, дымом своим помогал он весьма иллюзорно.
Дух лишь пехоты стрельбой укреплял он в конечном итоге.

Вышли тогда к Джирамонте Нанноне с Антонио ближе.
Мимо Арчетри на мулах свои отвезли фальконеты.
Стали они отвечать кавальерам, что были их выше.
Судя по крикам, пришлись не по нраву испанцам ответы.

Яростный треск аркебуз вдруг на северном склоне раздался,
Где поднимались отборный отряд капитана Орсини.
Шёл от ворот Сан-Никколо и вот впереди оказался.
Рвался прославить в бою кондотьер благородное имя.

Узкой тропой, проходящей меж пышных акаций,
Шли пикинёры наверх под огнём аркебуз и мушкетов
Прямо туда, где стеной кавальер должен был показаться
Вместе с рядами бомбард, алебард и испанских колетов.

Там намечалась кровавое дело фронтальной атаки:
Выстрелы из фальконетов в упор, убивая, калеча.
Честь флорентийская против испанской отваги:
Мечники терции против копейщиков, бойня и сеча!

Пользуясь этим, Арчетри минув, поднимались с востока
Роты стрелков ополченцев сержантов Арсоли, Бучини.
Молоды были они и в пылу боевого восторга.
Так только можно понять авантюрный поход на твердыню.

Следом спешил капитан делла Карпия с сильным отрядом.
Тысяча с ним перуджинцев и столько же там корсиканцев.
В тонких доспехах с мечами и пиками шли ряд за рядом,
Чтобы стрелков поддержать, смерти ищущих республиканцев!

Было похоже, что счастье им стало в бою улыбаться.
Между ветвей было видно, как падает жёлтое знамя...
С тыла на часть батарей удалось ополченцам ворваться:
Выстрелы, лязг и пожар, и сквозь дым вырывается пламя…

***

«Я подойти должен ближе и видеть воочию битву! —
Вдруг произнёс Микеланджело, щурясь, сурово и резко.
Это не «Битва при Кашине». Здесь настоящие ритмы
И не купаются воины в водах несбывшейся фрески!

Помню когда Содерини заказ поручил грандиозный:
Стену огромную в зале Синьории фреской украсить.
Сплошь по сырой штукатурке военный сюжет одиозный.
Там же нельзя было даже простыми квасцами покрасить!»

Так говорил Микеланджело, быстро под гору спускаясь.
Следом Франческо с Антонио. С ними монах да Фойана.
Мастер шёл горбясь и в землю угрюмо глядел, спотыкаясь.
Словно уставший смертельно, а может, от воздуха пьяный.

«Стену напротив там взял Леонардо да Винчи для фрески.
Он гонорар баснословный брал. В три раза больше, чем можно, —
Так говоря, шёл маэстро меж зарослей роз осторожно,
Больше не видя Флоренции, холм Джирамонте имперский, —

Он был прославлен вполне. Я известен как скульптор Давида.
Старше он бы, как сейчас я и ты, мой любимы Франческо.
Он «Битву при Ангиари» хотел делать только для вида.
Плохо давалась да Винчи капризная техника фрески.

Вечно он всё делал вскользь, доводить до конца не пытался:
Всякие пушки в четыре ряда, деревянные птицы.
Как из времён фараонов с серпами создал колесницы.
Был дилетантом да Винчи. Таким он французам достался!»
                Андрей Геннадиевич Демидов

                ОПРИЧНИК ИВАН IV ГРОЗНЫЙ
         
                поэма
               
                РУССКОМУ НАРОДУ
                ПОСВЯЩАЕТСЯ
               
                Народ российский от времён, глубокою древностию
                сокровенных, до нынешнего веку толь многие видел
                в счастии своём перемены, что ежели кто междоусобные
                и отвне нанесённые войны рассудит, в великое удивление
                придёт, что по толь многих разделениях, утеснениях и
                нестроениях не токмо не расточился, но и на высочайший
                степень величества, могущества и славы достигнул.

                М.В. Ломоносов

                Вступительное слово автора к поэме
 
Божиею милостию, Великий Государь Царь и Великий Князь Иван Васильевич всея Руси, Владимирский, Московский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Государь Псковский, Великий Князь Смоленский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский. Болгарский и иных, Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский и иных, и всея Сибирския земли и Северныя страны Повелитель, и Государь земли Вифлянской и иных, с детства имел дело с правлением олигархов-бояр, которые беззастенчиво расхищали государственные средства, тормозили прогрессивные реформы. Боярские наместники нещадно грабили население, взимали чрезмерные подати. В ряде районов страны в ответ на боярский произвол вспыхивали народные восстания. После объединения Русское государство (греческая форма «Российское» тогда не употреблялась) походило на «лоскутное» одеяло. Во главе государства вставали сменяя друг друга разные олигархические группировки. Борьба за власть велась боярами привычными тогда по всему миру средневековыми методами: отравлениями, заказными убийствами, выкалыванием глаз, массовыми ссылками. Имущество сосланного или убитого бояре присваивали.
После того, как Великого князя всея Руси Ивана IV, титул которого соответствовал в европейской традиции «принцу» или «великому герцогу», венчали «на Царство Русское» он стал по титулу «царь» равен императорам и королям, получив требуемый авторитет для сплочения страны и проведения реформ.
Иван IV учредил Избранную Раду и стал проводить прогрессивные реформы: отменил местничество (при котором человек не мог занимать более высокий пост, чем его предок) отменил податные привилегии церкви, упорядочил сбор налогов, создал систему «приказов», то есть госучреждений — министерств, ввёл Земские соборы — прообраз парламента, изменил принцип набора в армию, создал регулярные войска и прообраз индустрии, упорядочил казачество, повёл расширение территории страны. Феодальная знать лишилась права формировать частные военные отряды из своей челяди и своих дворян. Иван IV Грозный сделал дворянскую службу наследственной повинностью, превратив нахлебников народа в его слуг. Чтобы не потерять поместья, землевладельцам следовало служить Родине, проливать за неё кровь, держать при себе и готовить к службе сыновей.
Иван IV учредил регулярное стрелецкое войско, вооружённое передовым для того времени ручным огнестрельным оружием. Сначала в стрельцы набрали 3000 человек, затем их число увеличили до 40 000 человек — целая армия. Стрельцы делились на московских и городовых, составляя полки. Они получали жалованье, провиант, казённую одежду.
Иван IV вместе со своей Избранной Радой провёл успешные военные походы на Казань и Астрахань, присоединил огромное и богатейшее Сибирское ханство. Государство русских обрело имперское строение и размах. Последовали предложения подданства со стороны горских и черкесских князей, казачество продвинулось на Северный Кавказ.
Благодаря рудниками Печоры и солеварням Вычегды Государство русских при Иване IV получило возможность чеканить собственную серебряную монету для поддержания устойчивой системы денежного обращения, ковать сабли, лить пушки в том количестве, какое требовалось. Появился порт на Белом море, через который шла активная торговля с Англией, Голландией, Данией. Стремительно усилившись исподволь за «краем Земли», Государство русских столкнулось с превосходящими его по экономической и военной силе цивилизацией Европы и Османской империей турок. Встреча эта сулила кроме торговли ещё и кровопролитные войны с врагом не менее мощным, чем до этого Золотая Орда.
За широкий выход Государства русских к Балтике началась война с немецким военизированным государством — Ливонским рыцарским орденом и его европейскими союзниками. Война складывалась сперва удачно, но ресурсов воевать с богатыми и более многочисленными европейцами не хватало. Русская армия воевала в этой войне также против сильнейших сухопутных армий Западной Европы — польской и шведской. Против Государства русских развернули «информационную войну» Германская империя, папский Рим. Появление могущественной державы «из ниоткуда» в Европе напугало многих.
С тех пор демонизация Государства русских не прерывалась. Католический Ватикан активно вёл не только информационную войну с «русскими еретиками», но и антирусскую дипломатию. Его агенты провели геостратегическую операцию по слиянию Литвы и Польши в чрезвычайно сильную и враждебную русским Речь Посполитую.
Было от чего ненавидеть европейцами первого русского царя. Из сырьевой колонии и поставщика рабов, Русь превратилась в суверенную державу, стремительно набиравшую силу даже в условиях мирового кризиса, вызванного «малым ледниковым периодом» и финансовым крахом банковских центров мира — Венеции и Флоренции. При Иване IV основано 155 новых городов и крепостей, создана сеть школ, почтовых станций. Чтобы дать русским людям спокойно жить и трудиться, границу прикрыла система засек, валов, рвов, частоколов, острогов, крепостиц, сторожевых постов и караулов. За пределами границ, на дальних подступах к ним организовался мощный и мобильный пояс Казачьих Войск. Передовой рубеж обороны государства Ивана IV распростёрся в Запорожье, на Дону, Тереке, Волге, Урале, в Оренбуржье и Сибири. Состоялось быстрое укрепление казаков как русского субэтноса. Они пройдут всю Сибирь до Тихого океана, пойдут дальше, в Америку, на Аляску. Будут отвоёвывать у турок Кавказ, заселять Кубань, осваивать Туркестан.
Масштабное государственное строительство сильно сдерживалось начавшимся климатическим сдвигом. Из-за изменения климата в Государство русских пришла почти 50-летняя череда неурожаев. Рожь заражалась смертельно опасной спорыньёй. От голода и испорченного спорыньёй хлеба, который приходилось есть, получали тяжёлые отравления и умирали тысячи людей, огромные территории приходили в запустение. Европейцы занесли в страну и чуму. Нужно было что-то делать. Спасать народ, страну.
Государственному строительству, борьбе с внешними врагами и чумой, мешали олигархи-бояре, хозяйничавшие на своих удельных землях как суверенные правители, тормозившие реформы, расхищавшие государственные средства, вступившие в связь с Западом. Боярские наместники грабили население. Они являлись врагами русского народа. Иван IV не мог ни опереться на них в своих делах, ни обезопасить от них себя лично. Для проведения реформ требовалась абсолютная власть, аналогичная власти монархов Франции или Англии, чтобы в режиме «ручного управления» обезопасить себя, довести до конца войну за выход в Балтийское море и реформы, и оздоровить коррумпированную, завязанную на родственных отношениях систему русской госслужбы. Революционным инструментом установления самодержавия, как прогрессивного на тот момент общественного строя выступила опричнина. Оприч — значит «другой», «отдельный». Опричнина — «другой» порядок, отдельный от существующего, земского.
Перед учреждением опричнины царь Иван IV окружил себя значительной группой доверенных людей с которыми обдумывал и обсуждал план действий. Опричнина являлась законодательным оформлением ситуации сложившейся в стране де-факто: разделения на «своих и чужих», «плохих и хороших». Набрав нужных исполнителей, просеивая, люстрируя город за городом, область за областью, список за списком, уменьшая число «плохих» областей и людей и увеличивая число «хороших», Иван IV стремился создать «хорошее», «своё» государство. Для этого царь создал «хорошие», «свои» органы госвласти: Опричный Двор — правительство, опричные Приказы — министерства, опричное войско, куда от «чужих» и «плохих» обычных, земских органов госвласти стали передаваться полномочия, чиновники вместе с территориальными образованиями и земельными наделами для кормления.
Опричнина не вносила существенных изменений в организацию Двора — правительства, но разделяла его на части. Образованные в опричнине особые Приказы ничем не отличались от имеющихся земских, общегосударственных Приказов со штатом подьячих, бухгалтерией, архивами. Только вот возникшая путаница и потери от двойного управления оказались достаточно велики.
Опричниками первоначально стали родственники царя по линии жены, соперники и враги бывших бояр-фаворитов, грамотные, нужные и интересные царю люди. В новом окружении царя кроме людей принципиальных, бескорыстных сторонников нового курса оздоровления внутренней и внешней политики, оказались и те, кто потакал льстиво разным сомнительным наклонностям царя, готовые принять участие в шумных, иногда непристойных по тогдашним понятиям пирушках, разношерстная толпа честолюбцев и корыстолюбцев. Пролезли в число опричников иноагенты.
Набор первой «1000» опричников производился очень тщательно. О неизвестных царю лично и не имевших хороших рекомендаций, производился всесторонний «сыск» в духе современных спецслужб — кому и как кто служил, кому служили его предки, с кем состоит в родстве по матери или жене, кто и с кем водит дружбу и знакомство.
После учреждения опричнины события развивались по-революционному очень быстро. Сразу последовали репрессии, казни некоторых «чужих» виднейших бояр и вельмож, конфискации имущества, депортация «чужих» дворян и младшего дворянского сословия — «детей боярских» в отдалённые города.
Первоначальный замысел постепенной перетряски, перестройки всего государственного аппарата, сложный в исполнении даже в более отлаженных государственных образованиях, стал быстро давать сбои и вскоре забуксовал. Информационные и коммуникативные технологи того времени мало чем отливались от доисторических. Глухое негодование боярских верхов на опричников переходило в открытое сопротивление, участились побеги за границу, возникла обширная почва для заговоров. Царю Ивану приходилось усиливать репрессии, употреблять всё новые и новые средства террора, закрывать глаза на эксцессы исполнителей и «перегибы на местах» исполнителей, этакую «средневековую ежовщину».
Шли депортации многих сотен неугодных людей в уездах, взятых в опричнину. При депортациях разрушались, разорялись налаженные хозяйства, крестьяне разбегались. Получив в пользование имущество депортированных, опричники не особенно старались в хозяйствовании, запустошая земли и податное население. За три года царь взял в опричнину большие уезды: Костромской, Переяславский, Дмитровский и другие, депортируя тысячи землевладельцев, служивших государству за землю. Никто не имел уверенности, что репрессии завтра не коснутся и его. Госслужба также оказалась разделена на дублирующие друг друга направления — земские «обычные» и опричные «особые». Армия также делилась на земскую и опричную по принадлежности командиров. Порядка и стройности в делах государства это не добавило, но помогло сформировать самодержавие.
Диктатура, опирающаяся на силу и террор, чрезвычайно затратный способ управления и всегда приводит к саморазрастанию террора. Такой революционный способ может применяться эффективно только в небольшой промежуток времени для достижения траектории устойчивого развития общества как разгонный блок ракеты. В противном случае, как разгонный блок, действуя чрезмерно большое время вибрацией и нагревом разрушает всю свою ракету, диктатура начинает разрушить своё же государство и изводить свой народ.
Число опричников Ивану IV приходилось постоянно увеличивать, но новые наборы не смогли обеспечить качество отбора. Наступила «болезнь роста» как во всех слишком быстро развивающихся структурах. Опричнина быстро пополнилась людьми, которые из страха или корысти исполняли любое приказание. Дисциплина быстро падала, опричники стали вырождаться в неуправляемых разбойников. Среди них появились иностранцы, сознательные верители, шпионы. Террор и репрессии царя против самих опричников результатов не дал. Бесчинства опричников, вышедших из-под царского контроля, оказались беспрецедентными и зачастую не имели оправданий с точки зрения морали, права и обычаев, хотя большая часть их приёмов имела широкое хождение в тогдашней Европе на всех уровнях социальных отношений: пытки, отравления, сожжение еретиков инквизицией, обезглавливание, утопление и так далее. Государство русских в этом отношении имело вполне заурядный вид.
Однако от действий опричников страдало имущество, творился беспорядок в судах и администрации, чем ослаблялось государство в целом. В конце концов своевольство и насилия опричников достигли такой степени, что население утратило способность отличать царского опричника от разбойника. В стране появились даже шайки самозванцев, выдававших себя за опричников: одевались в чёрную монашескую одежду, приторачивали к сёдлам головы собак, возили с собой мётлы — знак опричников, именем царя проводили экспроприации.
Цели введения опричнины в конце концов оказались достигнуты. Свою власть первый русский царь Иван IV довёл до абсолютной на манер монархов Франции, Испании, Англии. Однако оздоровить коррумпированную, завязанную на родственных отношениях систему госслужбы не удалось. При этом нужно учитывать, что любое общество, основанное на кастовой системе, неминуемо порождает коррупцию в верхних эшелонах, самоочищение которых невозможно. Только народная демократия, действующая на основе отрицания частной собственности и ограничения личной собственности лишена этого критического недостатка.
Дискредитация системы опричнины в Государстве русских продолжилась в 1570 году, когда некоторые опричники оказались замешаны в «Новгородское дело» о госизмене. Попытка Новгорода, никогда не считавшего себя русским городом и присоединённого к Государству русских силой в 1478 году Иваном III, выйти из состава государства и присоединиться к Литве, вызвала военный поход Ивана IV против сепаратистов. Мятежная территория подверглась разгрому, террору, репрессиям, наложению контрибуции. Число погибших корреспондируется с числом жертв в европейских войнах при взятии городов или конфессиональных конфликтах. Опричники в этом деле использовались как каратели. Новгород взяли под жёсткий контроль. Но это стало «лебединой песней» опричнины.
Полностью система разделения Государства русских на земство и опричнину дискредитировала себя во время набега татар Крыма. Весной 1571 года Иван IV во главе армии опричных полков вышел в Серпухов навстречу крымским татарам. Крымское ханство, действующее под защитой и при поддержке самой могущественной страны того времени Османской империи турок, постоянно нападало на русские сёла и города, сжигало их, десятками тысяч уводило в рабство людей для продажи туркам и европейцам. В таких масштабных вторжениях участвовало всё мужское татарское население Крыма и экспедиционные войска турок при финансовой поддержке Запада, заинтересованного в приобретении русских рабов. За два года до этого провалился поход крымско-турецкой армии на Астрахань. Экспедиционная армия турок и кавказцев под Астраханью почти полностью погибла. Теперь татары и турки шли к сердцу Государства русских.
При вести о приближении и численности вражеского войска опричная армия перед лицом неминуемого разгрома частично разбежалась. Они соглашались грабить народ, но не умирать за него. Ивану IV пришлось бросить Москву на произвол судьбы и с казной на 450 возах (примерно 100 тонн золота и серебра) отступать в Ярославль. Татары взяли Москву, сожгли около 200 000 жителей и беженцев, 150 000 русских людей сделали рабами. Устоял лишь Кремль. Это очередное, не первое и не последнее татарское нашествие нанесло демографический ущерб русскому народу в 10 раз больший, чём вся опричнина, голод, спорынья и чума вместе взятые.
После этой катастрофы царь прекратил деление армии на опричную и земскую, лишив опричнину собственной воинской силы. На «Западном фронте» тоже назревал кризис. Шведская армия изготовилась к вторжению. Царь во главе большого войска выступил к Новгороду против шведов, но шведы прислали послов и наступление отложили.
В дополнении к катастрофическому разорению татарами южных и центральных, наиболее «хлебных» регионов Государства русских и колоссальным демографическим потерям в результате нашествий, началась жестокая пандемия. Чума выкашивала целые деревни. Иван IV смог взять ситуацию с пандемией под контроль. Борьба с пандемией проводилась как важнейшее государственное мероприятие, направлялась и строго контролировалась из центра. Указ требовал строжайшей изоляции поражённых болезнью районов, применение огня как решительного средства уничтожения очагов инфекции.
Кроме всего прочего с 1520 года в течении полувека русские земли как и вся Северная Европа находились в зоне климатических аномалий: засуха, продолжительные летние дожди, летние заморозки, год за годом приводящие к недороду, голоду, заражению ржи ядовитой спорыньёй. Это был так называемый «Малый ледниковый период». Эффективно руководить своим народом в это момент стало очень непросто.
Иван IV на рождество 1571 года приехал в ранее усмирённый опричниками Новгород, чтобы приготовить себе убежище на случай нового нашествия османов и татар из Крыма. В Новгороде летом Иван IV получил весть о том, что земское русское войско в решительной битве при Молодях недалеко от Подольска разбило, обратило в бегство и уничтожило, несмотря на большое численное превосходство, крымско-турецкую армию, шедшую вновь уничтожить Москву и взять рабов
После этого Иван IV отменил опричнину, как инструмент явно переставший отвечать задачам модернизации государства. При отмене опричнины разделение на общегосударственную и опричную службу, государственную и опричную собственность, землю отменялось. Все дворяне (как бывшие опричники, так и бывшие земские) составили по-прежнему единое сословие. Правительство приступило к возврату поместий и вотчин, отобранных у земских людей при взятии уездов в опричнину. Опричный двор постепенно слили со старым Государевым Двором. Снова возникла путаница.
Опричнина, принесла личные выгоды царю Ивану IV в установлении режима абсолютной власти, сплочении лоскутного государства под единой властной вертикалью, закреплении результатов реформ. Но она имела и негативные последствия. Массовыми репрессиями Иван IV в некоторой степени подорвал свой авторитет, подточил опору на которую мог бы опираться — дворян. Эпоха террора и массовых репрессий сделала из гордых, отважных, предприимчивых русских дворян (бывших «детей боярских») бесправных холопов и слуг государства.
Возникший во время опричнины тяжёлый экономический кризис, связанный с разорением страны татарам, пандемия чумы, климатические изменения, голод, нищета, спорынья, разорение множества дворянских хозяйств привели к массовому исходу крестьян от прежних владельцев земли. Люди не выдерживали высоких податей и уходили в бега на Дон и в Сибирь. Мелкопоместные дворяне (базис формирования армейской конницы — ударной мобильной военной силы) оказались разорены. Страна лишилась большей части своей обороноспособности.
После смерти царя Ивана IV запрет исхода крестьян в сочетании с репрессивными методами в нарушение основ христианского мировоззрения загнал крестьян в крепостное ярмо. Холопы государства дворяне сделали своих крестьян рабами. Возникшее после Ивана IV крепостное право понизило эффективность всех аспектов жизни общества за исключением обогащения самой верхушки, стало тормозом развития Русского государства и русской нации на 400 лет. Установленное Иваном IV самодержавие, сохраненное более необходимого, явилось тормозом развития страны, что привело к катастрофе февраля 1917 года и распаду. Скачок в развитии Русского государства через 300 лет стал его тормозом.
Таков полный противоречий герой поэмы первый русский царь Иван IV. Такова поэма про эпохальный момент Русской истории. История и поэзия далеко разведены друг от друга в восприятии: слишком глобальна и тяжеловесна одна и легка, внимательна к частному, личному — другая.
               

                ...Благослови благоверного и христолюбивого князя
                Ивана Васильевича, государя и самодержца всея Руси,
                нового царя Константина новому граду Константинову — Москве
                и всей русской земли и иным многим землям государя,
                якоже и Господь рече: Прославляющих Мя прославлю, —
                и прославися имя его и слава по всей вселенной,
                и предаст ему Господь Бог скипетр,
                непобедимо оружие на вся враги,
                и неверные покори под нозе его,
                и вся супостаты предаст ему Господь Бог в руце его,
                и веру православную яже в Христа Бога утверди,
                еретичествующих на православную веру отгна, яко волки.

                Митрополита Зосимы извещение
                о Пасхалии на осьмую тысячу лет
                от сотворения мира

                ПРОЛОГ

Константинополь пал недавно.
Осталась Русь как часть его,
Хранить свет Божий православно
И с императором родство.

Приняв венец царя впервые
Над Русью всей, решил Иван
Вести народ в миры благие
К вратам святых небесных стран.

Как Иоанн Предтеча вещий
Он стал в мечтах и чудных снах.
Но во предвиденье зловещем
Врата Небес искал впотьмах.

Давно то было или близко,
Не рассудить, не разобрать.
Кто стал велик, а кто пал низко,
Кто может истинно сказать?

Наверно, в распрях тех свирепых
Потом увидим смысл и свет,
В земле кровавой самоцветы
Промоет дождь, промочит снег.

Казань взята. Всё ханство пало.
Судьба Сибири решена.
Руси державной это мало.
Державе Балтика нужна:

Идёт по Балтике торговля.
Ливонцы держат вход в Двину,
Как Сатанила злая воля...
И запирает швед Неву.

Не всем князьям война желанна,
Давать людей и денег — жаль...
Злоумышляют неустанно,
Плюют на царскую скрижаль.

Вредят, воруют и перечат,
Бегут к врагам, сидят в лесах.
Пускай Иван не безупречен,
Но кто рождён на небесах?

Сквозь время вязкое, пространство
Видений полное он плыл.
Во вспышках света, духа странствий
Искал предел, не находил...

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ.

Морозный декабрь 1564 года. Заснеженная Москва из потемневшей древесины. Густо заселённый, битком забитый строениями златоглавый Кремль. Тесные покои царя Ивана в нескольких кольцах охраны. Раскрытие очередного покушения на убийство самодержца. Схваченные злодеи. Монолог царя о своей роли в судьбе страны. Человеколюбивое заступничество митрополита Московского и всея Руси за пойманных заговорщиков. Тайная вечеря — пир сподвижников царя в Кремле. Ответный заговор царя против своих врагов.

В проём окна сквозь кузнь решётки
Проник шершавый, тусклый свет.
Ощупал костяные чётки
На лавке, пригоршню монет,

Подсвечник с бронзовым нарвалом,
Наплывы воска, ковш пустой,
Постель с несмятым одеялом
И полог с тщательной резьбой.

Мгла отступала, хоронилась
В изгибах сводов меж столбов.
Текла и с негою гнездилась
В объёмах царских сундуков.

Со стен взирали чудотворцы
Из недр окладов дорогих.
Лампадок блики, нимбов кольца
Дрожаньем оживляли их.

Пред образами спя иль грезя
Сидел на троне человек.
Вдоль подлокотников он свесил
Ладони хладные, как снег;

Едва дрожащие ладони
На грани бликов и теней.
И пальцы длинные без воли
Томились тяжестью перстней.

Его виденья окружали,
Томили, стискивали грудь.
Со стоном крики вырывались
Из сжатых уст: «Не мешкай, в путь!

Скорее Полоцк окружайте,
Литве не дайте передых!
К татарам крымским посылайте
С обманом, что мы любим их!»

Сон или явь — не знал он точно,
Пришёл затем. Но будто сон.
Попасть туда нельзя нарочно
И не подвластен воле он.

...Рассвет устал, застрял меж сосен.
Сквозь тучи струями в зенит
Взлетает солнце. Ворон просит
Любви, а может, так кричит.

Деревья скорбные застыли.
И только дуб как мудрый вождь
Качает ветками: «Не ты ли
Распространяешь эту ложь,

Что в мире всё легко и праздно,
И счастья ждёт нас впереди?
И отвечал Иван напрасно
Во сне: «Так все живут. Прости!»

Шурша с небеса слетают капли.
Как лак ложатся на поля.
Деревья слушают: всё так ли
Гудит и кружится Земля?

Но даже здесь душа скучает
Без вечных суетных забот.
Шум мира быстро нарастает
И сон волшебный гаснет тот...

И через несколько мгновений
Возник неявный, гулкий звук:
Сквозь дымку тяжких сновидений
Прорвался топот, гул и стук.

За низкой дверью голос резкий
Вскричал, откликнулся другой:
«Буди царя, есть повод веский!»
«Учти, рискуешь головой!»

Лязг пронизал дверные скрепы.
Очнулся дремлющий во мгле.
Глаза открылись. Взгляд свирепо
Пронзил иконы на стене.

Ладони сжались. Пальцы с хрустом
Сошлись. Сидящий грузно встал.
«Кто смел меня тревожить пусто?» —
Он раздражённо прокричал.

Сквозь гомон, шепот жутковатый,
Донёсся голос: «Это мы!
Басманов, Бельский и Ушатый,
И трое стражей из тюрьмы!»

Согнав с лица следы волнений,
Царь заступил на хладный пол.
Весь полный тягостных сомнений
Откинул кованый запор.

За дверью, искрами стреляя,
Чадили факелы во тьме.
Скуратов с ликом негодяя
Стоял с кинжалом в кулаке.

Подняв глаза хитрее волчьих,
Малюта руку приложил
К груди нагой, без проволочек
Он кратко дело изложил:

«Великий царь, светило наше,
Холопы верные твои
Убийц поймали возле башни
И на расправу привели».

Огнём под ноги посветили.
Два тела тут лежат ничком.
Водой из кадки окатили,
В живот пихнули каблуком.

Иван сказал: «Как вы их споро!
Скажите, как в ночи без лиц
Разоблачить сумели вора,
Как распознали в них убийц?»

Помедлив, чтобы царь вернулся
И снова сел на трон резной,
Ушатый — сотник черноусый,
Тряхнув кудлатой головой

Сказал: «Дан был наказ высокий
В Кремле дозорами ходить
Внутри палат в ночные сроки
И не шуметь, не петь, не пить.

И не скрипели чтоб ступени, —
Чтоб стражи путь не раскрывать...
В ночи чужих без промедлений
И без сомнения хватать!

Наказ охране даден мудрый.
И вот случилось это там,
Где путь обычный твой под утро
К молебну во Успенский храм;

Дрова всегда лежат там плотно;
Троих мы видим вдруг: стоят
Во тьме тайком и очень злобно
Промеж собою говорят.

Подкрались ближе я и Блудов.
Вокруг сугробы и кусты.
Те воры говорили, будто
К молебну скоро выйдешь ты.

Во тьме пойдёшь совсем в пустыне
В Успенский храм один как перст.
Напасть хотели у святыни
И там убить тебя. Вот крест!

Про это тоже скажет Блудов!»
Тот закивал, перекрестясь.
В дверях заёрзали. Оттуда
Раздались крики: «Воры! Мразь!»

Ушатый свой рассказ продолжил:
«Напали мы на них тот час.
Достали сабли мы из ножен.
Те тоже бросились на нас.

Махали яростно ножами,
Но побежали, видя блик
Клинков у нас над головами.
А мы подняли громкий крик.

Догнал их Блудов. Изловчился
И одного успел достать
Ударом в шею. Тот свалился.
Мы снова принялись бежать.

Добрались к башне, что на площадь
Китай-городскую ведёт.
По льду скользим и кличем помощь.
В конце концов она идёт:

Стрельцы из башни надворотной,
Ночная стража из жильцов,
Как свора гончая добротно
Злодеев стиснули в кольцо.

Убийца, рухнув на колени,
Молиться принялся. Другой
Нырнул в сугроб, закрывши темя.
На них все бросились гурьбой.

Топтать их начал люд служивый
И бить до крови, до кости.
И я тогда, покуда живы,
Велел к тебе их привести!»

«Вот вздор! — нарушил царь молчанье,
Мотнув обритой головой,
Затылком чуя трепетанье
Дворян, стоящих за спиной. —

Не понимаю, как возможно
Решиться так убить царя?
Мой род идёт от Константина, —
Всех христиан поводыря.

Я всех веду к Вратам Небесным!
Кто сможет путь мне заслонить?
Что стоит этот мир телесный,
Ведь душу нужно лишь хранить.

Не личные ли с ними счёты
Решили вы свести вот так?
Мне надоела до икоты
Грызня вся ваша, как собак...

Но так! Убийц в Приказ Разбойный.
Я сам пытать их буду там.
Басманов с Бельским пусть подробный
Рассказ про ночь представят нам.

Хочу понять: зачем, откуда
Вы все в исподнем и без слуг,
Пока рубил злодеев Блудов,
На диво близко были тут!

Вы здесь таились или спали?
А может, слушали мой храп?
Теперь же в праведном запале
Всяк стал мой преданнейший раб?»

Царь повернулся; рослый, полный,
С густою рыжей бородой,
Глаза — огромные уголья
И брови ниткой вороной.

Сказал он: «Дальше охраняйте
Весь Кремль. Изменою смердит!
И поскорее передайте,
Чтоб шёл ко мне митрополит!»

Дворяне, стража и прислуга,
Как псы свои хвосты поджав,
Кто в чём, кто с чем, давя друг друга
Во тьму отпрянули стремглав...

Схватив ладонью боль в затылке,
Царь опустился на скамью.
Скривившись в горестной ухмылке,
Сказал: «Господь, тебя молю,

Дай мне Твоей смиренной силы
Стерпеть смертельную вражду
Людишек гнусных и спесивых
Меня тут держащих в плену.

Царя без права и свободы
Решать: быть миру иль войне.
Творца Ливонского похода
В Кремле закрыли как в тюрьме!

Скрутили мысли как в темнице.
Указы смеют обсуждать.
Хотят кусков моей землицы,
Что их должны бы содержать.

Ко мне лишь ходят за деньгою,
Чинами, взятками, родством.
А я рискую головою,
Как только трогаю кого!

Бояре гнусно нарушают
Великий замысел войны
И Ревель шведам предлагают,
Воруют деньги из казны!

Всё время тратят на утехи,
Гребут налог в свою мошну.
То в плен сдаются без помехи,
То возвращаются в Москву...

Перед царёвыми очами
Стоят бесстыдным наглецом
И лгут, как польскими мечами
В бою изрезали лицо.

Врут мне в плену хмельного зелья.
Есть и другие, кто удел
Опустошив свой от безделья,
Земель заводят передел.

А только требуешь ответа,
Все начинают поминать
Молитвы Нового Завета
И без конца перечислять

Своих ходатаев, заслуги
Родов своих, и всё родство.
Берут друг друга на поруки
Под целование крестов.

И всё без дрожи благоверной,
Как будто дёргают ботву.
А если снова за измену
Изобличат, — бегут в Литву!

Бежит иной, как пёс паршивый
От казни честной и суда.
Богатств хотят, хотят быть живы!
А мне проклятье навсегда?

За Русь готов я жизнь оставить,
Настолько я люблю её.
А мне страной мешают править
Глупцы, шпионы и ворьё!»

Царь говорил всё тише, злее.
Встал со скамьи, поднял глаза.
Пригнулся у раскрытой двери,
Пошёл, крестясь на образа.

За ним охрана и Ушатый.
Их тени прыгали в углах,
А впереди бежал кудлатый
Слизнёв, ключи держа в руках.

***

Всех караул детей боярских
Сгонял, крича, с пути царя.
Тонуло эхо в звуках вязких.
Тёк воздух с запахом угля.

Шли по дворцу. Едва чадили
Лучины в нишах и углах.
Холопы их в ковшах гасили,
Блуждая после уж впотьмах.

Ударив плетью безответных,
Несущих кадку нечистот,
Царь подошёл к двери заветной.
Слизнёв открыл невзрачный вход:

Палата узкая, как келья,
Окно глядит в Москву-реку,
Стол, лавка, запах подземелья...
Икона блёклая в углу...

Иван почувствовал, что боли
Почти утихли в голове.
Вошёл и встал, исполнен воли,
А солнце дёрнулось в окне,

Нырнуло в бездну глаз свирепых.
И, заступив под царский взгляд,
Застыл с подносами нелепо
Слизнёв, вспотев со лба до пят.

«Поставь на стол кувшин и птицу.
Испробуй часть еды моей, —
Сказал Иван, — чтоб убедиться,
Что яда точно нету в ней».

Слизнёв кивнул. Рукав закинул,
С жаркого корку отломил.
Потом без страха и заминок
Её в раскрытый рот вложил.

Сжевал он хлеб, вино отведал
Под взглядом пристальным царя.
«Ну, полно, Сёмка, ты под это
Пожрёшь весь завтрак мой зазря!» —

Сказал Иван и сел на лавку.
Вкусил от хлеба и вина,
И с хрустом зуб вонзил в казарку.
«Ну, как, Семён, твои дела?

Тебя я сватаю к юнице
Мстиславской. Надо нам дерзать».
Слизнёв замешкался, смутился,
Соображая как сказать:

«Моя судьба в твоей деснице.
Княжна Мстиславская, что ты
Назвал прекрасною юницей —
Из Гедеминовой родни!

Родни литовской, исполинской,
Как Глинский, Бельский, как все вы.
Как сам ты, по Елене Глинской
Родня для всех царей Литвы.

Честь велика. Не верю даже.
Хожу чумной и в горле ком.
Ведь стану я, Великий княже,
Тебе ближайшим свояком!»

Иван хрустел капустой сочной:
«Из тех, кто тут живёт в Кремле,
Две тыщи вас служивых точно
Свои мне в свойстве и родне!

Но не литовский князь мне ближе,
А император Константин.
Он предок мой. Нет в мире выше
Монаршей крови — он один.

Ещё наследник я Батыя!
Всё повторяется как встарь.
Мои все степи золотые —
Я за Батыя Белый царь!»

Декабрьский ветер смолк внезапно.
Не выл, не двигал снег, шурша.
На миг, как будто безвозвратно,
Из всех и вся ушла душа...

***

Тоскливо двери заскрипели.
Шаги наполнили дворец.
Стал слышен вроде свист свирели.
Гул голосов: «Святой отец!

Благослови рабов нас грешных!»
Слизнёв шепнул: «Митрополит».
Иван навстречу встал неспешно,
Оставил кубок недопит.

Вбивая в пол тяжёлый посох,
Митрополит вошёл и встал;
В каменьях крест, седые космы,
В глазах ни злобы, ни добра.

Царю степенно подал руку
И тот её поцеловал
Кривясь, терпел как будто муку.
Митрополит ему сказал:

«Скажи, сын мой, опять убийцы
Тебе мерещились во сне?
Что этот бред не повторится
Ты клялся на иконе мне».

«Что слышу, отче? — царь отпрянул. —
Меня хотели тут убить!
Убийц нашли мои дворяне
И увели допрос чинить.

Мне почему не хочешь верить?..»
Митрополит махнул рукой.
Слизнёв тот час отпрянул к двери;
Ушёл с понурой головой.

Иван сказал: «Садись, святейший».
Тот сел, рукой ударив стол:
«Хочу, сын мой, тебя утешить,
Пресечь в душе твоей раскол.

Огромной стала вдруг держава.
Нужны ей дьяки и писцы,
И кропотливая управа.
Не только пушки да стрельцы.

Не только знатных, но и всяких
Пустить желательно во власть.
А знать бьёт дьяков, как собаки,
Которым кость мешают красть.

Ты сам пугаешь всех толковых.
Боятся многие служить.
Ты веришь лжи, а невиновных
Готов бессмысленно губить.

Был у меня князь Юрий Кашин;
Казань брал, воевал с Литвой
Как воевода бесшабашный.
Он тут по делу под Москвой;

Сыночку свадьбу затевает.
Его он хочет поженить
На девке Ховринской. Желает
За ней богатство получить».

«И что? — Иван пожал плечами,
Косясь на стынущую дичь. —
Им, голодранцам, можно чаять
Богатство Ховриных достичь.

Самих же Ховриных неплохо
Привадить ближе ко двору.
Не нахожу я в том подвоха.
Тебя же, отче, не пойму».

«Случайно вышло препиранье
У сына Кашина — вражда
Во время праздного шатанья
С Чулковым Гришкой у пруда.

Чулков сам к Ховриным решился
Сватьёв заслать. В ножи пошли.
Но, слава Богу, люд вступился
И спор без крови развели.

Чулков лишь в рындах и подьячих.
Откуда гонор — не пойму.
Вот Кашин-старший и назначил
Урок плетьми задать ему».

«Так значит, Кашина две рожи
Полночи ждали на дворе?
Хотели высечь, а сторожа
Моя взяла их на заре? —

Царь откусил от стылой птицы,
Махнул перстом туда-сюда, —
Так значит, это не убийцы,
А так, смешная ерунда?..

Нет, нет! Меня в засаде ждали.
Не подавали голосов.
На стражу яростно напали.
Я их убью как подлых псов.

Просить за них, что за охота?
Тебе лишь верю одному.
Но что-то странная забота?..
Вот помнишь, в прошлую весну

Ты со боярами толпою
Ко мне в ночи, как стая сов,
Связав охрану с жутким воем
Ворвались, заперли засов.

Желали правды зло и громко,
Притворно сделав скромный вид
Достопочтенно и покорно.
А я едва не был убит!

Ты стал им стягом берегущим;
Тобой прикрылись бунтари
От гнева слуг моих бегущих,
Призывы слышавших мои!»

Иван умолк, и стало слышно,
Как бьют в церквях колокола...
Сперва вдали, потом всё ближе.
Чу, зазвонила вся Москва!..

Мир стал вдруг чудом колокольным.
Иван поднялся, встал к окну.
Ударил ногтем недовольно,
Поскрёб оконную слюду.

Сквозь иней еле различались
Дымы над крышами домов.
Стрельцы верхом куда-то мчались,
Комки летели от подков.

Меж куполов воронья стая
Клубилась пеплом на ветру.
В позёмке псы, беззвучно лая,
Козу гоняли по двору.

Нырнуло солнце, снова вышло.
Плеснули вороны крылом.
В стенах пел голос еле слышно
Над колыбелью перед сном.

Выл ветер. В кузнице далёкой
Кузнец подковывал коней.
И ветер в башне надворотной
Выл то слабее, то сильней.

«Меня лишили с малолетства
Свободы царствовать и жить.
Всё, что запомнил я из детства —
Убийства, бунты, реки лжи.

Чернь друг на друга поднимая,
Ратши и Глинские на круг
Травили ядом, колдовали
Открыто, не стесняясь слуг.

Казанцы зря не взяли хана,
Что я им мирно предлагал.
Призвали хана от султана.
И лишь тогда я осерчал!

И жили бы как наш Касимов.
Но вот попутал их шайтан.
Прогнали наших побратимов –
Всех правоверных мусульман.

Меня везли в Казань вне войска,
Что шло по берегу в огне.
Не дали выказать геройство,
Про приступ не сказали мне.

Меня от славы отводили.
На приступ без меня пошли.
И без меня не победили,
Лишь смерть позорную нашли.

Взорвали стену и князь Курбский
В проём за славой побежал.
Но бой крепчал. Погнали русских.
«Секут!» — князь первым закричал.

Ещё враги моё семейство
Счастливым видеть не могли
И через яды с чародейством
Анастасию извели;

Царицу, милую юницу –
Мать шестерых моих детей!
Ты помнишь, отче, что женился
Когда пятнадцать было ей.

Сильвестр лисой стал в козьей шкуре,
Лжецом предатель Адашёв.
Но хорошо, что милый шурин
Василий Юрьев зло нашёл.

Раскрыл злодеев чародейство.
Свершился быстро царский суд.
Пускай жестоким стало действо,
Ту казнь и Бог бы выбрал тут.

Для всех кругом была опасность
Под чары страшные попасть.
Макарий, вот уж несуразность,
Успел их жертвой слабой пасть».

«Все это Богу нетерпимо! —
Сказал в ответ митрополит. —
Про эти мерзости вестимо ль,
Чего Москва вся говорит?

К чему расправы над сынами
Шишкова, не щадя семей?
На плахе Сытины с главами
Расстались: Фёдор, Алексей.

Князь Воротынский, князь Курлятьев
В опале, изгнаны как псы.
Потом ты истребил их братьев.
Ты что творишь? Ты ж мне как сын!

Иван, я твой духовник с детства.
Ты вырос на моих глазах.
Припомню как ты по соседству
Топтал всех встречных на конях!

Ты в детстве муками животных
Извёл немало, слуг хлестал
И в десять лет уж принародно
Прохода девкам не давал!

Немало люда бестолково
По пьяной дури загубил.
Вот в Невеле ты Шаховского
Во гневе палицей убил!

По убиенным шлёшь ты вклады
В монастыри по сто рублей
И больше. Это Богу ладно,
Но Бог глаголет: «Не убей!»

Митрополит на посох грузно
Опёрся, встал так, словно он
Оставил в этой келье узкой
Всю жизнь под карканье ворон.

Кресты на нём в лучах рассветных
Горели как на куполах.
Изрек: «Помилуй деток бедных.
Не зло они в твоих делах.

Князь Кашин молит о прощеньи
Тем своякам младым, что ты
С утра отправил в подземелье...
Мне душно, дай скорей воды!»

Царь из кувшина золотого
Дал Афанасию воды.
«Ну, ладно, если все готовы
Ручаться будто это сны... —

Иван невольно стал кривляться. —
Пущу на волю дураков.
Ты перечисли, кто ручаться
За них имуществом готов.

Потом, как водится с порукой,
Нарушит этот Кашин что,
Сгною в тюрьме с женой, прислугой
И поручителем его!

Опала будет непременно:
Казнь, ссылка иль пучина бед.
Пусть примут крест тогда смиренно.
Таков и будет мой ответ!»

Расцеловав митрополита,
Иван почувствовал, как боль
Сдавила лоб свинцом налитым.
Чуть не издал он тихий вой,

Но молвил строго: «Хватит, отче.
В молитвах помни обо мне.
Освобожу всех как ты хочешь
По недоказанной вине.

Да будет так. Вот только Юрьев
Расспросит их, что было тут.
И если скажут всё, без дури,
Их по домам и отвезут!»

Митрополит всё понял, вздрогнул.
Стал отступать, себя крестя.
Ушёл. С размаху дверью хлопнул,
Негодованием горя.

Иван же принялся за птицу:
Ел жадно, как в последний раз.
Вдруг слёзы вышли сквозь ресницы,
Упали из угольих глаз.

Горячим бешенством задушен,
Во гневе лютом, будто пьян,
Зубами мясо рвал, как души
Царь Божьей милостью — Иван!

***

Во тьме дворцовых переходов,
Среди людей, но всё ж один,
Зачем-то медля в поворотах,
Царь шёл и тихо говорил:

«Мне, как сове, лишь ночь услада.
Во тьме всё видит сквозь дома
Сова. Ночь — жизнь ей, ночь — награда.
Пространство режет на крылах.

Взахлеб испить и не напиться!
Прекрасен мир, свободен дух.
Большая радостная птица:
Луч зорких глаз и чуткий слух!

Мне тоже день как сверхусилье:
Сжимаю зубы и терплю.
Пусть затемнится небо сине, —
Я чашу ночи отопью!

А утром я слепой, бескрылый
Ползу на дикий перезвон,
На птичий утренник унылый
В какой-нибудь холодный дом.

Пусть прогорю как факел яркий
От этой жизни. Бог так дал!
Средь мира жаворонков жалких
Я — одинокая сова!»

***

Был вечер, факелы чадили,
Морозом дуло от окна.
Иван прошёл и сел в средине
На пир накрытого стола.

Враз закрутились, взволновались
Полсотни пляшущих теней,
И столько же людей поднялись
Вдоль стен у лавок и скамей.

Царь стал высматривать образчик
Своей опоры сквозь угар,
Как будто торг, а он приказчик
И выбирает тут товар;

Дьяк Висковатый, князь Басманов,
Бояре Чёботов, Ногтёв,
Скуратов-Бельский, Поливанов,
Вокшерин, Колычев, Слизнёв,

Князья Одоевский, Черкасский
Григорьев, Совин, Салтыков,
Ростовский-Тёмкин, Боротянский,
Хованский, Хворостин, Гвоздёв,

Боярин Юрьев, Шапкин, Сёмин,
Мятлин Верига Третьяков,
Князь Оболенский, Пронский-Ромин,
Меньшой Булгаков, Воронцов,

Князь Бекбулатович Ногайский,
Грязных, Безопишев Угрим,
Молчанов, Шереметев, Зайцев,
Борисов Чёрный Бороздин,

Иван Чулков, Коняка Сицкий,
Дьяк Арцебашев, Трубецкой,
Василий Ступа — дьяк дворецкий,
Дьяк Тютин и Васюк Грязной,

Пивов, Олферьев, Севастьянов,
Шерефединов, Годунов,
Леонтьев, Зюзин и Щелкалов,
Плещеев, Овцин, Шейдяков,

Кривой Сабуров, Младший Очин,
Роман Нащёкин, Милюков,
Андрей Старко, Григорий Ловчек,
И низших несколько чинов.

«Друзья, садитесь, пейте, ешьте.
Сегодня будет долгий пир.
Тревогу вы мою утешьте,
А после мы поговорим.

Кто дурака сегодня пляшет?» —
Сказал Иван, вкусил грибов.
И тут же все налили в чаши
Вино из царских погребов.

Все стали есть, и замелькали
В руках пирующих ножи —
Их в корки кулебяк втыкали,
Жаркое, хлебные коржи...

Сгребали с блюд больших горстями
Орехи, клюкву, творог, мёд.
Пускали чаши меж гостями
И опрокидывали в рот...

Когда смолк шум неприхотливый
По знаку малому царя,
Поднялся Ловчик; лик игривый.
Для вида струны теребя,

Пошёл с улыбкой, переплясом,
Бренча по гуслям, меж столов
И загудел поддельным басом
Среди повёрнутых голов:

«Сегодня дурень пьяный Кашин
Бродил у камня Алатырь.
Хотел украсть царёвой каши,
Но тут взошла звезда Чигирь.

Звезда речёт ему: «Дурак, мол,
Обрящешь кашу ты в аду.
Ведь у тебя и глаз нет; на кол
Зад набредёт во тьме! Ау-у-у»...

Под смех и свист Григорий Ловчик
Пошёл вприсядку, гусли прочь.
Иван захлопал: «Голубочек!
Смотри как боек хоть и ночь!»

«Слагает вирши, скачет бойко» —
Дьяк Висковатый тут кивнул,
Давясь анисовой настойкой.
Басманов Гришке подмигнул.

Сказал вполголоса, чтоб слышно
Лишь дьяку стало и царю:
«Григорий Ловчек боек слишком.
Я поручительство даю,

Что без раздумий и не морщась
Убьёт любого за столом
По твоему приказу тотчас,
Не посчитавши то грехом.

Его князь Вяземский подсунул
Мне в Кормовой приказ служить.
Он оказался, как и думал,
Таким, с кем страшно рядом жить.

Когда врагов среди Приказов,
Кремля, дворца, монастырей
Начнём громить?» Скосив тут глазом,
Иван вдруг выкрикнул: «Теперь!»

Споткнулся Ловчиков. Упавши,
Сидеть остался на полу.
Унялся гомон. Царь, поднявшись,
Махнул рукой Бороздину.

Сказал: «Иди и встань за дверью
Не подпуская слухачей».
И Бороздин, шатаясь хмельно,
Неловко скрылся из очей.

«Встань, милый шурин, и поведай
О чём мы шепчемся давно, —
Сказал Иван. — Про злые беды
Всем нам чинимые, про двор,

Что нам готовит здесь расправу.
Князьям-злодеям крест не свят.
Везде в Приказах и Управах
В Москве изменники сидят!»

«Пора их бить!» — воскликнул Юрьев.
Встал он: с обритой головой,
Кафтан, рубаха, пояс шурьев
Искрятся нитью золотой.

Высок, широк в плечах и статен.
В движеньях ловок, чуб носил
Как Святослав, на лик прекрасен
И на ливонца походил.

Имел он голос звучный, сильный
И как с написанного рёк:
«Всё ближе нам рубеж могильный.
Кому такое невдомёк?

Претят нам всем дела презлые
Немовых, Кашиных, других.
Враги нам все Шевыревые,
Куракин, сонм Головиных.

В Кремле их улей, рой осиный.
Мы здесь у них под колпаком.
Начнём их бить, так в миг единый
Нас тут задавят большинством!

Наверно, помните то дело
Минувших дней кровавых свор,
Когда на нас взъярившись зело
Поднялся весь кремлёвский двор?

Злодеи, Шуйскими ведомы,
Ревнуя Бельского к царю,
Мятеж подняли; на иконах
Поклялись злому главарю!

Враги вошли числом пять сотен,
Да из Владимира ещё
Три сотни, в Кремль. Не зная совесть
Закрыли всех на пересчёт!

Погром устроили той ночью.
На двор сгоняли баб, мужей,
Детей. Одежды рвали в клочья
Под смех кровавых палачей.

Бессудно многих перебили.
В Приказах письма, списки жгли.
Ивана Бельского схватили,
На Белоозеро свезли!»

Настало тяжкое молчанье.
Его нарушил вдруг Старко
Вскричав: «Писать нам завещанье?
Ответь-ка лучше, делать что?»

Изрёк Басманов: «Что готовят
Враги всем обречённым тут?
Быть может, мёртвых нас зароют,
В монахи силой остригут?..

Но бросить в страхе государя —
Для православных смертный грех.
Царь крест несёт, себя снедая,
Собой он жертвует за всех!»

Бояре, дьяки зашумели,
Вонзая в стол свои ножи:
«Ты говори скорей о деле,
Как защищаться нам скажи!»

Ответил Юрьев: «Мы в ловушке
Китайгородской и в Кремле
Как беззащитные лягушки
В ведре завязшие в смоле.

Здесь защищаться будет трудно.
Родню жаль, чада, челядь, скарб.
Бежать нам нужно. Скажем, будто
Царь на молебен едет в храм.

Пусть утром из Москвы поедет.
Он часто ездит — знают все.
А мы за ним все на рассвете
Поедем, помня о казне!

Казна должна лежать в подводах.
Дьяк Тютин, дело то твоё!»
Встал Тютин: «Не впервой в походах.
Запрячем злато под тряпьё.

Казна сосчитана, готова!»
Кивнул Басманов: «Караул
Поедет из полка царёва
Кто на иконе присягнул!»

«Такие есть, — привстал Черкасский. —
К присяге сам их приводил.
А двух лазутчиков как в сказке
Убил и в прорубь опустил.

Коней откормленных готовьте,
Но царских замыслов и слов
Вы ненароком не раскройте,
Чтоб враг ослеп наш и оглох!»

Шипел огонь. По драни крыши
Скребла метель. Гудел, стонал
В заслонках ветер. Еле слышно
В застенках мученик кричал...

В Китай-городской церкви полночь
Отмерил колокол во мгле.
Всем показалось, что сквозь копоть
Ожили фрески на стене:

На сводах в нишах грановитых
Вдруг двухголовые орлы,
Грифоны из звериной свиты
Вздохнули в капельках росы.

Русалки из цветов дичайших
И птицы танец повели.
Со всех сторон в людей молчавших
Глаза уставились из тьмы.

Иван, блеснув глазами, вышел
В круг света посреди палат.
Слизнёв, ступая еле слышно,
Шепнул, неся за ним халат:

«Из Кабарды халат сей ести».
Вскричал Иван: «Дела горьки...
Царя Москве иметь нет чести!
Москве князька иметь с руки!

...Как хорошо, что здесь вас много,
Что не один я в трудный час.
Прочь из Москвы ведёт дорога.
Зовёт меня, а также вас!

Моя судьба в таком завете.
Бог с нами, братья, — знаю я.
Пускай живёт, цветёт вовеки
Святая Русская земля!

Теперь пойду с царицей вместе
Валять в постели дурака!
Я падок до восточной лести
Любезной дочки Темрюка.

Привык я к ней, но мне б сгодился
Дружочек, с кем отрадно быть.
Но жаль такой не приключился.
Как мне дружочка раздобыть?»

Иван вздохнул, перекрестился
На образ красочный в углу.
Пошёл. Тут Ловчик очутился.
Поднял царь руку на ходу:

«Таких, как ты, мне нужно много.
До смерти смехом уморил.
Тебе большую дам дорогу,
При мне будь ловчим-сокольным!»

Согнулся Ловчиков. Целуя
Ивану руку, перстнем он
Рассёк себе губу не чуя,
И кровь закапала кругом.

Вслед за царём Басманов-младший
Пошёл в одеждах золотых; —
Юнец и статный ангел падший,
Слетевший из небес родных.

С царём прощаясь, тени встали.
И заговорщики меж них!..
Огонь лучин блистал на стали,
Мехах, одеждах дорогих...

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

Неожиданный, как гром средь ясного неба, отъезд царя из Москвы 3 декабря 1564 года. Трудности дороги в сильнейшую зимнюю оттепель и распутицу до великокняжеского фамильного владения — Александровской слободы. Глумливый отказ царя Ивана IV от Московского царства в пользу татарского Касимовского князя Симеона Бекбулатовича — до крещения Саин-Булат хана. Смятение чувств москвичей и жуткий хаос в Москве из-за наступившего безвластия. Слёзные посольство верноподданных москвичей в военный лагерь царя в Александровской слободе с просьбой вернуться. Учреждение «опричнины» — разделение Русского царства на земли номинального царя Симеона Бекбулатовича и опричные земли царя Ивана IV. Великая перестройка центра Москвы и всей жизни при выделении опричных частей.

Шёл мягкий снег. Снежинки, тая
В кудлатых гривах лошадей,
Сверкали, быстро исчезали...
Пар вырывался из ноздрей.

Кивая сонно, кони мялись,
Косясь на грустных ездовых,
Чьи нравы нынче отличались
От всех обычаев своих.

Здесь смотр ямщицких ухищрений:
На ком тулуп, кто в зипуне
Под грудью стянутом, — движений
Чтоб не стесняло при езде.

Одни в санях сидели тихо,
Другие скалились, смеясь.
А третьи хмуро кляли лихо —
Раскисшую под снегом грязь.

За ночь в Москве мороз отпрянул.
Вот солнце встанет, — потечёт
Повсюду с крыш. ...И воздух пряный
Как вешний — оттепель грядёт.

Уж всё готово. Стынут кони
И в раззолоченной попоне
Уголий царский жеребец
Трясёт уздою из колец.

Он каждой жилочкой клокочет,
И не дано умерить прыть.
Конь скачки злой, безумной хочет
И спесь не может победить.

Среди саней, что запрудили
Все переулки у дворца,
Бояре сонные бродили:
Кто зол, кто с видом хитреца...

Здесь гарцевал и князь Черкасский
В расшитой бурке, сапогах.
В черкесках люд его, в кавказских
Иссиня-чёрных бородах.

Тут говор резкий, басурманский,
Незнамо из какой страны,
И взгляд у всех не христианский,
Хоть волей царской крещены.

Среди саней стоял Басманов,
О чём-то тихо говорил
С Немым и Юрьевым, и рьяно
Дьяк Тютин носом тут крутил.

Корпел, в который раз считая
Царёво золото в санях.
То замирая, то пылая,
Трещали факелы в руках.

Везде конвой детей боярских
Из государева полка.
Все при мушкетах, в шапках красных
И фитили дымят слегка.

Тьма расступилась. Свет стал бегать
И сразу снег пошёл сильней.
Обоз всё ждал. Уж кукарекать
Петух устал всем из клетей.

Вдруг на сугробы пали тени
С большого царского дворца,
И в разукрашенные сени
Вступили рынды вдоль крыльца.

В одеждах белых с топорками
Слоновьей кости с серебром,
Как на подбор парадно встали
Сияя, — хороши лицом.

Прошёл меж мамок, как из стана,
В доху из соболя одет,
Любимый сын царя Ивана —
Царевич Фёдор малых лет.

Уже святой, хотя дитятя.
Происхождением своим
Он воин из небесной рати,
Несущий Божий свет живым.

И брат его — десятилетний
Иван с печалью на лице,
Как будто он в семье заветной
Из рода Рюрика в конце.

Наследник всей плеяды славной,
Создавшей вечный Третий Рим,
Крови могучей и державной.
Уж страшный рок витал над ним.

За сыновьями государя
Царица Марья шла вослед.
Оленьих глаз не поднимая,
Она ждала здесь только бед.

А до крещения и свадьбы
Ей имя было Кученей.
И не могла она сказать бы,
Что здесь казалось страшным ей.

Пока семья садилась в сани
С константинопольским орлом,
Все рынды чинно занимали
Места вокруг саней верхом.

Царь вышел ярый и готовый
В доспехе воинском, златом.
Окинул двор пытливым взором
И осенил себя крестом.

С крыльца сошёл и рявкнул: «Тютин!»
«Готово всё, мой государь!»
«А что там делают те люди?» —
Царь указал рукою вдаль.

Там отдалённо и в опаске
Князья с боярами толклись.
По чьей-то видимо указке
Толпой гудящей собрались.

Идти хотели разбираться
Почто никто им не сказал,
Что царь долой решил податься,
И почему он их не взял.

А вдруг чума опять случилась,
Татары ночью подошли,
Иль чернь  привычно возмутилась,
Пожар какой-нибудь вдали?..

К толпе той двинулся Скуратов
И двадцать всадников за ним.
Вдоль любопытных он оградой
Встал как стена и путь закрыл.

Сияло солнце на востоке,
Лилось златою полосой,
И благодатнейшие соки
Зари разлились над Москвой.

Неравномерно осветились
Небес густые облака.
Живые тени в них носились,
Как сон прошедшие века.

Поднялся ветер. Юг и запад
Сошлись. Теперь на их крылах
Тепло пришло. Вдруг дождь заплакал.
Весь город виден стал с холма.

Мерцал крестами град огромный
И купола церквей над ним.
Застыл громадой серо-чёрной
Град азиатский — Третий Рим.

«Пора!» — царь, даже не взглянувши
На стременного, что коня
Спеша подвёл, не обернувшись,
Пошёл и сел в пустых санях.

Ему хотелось быть отдельно.
Потёр оконце из слюды.
«Вперёд!» — махнул Басманов дельно.
Вдруг шум, сломались будто льды;

Со страшным грохотом и треском
Возы и сани разошлись;
Под крик возниц и посвист резкий
С холма все заскользили вниз.

Мчал царский поезд, словно войско,
Что шло осаду прорывать.
В снегах, как в жизни, всё так скользко!
Но нужно дело начинать.

***

Не повстречав в Москве отпора
Своим желаниям, в обед
Войдя в Коломенское споро,
Весь поезд встал — дороги нет.

Везде проезды, броды, вехи
Водой залились от тепла.
По всей Руси вдруг вскрылись реки.
Пришли потопа времена

Как будто сказ ветхозаветный!..
Таясь, в Коломенском сидел
Иван испуганный и бледный.
Молился, каялся, терпел.

Всю ночь радел он перед Богом,
Просил открыть ему пути.
Но две недели без дороги
Ему пришлось там провести.

В субботу вдруг заледенело
Вокруг Коломенского всё.
Освободился царь из плена,
Помчался быстро между сёл.

В Тайнинском ночь лишь отоспался,
Молебен краткий посетил.
Он быстро к Троице добрался,
По убиенным вклад вложил.

И в Александровской завьюжной
Сквозь злые козни декабря
Путь кончил. В слободе что нужно
Готово было втихаря.

Весь кремль там Юрьев взял в ограду,
К реке прорыл подземный ход.
Тут можно будет и осаду
Держать, коль нужно, целый год.

В просторном городе отцовом
Покровский каменный собор.
Все башни выстроены снова,
И все стрельцы как на подбор.

Вздохнул Иван, как будто долю
Свою исполнил Моисей,
Народ свой выведя на волю
Из фараоновых клетей.

***

Прошла неделя. Окопавшись
В своей далёкой слободе,
Убийц, погони не дождавшись
Иван узнал про страх в Москве.

Затлела искра там волнений.
Ведь царь теперь не управлял
И не оставил замещений,
Как в граде прежде назначал.

Не управлял никто столицей.
Никто не вёл теперь суды,
Приказ разбойный и границы,
Налоги, прочие бразды.

Посланцы податных сословий
К митрополиту шли просить:
«Под гнётом из любых условий
Царя хотим мы возвратить!»

Дождавшись этой тяжкой смуты,
Царь Поливанову даёт
Письмо своё с отказом мудрым
От царства. Тот письмо везёт

К митрополиту и боярам,
Сидеть оставшимся в Кремле.
Письмо второе — к христианам
Везёт, к народу и толпе.

Михайлов оглашает с жаром:
«Наш царь не гневен на народ,
Но полон лютости к боярам
И обвиняет весь их род!»

В письме расписаны все страсти,
Князей изменные дела:
«От них народу все напасти!»
Лишь не назвал царь имена.

Царь преступлений много разных
В своём письме перечислял:
«От них, бояр, злодеев грязных,
Уехал царь куда Бог дал!»

Хитёр же старый Поливанов!
Как куча хвороста, Москва,
Где искры только не хватало,
Была в костёр превращена.

Спать знать от страха перестала,
Ведь чернь, письмом возбуждена,
На них почти уже восстала
За их изменные дела.

***

Шли дни. Вдруг в Слотине застава
За двадцать вёрст от слободы
Митрополита задержала
И с ним — посольство из Москвы.

Большой конвой там к ним приставлен,
Как будто к пойманным врагам.
И под надзором был доставлен
Митрополит к большим вратам.

Под серым и плакливым небом
Свирепый сокол вкруг летал.
Его подкармливали хлебом,
А он, резвясь, ворон терзал.

Вороны здесь слетались к блюду:
Окоченевших мертвецов
Терзать повешенных повсюду.
...Вот постучал конвой кольцом;

Ворота быстро отворили,
Гремя решётками оков.
Послов во двор большой пустили
Как попрошаек-ходоков.

Бояр, купцов, митрополита,
Решили тотчас обыскать;
Затем писцов, архимандритов,
Как будто в каждом крылся тать.

Ножей и сабель всех лишили,
А заодно и кошелей.
«Все для того, чтоб не решили
Из них наделать кистеней!» —

Сказал гостям с ухмылкой пристав.
Гуртом, как козы на убой,
Под лай собак, плевки и присвист
Прошли послы к царю сквозь строй.

Кресты, иконы и хоругви,
Как будто Спас иль Крестный Ход,
Смиренно сложенные руки,
Готовы в разный оборот...

Под смех зловещий и надменный
Послы искать царя пошли
Как в ад, оставив мир сей бренный.
И вот они его нашли:

Среди двора шесты стояли,
На них же куклы из тряпья;
Вокруг них всадники скакали,
Те куклы саблями рубя.

Скакал Басманов и Вокшерин,
Черкасский, Бельский, Бекбулат.
Кричали и рубили шеи
У чучел. Зло свистел булат!..

Дыханья пар летел на ветер.
На жеребце под стук копыт
Скакал Иван. Он не заметил,
Что перед ним митрополит.

Вот Бекбулат остановился,
Затем и все, смирив коней.
И только царь ещё носился,
Рубя клинком вокруг людей.

Скакал едва их не сшибая.
Потом замедлился, остыл.
Сквозь зубы выцедил, слезая,
Бросая повод стременным:

«Ну что, нашли Москве царя-то,
Чтоб он отребьем управлял?»
Иван как будто встал из ада.
Не всякий бы его узнал.

Царь потерял почти весь волос
Из бороды и с головы.
Глухим, надтреснутым стал голос,
Вокруг глаз чёрные круги.

Но взгляд был непоколебимый
И не тряслась его рука.
Упрямый и неустрашимый,
И мысль быстрее языка.

Митрополит согласно права
Для поцелуя протянул
Сухую руку. Царь лукаво
Её губами промакнул.

«Сын мой, тебя благословляю! —
Сказал ему митрополит. —
В дом проводи, я умоляю.
Мороз ужасный!» Царь молчит.

«Святой отец, в палатах душно.
Там даже банщик угорит.
От игрищ тут остыть мне нужно.
При всех ты дело говори».

Митрополит мусолил чётки.
Совсем Иван его не чтил.
Да и обряд нарушил чёткий —
Посольство в дом не допустил.

Митрополит сказал со вздохом,
Стараясь виду не подать:
«Урок ты нам задал не плохо.
Решил все скрепы разломать.

Ты бросил трон, оставил царство.
Дела в упадке, чернь бурлит.
И крымцев вечное коварство
Москве погибелью грозит!

Все знают — ни один боярин
Не смеет царством управлять.
И мы пришли со всех окраин
Тебя о благе умолять:

Мы просим все тебя вернуться
И всем владеть, как сам решишь.
Ты этим дело, — все клянутся!
Богоугодное свершишь!»

Тут Афанасий обернулся.
Все закивали, торопясь.
В ответ лишь криво улыбнулся
И хмыкнул зло Великий Князь.

Царю на плечи князь Черкасский
Уголью бурку положил.
А Бельский, что не догадался... —
С досады губы закусил...

Князь Бекбулат, Вокшерин Фёдор,
Переглянулись: «Что молчит?»
И тут Иван совсем не злобно
Всем с расстановкой говорит:

«От Бога мудрым наущеньем
Быть полагаю посему;
Моим глубоким измышленьем
Отныне только одному

Мне будет дадено решенье
Опалу класть, казнить и гнать
С семьёй, казне на возмещенье
Со всех опальных статки брать!

Никто не может мне мешаться,
Ни Дума, ни митрополит.
Поручных грамот больше браться
Не будет. Если кто сбежит,

Исчезнет, чуя приближенье
Опалы, — вся его семья
Заплатит мне уничтоженьем.
Определю вину им я!

Отныне в Русском государстве
Себе опричнину ввожу!
Надел весь, Двор и Выход царский
Себе особый завожу.

Владеть всем со бояре буду,
Которых сам я отберу.
Другим как прежде жить покуда:
Приказам, старому Двору.

Пускай ведут дела земские,
Суд разбирают по добру.
А коль вопросы не простые, —
Идут к опричному двору.

Дела заморские, большие,
Дела казны и войсковые
Бояре мне пускай несут.
Им приговоры дам я тут.

Царь Семеон в Москве пусть правит.
Он Чингисхановых кровей.
А мне опричных всех оставит.
Не нужно земских мне червей.

Возьму в опричнину уделы,
Сперва предав их палачу.
Создам из них теперь по делу
Ту Русь, которую хочу!

Пусть веки вечные сияет
Святая Русская земля,
И Бог ей только управляет,
А дланью Божьей буду я!»

...Как истуканы все застыли.
Никто не понял ничего.
Себя крестами осенили,
Подозревая колдовство.

«Ты, Висковатый, всех разместишь
По сану пить, по чину спать.
И животом за них ответишь.
Клинки обратно не давать!» —

Иван устало улыбнулся.
Пошёл с морозного двора
В собор. Назад не обернулся.
Свалилась с плеч его гора.

***

Прождав в тревогах ночь, под утро
Решил обратный путь держать
Митрополит. И сделал мудро:
Не мог царю он доверять.

Но был задержан неучтиво.
Вперёд него в столичный град,
Как неожиданное диво,
Велел отправить царь отряд:

Ивана Бельского с Мстиславским,
Ивана Пронского с кавказским
Любезным шурином своим.
Стрельцов и дьяков много с ним.

В одежды чёрные оделись
И мётла при себе везли.
Собачьи головы виднеясь
У сёдел, страшный смысл несли...

Велел в Приказы царь внедряться,
Столы свои там завести.
Но как опричные держаться,
Травить всех вставших на пути.

Царь повелел в Москве подворья
От стен Кремля совсем сносить.
С Дорогомиловского всполья
Живущих прочь переселить!

Там от Волхонки до Никитской,
Внутри Воздвиженка, Арбат,
Опричный должен поселиться
Народ отборный к ряду ряд.

Должны они там жить отдельно
На месте шурьевых палат.
Притом в срок малый, трехнедельный,
Напротив Боровицких врат

За счёт казны опять московской
Дворец опричный возвести,
В привычке аглицкой и псковской
Стеной с зубцами обнести.

...Чтоб башни с чёрным орлами,
У птиц тех по две головы.
Чтоб шпили золотом сияли,
А на воротах — злые львы.

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ

Кромешный разгар опричнины. Мрачный, чумной, голодный, военный 1569 год. Вседозволенность и жестокость опричников. Царская охота на кабана, где удалой царь являет собой вожака кровавой своры. Давно зреющий заговор в Новгороде и Пскове бояр и новгородского Владыки архиепископа Пимена для перехода северных земель Русского государства в состав польско-литовской Речи Посполитой. Неистовая пытка одного из знатных заговорщиков. Свирепое решение царя о карательном походе на мятежный Новгород.

Сентябрь прошёл. Он сух был, светел.
Дожди в июле пролились.
Уж по ночам холодный ветер
Исподтишка морозил лис.

Морозил всю лесную свору,
Птиц робких перелётных стай,
Неслышный голос звал которых
В далёкий заповедный край.

Окрест поля, луга, дубравы
В святой оправе залегли, —
Степаново-Махрисской лавры
Мерцали купола вдали...

Грибы, как гвозди в хвою вбиты...
Текочут белки меж ветвей,
И небо синее открыто
Молитвам, крикам журавлей.

Дымок костра щепотью соли
Меж дивных запахов плывёт.
По среднерусскому раздолью
Бог очарованный идёт.

Вдали — дымы над слободою,
Что Царской псарней нарекли,
Во всепокой небес — рекою,
Дорогой чёрной пролегли...

А на холме у сучьев древа,
Давно разбитого грозой,
Стоят два всадника: то влево
То вправо крутят головой.

В простом весьма дворянском платье,
При саблях... норковый подбой...
По виду и повадкам — братья.
Рекут тихонько меж собой.

«Пусть государь без нас ливонца
Идёт отныне воевать», —
Один сощурился от солнца.
...Другой стал шапку поправлять.

Промолвил: «Было мне виденье.
Увидел сон как наяву.
Наверно, за ночные бденья
Мне знак небесный к сватовству...

Пустынный берег мне явился.
Туда мой ангел опустился.
Он крылья белые сложил,
Спросил о том как был  да жил.

Ему покаялся в гордыне
И всех других своих грехах,
О коих, верно, не забыли
На мудрых строгих небесах!..

...Просил немного снисхожденья
И в сватовстве мне вспоможенья.
Но ангел тягостно молчал,
Лишь свет небесный источал...

Потом взлетел, отставил берег,
Но о беде предупредил.
Исчез. Мне ангел не поверил...
Ну, как? Тебя я удивил?»

«Вот ты наплёл чего, Ивашка!
Брось ты купеческую дочь.
Для нас плуг, сабля да рубашка.
Не нам такую свадьбу мочь.

Нам завещал не свадьбу отче:
Он завещал найти удел.
А дьяк так много денег хочет...
На всём порок корыстных дел!

Ты на коня и не садился,
Как царь опричнину созвал
И мщеньем он воспламенился.
Жестокосердно наказал

Князей Горбатого, Немого.
Горенский к ляхам убежал,
Изобразив купца косого.
Но царь его и там достал!..

И тёмной ночью на подворье
Беглец повешен как злодей.
И в ад отправились в подспорье
С ним тридцать пять его людей!

Других в края понизовые
Отправил в ссылку — млад и стар —
Во степи, кровью политые,
Под растерзание татар.

Несчастных помню по Собору
Земскому в горестном году...
В Москве с отцом гостил в ту пору.
Он многих знал ещё в войну;

В поход Ливонский повстречался
Бестужев, Бабичев; отец
там на Озёрищах сражался.
Гагарин, Тёмкин, Мезинец

И Ромодановский там были,
Забыв былые мятежи,
Засекины с Бороздиными.
Все достославные мужи

Убиты ныне иль пропали
Бесследно с жёнами, детьми.
В переселение попали
И в ссылке сгинули они!»

Так рёк Андрей. Он был постарше
И, видно, долго воевал.
Увидев соек улетавших,
Он трепет странный испытал.

Затем вдали услышал топот...
Как будто много верховых.
И будто соколиный клёкот
Витал в высотах тучевых.

«Дьяк обманул. Земли тут нету.
Поедем прочь скорее, брат!
Неровен час, сюда наедут
Царёвы слуги из палат!

Начнут пытать, что нам за дело,
Чего у царской слободы
Желаем выведать умело.
Потом, глядишь, и кандалы!..

Бежим, Иван, пока не поздно!»
«Уж видят нас», — ответил брат.
Через лесок волною грозной,
Стуча копытами не в такт,

Кичась конями вороными,
В одеждах чёрных шёл отряд.
Собак десяток перед ними
Примятый оставляли тракт.

Блестя от золота и солнца
Охота царская неслась.
А впереди, как бы ливонца,
Гнал кабана Великий Князь.

***

Бежит на холм кабан в кусточки.
Собаки лают рядом с ним.
Занёс копье царь, бросил точно
И вепрю холку повредил.

Кабан бежит, и кровь струёю.
Упал, — собаки на него.
К безмолвным братьям тут же трое
С вопросом двинулись: «Вы кто?»

А сами все в одёжах чёрных,
Шелках, затейливой парче;
Меха песцовые, собольи...
И взгляды как у палачей!..

Тот, что спросил, — удал и молод;
Хоть безбород, но седины
В висках полно... как иней в холод...
«Ослябьевы мы... из Вохны».

«А я царёв постельный Ярцев, —
Сказал седой. — Гляжу, струхнул?»
В Андрея он перстнявым пальцем,
Подъехав с боку, злобно ткнул.

Но тот смотрел как в битве смертной
Бойцы в глаза врагу глядят.
Тут Ярцев взвился: «Ишь вы, смерды!
Заплатишь мне за дерзкий взгляд!

Слезай, холоп, целуй мне ноги,
Отродье Старицких князей!»
Все трое стали сабли трогать,
Кричать, ярить своих коней:

«Ты видишь, смерд, кто пред тобою?
Ты на кого тут возроптал?»
Ослябьев только головою
Своей упрямо замотал.

Занёс тут Ярцев плеть высоко.
Ослябьев руку ту поймал:
«Похоже, жить уж мне немного!
Беги, Ивашка!..» — закричал.

Рванул плеть... Ярцев накренился,
Опору будто он искал,
Но из седла как куль свалился... —
Ивашка в поле ускакал.

Опричник — следом. Саблю вскинул,
Полосонул наотмашь в спину.
И камнем мёртвым на скаку
Иван упал с коня в траву.

Брат старший это всё увидел,
На саблях бившись со вторым.
Звон, искры... Знал Андрей: не выйдет
Теперь уже уйти живым!..

Его умело окружили.
Копьём снесли в траву с седла.
Ударом в грудь почти убили —
Как царь недавно кабана...

Подъехал царь — румян и весел...
...Тут Ярцев тыкал в деревца,
Распоряжался, как повесить
На издыханье наглеца...

Андрей был бледен от страданий
С открытой раной не груди.
«Что скажешь Богу в оправданье? —
Спросил Иван. — Давай, галди!..»

Андрей привстал, и кровь плеснула
На подорожника листы.
В ресницах будто бы блеснула
Душа, — искала высоты.

Нашла душа её вне тела
С холодным ветром в унисон.
Нашла — и в небо отлетела
Легко как праведника сон...

Псарь тронул мёртвого ногою:
«Забили ловко, как тельца»...
И буркнул царь, махнув рукою:
«Смутьянам нынче нет конца!»

С холма он быстро вниз помчался,
От скачки толком не остыл.
Ему Скуратов повстречался
И наскоку проговорил:

«Спешу к тебе, несу я вести:
Всё Висковатый нам раскрыл,
Как с Пименом Владыкой вместе
С Литвой он в заговор вступил!

Желают к Польше там отхода
Всех новгородских городов!
И с ними множество народа
Пятин, земель и хуторов!»

«Подозревал я!» — царь запнулся.
Тут кабана уж свежевал
Угрюмый псарь. Кряхтел и гнулся.
Куски кровавым псам бросал.

Летели внутренностей клочья.
Собаки грызлись за куски;
Из своры стали стаей волчьей;
Полны отчаянной тоски.

«Псов разними!» — псарю царь крикнул.
Тот шапкой принялся мотать:
«Уж поздно, батюшка. Проникнул
Коль в мясо зуб — не оторвать.

Зачем? Пусть будут позлобнее!»
«Раз дал кусок, — не отбери?!
Гляжу, тут все царя мудрее, —
Кухарки, служки и псари!» —

Осёкся царь... Увидел древо
И двух повешенных на нём...
Ему почудилось, что дева
Стоит у дерева с копьём

И целит огненное жало
В его бушующую грудь.
Ему вдруг душно, жарко стало;
Нельзя ни охнуть ни вдохнуть!

Стоял над бездной задыхаясь,
А в небе ангел или чёрт
Летал, шептал... круги сужая:
«Ты здесь ещё, ты здесь ещё...»

Пришёл в себя Иван не скоро.
Шепнул Скуратову: «Пора!
Вернёмся выпытать у вора
Секрет Владыкина двора!»

Вдвоём по роще поскакали,
Вздымая жёлтые листы,
С трудом их прочие нагнали
Среди вечерней темноты...

***

Царь, полный тягостных сомнений,
Шагнул, склонившись, за порог
Услужливо раскрытой двери,
Ведущей в пыточный острог...

Спустился крупною ступенью...
Сочилась из камней вода.
И неодновременно с тенью
Ступил на пол у очага.

Здесь царским следуя приказам
Опричный сыск и суд вели.
Смрад выжигаемого мяса
Стоял с зари тут до зари.

В тряпье кровавом волочили
По камням, стёртым и немым,
Живых и мёртвых... Не спешили
Отдать стенающим родным.

Тела нагие при воротах
Бросали кучей во дворе.
Там мёртвых жрали псы до рвоты
И ночью, и при светлом дне.

Не похороненный церковно
Не мог на небо вознестись.
И эта было, безусловно,
Страшнее, чем в мученьях жить.

Под низким сводом ждал Басманов,
Борятинский, Басманов-сын,
Князь Вяземский и Поливанов,
Князь Тёмкин, Зайцев рядом с ним.

В одних рубахах восседали
От пота мокрые, как в дождь...
И от того, что обсуждали,
Их зло и нервно била дрожь.

...В огне трескучем прут железный —
Нагретый розовый — лежал...
Вися на дыбе, ртом отверстым
О чём-то узник им кричал.

Всмотревшись, царь не без усилья
В нём Висковатого узнал;
Он обожжённый был, бессильный.
Помедлив, царь презло вскричал:

«Вы что, убить его решили
Без разрешения царя?
Допрос пусть даже завершили,
Жизнь или смерть — решаю я!

Снимайте с дыбы дьяка ловко!»
Из-за Ивановой спины
Скуратов бросился к верёвкам,
Ослабил хитрые узлы.

Сняв гирю с ног уж почерневших,
Он тело на пол положил
И всем суставам захрустевшим
Тем самым место возвратил...

Басманов кадку опрокинул.
Вода на раны пролилась.
Кафтан на Зайцева царь скинул.
Омыли рвоту, кровь и грязь...

Теперь во мраке стало видно
Всем Висковатого лицо.
Поднять хотели, но завыл он!..
Хотя держался молодцом.

«Что, познакомился ты с дыбой? —
Спросил царь хмуро, встав над ним.
На берег выброшенной рыбой
Лежал дьяк. «Ну, поговорим,

Иван Михайлов Висковатый,
Сиречь «Вихрастый»? Как же так?
В измене страшной виноватым
Ты оказался как вожак.

Не чаял я тебя, как гада
Топтать подошвами сапог!..
Любил тебя — и вот оплата.
Скажи, предатель, кто твой Бог?!

Чем царь повинен пред тобою?!
Не так я правил али жил?
Зачем же Новгород с землёю
Ты Сигизмунду предложил?!

Сошёлся с Пименом прегнусным,
Дела творил презлые с ним...
Предатель-Пимен! — лжец искусный,
Прикрытый именем святым!..

Стал ты лишь отроком безродным
Годов так тридцать пять назад,
Когда убит был в бунте злобно
Мой дядя, слуги возле врат...

Сироты мною все пригреты
И ты в посольские введён
На службу, и во все секреты
Тебе стал доступ разрешён.

Служил мне псом и стал Печатник,
Дьяк Думный... Дал тебе Приказ...
Удел дал... В Данию посланник... —
Любой за это жизнь отдаст!..

Отдаст мне душу, руки-ноги...
...Когда я при смерти лежал,
Ты мне тогда в числе немногих
Крест для присяги целовал!..

Потом лишь старые бояре
Клялись служить моим сынам...
Какой тебя подвергнуть каре
И не придумаю я сам...»

Царь пнул лежащего. Подумал,
Ударил плетью что есть сил.
В лицо пытаемого плюнул.
Малюта далее спросил:

«Он что, совсем уж бесполезный?»
Тут Поливанов закряхтел,
Встал, взял из углей прут железный
И ткнуть им дьяка захотел.

Рот Висковатого открылся
И голос — с той уж стороны —
Взлетел и с дымом закрутился:
«Христом молю! Глоток воды...»

Ковш поднесли и дьяк напился.
Он стал сипеть: «Тебе решать
С чего я круто изменился
И клятвы все решил предать.

Всю жизнь свою, любовь и силу
В борьбу за Отчину вложил.
Служил Руси не за наживу.
Но только плаху заслужил!

Мой брат Третьяк тобой зарублен,
Как скот, на людях... топором.
А прежде, чем он был загублен, —
Ты деньги выпытал огнём!..

Ты над красавицей невестой
Его глумления творил:
Средь бела дня при всех бесчестил...
А после в речке утопил!..

Пусть ты святой как Царь Небесный,
Как император Константин...
Твой труд постылый, бесполезный...
Не с Богом ты идёшь, — один...

Вся Русь опять в руках баскаков,
Дружин безжалостных князей,
Лихих воров, опричных хватов
И их прожорливых семей.

Из преисподней вышло племя
Как туча... — крыльями треща,
Ещё не взращенное семя
Жрала, хмелея, саранча!..

Страна в мученьях издыхала
И к сыновьям своим взывала:
Не истязать и не губить,
И кровь из ран её не пить!!

Но тщетно! Пили кровь и рвали
Её на мелкие куски!..
Среди умерших пировали,
Среди разрухи и тоски!!!»

Шептал дьяк тихо подле горна
Почти неслышимый потом...
Шла пена красная из горла
И после шевелил лишь ртом.

«Признался он, аль не признался?» —
Иван на всех поднял глаза.
А Зайцев злобно улыбался:
«Всех выдал брат чумного пса!

Назвал немало. Вот их список.
В руках теперь они у нас», —
Он взял свой свиток между мисок
И раскатал его тотчас.

Присел, на пальцы смачно плюнул,
Прочёл: «Вот Фурцев казначей,
Опричный дьяк Иван Наумов,
Румянцев тот, что у ключей

Уже давно в Избе Поместной.
Здесь больше сотни человек!»
«Народец этот нам известный!» —
Сказал Барятинский в ответ.

«Убил бы всех я новгородцев, —
Вревел Басманов Алексей. —
Они всегда как инородцы
Держались от других земель.

Таились, бунты поднимали,
Хотели гибели Москвы.
Казанцев наших воевали
Их псов-ушкуйников челны!..

Отсесть к Литве им не позволим!
За их торговую деньгу
Всех перебьём и переколем!
Деньгу нельзя отдать врагу!»

«Псы-новгородцы перестали
Слать деньги в царскую казну, —
Поддакнул Зайцев. — Убивали
Дань собирающих в Москву!

Душили наших старост губных!
Людей опричных смертно бьют.
Уже на торжищах прилюдно
Плетями мытарям дают!»

Пройдясь вдоль дымного чертога,
Басманов лишь махнул рукой:
«Везде людей разбойных много.
Искать их надо с головой.

Зачем идти на Волхов скопом
Как апокалипсиса псы?
Ведь разыскал же прошлым годом
Я вам Слащёва из Литвы!»

Старик Басманов лбом широким
Вокруг себя как тур мотнул.
И был бы рог, то этим рогом
Малюту тотчас бы проткнул!

А Бельский, чуя это, тучей
Ходил, глазами зло сверкал.
Прервал всех сверху голос звучный.
От входа Ярцев прокричал:

«Царя царица звать изволит
В свои палаты почивать!»
Иван скривился как от боли,
Наверх пристроился кричать:

«Скажи ей, в Лавру я уехал
Ночной молебен отстоять!
Коль сильно хочется утехи,
Я ей коня могу прислать!..

А мне пусть быстро накрывают
В палате пиршественный стол
И всех опричных приглашают,
И тащат девок за подол!»

«Грех это!» — Вяземский знаменьем
Себя тут крестным осенил.
Царь промолчал. Без промедленья
Барятинский проговорил:

«Пока татарам не под силу
Зимой из Крыма угрожать,
Нам новгородскую пятину
Весьма сподручно растерзать.

Полками нужно поскорее
Мятежный Новгород занять.
Но прежде слух пустить, что Ревель
Идём ливонский воевать.

Войдём за стены, там и схватим
Владыку Пимена, других...
И выкуп городу назначим,
Озолотим дворян своих.

Людей в торговле и посаде
Посадим до конца веков.
Налог двойной царю пусть платят.
Потом возьмём Изборск и Псков!»

Повёл князь медленно рукою
Туда, где дьяк в крови лежал.
Басманов снова головою
Седой печально закачал...

«Перечишь, старый?» — вскрикнул Зайцев
И даже свой кинжал схватил.
Но погрозил ему царь пальцем
И крикуна остановил:

«Пётр, охлани и сядь обратно!
А ты, Басманов, говори.
Свой драгоценный опыт ратный
На дело наше примени.

Пускай поучатся баскаки.
Не всё лабазы-то громить!
Люд новгородский лют до драки
И бой там сильный может быть!

Поход зимой меня тревожит.
Теперь в опричнине не те,
Кто насмерть с честью биться может.
Сейчас отребье в слободе».

Готовый, что его возможно
Захочет Бельский перебить,
Басманов начал осторожно
И с явной грустью говорить:

«Мы собирали по крупицам
Людей, чтоб тысячу набрать,
И мог я каждым поручиться.
Теперь набрали голь и тать!

Нужны опричным земли, деньги.
По кумовству собрались здесь, —
Он сел устало на ступеньки. —
Теперь из тыщи стало шесть!»

«Ты не в себе?» — опешил Бельский.
А Зайцев выкатил глаза.
Лицо Барятинского зверской
Личиной стало. Он сказал:

«Поосторожней, воевода!
Ты всех нас хочешь оскорбить?
Ты лучше каверзы похода
Спеши скорее обсудить!

Про нужды, тяготы служивых,
Мор средь коней, их нрав в бою,
Заносы снега, пленных лживых,
Про порох, раны, спорынью...»

«Тут каждый знает, что я знаю
Про грабежи стрельцов, разбой.
И про дворян напоминаю.
Лишь мы ворвёмся в град толпой,

Грабёж, погром, резня случится.
Никто не любит северян!
Нам с немцем и ливонцем биться,
А им брать деньги с басурман!

Случится бой. Шустры ведь тоже
Они пожитки защищать,
Клинки вытаскивать из ножен
И чернь по сёлам поднимать!»

«Боишься подлых новгородцев?» —
Спросил Иван, держась за грудь.
«Они дают нам добровольцев,
Деньгу, мостят и чистят путь!

Коней содержат, крепостицы.
Блюдут наш Воинский наряд,
Всё что в Ливонии годится.
И пушки каждый год дарят.

Важнее них опоры нету.
Ливонца долго нужно бить.
Прошу прислушаться к совету:
Негоже тыл свой пустошить!»

«Ты старым стал, мой воевода, —
Царь задыхаться стал. — Зараз
Во время нового похода
В тылу восстанут против нас.

Ведь от Москвы отрежут войско.
Всё войско! Что ещё нам ждать?
Не видишь разве, как всё скользко?
На север нужно двигать рать!

Мне поручил Господь наш дело —
Русь православную хранить.
И от того мне нет предела! —
За Русь готов я всех убить!»

Взмолился вновь седой Басманов:
«Мы всех предателей, с числом
Людей моих отборных малым,
Тайком повяжем, приведём!..

Клянусь, чем хочешь, Царь Великий!..
Прошу, чтоб список мне их дал!»
Все замолчали... Лишь на ликах
Огонь черты перебирал...

Иван, не вымолвив и слова,
Вдруг навзничь — пена изо рта.
Затрясся от озноба злого,
Как рыба выпучив глаза.

Его опричники схватили,
Повисли на руках-ногах.
Наверх на воздух потащили,
Дав закусить ремень в зубах.

...Басманов Фёдор задержался,
С упрёком глянул на отца.
При Висковатом тот остался
И плачет... Нет на нём лица:

«Путь дьяк живёт пока в столице
И ждёт, чем кончится поход.
Измена если подтвердится,
Его смерть лютая тут ждёт.

Мы принародно вырвем мясо,
Живьём отварим в кипятке,
Чтоб отошла вся кожа сразу
И он не умер налегке!..»

ПЕСНЬ ЧЕТВЁРТАЯ

Утро 6 января 1570 года. Русское войско и опричники в трескучие морозы в пригородах захваченного приступом Новгорода. Ивана IV в дороге пишет ответ своему бывшему полководцу, а ныне беглецу в Литву — князю Курбскому. Рассказ главных «царёвых крестоносцев» Ивану IV p о перипетиях взятии Великого города — Северного Иерусалима. Испуг царя из-за утери бразд управления происходящим в опричнине. Кошмарные сны самодержца. Решительные распоряжения о наказании новгородских бунтовщиков. Таинственное исчезновение царя на Владыкином дворе. Испуг кромешников остаться без царской защиты.

...Края заветов стародавних
Вся Новгородская земля.
Здесь колыбель. Руси наставник.
Священный берег корабля.

Кумиры, проклятые всеми,
На бреге Волхова лежат.
Медведей рык, русалок пенье
Покой их чуткий сторожат...

Без веры, жертв — они бессильны.
Напоминаемы. Глухи.
Грибом, гнильём и хвоей пыльной
Покрыты древние столбы...

В церквях нарядных ваши дети
Мольбы другому богу льют
Без жертв кровавых. Светят свечи...
По-византийскому поют.

...Вы раньше всем давали грозы,
День, ночь, весну, железо, медь.
Князьям коней, а девам косы.
Всё-всё, что можно захотеть!

Славянам дали жизнь и силу
За кровь священных алтарей.
Но объявился вдруг миссия —
И за собой увёл людей!

Христос никто был, вроде: крохи,
Колдун при утлых чудесах!..
Над ним, босым, смеялась боги
В своих всесильных небесах!

Он проповедовал терпенье,
Лелеял слабость и мечты.
Крест, рабство и уничиженье
Как гвозди вбил в простые лбы.

В мученьях умер. С ним другие
До срока в землю полегли.
Ни умереть, ни жить доныне
Его слова не помогли!
 
Но тем, в ком буйный нрав остался,
Кто без крещения скитался, 
Был непонятен этот Бог,
Что сам себя спасти не смог!

И крепким сном кумиров спящих,
Он искали и нашли...
Вождей спасая настоящих,
В глухую чащу унесли. 

Создали капище и краду —
Неодолимую ограду.
Решили, что кумирам быть,
Царить и благо вновь дарить:

«Перун, Даждьбог, Стрибог и Лада,
Хорс, Велес, Мокошь и Семаргл,
Пусть мир разрушится когда-то,
Нетленны ваши имена!»...

***

На кочках сани колыхались...
Возничих посвист, гул копыт,
Скрип снега еле пробивались
Снаружи. Спит Иван, не спит?..

Во сне тревожном вдруг открылась
Дорога пыльная во ржи:
В лазури радуга светилась,
Сновали ласточки, стрижи;

Цветущих яблонь полог белый;
Пух тополиный лип к губам,
И жеребёнок неумелый
По материнским брёл стопам...

Колеблясь в мареве над лесом
Висело Солнце, очи жгло, —
Без звука, запаха и веса,
Размыто, будто сквозь стекло.

Кружили в жаркой полудрёме,
Текли видения к царю:
Плывёт он будто на пароме
Под землю в яркую зарю;

Святые сходят с лестниц неба,
Хватают под руки его...
Чертям кидают на потребу
И судят как лжебожество...

...Весь меркнет мир... Хлад леденящий
Хрустальным шаром жжёт в груди!
С небес звучит псалом разящий,
В мозгу стучится и гудит!

А под ногами спины, лица,
В глазницах тьма, раскрыты рты!..
В обнимку — жертвы и убийцы
В плену взаимной слепоты!!

Нет мочи крикнуть и молиться,
Мольбой спасенье обрести!!!
Глаз не закрыть и не забыться,
И шагу с места не сойти...

Иван очнулся... Жарко, липко...
Напротив Ярцев спал, храпел...
Внутри саней светильник зыбко
Светил, как будто бы робел...

Иван доху соболью скинул.
С оконца полог отодвинул.
Взял с полки Курбского письмо
И снова стал читать его:

«Тут дело не в твоей угрозе!
Когда ты мирно управлял,
Мой государь, в любом вопросе
Сполна ответы получал

В кругу достойных, православных.
Все говорили не таясь.
Ты слушал стратилатов славных.
Себя в них числю не стыдясь.

В тебе стратега уважаю!
Ты — как Великий Александр!..
Но трон твой ныне окружают
Исчадья адских саламандр!

Ты губишь Русь рукой слепою,
Ворами только окружён!..
И к власти жадною толпою
Опричников заворожён!

Кровавых и прегнусных Бельских
С собой на царство ты возвёл
И их подручных богомерзких,
Творящих всюду произвол!..

Играешь судьбами людскими,
И сам не знаешь, что творишь!
На век своё позоришь имя!!
Мужей блистательных казнишь!!!

Всеродне бьёшь младых и старых,
Больных, увечных, жён и слуг.
Русь как в батыевых татарах
Сегодня оказалась вдруг!»

...Прочтя такой отрывок снова,
Иван зубами заскрипел.
В ответ подыскивая слово,
В оконце хмуро поглядел...

За полированным заморским
Стеклом и каплями росы
Неспешно двигались повозки,
Несчётно сани да возы.

В возах, качаясь, как на лодках
На набегающей волне,
Стрельцы дремали: кто в обмотках,
Тулупе, кто и в зипуне...

Иль в безрукавке кверху мехом
Поверх кафтана. При ножах,
Пищалях, саблях. ...С шуткой, смехом.
Искрилось солнце в бердышах...

Багряным заревом рассветным
Пылали рощи и холмы...
Уж близок город по приметам:
Тропинки, тыны и дымы...

Тут смрадным воздухом тянуло.
...В версте от тракта человек
Крича бежал. Позёмка дула,
Вокруг него вздымая снег.

К нему три всадника с задором
На вороных конях неслись...
Из глаз всё скрылось за забором, —
Уже предместья начались.

Иван закрыл глаза... В подушки
Упал назад. Письмо швырнул.
Втянул ноздрями воздух душный.
Подошвой Ярцева толкнул:

«Проснись!». Проснулся Ярцев, ожил.
Из пальцев чётки уронил.
Поправив сабельные ножны,
Подобострастно забубнил:

«Чего изволишь, царь Великий,
Вина с водою нацедить?
Достать скорей святые лики
Иль сани тут остановить?»

«Пиши как Курбскому начало
Писали раньше», — царь сказал.
Взяв лист, перо, Семён удало
Пять строк при качке написал.

Утих немного ветер шумный.
«Ты, Курбский, — мрачно молвил царь, —
В Литву к врагам беглец безумный,
В письме своём вернулся встарь,

Когда Сильвестр — поп яда полный,
Что вечно был поспорить яр,
Пёс Адашов с ним недовольный,
Измене потакал бояр.

Моё вы царство помышляли
Себе забрать и подчинить.
Но слишком вы беспечны стали,
И смог захват я упредить!

Ты сам, князь Курбский, — душу продал!..
Её на тело променял.
Крест целовал и список подал
Поручный, но в Литву сбежал!..

Сбежал от казни справедливой.
На муки вечные обрёк
В аду ты душу, аспид лживый,
Хоть тело бренное сберёг!

А что до жалких осуждений,
Что царский суд и быстр, и крут,
Скажу: я сам в своих владеньях
Распоряжаюсь жизнью слуг!

Мне Бог доверил эту землю
И повелел блюсти народ!
Лишь Бога волю я приемлю,
Вкушая от его щедрот!!

Как не поймёте это сами?!» —
Иван ногой ударил в пол...
Остановились тотчас сани.
Взглянув на Ярцева в упор,

Сказал Иван: «Пойдём, подышим.
Смотри, уж солнышко взошло.
От вестовых рассказ услышим,
Что тут без нас произошло».

Семён кивнул, и быстро строчки
На лист шершавый положил.
Песком посыпал, сдул комочки,
И тем работу завершил.

«Всё пишем Курбскому да пишем.
А он — пропащий человек!» —
Шепнул Семён, взглянул на крыши,
Дверь распахнул и вышел в снег.

Мороз куснул виски как жалом,
Схватил за уши да за нос.
Но снег был вытоптан и жалок.
Иван с ухмылкой произнёс:

«Декабрь, ты умер! Чёрт с тобою!
Твой труп в обугленном снегу
Смердя валяется. Не скрою,
Я рад убитому врагу.

Пусть через год мой враг воскреснет.
Пусть через год — опять война;
Вдоль горизонта снова треснет
Свет белый, выжатый до дна!

Конечно жаль! Конечно трушу,
Что будет властен надо мной,
Вновь выворачивая душу,
Декабрь бессмертный — демон злой!»

***

Мороз щипал. Вокруг истошно
Вороны каркали. Набат
Гудел, собаки осторожно
Брехали, крики, лязг и смрад...

Метались куры бестолково
Как будто рядом шарил лис.
Как символ мёртвого, мирского
Тут перья на ветру вились.

Горелый запах тошнотворный
Витал, как будто падаль жгли.
Царь вышел из саней проворно.
...Разлёгся Новгород вдали...

Серел детинец новгородский.
Мостом с торговой стороной
Соединённый берег плоский
Лежал под коркой ледяной.

Заставлен берег весь шатрами
«Святого воинства». Костры
Дымятся чёрными клубами,
И сажи пятна как ковры.

Снуют тут много пеших, конных...
Возы во множестве стоят,
Как пешки в шахматах игорных,
Тела раздетые лежат.

И видно как могилы роют
Полураздетые. При них
Несёт печально стороною
Священник маленький триптих.

Стоят опричники в угольих
Кафтанах, шапках. Воздух чист.
Промеж дымов и крыл вороньих
Восход торжественно-лучист...

Осколки солнца в шишковатых
Златых сияют куполах
И на крестах, на изразцах
Искрятся вдоль всего посада.

...Уже опричники взъярились
Крамолу здесь искоренять.
Тех, что таились, не таились,
На Волхов стали выгонять.

Без списков гнали и по спискам.
Кто сам не мог иль не хотел,
Под руки, за волосы с визгом
Тащили в кучу голых тел.

Хрустели ставни под напором.
Плач детский, лай и лязг клинков.
Трещали, лопались запоры
И петли кованых замков.

Там кольца с пальцами рубили
И на дознанье волокли
Кого до срока не убили.
Скарб ценный взявши, — дальше шли.

Возы узорочьем грузили;
Кресты, оклады от икон.
И в звонарей с земли стреляли,
Так пресекая перезвон.

Напрасно люди призывали
К молебну во спасенье душ;
В церквах бегущих настигали,
Рубили меж кровавых луж.

Скрутив других с седлом арканом,
Влекли во поле, и в шатрах
Бояре, ни трезвы ни пьяны,
Творили суд свой всем на страх.

Бросали мёртвых в снег иль реку.
Живых топили в полыньях.
И дьяки списочную сверку
Уж не вели, счёт потеряв.

Над полыньями нависали
С баграми длинными. Всю ночь
Тела под лёд крюком толкали...
От службы стало уж невмочь.

...Всё это ниже: свиньи, гуси,
В исподнем девки, стоны, смех
И песни пьяные, звон гуслей,
Убийства, кражи, блудный грех,

А здесь лежат тела нагие...
Калитка, сбитая с петель...
Толпой бредут стрельцы презлые.
Один исправно дул в свирель.

Злой барабан бил ритм походный.
Нёс стяг, осадой освящён
Казанской тут стрелец дородный:
Усталый, службой удручён...

Стрельцам всё очень странно. Будто
Они во вражий град вошли.
Но град-то свой! Везде безлюдно
Там, где опричники прошли!

Царя завидев, оживали:
Стрельцы, толкали пушкарей,
В поклонах головы склоняли
И шли немного пободрей.

***

Иван носком поддел игрушку
В снегу забытую... — конька.
И рядом высмотрел Петрушку.
Поднял. Лоскутный шут, пенька...

Как кровь — румяна... глаз стеклянный...
Нос-крюк. Личиной окаянной
Смеётся дерзко как живой,
Хотя с разодранной спиной...

Сдавило сердце неприятно.
Царь рассмотрел сквозь пелену
Стрельцов и Ярцева, нарядных
Бояр своих, что шли к нему.

Они, приблизившись, молчали.
Иван Петрушку обронил.
Повёл угольими очами,
Ногой на куклу наступил...

Стоял тут Арцебашев, Ловчик
И Тёмкин, с ними сто рубак,
Для устрашенья приторочив
На сёдла головы собак...

Все будто псы с оскалом белым,
В одеждах из мехов и кож,
Смотрели взглядом обалделым;
И пар от них, и бьёт их дрожь!

Кровь на одеждах их повсюду:
На рукоятях, рукавах,
Как глина бурая... — и чудом
Нет только крови на губах!..

«Я в лавку, что ль попал мясную?!» —
Царь грозно взглядом заскользил.
«Мы здесь наказ твой памятуя!» —
Тут Тёмкин зло заговорил.

Под взглядом царским он осёкся.
В нём страх читался, злость и хмель, —
Он видел ночь, что не сотрётся
Уже из памяти теперь!

Иван смотрел на ни них, не веря,
Что это воинство его...
Хотел он быть как божество!..
А стал при них страшнее зверя...

«Скажи скорей, как было дело
И где сейчас мои полки?! —
Велел Иван белее мела. —
Ты только правду мне реки!

Чума везде здесь может статься...
Одна молитва лишь чиста!
Вы все хотите здесь остаться
В чумной могиле без креста?

Вошли вы в город без приказа!
Барятинский, Скуратов где?
Чумная ходит здесь зараза
В еде, одежде и воде!»

Царь сделал шаг. Все отступили,
Как будто чёлн разбил волну.
Бояре, дьяки забубнили
Все враз нарушив тишину.

Царь жестом их одёрнул. Ткнувши
Перстами Ловчикова в грудь,
Сказал: «Пусть Гришка скажет лучше.
Быстрей рассказывай мне суть!»

...Григорий вытер рот рукою.
Снял шапку, в пальцах покрутил.
Взирая с дерзостью живою
Хрипато он заговорил:

«Твердил всем снова я и снова,
Что князь наш Вяземский решил
Владыку Новгорода злого
Предупредить. Предупредил!

Подлец Смоляй в дому Владыки
Захвачен нами. Он сказал,
Что он от Вяземского книги
И письма Пимену отдал.

И Пимен в граде затворился.
Когда отряд наш подошёл,
На клич никто не появился.
Грозили только бердышом.

Кричали из бойницы узкой:
«Ордынцы! Погань!», будто мы
Не царской волей службы русской,
А басурмане из Орды.

Без лестниц, даже без верёвок
В мороз мы встали. Ветер дул.
Нашли предателя. Он ловко
Калитку ночью отомкнул.

Вошли стрельцы рязанских сотен.
Ворота сбили — петли вон.
Так в город стал нам путь свободен.
Ворвались под набатный звон.

Град сильно не оборонялся.
Пошли рязанцы по дворам.
Народ по спискам выгонялся.
Ретивых били по домам.

Купцам богатым и надменным
Царёво слово не указ.
За то расплата непременно
Над ними сразу началась.

Где запирались, тын был крепок, —
Тараном били ворота.
А коль откуда выстрел меток, —
Сжигали этот дом тогда!

...У Варлаама-на-Дворищах,
Кажись так церковь та реклась,
Опричник Волков у жилища
Убит был пулей прямо в глаз.

Туда владимирская сотня
Детей боярских подошла
И туляки. И месть Господня
Твоих опричников зажгла!

Пылая страстью к самосуду,
По всей Торговой стороне
Во тьме рассыпались повсюду.
Не удержать их было мне!

Уже любой мог оказаться
В замятне...Разлетелся слух,
Что нужно быстро собираться:
Бьют у тюрьмы опричных слуг,

Служивших ранее в приказах,
В оковах держат при дворе
Владыки. Бьют там дьяков разных
Служивых, преданных тебе.

Бойцы с Пахры уже собрались
Туда идти. Всяк мстить хотел.
Но у Николы задержались.
...А двор Владыки уж горел...

Потом узнал я, что Скуратов
И Зайцев там, и шум большой —
Монастырёвы и Цыплятьев
Засели в доме за рекой.

Их семьи в церквах затворились,
Скарб грузят и хотят бежать.
На них мы сильно разъярились.
Стал Бекбулат их окружать!»

...Плечом Григория задевши,
Иван, как тур, прошёл вперёд,
Каблук и посох в затвердевший
Вбивая снег и тонкий лёд.

«Всё врёшь!» — вскричал Иван и в небо
Лицо горящее поднял.
Нашёл там просинь для ответа.
Забыв про всех, в неё сказал:

«Я знал, что быстро это время
Мне ненавистное придёт,
Когда ростки взойдут, а семя,
Им жизнь дарящее, умрёт!

Когда-то Вяземский мне душу
К борьбе призывом возмутил!
Но дело сам же и разрушил, —
Мне всю опричнину сгубил!..

Здесь дело всё не в имяреке!
Народ весь нужно мне спасать!!
Чтоб Русь моя цвела вовеки
Всех на куски готов я рвать!!!

Занёсся Вяземский высоко...
В измену, подлость, спесь и блажь.
К петле пришла его дорога,
И ждёт в аду суровый страж!

...Его не дам могиле тело!..
Пусть Сатана найдёт раба!!
Страдаю я, страдает дело,
Лишаясь главного столпа!!!

Господь, твои я вижу лики!
Твой свет несётся на крылах!
Предвижу замысел великий,
Небесный смысл в своих делах!»

...Вернулся царь к упряжке санной,
Вдоль лошадиных спин побрёл.
По ремешкам, попоне тканной
Сухими пальцами повёл...

Остановился. Пальцы в гриву,
Блеснув перстнями, запустил...
Стоял так долго, молчаливо,
Как будто чудо упустил.

Жизнь убегала безвозвратно...
Сгорало утро. Ветер дул.
...Спросил Иван: «А где Скуратов?»
Ответил Тёмкин: «На мосту!»

Иван ткнул в Тёмкина: «Где хочешь
Возьми стрельцов и в ворота
Расставь заслоны, чтоб до ночи
Народ не бегал никуда!

Чтоб град чумной люд не покинул.
Ответишь жизнью мне! Ступай!»
Добавил Тёмкину уж в спину:
«Опричных тоже не пускай!»

На Арцебашева рукою
Затем царь быстро указал:
«Булат, ты со своими вои
Немедля чтоб детинец взял,

Места приходные, приказы,
Застенки... что бы не пропасть
Тетрадям, спискам и указам...
Чтобы не могли ни сжечь ни скрасть...

А ты, мой вечно врущий Гришка,
С Грязным, Борисовым ступай
С конвоем. Воровских людишек
От грабежей остерегай!

Всё, что награбили и взяли, —
Велю на берег отвозить.
Горой всё и складывать. Мы сами
Там будем взятое делить!»

Войдя обратно в сани грузно,
Иван, в ковры свои садясь,
Сказал: «На мост!» и глянул грустно
На сор в мехах своих, и грязь.

***

Везли Ивана по дороге
Ведущей к Волхову, к мосту.
За ним охраны конной много,
Подобно длинному хвосту.

Промчались через перекрёсток,
Стрельцов с кулями разогнав.
Минули гать из свежих досок,
Щепу подковами содрав.

Минули Спаса-на-Каменьях,
Амбары, кузню, торг пустой,
Лабаз, горящее именье, —
Метель из искр и дым густой.

...Вот в переулке длинном, узком,
Забитом вдоль и поперёк,
Совсем застряли. Здесь не русский
Витал и говор, и душок.

Грузили здесь товары в сани.
К ним караульный голова
Наумов выехал буянить:
«Давай дорогу, борова!»

На шум и Ярцев бодро вышел.
За ним на воздух вылез царь.
Наумов стал ругаться тише.
Стал кто-то ныть как пономарь,

Бубня свое самозабвенно;
Возник немецкий человек:
Чулки в полоску по колено,
Да сам петрушкой разодет.

Перо на шляпе мял ручонкой,
Обозначая танец свой.
Царю целует руку звонко,
А тот качает головой.

Иван Семёна подзывает,
Как переводчика, речёт:
«Как тут Дик-мастер поживает,
И как торговлишка идёт?»

Глаз немца, бесконечно хитрый,
Лукаво в сторону глядит:
«Позволь, мой царь, я с просьбой личной...
В Москве торговля вся стоит!

Мне нужен к грамоте опричной,
Что от тебя я получил,
Твой царский пристав, — чтобы лично
Меня и торг мой защитил.

«Тебе дать пристава? Дам, ладно.
Он всех сумеет удержать, —
Ответил царь. — Казне накладно
Его однако содержать!

Сам содержи его для дела,
И не бросай товар возить.
Торгуй здесь шире, действуй смело.
Платя налог — чур, не хитрить!

Моим купцам всем нужно море.
Князьям же так живётся всласть...
Князья и Строгановы в ссоре, —
А я креплю их ссорой власть.

От нас лес нужен англичанам,
Чтоб строить сотни кораблей.
Без них нельзя островитянам
Разбить испанских королей.

Ливонцы Балтику закрыли,
И с ними долгой быть войне.
Их била Русь, они Русь били.
Их победить придётся — мне!

Но миром правят не ливонцы,
Не турки и не короли.
Мир захватили вы, — торговцы,
В войну толкая за рубли!

Поставлю вас себе в подмогу, —
Руси торговлей послужить!
Теперь всего нам нужно много.
Чтоб веселее, лучше жить!»

«Я заплачу!» — немчин кивает.
Иван о просьбе говорит
Семёну. Тот запоминает.
Купец царя благодарит.

Царь улыбается свирепо
И немцу хитрому речёт:
«Тебе семь тысяч должен с лета,
Да всё не выполню расчёт.

Война съедает денег много.
Скажи, как с долгом поступить?»
Купец, пугаясь, лоб потрогал:
«Хочу тебе, царь, долг простить!»

«Так власть менять на деньги нужно!» —
Ударив Дика по плечу,
Сказал Иван, смеясь натужно.
Добавил после толмачу:

«Вот так бы все давали деньги!
Я к морю вывел бы страну!
Князьям ведь жалко и копейки,
Воз сена жалко на войну!..»

***

Вдоль мшелых каменных строений
Среди Владыкина двора
Шёл царь. От мысленных роений
Болела страшно голова.

Хрустели битые на плитах
Осколки глиняных горшков.
Лежал тут длинный ряд убитых
Среди бочонков и мешков.

Вокруг побоища остатки:
Одежды рваные куски,
Щепа от древков копий, шапки
И затуплённые клинки...

Толпа стрельцов хмельных и потных
Несла с крыльца большой сундук.
Во всех углах, раскрытых окнах,
Дверях — мелькание и стук.

...Стоят опричники, а рядом
Хмельная девка на кулях
Мычит, немая, и наряды
Мнёт патриаршие в руках.

С тех нитей, порванных досуже, —
Как слёзы сыплет жемчуга;
На плиты каменные, лужи,
В навоз и кровь... Сама нага...

«Царь здесь!» — шум сделался сильнее.
Все побежали по двору.
Лай псов. Шум! Гам!.. У многих тлеют
Замки пищалей не к добру.

Люд любопытный криком злобным
Наумов быстро разогнал,
А обезумевшим, голодным
Собакам кости побросал.

А то брехали беспрерывно.
В палаты двери растворил,
Всё осмотрел, и следом чинно
Как победитель царь вступил.

Прошёл по гулким переходам,
Скрипучим лестницам, ходам
Не сомневаясь, будто годы
Провёл во ключниках здесь сам.

Ногою пискнувшую крысу
Отбросив, в трапезную дверь
Раскрыл опричник белобрысый,
И встал безмолвно меж скамей.

«Позвать мне сотенного!» — тыкнул
Царь пальцем в сторону крыльца.
Звать стали дружно. Шум и крики.
Пригнали нужного стрельца.

Иван на древний трон Владыки
Воссел у длинного стола.
На фрески стен златые блики
Бросало солнце из окна.

Он оглядел резьбу под сводом:
Орлы и каменные львы
Покрыты красочным обводом,
Играют золотом канвы.

«К мосту успеем мы доехать, —
Сказал Иван. — Несите есть!»
Слова меж слуг как будто эхо
Раз повторилось пять иль шесть.

Стрелецкий сотник был поставлен
Перед Иваном. Отвечал,
Как был сюда идти заставлен
И как Владыка осерчал.

Сопротивлялись тут бояре
Монастырёвы, вся их рать.
Здесь по опричниками стреляли.
Пришлось палаты с боем брать.

Иван его рассказ дослушал.
Взглянул на блюда на столе.
Неспешно курицы откушал.
Заметив странный сор в вине,

На всякий случай чашу кинул
Со звоном об пол. Закричал.
Небесный свет внезапно сгинул,
Померк совсем в его очах.

Его скрутило крепче дыбы...
В пространстве двинулись вокруг
Медведи, птицы, волки, рыбы
Сквозь лес из человечьих рук.

Носились по небу кометы,
Убитых клича имена,
И с отсечённых рук браслеты
Слетали, звякая у дна.

...Вслед за зверьём, в одежде тёмной,
Сминая руки как траву,
Шёл демон и косой огромной
Водил по связанным во рву!

Гул мерный шёл от тех движений,
Как будто между жерновов
Зерно мололи. Слабо пенье
Неслось нестройных голосов.

На лбу у демона туманы;
Шаги слепы и тяжелы;
И косит демон тот поляны
Из рук людских — как луг травы!

И вот среди имён невнятных
Ивана имя разнеслось,
И пальцы длинные в нарядных
Перстнях увидеть удалось.

Коса ударила немедля —
И боль по телу разлилась.
Но и пореза не заметно...
Тогда опять коса прошлась!

Как пытка снова боль пронзала.
...Покуда мрак не просветлел,
Так повторялось всё сначала —
Лес рук качался и хрустел.

Тьма, вспышки разные по силе...
Иван увидел снова свет:
Чернавки молча разносили
Среди обедающих хлеб.

Ещё звенела и катилась
По полу чаша... и вино,
Стена которым окропилась,
На пол ещё не всё стекло...

Никто мгновений не заметил
Что длились вечность. Получив
Другую чашу, царь, помедлив,
Её отставил не отпив:

«Ведь пост сейчас. Вина не пейте!»
А Ярцев вовсе и не пил.
Капусты квашенной и редьки
С грибами только и вкусил.

***

Послал Иван смотреть подвалы
И пленных всех переписать.
Распорядился сеновалы,
Ледник, кладовки обыскать.

Ещё дал много указаний:
Кого, зачем и как пытать,
И что венцом для всех дознаний
Должно быть — про деньгу узнать.

Прознать, где у купцов зарыты
Горшки с каменьями, деньгой.
Затем ушёл царь с грустным видом.
Закрылся в кельице пустой,

И быстро в ней угомонился.
В тиши там долго пребывал;
Не то заснул, не то молился.
Вот Ярцев в келью постучал...

Тук-тук... В ответ на стук ни звука.
Лишь снизу шум многоголос.
Кричать стал Ярцев с перепуга:
«С царём беды бы не стряслось!»

Вокруг опричники собрались.
Решили лестницу к окну
Поставить. Медленно поднялись
И заглянули в глубину,

Но ничего не увидали, —
Не разглядели ничего.
Лишь край стола и полог спальный
Они увидели в окно.

Тогда в смятении великом
Бояре, рынды и стрельцы
На двор снесли святые лики.
Им помогали в том чернцы.

Петь стали громко во спасенье,
Надеясь демонов унять,
Чтоб Дух Святой и провиденье
Решили им царя отдать.

Рёк Ярцев Сёмину: «Проснётся
Наш царь услышав круговерть?»
Ответил Сёмин: «Обернётся
Для нас концом Ивана смерть!

Вдруг царь пропал, ушёл иль умер?
Чудны деяния его!
Что делать после, — ты подумай!»
Присел тут Ярцев на бревно.

Угрюмо глядя на поющих,
Сказал: «Всё дрянь, как ни суди!
Среди обиженных и злющих
Что ждёт опричных впереди?

Грядёт опала приближённых, —
Служил кто или не служил.
Велик круг нами разорённых...
Взять для примера род Ратши:

В нём все Челяднины, Слизнёвы,
Татищевы, Бутурлины,
Жулёбины и все Чулковы.
Родня Чулковым — пол-Москвы!

Лишь их потери перечислив,
Поймёшь — мир кровью истечёт!
Царевич слаб, ему бы мыслить
Про цацки, нянек, сладкий мёд.

Нам на него не опереться.
Он первый нас загонит в гроб!
Умрёт Иван — не отвертеться
С врагами встретиться лоб в лоб!

Нас пара тысяч беззаветных.
Другие с нами — подлый сброд.
Погибнем мы среди небедных,
Отмщенья жаждущих врагов!

Не дай Бог смерти государя!
Тогда останется бежать,
Бросая всё, в Литву и дале,
Покуда будет твердь держать!..»

Толпа неистово шумела.
Волненье всем передалось.
...Пошёл снег медленно, несмело
И белым всё заволоклось...

«Идёт наш царь! Открылся! Вышел!
О, слава, Господи, тебе!» —
Вскричали радостно на крыше
И повторили на крыльце.

Сначала рынды появились,
Затем Наумов. Он сиял,
Как будто в битве отличился,
И словно он царя спасал!

Вот, окружённый плотно ратью,
На воздух вышел государь
Весь в чёрном монастырском платье.
Толпу не видя, глянул вдаль.

Изрёк: «Что это тут за пенье?
Вам больше дела не нашлось?
Сброд кособрюхий! Пшли живее!»
«Жив царь!» — повсюду разнеслось.

Пошёл царь, крыльями одежды
Маша как ворон на ветру,
Весь в полном здравии, как прежде,
По замощённому двору:

«Пора нам ехать, христиане!»
Коней никто не распрягал.
Все сели в сёдла, влезли в сани,
И царский поезд поскакал.

***

Напротив серых стен кремлёвских
На бреге Волхова-реки
В разрывы чёрных туч бесовских
Лучи от солнца дол секли;

Холмы в щетине рыжих веток,
Снега, торосы, плавни, льды,
Завесы из рыбачьих сеток,
Дворы торговой стороны...

Вдоль чёлнов, кверху дном лежащих,
Плотов и лодок, вмёрзших в лёд,
Причальных голых свай торчащих
Стоял, безмолвствуя, народ.

И взглядом каждый обращался
Со всех сторон на длинный мост.
Там люд толпою колыхался,
Тёк как змеиный чёрный хвост.

Мост кремль со стороной торговой
Крутой дугой соединял,
И полыньёй под ним огромный
Зловещий зев воды зиял.

Стояли здесь на всех подъездах
Стрельцы... А близко и вдали —
Боярских детушек разъезды
На казнь, захваченных, вели!

И в Волхов, полный до отказу,
Людей кидали — жив иль мёртв.
...Кого помедлив, коих — сразу
Несло течением под лёд...

Как будто вновь Батый решился
Всю Русь нещадно покарать,
И чёрной силой навалился
Люд христианский истреблять!

Тут казнь и жертвоприношенье,
И Дьявол чёрный тут восстал.
Здесь водным духам угощенье
И Вельзевула пьедестал.

...Пар от дыхания над брегом
Туман лесной напоминал, —
Во вспышках солнечных над снегом
Он бледной радугой сиял...

Гремели изредка пищали
Среди домов и у моста:
То вверх, то в головы стреляли
Остерегая иль казня.

Рыданье... Крики человечьи!..
Собаки лают! Кони ржут!..
А в небе вороны зловеще
Летают бесконечный круг...

ПЕСНЬ ПЯТАЯ

Мздоимство в общении с иностранными купцами. Казни покорных судьбе новгородцев на мосту через Волхов в присутствии Ивана IV. Чудесное спасение павшего на колени Пскова от разгрома по воле самодержца. Неистовый карательный поход Государевых людей по землям изменников. Отступление царёвой рати из разорённых чумой, недородом, войной и карами северных русских земель. Разговор Ивана IV с Богом — одиночество человека перед вечностью.

«Дорогу!» — хлёсткие удары
Царю прокладывали путь.
Стрельцы, пугая смертной карой,
Толпу толкали как-нибудь.

К заборам люди прижимались,
Кляня несчастную судьбу.
Кто не успел, лежать остались,
От боли корчась на снегу.

На берег поезд въехал шагом.
Стрельцы охраны развели
Толпу своими бердышами
И помогли ещё плетьми.

«Царь!» — любопытствуя со страхом,
Кто помоложе лез вперёд.
Толкнули молодца в рубахе —
Упал саням он поперёк.

Ближайшим людям стало видно,
Как хочет встать, но не дают —
Коней колени и копыта
Его толкают, валят, бьют.

Под топот поезда ритмичный
Со всех сторон зовут его.
Свистят, а он, как куль тряпичный,
Ползёт, не видя ничего...

Опричник из царёвой стражи
Согнулся низко во седле,
Ударил парня саблей дважды —
И тот навек припал к земле!..

Полозья медные, копыта
Кровавый труп вдавили в снег.
Все позабыли об убитом,
И поезд свой продолжил бег...

***

Мост был широк... По праву руку
Стояли ждущие суда,
С прислугой, семьями разлуку
Предвосхищая навсегда.

По леву руку московиты,
Стрельцы, дворянские сыны;
Как злые барсы — яры видом
И действом сим возбуждены.

Жар ног босых как будто пламень
Свёл снег и выставил на вид
Моста сырой и скользкий камень
В навозе, щепках и крови.

Сквозь слюдяную ширму-дверцу
Из полумрака царь глядел,
Как прижимая руки к сердцу
Старик на корточках сидел

Босой, в одной рубахе грязной.
Над ним молодушка, склонясь,
Шептала что–то несуразно.
Румянцем ярким залилась

Заметив взгляд царя. Схватилась
Оправить косу — нет косы —
Не плетена. Перекрестилась.
Укрыла ноженьки босы...

Стоял с девицей юный отрок:
Вокруг с отвагою взирал
И руки с кольцами верёвок
К груди тщедушной прижимал.

Иван о жизни грустно думал.
Охрана грозная ждала.
Вокруг расхаживал Наумов
И с губ его неслась хула.

Он вдруг застыл на полушаге.
Всё на мгновенье замерло.
«Смотри, идёт палач Скуратов! —
Заговорили рядом зло. —

Теперь в палачестве он лучший!»
«Его нам славы не добыть...
Царю он стал глаза и уши!».
«Горазд хоть тысячу убить!»

Хитра Скуратова ухмылка,
А в ней презрение и страх.
И он глядит не так уж пылко, —
Свет прогорел в его глазах.

Как будто кануло в нём солнце —
Малюта прежний, да не тот!
На пальцах рук чужие кольца
И весь в крови с главы до ног...

Подали списки... Их листая,
Скуратов что-то говорил.
Иван молчал, едва кивая.
Помалу мёд горячий пил.

Судом царя всё завершалось
В потоке суматошных дел.
Кивком одним судьба решалась:
Бунтовщикам один удел.

Пером дьяк в списки быстро тыкал:
«Подьячий Маслов, дочь и сын!»
А рядом громко имя кликал
На мост Безопишев Угрим:

«Теперь подьячие: Сухаев
Иван с женой и дочерьми.
Григорьев, Тимофей Богаев
С сестрою Марфой и Сурьмин.

Васюк Шамшиев и Уваров
Неждан и трое сыновей,
Дочь и жена с Ильёй, Иваном
Из дворни, Тёмнев Алексей!»

...Дьяк грел чернильницу свечою.
Грыз ногти. Ярцев задремал.
Край плахи мелкою щепою
Крошился и топор стучал.

Молился тихо Поливанов.
Дрова сухие принесли.
Рутина, холод. Близь Ивана
Костёр сложили. Развели.

Огонь не шёл. В трут били кремнем,
В солому сыпали искрой.
У самой плахи старец древний
Сам умер — был едва живой...

«Богдан Воронин со женою
И сыном Карпом. Петр Петля
С женой да братом Неустроем.
Дьяк Воропаев, Линь Илья,

С ним Маслов Фёдор, дочь Ирина,
Жена, Будило Тимофей
И сыновья Кирилл, Никита,
Молчан Рябой и брат Андрей»...

Уже опричники устали
Вину единую вменять,
И вместо «выбыл» просто стали
Лишь букву «в» одну писать.

...Подсудных всё не убывало.
Чернила кончились для них.
Дьяк стал, как раньше не бывало,
Под имя ногтем ставить штрих.

Иван сидел, усы кусая.
Узрел молодку без косы:
Она, краснея, шла босая,
Но ни испуга, ни слезы...

Проснулся Ярцев вдруг в волненьи:
«Кто я?.. Где я?.. Почто народ?!» —
За братом малым в то мгновенье
Молодку бросили под лёд...

«Сыслёвы все: Иван, Василий.
Поплёв Суббота, сыновья.
Петр Блёклый и Семен Красильев,
А также вся его семья.

Потом Палицыны семьёю —
Всего пятнадцать человек.
За ним Шельга и братьев трое:
Кузма Третьяк и с ними Грек»...

Ещё поставили колоды.
Сменили сабли, топоры.
И одуревшие до рвоты
Ушли зеваки во дворы.

...Дул ветер. Быстро вечерело...
До тьмы решили продолжать.
Кого собрали, тут отделать,
Других до утра придержать.

Подьячих, дьяков и поквасов,
Конюших, чашников, чернцов,
Ткачей, дворянчиков, помясов,
Истопников, простых писцов,

Их жён, детей и домочадцев
Рубили тут, что было сил.
...Поднялся царь. Поспешно Ярцев
К саням царёвым потрусил.

«Владыка Пимен и Цыплятьев,
Торговцы Котов и Сырков
Пусть ждут утра!» — царь поднял платье,
Чтоб не пристала слизь и кровь.

Но кровь всех жертв уже пристала
На все земные времена.
«Господь... — откуда-то звучало, —
Ты сам их веси имена!»

***

...Разграбив храм святой Софии,
Иконы Корсуньские взяв
И мощи древние, святые,
И всё убранство разметав,

Михайлицкий, Хутынский, Юрьев,
Антониев монастыри —
Оплот изменнических ульев
Без сожаления сожгли!..

Коль снять с церквей святые лики,
И мощи вынести за край,
Забрать писания и книги —
Храм превращается в сарай!

Так храм святого Варлаама,
Жён-мироносиц и потом
Святых: Климента, Николая
И Пятницы Праскевы дом,

И храм Николы Чудотворца,
И церкви многие, ярясь,
Опричное громило войско!..
Им потакал Великий Князь!..

...Когда от мёртвых запрудился
Весь Волхов... бросив мертвецов,
Царь чинно в поле удалился
В опричный стан, обоз стрельцов.

Чуму, пожаров ожидая,
В шатрах у стен градских стоял,
Пленённых мучая, пытая.
В уезд охотников послал.

Пошли полки с наказом царским
«Не рассуждать и не щадить!
Под предводительством боярским
Кругом пятины разорить!»

Белоозерские пятины,
Затем Бежецкую, Шелонь
Громили ярые детины,
Древянскую, Усвят и Воль...

Сынов и внуков московитов,
Которых стал переселять
Сюда ещё Иван Великий,
Родами стали истреблять;

Пришла погибель для Дубровских,
Каменских и Коротневых,
Отчёвых, Паюсовых, Сольских,
Гагариных и Квашниных!..

Живых же прочь переселяли, —
Босыми гнали — стар и млад...
...Всех красных девок отбирали —
Вели полоном в Новоград.

Крестьян убитых не считали,
Что тягло чёрное несли.
Стопы и руки отсекали,
Чтоб в муках кровью истекли...

Жгли избы, резали скотину,
Оклады брали из церквей.
Нырнули в лютую стремнину, —
Казалось, края нету ей!

***

Казнив Цыплятьевых и с ними
Монастырёвых, царь услал
Владыку Пимена в унылый
Острог. В оковах содержал.

Потом пол-Новгорода взявши
В свою опричнину, Иван
С монастырей, его предавших,
Решил взять откуп в свой карман:

«Пусть долг с Борятинским с них взыщут
Мишурин, Пронский, Старого —
С монастырей по тридцать тысяч
Златых рублей, да серебро!»

***

Отделав Новгород толково
И «Слава Господу!» крича,
Орда опричных воев к Пскову,
Аки зверьё пришла рыча.

Все псковичи в одеждах белых
Во поле вышли пред стеной.
Пав на колени, оробело   
Молили милости одной.

«Мы ничего не замышляли!
И не хотели жить в Литве! —
Так псковичи увещевали. —
До гроба преданы тебе!»

И за святым царём на небо
К вратам Господним золотым
Идти согласны стали слепо,
Лишь только царь прикажет им!

Случилось чудо! — царь смягчился.
На разграбление не дал
Опричным Пскова. Удалился
От древних стен и станом встал.

По спискам взял, кого изволил.
Пытал, казнил — как вздумал он —
Две сотни. Триста обездолил,
В Москву погнал с собой в полон...

Чудесным образом спасённый,
Как Китеж-град по небу плыл, —
Застыл Псков весь заворожённый,
И Бога лишь благодарил!..

***

...Всё хуже делалось Ивану.
Не приходила благодать.
Душа его страдала раной —
Он продолжал её терзать.

Страдал, бродил по старым храмам.
Вот и у Медни храм такой;
Разбит опричником упрямым.
Остановился здесь конвой.

...Луна сочилась через щели
Закрытых ставней. Иней, снег
Лежал под сводом. Ветры пели
Молитвы, будто человек...

Скрипели петли, кони ржали
Среди умершего села.
У церкви брошенной стояли
Царёвы сани. Ночь была...

Богообразная старуха
С ключом застыла у двери.
Стояли рынды... К ним до слуха
Стук доносился внутри, —

Шаги царя во церкви белой.
Он долго пребывал один
Среди резьбы заплесневелой
В лохмотьях дряблых паутин.

...На образах слезами иней
Мерцает. Из небытия
Тихонько души шепчут имя.
Хлам утлый вместо алтаря...

Царь здесь хотел унять томленье,
Огонь, что адской болью жжёт.
Мечтал Иван: «Хоть что на мгновенье               
Боль бесконечная пройдёт!»

Глядел совой в пустые ниши,
Где были раньше образа.
Ему казалось — кто-то дышит...
Из темноты глядят глаза...

Во полумраке гулких залов
Былого ладана следок.
Кощунством исповедь звучала.
Слова вставали поперёк...

Взаимосвязь вещей, событий —
Вот Бог! Он всюду и везде!
Читает чувства, видит мысли,
Из них слагает жизнь тебе!

Напрасно ждать тут просветленья.
Коль веры нет... — то нет спасенья!

«Господь, зачем кругом такое,
Все эти люди и дела?!
Давно не нахожу покоя...
Душа отчаяньем полна!

Моих детей в годах незрелых
Рукой бездушной Ты отнял.
В делах державных, дерзновенных
Ни разу счастья не давал!

Всё через силу, многим потом...
Всегда один, — почти изгой...
По острым иглам босоного
Вёл как слепца в степи глухой.

Отнял жену Анастасию!
Взамен не дал мне ничего...
Забрал её — мою Мессию,
Во тьме оставил одного!

Я ждал Твой глас в разгулах диких
Средь обесчещенных дев, жён,
Среди опальных и убитых,
Сожжённых сёл... Ты не пришёл!

...Глядишь, Господь, в молчанье странном.
Ведёшь меня как на убой!
И строишь козни постоянно,
А я — распахнут пред Тобой!..

Неужто я напрасно верил
И службы нощные стоял,
Неисчислимых жертв не мерил
И златом церкви осыпал?!

Что получил? Врагами полный
Дворец отцовский, слуг-убийц?!
Народец нищий, недовольный,
Да вместо верных жён — блудниц?!

Терпеть мне больше нету мочи!..
Одна молитва лишь чиста!
Сейчас пошлёшь мне смерть, средь ночи
Иль в утро Страшного суда?!

Твои я души отбираю,
В скитанья вечные гоня!
Тела на части расчленяю,
Не исповедовав казня!..

Не допускаю по обряду
По-христиански хоронить!
Казню семействами всех кряду,
Чтоб вклад не мог никто вложить.

В церквах никто их не помянет.
Без отпевания, креста,            
В могилах общих их утянет
На муки в адские врата...

Мне свет Твоих Великих истин
Не укрывай в усмешке злой!
Коль Ты не судишь их при жизни, —
То буду я Твоей рукой!!!

Молю, презрительно из ликов
Мне взглядом сердце не пронзай,
И сновидений, полных криков,
В рассудок мой не засылай!..

...Молчишь и смотришь отовсюду...
Мне тяжко с этим взглядом жить!
Но всё равно — хочу и буду
Свои деяния вершить!

Кто из живущих Твой избранник?!
Кто за тобой несёт Твой крест?!
Один лишь я — несчастный странник!..
Один как Ты, один как перст!!!

Спасу я свой народ от порчи,
Поставлю всех у врат Твоих!
Пусть мне достались злые корчи, —
Готов я к жертвам для других!

Вменят потом мне кровь за многих
И будут вечно клеветать.
И в то же время в масках строгих,
Как прежде, Русью торговать!

...Мой род — одни святые лики,
И к ним и мне пора скорей!..
Прости меня за спесь и крики!
Мне тяжко быть рукой Твоей!...

Молитва воодушевляет...
Люблю Россию как Тебя!
Так пусть же вечно воссияет
Её священная земля!!!

Устал я, тягостна дорога...
Во всех краях и на Руси
Смерть накликают мне до срока!..
Мне страшно, Господи, спаси!..»

ЭПИЛОГ

Обратный путь к Москве был долог:
Полон и девки, скарб, возы,
Богатства груды, страшный голод,
Чума, предчувствие грозы…

Приметы: лунное затменье,
Хмельной разгул, разбой, содом,
Убийства и исчезновенье
Людей опричных чередом:

В чащобах, ямах, у задворок
Находят чёрные тела.
Кто их убил, злодей иль ворог?
Иль дело Божьего суда?

...В деревне Медня с пыткой, дыбой
Казнили взятых псковичей.
Других в Торжке в избе закрытой
Сожгли от храмовых свечей...

...Чем всё закончилось? Известно:
Давлет-Гирей Москву спалил.
Иван же в Новгород безвестно
Бежал и там во страхе жил...

Но всех опричников, сбежавших
От крымцев, стал царь заменять
На осуждённых, казни ждавших,
И ссыльных стал обратно звать,

И в битве у села Подольска
Рать турок с крымцами разбил,
И басурманское всё войско
В Оке глубокой утопил...

Увидев в этом Знак небесный,
Что Бог его за всё простил,
Иван опричнину уместно
И безвозвратно... — отменил!

Переселил дворян обратно,
И всё, что мог, живым вернул.
Людей замученных, стократно
В церквях и храмах помянул...

***

...Что это было, кто ответит?
И кем был этот человек?
Его звезда сквозь время светит,
Манит к себе который век!

Мир благоденствия святого
Хотел Иван установить,
Взяв Православие в основу, —
Желал страну свою сплотить!

Так появились это царство:
Не сонм земель, а монолит.
И что теперь до святотатства,
Что кто-то был тогда убит?

Кто мог бы сделать это лучше:
Казань, Сибирь, Литва и Крым?!..
А был ли кто его похуже,
И кто сейчас сравнится с ним?

Создал он русским государство
И не на век, — на тыщу лет!
Романов сел потом на царство,
Поляки заперлись в Кремле.

...Иной правитель, жертв не меря,
Свои богатства пополнял;
Иван же, свято в Бога веря,
Власть государства укреплял!!!

Всё получилось так как было:
Провалы, взлёты и разброд.
Зато молва царя любила —
Любил его простой народ!

Иван воскрес в других… И правил.
Он узнаваем до сих пор, —
Создатель главных русских правил,
Судьбы России царь и вор!..

1999

Словарь архаических слов, терминов и пояснений

Константинополь — столица Византийской империи, основанной римским императором Константином Великим, установившим главенство христианства в империи, первый христианский святой монарх.
Ливония — юго-восточная Прибалтика.
Нарвал — морское млекопитающее из отряда китообразных.
Ляхи — поляки, литовцы в XVI веке.
Холоп — человек низкого происхождения, слуга, бесправный работник.
Жилец — слуга в богатом доме, наёмный работник.
Стрельцы — профессиональные воины, находящиеся на царской службе, вооружённые современным огнестрельным и холодным оружием.
Разбойный приказ — госучреждение, выполняющее функции розыска и наказания уголовных преступников.
Митрополит — второй по старшинству после патриарха высший чин православной церкви.
Мошна — кошелёк.
Дьяк — служащий госоргана власти.
Казарка — птица семейства утиных.
Опричь — кроме того, другое.
Рында — телохранитель.
Боярин — высший дворянский военный и государственный чин.
Чернь — городские низы, бедняки.
Кормовой приказ — госучреждение, ведающее вопросами выделения земельных участков и населённых пунктов для обеспечения служащих дворян.
Тать — вор.
Чадо — ребёнок.
Челядь — слуги, охрана, наёмные служащие.
Скарб — домашнее имущество.
Дрань — кровельное покрытие из деревянной черепицы.
Великий князь — старший из русских князей.
Невель — город в Псковской области.
Хляби — поверхность жидкости.
Попона — накидка для лошади.
Черкеска — кафтан с маленькими карманами для зарядов огнестрельного оружия на груди.
Басурманский — не русский.
Поезд — некоторое количество конных повозок, саней, идущих след в след.
Детушка боярский — младший воинский чин, примерно соответствующий прапорщику.
Пищаль — ручное огнестрельное оружие, мушкет.
Споро — быстро.
Опричнина — другое относительно привычного.
Слобода — обособленная застройка городского типа, часто имеющая особенности, связанные с характером компактно проживающего населения, в западной культуре колония переселенцев.
Кистень — холодное оружие ударного действия.
Булат — сорт высококачественной стали для холодного оружия.
Хоругвь — знамя, церковный символ.
Бурка — длиннополая войлочная одежда.
Статки — налог, дань.
Земство — государственная система самоуправления территории.
Удел — административно-территориальная единица разной принадлежности и размеров.
Истукан — скульптурное изображение языческого бога.
Тын — забор, стена из брёвен.
Кромешники — прозвище данное опричникам в народе.
Земской Собор — съезд представителей местного земского самоуправления.
Пятина — мелкое территориальное образование Новгородской земли; разделялась на податные округа, называвшиеся погостами и управлявшиеся посылаемыми из Новгорода должностными лицами.
Псарь — слуга, отвечающий за собак хозяина.
Крамола — нарушение принятых клятв и устоявшихся правил.
Дыба — подвешивание человека за конечности в качестве пытки.
Аспид — змей.
Сиречь — то есть.
Плаха — помост с деревянной подставкой под голову казнимого.
Баскаки — золотоорденские сборщики дани.
Ушкуйники — новгородские разбойники.
Тур — бык.
Бердыш — уникальное русское холодное оружие — длинный тяжёлый топор с острым завершением для пехотного боя против пеших и конных, одновременно подставка для стрельбы из пищали.
Перст — палец.
Детинец — крепость, кремль.
Вельзивул — один из слуг дьявола.
Волхвы — языческие колдуны.
Тягло чёрное — выплата дани, налога.
Полон — плен.

Список использованных имён

Иоанн Предтеча — пророк, первый святой, предсказавший приход Иисуса Христа и крестивший его в реке Иордан.
Басманов —(Алексей) боярин, один из инициаторов опричнины, казнён после разгрома Новгорода в 1570 году.
Бельский — (Богдан) думный дворянин, дипломат, воевода. После смерти Ивана служил царю Фёдору, царю Годунову, Лжедмитрию I и полякам, за что произведён самозванцем в бояре. После назначен воеводой в Казани, где убит жителями.
Ушатый — (Семён) князь из небогатого княжеского рода.
Скуратов — (Малюта Бельский) близкий родственник царя, опричник, воевода, палач, погиб в Ливонии при штурме города недалеко от Ревеля (ныне Таллин).
Блудов — (Игнатий) рында — телохранитель царя, опричник, представитель бедного дворянского рода.
Константин — (Великий) император Римской империи с 323 по 337 год, покровительствовал христианству, перенёс столицу Римской империи в построенный им Константинополь (ныне Стамбул), христианский святой.
Мстиславские — княжеский род, происходил от Евнутия — третьего сына Гедимина, великого князя Литовской Руси; их статус был выше, чем у большинства других Гедиминовичей при дворе русских государей; по знатности их ставили выше Рюриковичей, к которым относился Иван IV.
Гедемины — прямые потомки Гедимина, Великого князья Литовского в ту пору, когда Литва занимала большую часть Киевской Руси вплоть до города Вязьмы. К Гедеминовичам относились в том числе князья Трубецкие, Бельские, Булгаковы-Голицыны.
Митрополит Афанасий — духовник Ивана Грозного; участвовал в Казанском походе, избран в митрополиты по настоянию царя, отказался от чина после введения опричнины под предлогом болезни.
Князь Юрий Кашин — боярин и воевода, участник многих военных компаний того периода.
Ховрины — древний и богатейший боярский род, выходцы из Крыма.
Григорий Чулков — представитель мелкого дворянского рода из Литвы.
Ратши — группа дворянских родов, ведущих свою линию от Ратши (Ратмира) — боярина князя Александра Невского: Булгаковы, Бутурлины, Волковы, Жулебины, Зелёные, Каменские, Мусины-Пушкины, Слизнёвы, Челяднины, Чулковы и другие.
Курбский — (Андрей) князь рода Рюриковичей, воевода, входил в ближайший круг Ивана Грозного, сотрудничал с польско-литовским королём, перешёл к нему на службу, получил город Ковель, землю на Волыни и в Литве, 28 деревень.
Сильвестр — новгородский священник, советник Ивана и его соправитель до начала опричнины.
Александр Адашов — казначей, дипломат, создатель и руководитель Избранной Рады — правительства московского государства в 1540 — 1550-х годах; отстранён от государственной деятельности из-за позиции своей семьи по отношению к царю.
Василий Юрьев — (Захарьин) боярин, родственник первой жены Ивана Грозного, родившей будущего царя Федора, в охранении прав которого на престол видел своё предназначение.
Макарий — патриарх, венчавший Ивана Грозного на царство, апологет божественности царской власти, активный участник внутриполитической жизни.
Шишков — родственник опального боярина Адашёва.
Сытин Федор, Алексей — братья жены опального Александра Адашова.
Князь Воротынский — (Михаил) боярин, выдающийся воевода, герой взятия Казани, в последующем, после возвращения из опалы, наголову разбил турецко-крымское войско Давлет-Гирея близ нынешнего Подольска у Молодей.
Князь Курлятьев — (Дмитрий), боярин, находился в близких отношениях с Сильвестром, Адашёвым и Курбским, отказался присягать Дмитрию, сыну тяжело болеющего Ивана Грозного.
Князь Шоховский — (Иван) участник подготовки государственного переворота под руководством князей Старицких.
Давлет-Гирей — крымский хан, вассал турецкого султана.

Послесловие от автора

С началом Государства русских начал жить и развиваться «чёрный миф» о нём. Интенсивность использования «чёрных мифов» о русских всегда усиливалась перед очередным грабительским нашествием Запада на Русь — Россию. Запад всегда серьёзно относится к ментальной войне — уничтожению самосознания, изменению ментальной, цивилизационной основы общества противника, как к компоненте войны традиционной.
Разные страны во времена Ивана IV создавали «чёрные мифы» друг о друге; Англия про Испанию и Италию и наоборот, Испания про ацтеков и инков, крестоносцы про арабов и евреев, арабы о крестоносцах и так далее. Даже коллектив авторов под псевдонимом «Уильям Шекспир» работал над этим, очерняя католические страны или предшествующие свои же монархические династии.
Ярким примером ментальной войны Запада против России служит горбачёвская «Гласность» во время «Перестройки», когда Запад пять лет подряд сотнями тысяч передач советского телевидения под контролем троцкистов, миллиардами экземпляров советских журналов и газет под защитой предателей, находящихся у власти в Союзе ССР, очернял советский период истории русского народа. При этом уничтожалось самосознание, изменялась ментальность, цивилизационные основы советского общества вообще и русского народа в частности.
Так было и с Иваном Грозным ещё при его жизни. На Западе и на Руси, греческая форма «Россия» тогда не употреблялась, Иван IV Грозный усилиями Западной пропаганды и иноагентов в Государстве русских превращён в одну из самых «страшных и кровавых» фигур мировой истории, гораздо хуже Цезаря, Калигулы, Пилата, Филиппа Красивого, Кортеса и так далее. Не удивительно. Трудно найти в русской истории человека, который так много сделал для русского народа. Для хозяев Запада царь Иван Васильевич Грозный — страшный ментальный враг, создатель мощного самобытного Русского государства. Отсюда и ненависть к нему, очернительство, хула, фальсификации. Ведь Иван IV — это русские скрепы. Очернив и дискредитировав Отца-Основателя Государства русских, автоматически очерняются и дискредитируются сами русские. Хотя по сравнению с западными правителями той же эпохи, которые буквально топили в крови свои и соседние страны, и города, Иван Грозный — великий гуманист. Объяснять русским эти очевидные вещи, вроде как, излишне. Но, оказываться, не всем русским людям это понятно.
Что касается Запада, то им хоть кол на голове теши логикой. Они уважают только право силы.
Запад и внутренние враги русского народа, и ориентирующиеся на Запад иноагенты, особенно ненавидят и поливают грязью тех государственных деятелей, которые много сделали для Русского государства и русского народа, были народу наиболее близки. Среди них особенно поливают грязью Ивана Грозного и Иосифа Сталина. В РФ ментальная война против русских идёт с первых дней самоназначения Ельциным себя президентом РФ. Война ведётся против русских силами олигархии и за государственный счёт. В этом вопросе важнейший критерий — состояние прироста русского населения. Русских прибывает — русские выигрывают. Русских убывает — русские проигрывают.
В период правления первого русского царя Ивана Грозного, население Руси выросло, по мнению большинства учёных, примерно на 30-50 процентов. И это несмотря на крупные войны, эпидемии, опричнину, нашествия и голод!
Личность Ивана IV и его государственная деятельность являет собой часть ментального ядра Руси — России. Иван IV восстановил империю первых Рюриковичей. Её затем развалили «элиты» — князья и бояре, которые растащили Русь по уделам и вотчинам, стали продаваться кусками Западу. Иван IV завершил процесс создания централизованного Государства русских, — могучей державы-империи, способной противостоять как Западу, так и Востоку. Иван заложил магистральные направления будущей внешней политики Руси —России: Балтика, возвращение Западнорусских земель, Северное Причерноморье, Кавказ, Сибирь.
В Государство русских Иван IV включил Казань, Астрахань, Северный Кавказ, и ряд других территорий Золотой Орды. Начал освоение Сибири, сделав Государство русских прямым наследником империи Чингисхана от Карпат и Чёрного моря до Тихого океана. Территория Государства русских увеличилась почти вдвое: с 2,8 миллионов до 5,4 миллионов квадратных километров. По площади Государство русских стало крупнейшим в Европе. В его состав вошли Среднее и Нижнее Поволжье, Урал, Западная Сибирь, освоенные лесостепные и степные области Черноземья. Государство русских стало закрепляться на Северном Кавказе.
И опять же, несмотря на крупные войны, нашествия, эпидемии, голод, прирост населения при царе Иване Грозном по разным оценкам составил до 50 процентов. То есть, по двум важнейшим показателям эффективности системы управления и эффективности деятельности главы государства — прирост территории и демография — правление Ивана IV Грозного явилось чрезвычайно успешным.
Иван IV, создав опричнину, показал как можно бороться с внутренними врагами, которые ориентируются на Запад или тянут самобытную Русскую цивилизацию в прошлое, не дают развиваться. Он доказал, что Государству русских, чтобы сохранить себя, выжить перед натиском Запада и начать движение в «светлое будущее», необходимо подавить внутреннюю измену, вывести космополитов и просто воров из своей системы управления и их элит.
Такая мощная ментальная скрепа России как Иван IV приводила и приводит в ужас и истерику врагов Русской цивилизации и Русского суперэтноса и поныне.
Ватикан — командный центр Запада во времена Ивана IV и ватиканская «спецслужба» — иезуиты организовали отравление Ивана IV, убийство его сыновей. Впоследствии политический террор часто использовался Западом против руководителей Руси — России для устроения хаоса или изменения политического курса государства. Убийство Павла I, Распутина, смертельное ранение Ленина — одни их знаковых подобный действий западных спецслужб. Убийство Ивана IV спровоцировало Смуту. Используя боярство  ту часть русской «элиты», которая мечтала о возвращении старых порядков, «стабильности», Запад добился распада страны, Гражданской войны, интервенции, разграбления и гибели массы русских людей! Зато информационная война против Ивана IV, собравшего и скрепившего Государство русских, создала образ «кровавого тирана и убийцы». Ментальная война продолжилась и после смерти царя, чтобы навсегда опорочить Великого русского человека и весь Великий русский народ.
За полвека правления Ивана IV в условиях непрекращающихся войн, бунтов, заговоров  казнено всего 4-5 тысяч человек (и это включая откровенных изменников и уголовников!). Тот, кто стонет и кричит о «кровавом убийце» Иване IV — явный враг русского народа, если расценивает защиту русской государственной власти как недопустимое действие. Достаточно вспомнить современную статистику и сравнить количество людей, погибающих в РФ от рук бандитов, террористов или просто на дорогах, от алкоголя, чтобы понять ничтожность числа репрессированных за 50 лет правления Ивана IV  — за 50 лет.
По данным федерального статистического органа — Росстата в РФ только на дорогах погибают, в среднем, начиная с 1991 года 30 000 человек в год. То есть, за 19 лет капитализма в России с 1991 по 2011 год на дорогах РФ бессудно (!) убито негодной организацией движения 570 000 простых людей, даже не врагов народа, а самого что ни на есть простого русского населения! То есть, за 19 лет на дорогах убито плохо организованной системой жизни в 100 раз больше, чем в опричнину.
Так где кровавые палачи русского народа? Пропагандисты по обе стороны границы как воды в рот набрали.
А как обстояли дела с репрессиями и террором на Западе во времена Ивана IV? Судьи кто?
Если Запад так возмущён 500 лет Запад Иваном IV, наверное, можно предположить, что сам Запад являл пример гуманизма и толерантности? Оказывается, ровно наоборот.
В эпоху Возрождения в Европе, (когда в Государстве русских действовала опричнина), во время массовых репрессий против гугенотов (протестантов) в Варфоломеевскую ночь в Париже 24 августа 1572 года (и в последующие несколько дней по всей Франции) сторонники французского короля Карла IX зверски, и бессудно убили на улицах и в домах 30 000 человек. Вот так. За три дня французы бессудно убили в 10 раз больше своих соотечественников, чем опричники за семь лет по приговорам и указам!..
За всё время Гражданских войн во Франции между французами-католиками и французами-гугенотами погибло вообще более 200 000 человек. Это в 70 раз больше, чем погибло в опричнину! Вот так. Это смертоубийство вообще не имело ничего общего с прогрессивными реформами или пользой государству, как в случае с опричниной. Про непрекращающиеся убийства, сожжения, изгнания евреев в Европе и вообще думать страшно. Вот несколько эпизодов геноцида евреев периода опричнины и Ивана Грозного, но только в Европе, естественно: из Франции в 1591 году в очередной раз изгоняют евреев, из Англии 1510 году в очередной раз изгоняют евреев, из Флоренции в 1516 году изгоняют евреев, из Венеции в 1555 году изгоняют евреев, из Рима в 1567 году изгоняют евреев, из Португалии 1516, 1555 годах изгоняют евреев, из Австрии в 1541 году изгоняют евреев, из немецкого графства Бранденбургского в 1570 году изгоняют евреев. И это только крупные места — страны и города! Сёла, деревни, местечки выбрасывали семьи евреев несчётное число раз!
Коварные захватчики, угнетающие свои народы на Западе во времена Ивана Грозного, выжимающие кровавые соки и горькие слёзы из простых людей, попутно уничтожали и евреев. 2000 евреев убивают в 1506 году в Лиссабоне. В 1510 году 38 евреев подвергают пыткам и сжигают в Берлине. В 1574 году 897 евреев испанцы публично сжигают в Мексике.
Так кто в этом случае кровавый палач? Запад кровавый палач.
Иван IV же действовал в категориях сознания своего времени как все государи того времени, но гораздо менее жестоко. Грозный IV не сжигал людей тысячами на кострах, предварительно устраивая пытки с пристрастием, как это делали в «цивилизованных» странах Европы. Десятки тысяч человек уничтожили европейцы во время «охоты на ведьм» не имеющей ничего общего с прогрессивными реформами или пользой государству. Это на порядок больше, чем все жертвы опричнины.
Так кто кровавый палач, да ещё и расист? Запад кровавый палач, да ещё и расист.
Испанские Габсбурги прошли огнём и мечом по Нидерландам, творя массовые репрессии. Испанский король Филипп II устроил там кровавый террор. Тысячи людей его войска перебили, десятки тысяч сделали беженцами. Целые города вырезали, повстанцев вешали, жгли и рубили. Всех жителей Нидерландов назвали «недосожжёнными еретиками». Так, в ноябре 1572 года испанская армия, включающая в себя частные военные отряды немцев, итальянцев, албанцев, уничтожила всех горожан города Зютфен. В декабре вырезала почти всех жителей Нардена. Год спустя в Харлеме убили 20 000 человек, часть из них утопили. Это разве Иван IV сделал? Число жертв уничтожения только одного города в 10 раз выше числа всех жертв опричнины!
Так кто кровавый палач? Запад кровавый палач.
В Германии католики и протестанты десятки лет вели взаимный террор, массовые репрессии и убийство, а во время Крестьянской войны 1524—1526 годов немецкие крестьяне вырезали и рвали на части дворян и богатых, а частные военные отряды олигархов в ответ «зачищали» от людей целые районы и области Германии. Погибло 30 процентов населения Германии. 30 процентов немцев! Вот так. Это разве Иван IV сделал? Так кто кровавый палач? Запад кровавый палач.
В Германии в середине XVI века началась и продлилась примерно 200 лет «Большая охота» на ведьм. Женщине достаточно было чем-то выделяться их толпы — красотой, рыжими волосами, родимым пятном, чтобы попасть на костёр. Женщин считали виновниками проявления климатического сдвига, поражения злаков ядовитой спорыньёй. В Европе официально открыли простор садистам, извращенцами всех мастей. Доносчики, судьи и палачи получали доход от казней. На жестокие казни «просвещённые» европейцы эпохи Возрождения шли как на праздник — с семьями, с детьми! Тогда зверски убили десятки тысяч безвинных женщин и девочек. На порядок больше чем в опричнину людей вообще. Это разве Иван IV сделал?
Так кто кровавый палач? Запад кровавый палач.
Испанские конкистадоры в эпоху Возрождения во Флоренции и во времена опричнины на Руси уничтожили уникальные индейские цивилизации в Центральной и Южной Америке. Достижения огромного народа разграбили и сожгли. Миллионы индейцев уничтожены и превращены в рабов. Огромные территории «зачищены» от туземного населения. Вот так.
Так кто кровавый палач? Запад кровавый палач.
В Англии существовало «кровавое законодательство» королей из династии Тюдоров в конце XV-XVI веков — законы против бродяг и нищих. Главными жертвами массовых репрессий и массовых убийств английских королей в эпоху Возрождения становились массы крестьян, согнанные лендлордами с земли из-за того, что продажа шерсти овец, которым требовалась земля для пастбищ, оказалась выгодней лендлордам, чем сдача земли в аренду людям для пропитания.
Мануфактурные предприятия и фермерские хозяйства оказались не в состоянии поглотить всю массу обездоленных крестьян. Толпы безработных, нищих, и бродяг заполнили города и дороги Англии. Сотни тысяч бедных, слабых, хромых, слепых, увечных, и больных англичан, к которым примешивались праздные бродяги и негодные преступники, лежали и ползали по дорогам и улицам Англии, прося милостыню у богачей, забывших или извративших в своём протестантизме заповеди Иисуса Христа.
Людей, изгнанных лендлордами с земли, обвинённых в бродяжничестве и собирании милостыни без разрешения властей, бичевали, заставляли возвращаться на прежнюю территорию и принимать любые условия наёмного труда. Если люди не возвращались, их бичевали второй раз, отрезали половину уха; если же и после этого они не становились фактически рабами, их вешали как преступников. Уклоняющихся от работы на условиях своего бывшего лендлорда англичан отдавали на время в рабство тому, кто донесёт властям, что несчастный — бродяга. Хозяин новоявленного раба имел право плетьми принуждать человека к работе, продать, завещать по наследству и т. д. Раба за бегство осуждали на пожизненное рабство и клеймили, выжигая на щеке или на лбу букву «s» (Slave — раб); за второй побег ставили на лицо второе клеймо; в случае побега в третий раз — вешали как государственного преступника. Вот так. Разве Иван IV позволял себе в это же время такое обращение с русским народом? Нет, не допускал.
Кровавые законы английских королей Тюдоров предотвращали восстания обездоленных и доведённых до отчаяния людей, обеспечивали людоедов-господ почти дармовой, рабской силой для развития английской промышленности и капитализма. Бывших крестьян и ремесленников, ещё недавно самостоятельных мелких хозяев, (то есть малый бизнес), кровавым террором олигархи включали в режим наёмного труда за кусок хлеба, делали из свободных людей послушных рабов, безропотно несущих ярмо. Так англичане превратились в нацию рабов.
Так кто кровавый палач? Запад кровавый палач.
При английской королеве Елизавете, за которую сватался Иван IV, и с которой он состоял в переписке, всякий англичанин в возрасте от 20 до 60 лет, не имеющий определённых занятий, обязывался работать у того хозяина, который пожелает его нанять. До истечения контракта о найме ему запрещалось бросать работу, а продолжительность рабочего дня устанавливалась в зависимости от времени года. Рабство. Размер заработной платы англичанину определял суд в графствах, т. е. представители интересов нанимателей. При английской королеве Елизавете — покровительнице Шекспира и кровавых пиратов, творивших террор на море, и которые хорошо озолотили британскую верхушку, повесили за бродяжничество и нищенство десятки тысяч человек. На порядок больше, чем казнено в это время при опричнине. Вот так.
Так кто кровавый палач? Запад кровавый палач.
В Испании, Франции или Англии нет за это никакого самобичевания, никаких призывов покаяться. Если в царстве Ивана IV казнено 3-4 тысячи человек, то при чудовищах Филиппе II, Генрихе VIII, Карле IX и т.д. в Испании, Франции, Нидерландах и Англии в те же времена убили порядка 300-400 тысяч человек. Это в 100 раз больше. При Иване IV казнили воров, изменников, преступников, а на Западе подавляющая часть репрессированных — невинные жертвы.
Запад своих правителей преступниками не считает. Более того, кровавые изуверы там числятся в «великих государственных деятелях» и являются примером для дальнейшего подражания. Западная верхушка заставляет свои народы строго чтить своих «великих правителей» как свои ментальные скрепы, хотя по сути многие их них настоящие маньяки, садисты, кровавые тираны, палачи и убийцы, которые залили кровью свои и соседние страны, навечно покрыв себя, свои государства и нации позором. Их действия и военные преступления, не имеющие срока давности, абсолютно подходят под определения, введённые в оборот Нюрнбергским трибуналом во время суда над гитлеризмом как «преступления против человечности» — то есть, преступления против жизни, носящие массовый характер. Кроме того, в отличие от Ивана IV Грозного, который придерживался интересов народа, западные правители обслуживали интересы узкой правящей верхушки, обеспечивали их паразитирование и эксплуатацию на своём и покорённых народах.
Никакому правителю в Западной Европе и в голову бы не пришло каяться за убийство 400 000 человек. Это Иван IV себя обвинял «в скверне, убийстве, ненависти, во всяком злодействе», в том, что он — «нечистый и скверный душегубец», вёл список казнённых, отдавая гигантские средства на «помин их души». Душа тогда считалась важнее тела, и Иван считал своим христианским долгом заказывать поминовения даже преступников и изменников. Правители Европы вообще об этом не думали. Категории нравственности им были более чем чужды. Им всё как с гуся вода и об стенку горох. Но оклеветать русского царя по матрице своих же преступлений — это они смогли. До сих пор враги Государства русских действуют по этой кальке: берут свои преступления, меняют название сраны и свои фамилии на русские и выдают это за правду.
Первыми стали выдумывать страшные сказки про Великого русского царя иностранцы, многие из которых сами служили на Руси, но в дальнейшем за границей оказались подключены к ментальной войне, которая усиленно началась в ходе войны Ливонской за выход Руси на Балтику. Много среди них оказалось дипломатов, послов, посетивших Москву. «Русские идут» — изобретение времён Ливонской войны.
 Попытки Ивана IV Грозного вернуть русскому царству ранее утерянные северо-западные области и выход к Балтийскому морю привели к первой масштабной информационной войне против Руси и её вождя. В этой войне приняла участие «пятая колонна» вроде князя Курбского. Ивана IV обвинили во всех грехах — от массового террора до убийства собственного сына и развратных оргий. Имеющие всё это в обычаях на Западе мифотворцы создали на своём материале образ «кровавого русского царя-демона», практически «наместника тёмных сил на Земле». Но главной мишенью оказалась, конечно, поднимающаяся с колен сама Русь — Россия. Главной виной Руси — России считалось то, что она появилась как самострельная сила. Из резервации и питомника для выращивания рабов для Запада, «белые индейцы», Русь — Россия при Иване IV стала суверенной супердержавой эпохи Возрождения! Такое не прощают.
Кто же первым начал писать «чёрную легенду» о русских и первом русском царе?
Во-первых, это «иноагент» князь Курбский. В разгар Ливонской войны он перешёл на сторону врагов Руси — России, и с оружием в руках принимал участие в боевых операциях против неё. Аналог и советского времени — генерал Власов. Оправдывая свою гнусную измену, желая отработать данное ему Западом убежище и «Иудины сребреники», Курбский писал «открытые письма» царю. Письма эти по всем правилам пропаганды тиражировались и распространялись по европейским дворам, а также среди русских дворян.
Ну и какова вера такому «власовцу»?
Во-вторых, это прибалтийские — ливонские дворяне Таубе и Крузе. Они, первоначально изменив своей родине, попав в плен, перешли на русскую царскую службу. Их приняли чиновниками в опричнину служить тайными агентами царя за границей. Потом Таубе и Крузе предали хозяев ещё раз, перешли на службу полякам, устроив до этого мятеж. Очерняя своего победителя, (потом хозяина, а затем врага) Ивана IV Грозного, эти иностранные агенты написали неподтверждённый независимыми свидетелями очерк истории Русского государства. Лживые воспоминания дважды предателей выдают ныне за объективные данные. Только очевидный враг России может их принимать на веру. Нужно внимательно разобраться с официальной историей в РФ, теми, кто, получая зарплату от Государства русских принимает в исторической науке сторону врагов. Когда данных, подтверждающих однозначность факта, недостаточно, единственным критерием учёного должна выступать его русская совесть. В противном случае милости прошу работать за рубеж! Это касается не только фальшивок про Ивана, но вообще всех источников в исторической науке РФ. Если в спорных вопросах историк РФ начинает толковать факт не в пользу русских под маской объективности знай — перед тобой враг.
В-третьих, немец фон Штаден. Фон Штаден несколько лет служил в опричнине, затем за провинности его лишили поместий и немец бежал в Европу. Там он разработал военный план вторжения и оккупации Государства русских, а разведывательную информацию изложил в истории Русского государства, после чего этот иностранный агент стал предлагать свои услуги главным врагам Руси — России: Немецкому ордену, Польше, императору Священной Римской империи.
И вот такой враг русских написал о них опус. Насколько он объективен? Ни на грош. Вроде как дневник военного преступника Гальдера, командующего преступной организацией Вермахт во время нападения на Русь — СССР.
Подлинность мемуаров фон Штадена также спорна, поскольку текст появился только спустя 300 лет после событий, и введён на Западе в научный оборот лишь в 1917 году, когда Германия, Австро-Венгрия, Турция находились в состоянии кровавой войны с Русью — Российской империей. «Чёрный миф» о «русских варварах» тем чрезвычайно требовался. Изготовление фальшивок о России — давний приём ментальный войны всегда использовался Западом. Так в годы «Перестройки» и при Ельцине тысячи фальшивок оказались вброшены в российские архивы и введены в научных оборот официальной исторической наукой РФ. Не остановился это процесс и ныне. Заслуживающей доверия экспертизы источников никто не проводил. Без экспертизы верить тому, что предъявляют русским на Западе, (как и антикоммунисты в РФ о временах социализма в России), категорически нельзя, особенно после огромной массы фальсифицированных документов по истории СССР, введённых в оборот, невзирая на массу признаков явной подделки.
В-четвёртых, немец Шлихтинг. Он служил Литве, попал в русский плен, перешёл на службу слугой к врачу Ивана IV. Затем сбежал в Польшу и добросовестно отработал пропагандистский заказ, написав пропагандистскую книгу в духе лживого произведения Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ».
В-пятых, итальянец Гваньини. Он служил в польской армии. В России никогда не был, воевал с русскими, являлся оккупационным комендантом Витебска. Матёрый враг. Этот иностранный агент написал всё со слов перебежчиков. Вот уж точно: «Слышал звон, да не знает, где он».
В-шестых, немецкий «историк» Одерборн. В Русском царстве не был. Этот иностранный агент писал откровенную ложь, историки его «данными» даже не пользуются, а вот западные СМИ очень даже.
Вот они — первые залпы ментальной войны против Русского государства, только-только возникшего, первая «Гласность», организованная Западом, вот они, первые «Солженицыны», вот когда появились «иноагенты».
Сочинения нанятых Западном агентов не подтверждаются свидетелями даже с того же Запада. Скорее наоборот. Гораздо более уважаемые люди того времени, не перебежчики, не предатели, не авантюристы и мошенники, хотя тоже иностранные агенты, говорили об Иване IV только хорошее. Ещё бы, по сравнению с европейским королями того периода Иван IV казался верхом справедливости и любви к своему народу и Богу.
Кто хвалил Ивана?
Во-первых, англичане, неоднократно бывавшие в России: Ченслер, Адамс, английский посол Дженкинсон. Они отмечали любовь простого народа к Ивану IV.
Во-вторых, венецианский посол Фоскарино. Венеция являлась влиятельнейшей мировой торговой республикой того времени. Фоскарино писал об Иване Грозном как о «несравненном государе», восхищался его «правосудием», «приветливостью, гуманностью, разнообразностью его познаний», отводил ему «одно из первых мест среди наилучших властителей» своего времени.
В-третьих, флорентийский купец Тедальди. Флоренция являлась в тот момент одной из самых могущественных торгово-банковской держав мира под властью банкиров Медичи. Тедальди совершил несколько путешествий в Государство русских. Он положительно оценивал страну времён Грозного и неоднократно критиковал лживые сообщения о царе, в том числе от Гваньини.
В-четвёртых, другой венецианский посол Липпомано. Уже после опричнины он говорил об Иване IV как о праведном судье, высоко ставил справедливость царя, ни о каких «зверствах» не сообщал.
В-пятых, посол Литвы в Крыму Литвин. Он писал, что Иван IV не откупается от внешних врагов, не платит дань, создал обороноспособное государство, «воздержанности татар противопоставляет воздержанность своего народа, трезвости — трезвость, искусству — искусство».
В-шестых, даже враждебное русским польское дворянство дважды(!), в 1572 и 1574 годах, уже после опричнины, выдвигало кандидатуру Ивана IV Грозного на выборах польского короля. «Кровавого тирана», который стал бы подвергать их массовым репрессиями и массовому террору, они и не подумали бы выдвигать на роль своего короля. Если даже геополитические враги русских — поляки хотели себе такого короля как Иван IV, значит, он действительно являлся выдающимся государственным деятелем своего времени, полководцем и примерным христианином.
В-седьмых, русский фольклор отметил заслуги царя перед народом, его борьбу с внешними врагами, боярством:

«Ты восстань, восстань, батюшка ты Грозный царь,
Грозный царь да ты, Иван Васильевич!
Посмотри-ка, погляди на свою армеюшку...»

Так поётся в старинной казачьей песне. Когда Россия при Петре I снова начала наступление в Европе, пытаясь вернуть выходы в Балтийское и Чёрное моря, на Западе сразу же раздули образ «страшных русских варваров», выкопали из архивов старую клевету про Ивана IV Грозного, освежили и припудрили её. Следующий пик интереса к «кровавому царю Ивану» пришёлся на Французскую революцию. Французские революционеры, буржуа и банкиры — палачи и убийцы, буквально топили свою страну в крови. Могли только за несколько дней массовых репрессий в Париже убить и растерзать тысячи человек. Людей обезглавливали на гильотинах, топили живыми на баржах, вешали и расстреливали картечью. У любого нормального человека кровь стынет в жилах при прочтении подробностей государственных актов европейских «буржуазных демократов». При этом о России, имеющей союз с врагом Франции — Англией, раздувался миф об Иване IV Грозном как палаче и убийце. В Европе царило единодушное возмущение его жестокостью.
Франкофильская дворянская верхушка России: Радищев, Карамзин, другие, подхватили этот миф в России. В XIX столетии в России прозападные либеральные историки и монархисты немецкой династии Романовых как только могли разрушали русскую ментальность. И это понятно. Правящая в России немецкая династия знала, что является захватчиком в чужой стране. Знала кошка, чьё мясо съела. Романовы с 1762 года, со времени царствования российского императора Петра III — готторпского герцога Карла Петера Ульриха — являлись уже не русской династией, а немецкой — Гольштейн-Готторп-Романовы.
Гольштейн-Готторпы — часть династии Ольденбургов, царствовавшей в разное время в Дании, Швеции, Норвегии, Греции, родственники Маунтбеттен-Виндзоров. В российском императоре Петре III — 1/4 русской крови, в его сыне Павле I — 1/16, в Александре I и Николае I — 1/32, в Александре II — 1/64, Александре III — 1/128, в царе Николае II — 1/256, в Алексее и других детях последнего царя и вовсе 1/512 часть русской крови. Если они и являлись «царями русских», но точно не были «русскими царями». Именно при таких царях придворное «общественное мнение» сформировало в России свой «чёрный миф» об истинно русском царе русских Иване IV Грозном. Запад, контролирующий через немецкую династию всю Россию, был этому весьма рад.
В 1920-е годы в троцкистском СССР преобладала критическая точка зрения на личность Ивана IV Грозного, как на всё русское. Только в 1930-е годы Сталин, придя к власти в партии, взял под защиту ментальные скрепы Русского государства и русского народа как силового каркаса идеологии СССР. Тогда же начался процесс возрождения Великой русской державы в оболочке СССР, и очищения страны от «пятой колонны». Сталин заткнул рот всем критиканам и фальсификаторам в отношении Ивана Васильевича Грозного. После завершения эпохи Сталина снова поднялась волна разоблачений «ужасов» правления Ивана IV, «опричного террора», делая перекличку с мифами и фальшивками о ГУЛАГе и «большом Сталинском терроре 1937 года», как называли враги русского народа скопом партийный чистки, перегибы «ежовщины», борьбу с «иноагентами», террористами, басмачами, националистами, борьбу со шпионажем и бандитизмом. Прошло 300 лет, а методики и приёмы ментальной войны против России не изменились.
В годы горбачёвской «Перестройки» и «Гласности», когда предатели изнутри разрушали ментальность советского народа и его русской первоосновы через очернительство советский и русской истории, вместе с «чёрным мифом» о Сталине и Ленине, «чёрный миф» об Иване IV Грозном снова стал активно использоваться. Первый русский царь (также как и первые в мире строители социализма) по-прежнему вызывал лютую ненависть у новых российских капиталистов и их западных партнёров. Создание и воссоздание Супердержавы русских Запад не мог простить ни Ивану, ни большевикам.
И поныне у воров и предателей из олигархической верхушки РФ настоящие, а не притворные «державники», борцы с ворами и предателями — не в моде. Зато простой русский народ всё так же любит и чтит своего первого царя Ивана IV, своего Отца-Основателя, как любит и чтит своего спасителя от голода, нищеты и фашизма, «Отца народов» Сталина. Эти выдающиеся вожди русского народа боролись с вороватой верхушкой и успешно защищали простых людей от внешних и внутренних врагов. За это им низкий, земной поклон от благодарных потомков.
Не у всех есть и будет правильное понимание произошедшего в XVI веке чтобы сказать: «Спасибо вам, наши пращуры и предки, спасибо Вам лично, Иван Васильевич Грозный, за наше Великое Отечество!»
Пройдёт время, и имя его снова станет святым знаменем русского народа, когда Родине снаружи и изнутри станет угрожать лютый враг...
«Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, усопшему рабу твоему, царю Ивану Васильевичу и сотвори ему вечную память!»
«Вечная память! Вечная память! Вечная память!»

Филолог о поэме «Опричник Иван IV Грозный»

Историческая поэма — сложнейший жанр, требующий единства, слитности поэтического текста с историческим материалом. Только это единство, зримые и незримые, словесные и смысловые сопряжения позволяют исторической поэме осуществить непростой замысел: дать ощущение истории и человека как целого.
Придирчивый читатель в этом жанре ждёт от автора поэтического мастерства и досконального владения историческим материалом. Мастерство заключается в том, чтобы с первых строк заставить читателя забыть о том, что он просто читатель, погрузить его во время и пространство, сделать участником и соучастником событий. Только такое поэтическое произведение на историческую тему можно считать правильным.
«Опричник Иван IV Грозный» — такое произведение. В период пересмотра культурного наследия и поиска новых путей развития русской литературы и культуры, представляется важным творить в жанре исторической поэмы. Но творить нелегко, если чтение не захватывает. Чтение поэмы «Опричник Иван IV Грозный» захватывает. Перед читателем повидается не просто текст, а нечто, вещь, предмет. Первые же строфы поэмы реализуют в бытовой обстановке метафору — «увидеть время»:

В проём окна, сквозь кузнь решётки
Проник шершавый, тусклый свет.
Ощупал костяные чётки
На лавке, пригоршню монет,

Подсвечник с бронзовым нарвалом,
Наплывы воска, ковш пустой,
Постель с несмятым одеялом
И полог с тщательной резьбой.

И далее на протяжении всей поэмы зримо, подробно, вплоть до физиологии, анатомии, «печёнок» демонстрируется как время протекает тяжёлой жидкостью через человека похожего на сосуд с отсутствующим дном, подсоединённый к системе истории.
Иоанн Грозный, — одна из самых противоречивых и неразгаданных фигур Русской истории. Наверное, никогда не утихнут споры о том, кто же он для Руси — России — благодетельный реформатор или безжалостный диктатор. В поэме показано как началась опричнина — одна из великих страниц Русской истории, показано противостояние правителя, олигархии и народа, апофеоз борьбы за единое государство — разгром Новгорода. Тогда погибло почти 2000 человек, что для 20-миллионного населения тогдашнего Русского государства не так уж и мало. Однако пытаться судить действия Ивана IV категориями современности ошибочно.
Только учёт категорий средневекового сознания людей той эпохи даёт понимание того, что, например, телесная смерть не являлась самым ужасным для них событием, а самое страшное — это смерть духовная, лишающая возможности попасть душе в вечный рай Царствия Небесного.
Именно поэтому, например, Иван IV в переписке с предателем князем Курбским сожалеет о том, что тот остался жив, нарушив клятву на кресте, теряя возможность спастись в раю после казни. В современном понимании нигилистического сознания — это дикость, считать неудачей сохранение жизни! Этим пониманием блага объясняется та покорность массовым репрессиям дворянства, что сопровождала все восемь лет опричнины, и множество желающих помогать царю в его революционных реформах. Кроме того, Иван IV с их точки зрения являлся потомком римских императоров, святость которых являлась для всех очевидной. Предок Ивана IV — крестивший Русь Владимир I был женат на дочери Византийского императора Романа II Младшего.
Однако для создания хронотопа — единства времени и места, нужно находиться в стороне от происходящего, отдалённо от оценок, предоставляя судить Ивана IV читателю. В поэме требуется только погрузить читателя внутрь образа царя Ивана IV, чтобы появилась возможность судить о его поступках как о своих собственных. Такая оценка надёжней поверхностных трактовок.
Изобразительные средства поэмы просты, но читателю кажется, что это он сам:

Послав людей смотреть подвалы,
Пленённых всех переписать,
Распорядился сеновалы,
Ледник, кладовки обыскать.

Литературный приём «взгляд постороннего» широко известен. В поэме используется также приём противоположный — «взгляд изнутри»: на все события можно смотреть глазами царя Ивана IV и это, несомненно, достоинство поэмы:

Он шёл по гулким переходам,
Скрипучим лестницам, ходам,
И словно знал всё, будто годы
Провёл во ключниках здесь сам.

Проходя с царём Иваном по гулким коридорам царствования, можно понять — каждый человек несёт ответственность за свои поступки, из которых складывается история народа и страны, никто не может, не имеет права пренебрегать судьбой отдельного человека.
Социальное явление опричнины подвергается анализу, отношение к действительности как свидетеля и историка одновременно. В поэме явления подвергаются не только историческому, но и психологическому анализу,  приём «взгляд изнутри» помогает в этом. Вот молитва царя Ивана, в которой он пытается объяснить мотивы своих действий единственному, кого боится — Богу. Что это? Безумие? Гордыня? Несгибаемость пророка? Отчаянье человека, которого история вынесла на самый гребень своей сокрушительной волны и теперь требует от него нечеловеческих усилий и нечеловеческих решений? Каждый читатель будет решать это сам и каждый будет в ответе за всё, чем Русь перестрадала...
Центр композиции поэмы, её сюжетная кульминация — поход на Великий Новгород, который обвиняется в госизмене и попытке нарушить территориальную целостность государства. В сценах, описывающих разгром Новгорода, применена сюжетно-беллетристическая техника: при внешней стилистической простоте слога действие держит в напряжении:

Хрустели ставни под напором.
Плач детский, лай и лязг клинков.
Трещали, лопались запоры
И петли кованых замков.

Приём «взгляд изнутри» работает и тут — снова ощущается эффект физического присутствия:

Иван носком поддел игрушку
В снегу забытую, — конька.
И рядом высмотрел Петрушку.
Поднял. Лоскутный шут, пенька.

По всему Новгороду, арестовав руководство сепаратистов, вторгаясь в частные дома, опричники проливали кровь, грабили и оставались безнаказанными. Для того, чтобы лишить церкви региона святости, забирали мощи святых, особо ценимые иконы, книги, драгоценную утварь. Однако эта борьба за территориальную целостность и есть кульминация опричнины — в 1572 году, вскоре после походов на Великий Новгород и Псков, царь опричнину отменил. Почему? Почему Иван упразднил такой удобный ему инструмент единоличной власти? Так значит не в желании творить массовые репрессии было дело, как утверждают иностранцы! Так значит, мы не в гостях Сатаны, хотя и не в гостях у Ангела!
Нити прошлого проходят сквозь современность и тянутся в будущее; поэт делает эти нити живыми. Как утверждал один из ведущих советских писателей послесталинской поры Юрий Трифонов: «Я знаю, история присутствует в каждом сегодняшнем дне, в каждой человеческой судьбе. Она залегает широкими, невидимыми, а иногда довольно отчётливо видимыми пластами во всём том, что формирует современность... Прошлое присутствует как в настоящем, так и в будущем».

                филолог, специалист по русскому
                языку и литературе
                Стронгина Т.В.

Оглавление:

Вступительное слово автора к поэме «Опричник Иван IV Грозный»


Пролог

Песнь первая

Огромная Москва 1564 года из потемневшей древесины, разрезанная множеством рек, ручьёв и оврагов — «III Рим». Морозный и снежный декабрь. Густо заселённый, битком набитый разномастными строениями златоглавый Кремль. Тесные покои царя Ивана в нескольких кольцах свирепой охраны. Раскрытие очередного покушения на убийство самодержца. Монолог царя о своей роли в судьбе страны. Заступничество митрополита Московского и всея Руси за пойманных заговорщиков. Жёсткая отповедь царя митрополиту. Тайная вечеря — пир сподвижников царя в Кремле. Ответный заговор царя против всех своих смертельных врагов разом.

Песнь вторая

Неожиданный, как гром средь ясного неба, отъезд царя из Москвы 3 декабря 1564 года. Трудности дороги в сильнейшую зимнюю оттепель и распутицу до великокняжеского фамильного владения — Александровской слободы. Глумливый отказ царя Ивана IV от Московского царства в пользу татарского Касимовского князя Симеона Бекбулатовича — до крещения Саин-Булат хана. Смятение чувств москвичей и жуткий хаос в Москве из-за наступившего безвластия. Слёзные посольство верноподданных москвичей в военный лагерь царя в Александровской слободе с просьбой вернуться. Учреждение «опричнины» — разделение Русского царства на земли номинального царя Симеона Бекбулатовича и опричные земли царя Ивана IV. Великая перестройка центра Москвы и всей жизни при выделении опричных частей.

Песнь третья

Кромешный разгар опричнины. Мрачный, чумной, голодный, военный 1569 год. Вседозволенность и жестокость опричников. Царская охота на кабана, где удалой царь являет собой вожака кровавой своры. Давно зреющий заговор в Новгороде и Пскове бояр и новгородского Владыки архиепископа Пимена для перехода северных земель Русского государства в состав польско-литовской Речи Посполитой. Неистовая пытка одного из знатных заговорщиков. Свирепое решение царя о карательном походе на мятежный Новгород.

Песнь четвёртая

Утро 6 января 1570 года. Русское войско и опричники в трескучие морозы в пригородах захваченного приступом Новгорода. Ивана IV в дороге пишет ответ своему бывшему полководцу, а ныне беглецу в Литву — князю Курбскому. Рассказ главных «царёвых крестоносцев» Ивану IV p о перипетиях взятии Великого города — Северного Иерусалима. Испуг царя из-за утери бразд управления происходящим в опричнине. Кошмарные сны самодержца. Решительные распоряжения о наказании новгородских бунтовщиков. Таинственное исчезновение царя на Владыкином дворе. Испуг кромешников остаться без царской защиты.

Песнь пятая

Мздоимство в общении с иностранными купцами. Казни покорных судьбе новгородцев на мосту через Волхов в присутствии Ивана IV. Чудесное спасение павшего на колени Пскова от разгрома по воле самодержца. Неистовый карательный поход Государевых людей по землям изменников. Отступление царёвой рати из разорённых чумой, недородом, войной и карами северных русских земель. Разговор Ивана IV с Богом — одиночество человека перед вечностью.

Эпилог

Словарь архаических слов, терминов и пояснений
Список использованных имён
Послесловие автора
Филолог о поэме «Опричник Иван IV Грозный»


Рецензии