Неудачница

***
Солнца луч проблеснёт в тумане
и уйдёт в облака, скользя.
Жизнь – витрина, блестит и манит,
только взять ничего нельзя.

Мне не выиграть по билету,
не пристать к другим берегам.
Неудача бежит по следу
и прислушивается к шагам.

Чтобы сбить негодяйку с толку,
я схвачу по пути такси
и петлять буду долго-долго
по раскисшей весной грязи.

Обведу её вокруг пальца...
Но опять она тут как тут!
Говорит: «Не зарься, не пялься.
Ничего тебе не дадут».


*** 
Жизнь моя — нескладица, нелепица. 
Как я ни леплю — она не лепится.
За что ни возьмусь — оно не ладится.
А потом за всё по полной платится.

Я банкрот, тупица и растратчица.
Плачется мне, плачется и плачется...
Вот куплю себе на рынке платьице -
будет мне не счастье хоть, так счастьице.


***
Словно заначку зарою в душе
этого лета излишки.
Горечь они подсластят как драже
или «на севере мишки».

Их по карманам запрячу
и целый год не заплачу.


* * *
Я ёжик, плывущий в тумане
в потоке вселенской реки.
Мне звёзды мигают и манят,
мелькают вдали маяки.

— Плыви, ни о чём не печалясь, –
журчит мне речная вода, –
доверчиво в волнах качаясь,
без мысли зачем и куда.

Но только не спрашивай:"Кто я?"
Не пробуй, какое здесь дно.
Не стоит, всё это пустое,
нам этого знать не дано.

И лунный начищенный грошик
сияет мне издалека:
плыви по течению, ёжик,
и жизнь твоя будет легка.


Колыбельная

Спи, мечта моя, вера, надежда
на всё то, что уже не сбылось,
что закрыло навек свои вежды,
что не спелось и не родилось.

Вам моя колыбельная эта,
чтоб не плакали громко в груди,
чтоб уплыли в целебную Лету
и не видели, что впереди.

Что не встретила, не полюбила,
всё, чему я сказала гуд бай,
засыпайте, чтоб вас позабыла,
баю-бай, баю-бай, баю-бай...

Все, кого не спасла от печали,
для кого не хватило огня,
засыпайте, забудьте, отчальте,
отпустите, простите меня.

Спи, несбывшеееся,
неродившееся,
баю-бай, баю-бай,
поскорее засыпай,
затухай, моя тоска,
струйка вечного песка,
не спеша теки, теки,
упокой и упеки,
холмик маленький, родной,
спи, никто тому виной...


***
 Жизнь становится вчерашнею,
 словно старое кино,
 словно тапочка домашняя,
 что разношена давно.

 Горьковатый привкус опыта,
 поиск истины в вине.
 Мир отпетый, но не допитый,
 чуть виднеется на дне.


***
Ты на дне рождения – как на дне
себя чувствуешь, если уже за сорок.
И кажется, стали ещё видней
вьюги грядущие, хлад и морок.

Сделай кораблик себе из бумаг.
Ты же любима и любишь, да ведь?
Главное – не сколько тебе, а как.
Главное – было б кому поздравить.


***
По пальцам листья перечти.
В прогалах просинь. Или проседь?
А лета не было почти.
Вслед за весною сразу осень.

Весна цветеньем наврала,
плоды неловко бились оземь.
А лето Лета погребла.
Но у меня в запасе осень.


***
 Когда-то оборачивались вслед,
 теперь порой не узнают при встрече.
 Но сколько бы ни миновало лет -
 я лишь сосуд огня Его и речи.

 Кто любит — он увидит на просвет
 во мне — Меня, идущей по аллее.
 Ну разве что морщинок четче след,
 взгляд и походка чуть потяжелее.

 Пусть незавидна старости юдоль,
 настигнувшей негаданно-нежданно,
 но не кладите хлеб в мою ладонь.
 Пусть это будет «Камень» Мандельштама.


***
Тюльпаны осыпались. Розы опали.
Сирень распустилась зато.
Вся комната – в пышной цветочной оправе.
Как жаль, что не видит никто.

Душа – решето от бессчётных ударов,
весь мир – словно цирк шапито,
жизнь – глупая шутка и прожита даром...
Сирень распустилась зато.


***
О сирень четырёхстопная!
О языческий мой пир!
В её свежесть пышно-сдобную
я впиваюсь, как вампир.
 
Лепесточек пятый прячется,
чтоб не съели дураки.
И дарит мне это счастьице
кисть сиреневой руки.
 
Ах, цветочное пророчество!
Как наивен род людской.
Вдруг пахнуло одиночеством
и грядущею тоской.


***
Где вы, катарсис, серотонин,
дом с белым садом, камин, мезонин,
всё, что желают в дни именин,
всё, что нам снится?
Что же на деле? Лживость икон,
замков руины, дура закон,
непобедимый в душах дракон,
старость, больница.

Где в парусах кумачовых корабль?
Где в небесах утонувший журавль?
Где обещания крибли и крабль,
сказочной щуки?
А на поверку — супы с котом,
светлое завтра где-то потом,
вечная сука на троне златом,
вечныя муки...


***
Голубь стучится клювом в окно.
Я насыпаю птице пшено.
Так вот и я, тетеря,
стучалась в закрытые двери. 

Крыльями билась в чужое окно,
но тем, кто внутри, было всё равно.
Билась, теряла перья,
силы, года, доверье.

Но никто не открыл.
Иль не хватило крыл?


***
Жизнь протекает в неизвестности
и в песни претворяет сны.
Но вечно у родной словесности
я на скамейке запасных.

И всё же лучше буду в падчерицах
искать подснежников зимой,
чем угождением запачкаться
и изменить себе самой.

Пронзать чужие души лезвием
и ткать невидимую нить,
пока хоть что-то у поэзии
в составе крови изменить.


***
Членства и званий не ведала,
не отступав ни на шаг,
высшей считая победою 
ветер свободы в ушах.

И, зазываема кланами,
я не вступала туда,
где продавались и кланялись,
Бог уберёг от стыда.

Выпала радость и таинство -
среди чинов и речей,
как Одиссей или Анненский,
зваться никем и ничьей.

Но пронести словно манию,
знак королевских кровей -
лучшую должность и звание -
быть половинкой твоей.


***
И не верила, и не просила,
не боялась... но что-то никто
не пришёл и не дал, как гласила
поговорка. Ну что ж, а зато -

всё! Цветаевские посулы
оправдались всему вопреки.
И мерцанье огня из сосуда
мне дороже дающей руки.

Но всегда, до скончания лет -
чёрный список и волчий билет.


***
Обиды — на обед,
на ужин — униженья.
Коловращенье бед
до головокруженья.

Но помни, коль ослаб,
про мудрое решенье:
про лягушачьих лап
слепое мельтешенье.

Вселенной молоко
мучительно взбивая,
спасёт тебя легко,
вздымая высоко,
душа твоя живая.


***
Какой неохватный безудержный свет!
О мир-супермаркет, чего только нет
в витринах твоих шире моря!
Чего только нет там для горя!

Беда у ворот, перекрыт кислород,
все камни летящие — в мой огород.
Но блещут огнями витрины
и тянет туда на смотрины.

Какие хоромы, чертоги, дворцы!
А все продавцы — подлецы и дельцы.
Рекой изобилие льётся,
всё куплено, всё продаётся.

О мир-супермаркет, я вечный банкрот,
но вечно раскрыт удивлённо мой рот.
Я вся в твоей пагубной власти!
Чего только нет здесь для счастья!

Дожди, снегопады, деревья в цвету,
сиянье сгоревшей звезды на лету,
закаты, рассветы, объятья
и мамины старые платья.

Мосты и огни на другом берегу,
всё то, что сродни я в себе берегу,
любимые лица и тени,
и всё это можно без денег!

 
***
 Привыкать к стезе земной
 пробую, смирясь.
 То, что грезилось весной –
 обернулось в грязь.

 На душе — следы подошв,
 слякотная злость.
 И оплакивает дождь
 всё, что не сбылось.

 Тот застенчивый мотив
 всё во мне звучит,
 что умолк, не догрустив,
 в голубой ночи.

 Что хотел он от меня,
 от очей и уст,
 как в былые времена
 от Марины — куст?

 Неужели это миф,
 сон сомкнутых вежд, –
 тот подлунный подлый мир
 в лоскутах надежд?

 В предрассветном молоке
 жизнь прополощу,
 и проглянет вдалеке
 то, чего ищу.


***
Надежда, стой, не уходи.
Ты где-то там, в просторах сирых,
то впереди, то позади,
и я догнать тебя не в силах.

Скажи мне, как тебя зовут?
А лучше нет, не говори мне.
Я буду просто слушать звук
из детской сказки: "крабле, крибле..."

Пусть ноет сердце под рукой -
судьбы недоенное вымя,
своей надежде никакой
я снова выдумаю имя.


* * *

Из забывших меня можно составить город.

                               И. Бродский


 Имена дорогих и милых - 
 те, с которыми ешь и спишь, 
 консервировала, копила 
 в тайниках заповедных ниш.

 И нанизывала, как бусы, 
 украшая пустые дни,
 и сплетала из строчек узы, 
 в каждом встречном ища родни.

 Был мой город из вёсен, песен, 
 из всего, что звучит туше.
 Но с годами теряли в весе
 нежность с тяжестью на душе.

 Столько было тепла и пыла, 
 фейерверков и конфетти...
 А со всеми, кого любила, 
 оказалось не по пути.

 Отпускаю, как сон, обиды, 
 отпускаю, как зонт из рук.
 Не теряю его из виду, 
 словно солнечно-лунный круг.

 Да пребудет оно нетленно, 
 отлучённое от оков,
 растворившись в крови вселенной,
 во всемирной Сети веков.

 Безымянное дорогое,
 мою душу оставь, прошу.
 Я машу на себя рукою.
 Я рукою вослед машу.

 Будет место святое пусто, 
 лишь одни круги по воде,
 как поблёскивающие бусы 
 из не найденного Нигде.

 Я немного ослаблю ворот, 
 постою на ветру крутом
 и - опять сотворю свой город 
 из забывших меня потом.


***
Под луной ничто не вечно.
Светится таинственно
неба сумрачное нечто
в обрамленье лиственном.

А внизу, под сенью крова -
дней труды и подвиги.
Бурый лист, как туз червовый
мне слетает под ноги.

Ночь земле судьбу пророчит,
карты звёзд рассыпала...
Жизнь живёшь не ту, что хочешь,
а какая выпала.


***
Перед зеркалом красуясь,
от тебя я слышу: «Рубенс!»

Огорчилась: неужель?
А мне мнилось: Рафаэль!

Вот истаю, словно воск,
будет Брейгель иди Босх!


***
Жизни нет от полноты.
Нечего надеть. 
Мне для счастья полноты 
надо похудеть. 

Ненавижу полноту 
и всё то, что с ней 
как-то связано в быту 
человеко-дней. 

Полной грудью не дышу 
(может лопнуть шов). 
Полной рифмой не спешу 
украшать стишок. 

Полноводная река – 
мне и та тошна, 
и пошлее колобка 
полная луна. 

Надо, надо, – говорю, – 
зверски голодать. 
И готовностью горю 
полсебя отдать 

в жертву будущей себе, 
стройной, как газель… 
Голод с совестью в борьбе 
спорят и досель. 


***
Пока писала я сонеты –
сгорели на плите котлеты,
пропали в оперу билеты,
сменялся вечер новым днём,
но ничего не замечала,
покуда лирою бренчала,
прочту – начну опять сначала,
и всё гори оно огнём!

Пока слагала я поэмы –
завяли в вазе хризантемы.
Кому печаль мою повем я?
Чем искуплю сии грехи?
Но – остановлено мгновенье,
но – уничтожено забвенье,
пусть сдохну я от вдохновенья,
зато останутся стихи!


***
Героизм бессребренных стрекоз.
Мотыльков безумных суицид.
За существования наркоз
вдруг тебя охватывает стыд.

Телевизор, стол, плита, кровать –
наши траектории пути.
Жизнь на полуслове оборвать,
если дальше некуда идти.

Как колдует вечер-чародей,
перед тем, как сгинуть в никуда!
А твоя нежизнь средь нелюдей...
М-да-а.


***
 Снова позвонили по ошибке.
 Обознатки, я опять не та.
 Свет луны рассеянный и жидкий
 застилает ночи темнота.

 И в глазах двоится неким фоном -
 то ли глюки, то ли сонный сбой -
 мой двойник с похожим телефоном,
 но с иной удачливой судьбой.

 Я не та. Хотя ещё живая.
 Разочарованье. Немота.
 Телефон звонит, не уставая.
 Слишком поздно. Я уже не та.

 Ну кому ещё во мне потреба?!
 Что вы душу травите виной!
 Телефон — связующая скрепа -
 между мной и миром за стеной.

 Словно разорвавшаяся бомба -
 нота до, взошедшая в зенит.
 И не важно, мне или по ком-то
 телефон как колокол звонит.


*** 
Ради словечка ворочать руду – 
экая малость! 
Жизнь застоялась, как воды в пруду. 
Не состоялась. 

Вскоре подскажет – когда через край, – 
сердце-анатом, – 
что обернулся придуманный рай 
истинным адом. 

Выглянет месяц из ночи слепой, 
вытянув рот свой, 
словно спасая от счётов с собой 
и от сиротства. 


***
Как собрать себя в кучку, размытой слезами,
разнесённой на части любовью и злом,
с отказавшими разом в тебе тормозами,
измочаленной болью-тоской о былом?

И поклясться берёзами, птицами, сквером -
как бы я ни качалась на самом краю,
как бы ни было пусто, беззвёздно и скверно -
я ни тело, ни душу свои не убью.

Как сказать себе: хватит! Довольно! Не надо! 
Посмотри на ликующий праздник земной...
Но встают анфилады душевного ада,
и бессильны все заповеди передо мной.


***

В своём соку закисшая строка.
Фонтан, себя питающий устало.
А я – река! Нужны мне берега
и море – то, в которое б впадала.

И – города, что плыли бы в огнях...
Мне нужно всё, несущееся вольно,
глядящееся пристально в меня,
клонящееся в трепетные волны.

Но, стиснутая вдоль и поперёк
плотиной дел, инерции, рутины,
я превращаюсь в жалкий ручеёк,
в то, что судьба и жизнь укоротила.


***
Рисунок дня. Небрежный росчерк буден.
Заветный вензель на стекле судьбы.
Подарок фей. Кофейный штрих на блюде.
Что сбудется из этой ворожбы?

Ещё одна иллюзия издохнет.
Одною болью больше будет в срок.
Не сбудется судьба моя — и бог с ней.
Ведь главное — что было между строк.


***
 Мелькают лица: тёти, дяди... 
 Мы все – единая семья. 
 Махнуться жизнями, не глядя. 
 Какая разница, друзья?

 Покуда не свалюсь со стула, 
 Сижу и знай себе пишу. 
 На жизнь давно рукой махнула.
 Кому-то дальнему машу. 


***
И по гроба, как по грибы,
теперь хожу все чаще…
О, что там зреет у судьбы
в непроходимой чаще?

В объятьях милых или книг,
или стихи кропаем –
но каждый день и каждый миг
мы что-то погребаем.

Зияют ямы на пути,
пустоты и провалы
глухим предвестием в груди,
что всё, мол, миновало.

Но вот уж сколько зим и лет –
отпетый, забубённый –
маячит в зарослях скелет
любви непогребённой.

И ждет она сквозь все нельзя
у гробового входа –
когда настигнет, вознеся,
последняя свобода.


***
«Когда б не свет луны, – о, я тогда бы...» –
Цветаева на слове осеклась.
А что луна? Она ведь тоже баба.
Кому как ей любви известна сласть.

Она ведь тоже женщина, луна-то.
Кругла лицом, круглы её бока.
И знает, что ни в чём не виновата
Цветаева, и все мы, на века.


***
 Любовь нечаянно спугнула.
 Она была почти что рядом.
 Крылом обиженно вспорхнула,
 растерянным скользнула взглядом

 и улетела восвояси,
 как  «кыш» услышавшая птица.
 Мне Божий замысел неясен,
 мне это всё не пригодится.

 Зачем, скажи мне, прилетала,
 куда меня манила песней?
 А вот ушла, и  сразу стало
 бесчувственней и бесчудесней.


* * *
Вечный зазор, не пускающий в грудь,
словно забор, преграждающий путь.

Словно одежда, что хочется снять,
чтоб не мешала друг друга обнять.

Словно пейзаж, отделённый стеклом.
Тянутся руки, но снова – облом.

Жизнь, разделённая вечной межой:
близкий – и дальний, родной – и чужой.


***
В кофейной ли гуще, в стихах, во сне 
увидится некий бред –
повсюду грядущее кажет мне 
уайльдовский свой портрет.

Я кофе давно растворимый пью 
и часов замедляю ход, 
но вновь наступает на жизнь мою 
непрошенный Новый год.

Меж прошлым и будущим – пять минут. 
Застыло на миг бытиё. 
И бездне страшно в меня заглянуть. 
Страшнее, чем мне – в неё.


***
 Налицо улыбка,
 а с изнанки — боль.
 Ты играй мне, скрипка.
 Сыпь на рану соль.

 Старые обиды,
 не поймёшь, на что.
 Вся душа пробита,
 словно решето.

 Сердцу нужен роздых.
 Этот мир — дурдом.
 Музыку как воздух
 я хватаю ртом.

 Гребни волн упруги,
 хоть по ним скользи.
 Помню твои руки
 и глаза вблизи.

 Надо мной смеётся
 или плачет Бах?
 Память остаётся
 в пальцах и губах.

 В этих звуках адских
 радость словно злость...
 В королевстве Датском
 что-то не срослось.


* * *
Наш ужин скуден и нехитр:
овсянка, сэр. Сырок, кефир.
О, трапеза и затрапеза!
Да, далеко же нам до Креза.


* * *
Не Венера, не Афродита.
Выгляжу серо, гляжу сердито.
Не в шелках, не на каблуках...
Но есть что-то во мне, что нетленно.
Я – синица в твоих руках
с журавлиной душою пленной.


***
 Взвалю на чашу левую весов
 весь хлам впустую прожитых часов,
 обломки от разбитого корыта,
 весь кислород, до смерти перекрытый,
 все двери, что закрыты на засов,

 вселенское засилье дураков,
 следы в душе от грязных сапогов,
 предательства друзей моих заветных,
 и липкий дёготь клеветы газетной,
 и верность неотступную врагов.

 А на другую чашу? Лишь слегка
 ее коснётся тёплая щека,
 к которой прижимаюсь еженощно,
 и так она к земле потянет мощно,
 что первая взлетит под облака.


***

Жизнь моя дремлет и сладкие сны
ей навевают остатки весны.

Пусть мне уже не послушен реал,
но как воздушен ночной сериал...

Вот загорается в небе звезда,
приоткрывается дверь в навсегда...

Кружатся лица, как листья в лесу.
Сколько любви я с собой унесу...

Нежности кружево, сны наяву...
Чтоб вы так жили, как я не живу.


***
Луна или жизнь на ущербе?
О, только себе не соврать.
И месяц, как маленький цербер,
мою караулит тетрадь.

Охота поплакаться Музе,
но тщетно молю я: «Сезам...»
Мы жаждем не истин – иллюзий,
что нас вознесут к небесам.

Но корчится в муках Россия,
но где-то стучат топоры...
Поэзии анестезия
спасает меня до поры.


* * *
Сорвалось с языка – не поймаешь,
как какого-нибудь воробья.
И сама потом не понимаешь,
ну зачем это ляпнула я?
 
Не сдержалась – и нет мне покоя.
Буду впредь молчаливее рыб!
А стихи – это нечто другое –
помраченье, наитье, порыв...
 
Будьте сдержанны в жизни цивильной,
придержите любовь или злость.
А стихи – это то, что стихийно.
То, что с сердца сейчас сорвалось.


***
 Когда душа и жизнь в разоре —
 позволь мне, Высший Судия,
 остаться где-нибудь в зазоре
 небытия и бытия.

 Чтоб не с самой собою в ссоре
 уйти, рассеиваясь в дым,
 позволь остаться мне в зазоре
 между небесным и земным.

 Чтоб не во мгле и не в позоре,
 не в пекле боли, не в петле, -
 травинкой в стихотворном соре,
 в Тобою вышитом узоре
 на замерзающем стекле.


***
Как будто я оставлена на осень,
не сдавшая экзамен у судьбы:
запутавшись в задачке из трёх сосен,
искать в лесу ответы как грибы,

читать в корнях вещей первопричины,
смирению учиться у травы... 
А я бы и осталась, и учила,
да школа жизни кончена, увы.

Что, вечной второгоднице, мне делать
с просроченною жизнью и тоской,
с застывшим в пальцах мелом задубелым 
над гробовою чистою доской?

Постойте, я не всё ещё сказала!
Но вышел срок, и всё пошло не впрок.
На том свету, как перед полным залом,
в слезах любви, в прозренье запоздалом
отвечу Богу заданный урок.


Рецензии
Дорогая Наталия Максимовна! Сердечно поздравляю Вас с Днём Ангела! Дай Бог Вам здоровья, "не подыхать от вдохновенья", но пусть оно длится и длится, и радуют Ваши бесподобные стихи нас, читателей.
Вы назвали себя" тетерей,
что стучалась в закрытые двери,
билась, теряя перья,
силы, года, доверье...
Зато- всё! Цветаевские посулы
оправдались всему вопреки
и мерцание огня из сосуда
мне дороже дающей руки.
Но всегда до скончанья лет-
чёрный список и волчий билет".
Не считайте себя неудачницей! Вы счастливица! Преклоняюсь пред Вами за Ваш талант и великую душу! Ваша Л.Д.

Людмила Дербина   08.09.2016 19:39     Заявить о нарушении
Дорогая Людмила Александровна! Огромное спасибо Вам за поздравление и сердечные слова, за Ваше глубокое прочтение моих строк и "междустрочий". Тепло Вашей души ощущаю на расстоянии. Дай Бог Вам мира, покоя и радости! Пишите, творите, Вам дано сказать то, что за Вас никто не скажет!

Наталия Максимовна Кравченко   08.09.2016 22:51   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.