На золотом песке

Нина Павлова (быль)

Как я спасала мир
Имени этого схимника из Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря я, к сожалению, не знаю. Да и знакомство наше не назовёшь знакомством — так, мимолётное виденье в весенний день. По случаю хорошей погоды схимника вывезли на инвалидной коляске в цветущий яблоневый сад. И я оторопела, увидев его, — древние живые мощи и ясные молодые весёлые глаза. Белые лепестки яблонь, осыпаясь, парили над схимником, а воробьи доверчиво садились к нему на колени. Тощий юный воробьишка пытался клевать старческую «гречку» на руках иеросхимонаха, а воробьи потолще наблюдали за ним.
Позже я освоила тот этикет, когда при встрече надо сказать: «Батюшка, простите, благословите». А тут, как глупый воробей, смотрела на схимника, а он улыбался мне. Вот и всё — молчали, улыбались. А потом схимника увезли обратно в келью, и он спросил на прощанье:
— Как твоё святое имя, детка?
— Нина.
Больше я схимника не видела, но через насельника монастыря Игоря иногда получала известия о нём. Впрочем, сначала два слова об Игоре. В миру он погибал от наркотиков, и отчаявшиеся родители привезли его на отчитку в монастырь. Здесь он исцелился, полюбил монашество и решил остаться в монастыре навсегда. Он уже подал прошение о зачислении в братию, но вдруг заколебался. Игоря, как говорят, «закрутило» — он начал окормлять юных паломниц, влюблённо внимавших своему «аввочке», а заодно решил облагодетельствовать схимника, вызвавшись ухаживать за ним. Ругал он при этом схимника нещадно:

— Грязь развёл. Беспредел! Печь закопчённая, окна немытые, и ремонта не было сорок лет.
Родители Игоря, люди денежные, тоже решили облагодетельствовать схимника, сделав в его келье евроремонт. Но когда они с прорабом явились к схимнику, тот испуганно забормотал, что он, мол, грешный, совсем многогрешный и недостоин таких забот.
— Батюшка, — сказала недавно крестившаяся мама Игоря, — Господь по неизречённому благо- утробию прощает грехи, если кается человек. Вы уж, пожалуйста, поскорее покайтесь, а мы ремон- тик вам провернём.
Схимник охотно обещал покаяться, но от ремонта отказался наотрез. Он уже угасал и почти не ел, отдавая все силы молитве. А Игорь с благими, конечно, намерениями неустанно терзал его:
— Батюшка, если вы не будете кушать, я вызову врача, и вас будут кормить через шланг.
Но схимник и от шланга увернулся.
— Прихожу и радуюсь — кашу съел, — рассказывал Игорь. — А он, оказывается, втихую кормит этой кашей мышей.
При виде мышей, внаглую поедающих кашу да ещё под присмотром схимника, Игорь вскрикнул по-бабьи и заявил:
— Батюшка, в келье мыши. Я сейчас кошку принесу.
— Зачем кошку? Она их съест, — забеспокоился схимник. — Они уйдут, уйдут, я им скажу.
Мыши, действительно, ушли из кельи, а Игорь решил уйти из монастыря.
Отзывался он теперь о схимнике совсем непочтительно: мол, мышей разводит да от скуки гоняет чертей. Впрочем, о втором занятии «от скуки» Игорь говорил неохотно, но картина была такая. Откроет схимник свою особую тетрадку в розовой обложке, начнёт молиться, и вдруг — шум, визг, что-то страшное. Игорь пугался, а схимник говорил благодушно:
— Ишь, чего захотел окаяшка — живую душу в ад утащить. А душа-то Божия, душа спасётся.
Кончина схимника так поразила Игоря, что он уехал потом на Афон.
Зашёл попрощаться и рассказал — схимник перед смертью попросил омыть его, чтобы не затруднять братию при погребении. Положили его в бане на лавку, и вдруг некая сила с грохотом вышибла лавку из-под батюшки.
А схимник будто ничего не заметил и лежал на воздухе, как на тверди, продолжая молиться.
— Батюшка, — обомлел Игорь, — вы же на воздухе лежите!
— Молчи, молчи, — сказал схимник. — Никому не говори.
Но Игорь, не утерпев, рассказал. Я же выпросила у Игоря ту самую розовую тетрадку, по которой молился схимник.
Эта была тетрадка в косую линейку образца тех времён, когда школьники писали ещё чернилами, и требовалось писать красиво. На задней обложке таблица умножения. А в самой тетрадке то Богородичное правило, когда сто пятьдесят раз читают «Богородице, Дево, радуйся», а после каждого десятка идут определённые прошения. Молитвы эти известны и изданы в сборниках.
Но у схимника были свои молитвы, написанные тем дивным старинным монашеским языком, что моя филологическая душа затрепетала от красоты и таинства слов. До сих пор жалею, что не переписала тетрадку, а она ушла потом по рукам. Современный язык беднее и грубее. И как передать тусклым нынешним словом пламенную любовь схимника к Богу и людям? Схима — это молитва за весь мир. А схимник, кажется, воочию видел те бедствия мира, когда кто-то гибнет в пучине порока, кто-то отчаялся в скорбях, а кто-то суёт голову в петлю. Особенно меня поразила молитва схимника о самоубийцах, а точнее о людях, замысливших покончить с собой. Тут схимник плакал и вопиял к Божией Матери, умоляя Её спасти эту драгоценную душу — сокровище сокровищ, и цены ей нет. В тетради была песнь песней о душе человека. Но поэзию не выразишь прозой, а потому приведу свидетельство профессора-нейрохирурга:
— Пошлость и убожество атеизма, — говорил он, — заключаются в том, что им неведомо величие Божьего замысла о человеке. Ведь даже мозг используется лишь процентов на пять. Потенциал огромный, и человек сотворён Господом для воистину великих дел.

Вот об этой великой душе и плакал схимник, умоляя Господа послать Ангела, чтобы оборвал верёвку висельника или обезвредил смертное питьё.
А так бывает, это известно из рассказов людей, переживших попытку суицида. Одна художница рассказывала, как в угаре богемной жизни она дошла до такого опустошения, что решила покончить с собой. Набрала в шприц яду и уже приготовилась сделать смертельный укол, как шприц вдребезги разлетелся у неё в руках. После крещения она стала духовной дочерью известного старца и узнала, что в тот смертельный для неё миг старец бросился на колени, умоляя всех присутствующих молиться о ней.
Молитва схимника о мире была для меня таким откровением, что я попросила своего старца архимандрита Адриана (Кирсанова) благословить меня молиться по его тетрадке.
— А ты сможешь? — усмехнулся батюшка.
— Смогу.
— Ты сможешь?! — гневно переспросил он.
— Батюшка, да я дважды в день буду тетрадку читать. А вы, прошу, помолитесь, чтобы у меня молитва пошла.
— Уж я-то помолюсь! — пригрозил старец и, зная моё упрямство, нехотя благословил.
Два дня я молилась по тетрадке схимника, упиваясь красотою молитв. А потом начались ужасы. На молитве о самоубийцах в воздухе нарисовалась петля висельника, и кто-то мерзкий внушал: «Сунь голову в петлю!» Чего-чего, а помыслов о самоубийстве и каких-либо видений у меня никогда не было. А тут даже зубы застучали от страха.
Всю ночь я просыпалась от леденящего ужаса, а наутро не смогла встать. Каждая мышца дрожала, как кисель. Дыхание пресекалось, и краешком угасающего сознания угадывалось — это смерть. С тех пор я знаю силу бесовского приражения — паралич воли под наркозом помыслов: «смерть — это хорошо, отдых, покой». Меня спасла моя мама, а точнее, её рассказ, как она заблудилась в Сибири в пургу. Конь выбился из сил, а мама упала в сугроб. Она уже засыпала сладким смертным сном, как вдруг затрепетало материнское сердце: дома дочка маленькая, грудничок, совсем беспомощная ещё. И мама намертво вцепилась в поводья, посылая коня вперёд. Так конь и привёз домой уже бесчувственную маму, и она говорила потом:
— Ты меня, дочка, от смерти спасла.
Теперь настал мой черёд любви и памяти о
ближних, таких больных и беспомощных без меня. И я поволокла себя к монастырю. Падала, цеплялась за кусты и деревья и через силу двигалась вперёд. Возле монастыря мне стало дурно. Припала к стене универмага и перепугалась — из витрины магазина на меня смотрел упырь с зелёным лицом и налитыми кровью глазами. Я отшатнулась в испуге и догадалась — в витрине зеркало, а упырь — это я.
К старцу Адриану обычно трудно попасть, но тут он вышел меня встречать.
— Ну, что — помолилась? — спросил он невесело.
— Помолилась, — просипела я, ибо голоса уже не было.
— Поняла?
— Поняла.
— Дай сюда свой помянник.
Мой помянник в ту пору был чуть тоньше телефонной книги Москвы — друзья, знакомые, малознакомые. Словом, я жаждала спасать мир, не умея спасти себя. И теперь старец вычёркивал из помянника имена со словами:
— Не потянешь. Не потянешь. Не потянешь. А этого идола окамененного напрочь забудь и не смей поминать!
«Идол окамененный» был известным драматургом и слыл в нашей компании интеллектуалом. А недавно с достоинством интеллектуала он рассуждал с телеэкрана об ошибках Христа. Господи, как стыдно бывает за прошлое, а оно настигает нас.
После ревизии старца в помяннике остались лишь имена моих родных, крещёных по обычаю, но неверующих. Повздыхал батюшка над их именами и сказал:
— Вот твой крест — отмаливать родных. Жалко мне тебя, сестра. Тяжёлый крест у тебя.
Смысл этих слов открылся мне позже, когда мои родные приходили к Богу через великие скорби. Слёз тут было пролито немало. Но слава Богу за всё, а скорби — школа молитвы.

Марина Сергеева-Новоскольцева   25.12.2021 17:28   Заявить о нарушении