Кролик в удаве, или Кушать подано!

КРОЛИК В УДАВЕ, ИЛИ КУШАТЬ ПОДАНО!   

Всё коридорное пространство у потолка от кухни до прихожей, минуя ванную и туалет, в девочкиной квартире занимала антресоль. Она всегда была забита стеклянными банками разного калибра с вареньем, компотами, повидлами, джемами, маринадами и прочей домашней консервацией. Яблоки и груши, слива и вишня, смородина и крыжовник, клубника и земляника, ежевика и малина, огурчики и помидорчики, кабачки и баклажаны, болгарские перчики и грибочки на год вперёд обещали безбедное существование и сладкую, сытную жизнь. И девочка ни капли не сомневалась, что от степени заполнения этого не земного чуланчика (а то, что не имеет опоры снизу, земным быть не может; и если антресоль крепится к потолку, то имеет некое небесное начало) зависит благополучие её семьи. К осени благополучия было пруд пруди, и оно упрямо упиралось в антресольную дверцу так, что с ним можно было управиться только с помощью шпингалета. Но всё хорошее подозрительно быстро уменьшается в размерах, после чего обязательно исчезает. Так происходило и с благополучием на антресоли, которое таяло, как тает снег, когда тайком от мамы для серьёзных естественно-научных опытов притащишь его с улицы в задубевшей от влаги и мороза варежке, только на минуточку положишь в своей комнате на подоконник, предусмотрительно задёрнув надёжную штору, и совершенно случайно в будничной суматохе приставучих дел на несколько часов забудешь о нём, а батарея центрального отопления не забудет и не простит и сделает-таки своё мокрое дело. Благополучие убывало постепенно, без суеты и с большим аппетитом. Чтобы извлечь с антресоли очередную банку, осенью маме вполне доставало длины её тонкой руки. Когда длина маминой руки всё же заканчивалась (а это всякий раз происходило зимой), мама бралась за швабру и, шаря ею в недрах антресоли, с ловкостью фокусника извлекала оттуда банку за банкой. А когда к весне заканчивались все хитроумные способы и вспомогательные приспособления для извлечения жалких остатков былой роскоши, когда длина маминой руки плюс длина швабриной ручки плюс длина маминого тела плюс высота двухэтажного «дома» из трёх табуретов, где на самом краешке карниза верхнего этажа хрупкой бабочкой на цыпочках порхала мама, в сумме почему-то давали голый ноль, а главное – когда заканчивалось мамино терпение, а до банок всё ещё было как до Луны, в ход (или в расход?) шла девочка. Возможно, в маминых глазах девочка была тяжёлой артиллерией, хотя тщедушность её тельца никак не рифмовалась со словом «тяжёлый». Зато это слово свободно сочеталось с крошечным и громким – «бой». И девочка принимала и грозное словосочетание, и сложившиеся обстоятельства. Она была не только смелой и решительной, а значит, боевой, но и ответственной. И потом, разве можно ослушаться маму?.. Девочка, извиваясь змейкой, с маминой помощью мгновенно заскальзывала на антресоль, и на этом её удивительно лёгкому скольжению приходил конец. Впрочем, как и мимолётности мгновения. Теперь перед девочкой возникало длинное узкое низкое и тёмное пространство, не позволяющее приподнять голову и развести в стороны локти. И каждый миг здесь длился дольше века. Отсюда следовало, что если девочке когда-нибудь посчастливится выбраться из этого консервно-баночного лабиринта, то выползет она непременно морщинистой и седой. Как Сивилла. Но до Сивиллы ещё надо было доползти. А сейчас девочка видела себя кроликом в пищеводе удава. Вероятно, у пятиметровой змеи желудок находится где-то на полпути её тела, примерно на третьем метре, и перспектива попасть в душераздирающий пищеварительный орган на время отодвигалась. Не то чтобы девочкин удав отличался добросердечием, но скорее леностью и безразличием к маленькому теплокровному существу, а попросту в данный момент он не был голоден, но на всякий пожарный для собственной безопасности – а бережёного Бог бережёт – нужно было быстро уносить ноги, руки и другие части тела. А между тем уже проглоченный, но ещё не переваренный глупый кролик стоически карабкался вперёд, потому как задний ход был строго воспрещён маминой шваброй. Она даже несколько нежно и любовно подталкивала кролика в мягкое место. И это придавало ему уверенности в вероятности света в конце туннеля, а заодно и в завтрашнем дне. Согласитесь, этот свет нужен не только людям, но и кроликам. Особенно когда они попадают в туннель… ну или в удава. Свет и в самом деле был возможен, и девочка, зацепив нужную банку и всем телом увлекая её за собой к выходу, начинала волнообразное движение назад. Видеть свет девочка не могла: глаз на затылке у неё отродясь не было, но она его предчувствовала. Как кошка землетрясение. И, слава Богу, в это очередное безумное и опасное заползание кролика в удава землетрясения не стрясалось, и земля надёжно и бережно принимала в свои объятия и девочку, и её маму, и добытую в бою банку. И можно было радостно, с хлопком открывать золотистую металлическую крышку и до пробуждения аппетита и выделения обильной слюны внюхиваться в ароматы, запрятанные в банке, будто крышка – ворота, банка – рай, ароматы – сад, а все девочкины мытарства – искупление грехов, которых она пока не совершила.