Поэзия в творчестве Ивана Ефремова

Много раз было сказано о том, что стихи, выйдя из-под пера, родившись, начинают жить самостоятельной жизнью, словно зерна, рассеянные по земле и прорастающие новыми колосьями. Часто такое прорастание происходит на страницах книг – и это, вероятно, одна из лучших судеб настоящих стихов, ведь это свидетельство их прочтения. Не только в прошлом и настоящем, но и в будущем.
Литературное творчество Ивана Антоновича Ефремова (1907-1972), выдающегося ученого, палеонтолога и геолога, и замечательного писателя, сосредоточено в области научной фантастики и исторической прозы. Стихи Иван Антонович, скорее всего, не сочинял, во всяком случае, стихотворных публикаций у него не было. Но можно с уверенностью сказать, что Ефремов был человеком не только любящим, но и хорошо знающим русскую и мировую поэзию. В пользу этого говорит множество цитат и упоминаний, содержащихся в рассказах и романах. Об этом же говорят следующие слова, вложенные писателем в уста героини его романа «Час Быка» Фай Родис:

«из тех времен я больше всего ценю русскую поэзию! Она мне кажется наиболее глубокой, мужественной и человечной среди поэтического наследия всего тогдашнего мира»

Если обратиться к биографии Ефремова, моряка и первопроходца, ученого и писателя, реалиста и, одновременно, романтика, то любовь его к стихам представляется совершенно естественной и даже неизбежной, более того, внутренне присущей этому человеку. Он с детства увлекался книгами, с ранней юности – наукой, в молодости ему пришлось сделать выбор между профессиями моряка и ученого (Ефремов в течение нескольких навигаций был штурманом, но интерес к геологии и палеонтологии оказался сильнее любви к морю). В начале 30-х годов Иван Ефремов работал несколько сезонов на будущей трассе БАМа (его уже тогда проектировали, а перед строительством нужны были геологические работы). Стране тогда не хватало специалистов, но Ефремов, практически самоучка в этой сложной области, обладал редкой энергией и жаждой знания, да и организаторские способности были у него незаурядные. Сначала он побывал на востоке, в районе озера Эворон, а потом в центральной части будущей трассы, на Становом хребте, у Тынды, на реке Токко. Впечатления тех лет остались в его рассказе «Голец Подлунный». Там Ефремов делает фантастическое допущение, и герои рассказа находят в одной из пещер среди льдистых скал закованного зимой горного кряжа наскальные рисунки, изображающие африканских животных, слонов и носорогов, и охотников за ними, добравшихся до Восточной Сибири во время межледниковой эпохи.

«Еще с детских лет я безотчетно любил Африку. Детские впечатления от книг о путешествиях с приключениями сменились в юности более зрелой мечтой о малоисследованном Черном материке, полном загадок. Я мечтал о залитых солнцем саваннах с широкими кронами одиноких деревьев, о громадных озерах, о таинственных лесах Кении, о сухих плоскогорьях Южной Африки. Позднее, как географ и археолог, я видел в Африке колыбель человечества – ту страну, откуда первые люди проникли в северные страны вместе с потоком переселявшихся на север животных. Интерес ученого еще более укрепил юношеские мечты о душе Африки – о могучей, все побеждающей древней жизни, разлившейся по просторам высоких плоскогорий, водам мощных рек, по овеваемым ветрами побережьям, открытым двум океанам…
Мне не пришлось осуществить свою мечту и стать исследователем Черного материка. Моя северная родина по необъятности не уступала Африке, а неизученных мест в ней было не меньше. И я сделался сибирским путешественником и попал под очарование беспредельных безлюдных просторов Севера. Только изредка, когда тело уставало от холода, а душа – от хмурой и суровой природы, меня охватывала тоска по Африке, такой интересной, манящей и недоступной…»

Нетрудно вспомнить, кто из русских поэтов создал образ Африки в нашей литературе, принес ее жаркое дыхание к холодным колоннадам Петербурга. Николай Гумилев, романтик, путешественник и воин, вероятно, был любимым поэтом Ивана Ефремова. Во всяком случае, цитаты из Гумилева встречались мне особенно часто. Так уже в начале романа «Час Быка» эпиграфом к главе 2 стоит цитата из поэмы «Открытие Америки»: 

Двадцать дней, как плыли каравеллы,
Встречных волн проламывая грудь.
Двадцать дней, как компасные стрелы
Вместо карт указывали путь.

Эта поэма звучит и потом, в десятой главе того же романа:

«Она постаралась поэтичнее передать тормансианам стихотворение древнего русского поэта. «Голодом и страстью всемогущей все больны – летящий и бегущий, плавающий в черной глубине…» И певучую концовку: «И отсталых подгоняет вновь плетью боли голод и любовь!»

Вспомним это место подробнее:

И струится, и поет по венам
Радостно бушующая кровь.
Нет конца обетам и изменам,
Нет конца веселым переменам,
И отсталых подгоняют вновь
Плетью боли Голод и Любовь.

Дикий зверь бежит из пущей в пущи,
Краб ползет на берег при луне,
И блуждает ястреб в вышине,—
Голодом и Страстью всемогущей
Все больны — летящий и бегущий,
Плавающий в черной глубине.

Ранее, в шестой главе «Часа Быка» Ефремов дает жестокую цитату из Маяковского (поэма «150000»):

«Пули погуще по оробелым, в гущу бегущим грянь, парабеллум!»

И противоположностью ей звучит последняя строфа прекрасного стихотворения Гумилева:

«Земля, оставь шутить со мною, Одежды нищенские сбрось, И стань, как ты и есть, – звездою, Огнем пронизанной насквозь!»

«Оглушительный свист и вой, будто вспышка атомного пламени, взвились следом, и музыка оборвалась.
– Что это было? Откуда? – задыхаясь, спросила Чеди.
– «Прощание с планетой скорби и гнева», пятый период ЭРМ. Стихи более древние, и я подозреваю, что поэт некогда вложил в них иной, лирический, смысл. Желание полного уничтожения неудавшейся жизни на планете…»

Стихотворение Гумилева стоит привести полностью, особенно из-за упомянутого Ефремовым «лирического смысла»:

Так вот и вся она, природа,
Которой дух не признает,
Вот луг, где сладкий запах меда
Смешался с запахом болот;

Да ветра дикая заплачка,
Как отдаленный вой волков;
Да под сосной кудрявой скачка
Каких-то пегих облаков.

Я вижу тени и обличья,
Я вижу, гневом обуян,
Лишь скудное многоразличье
Творцом просыпанных семян.

Земля, к чему шутить со мною:
Одежды нищенские сбрось,
И стань, как ты и есть, звездою,
Огнем пронизанной насквозь!

Еще одно стихотворение Гумилева можно встретить, если вернуться к десятой главе «Часа Быка»:

«Временами не справясь с тоскою и не в силах смотреть и дышать», Чеди отправлялась бродить, минуя маленькие скверы и убогие площади, стремясь выбраться в парк».

Цитата взята из самого начала стихотворения:

Девочка

Временами не справясь с тоскою,
И не в силах смотреть и дышать
Я, глаза закрывая рукою,
О тебе начинаю мечтать.

Не о девушке тонкой и томной,
Как тебя увидали бы все,
А о девочке милой и скромной,
Наклоненной над книжкой Мюссе.

День, когда ты узнала впервые,
Что есть Индия, чудо чудес,
Что есть тигры и пальмы святые —
Для меня этот день не исчез.

Иногда ты смотрела на море,
А над морем вставала гроза,
И совсем настоящее горе
Застилало слезами глаза.

Почему по прибрежьям безмолвным
Не взноситься дворцам золотым?
Почему по светящимся волнам
Не приходит к тебе серафим?

И я знаю, что в детской постели
Не спалось вечерами тебе,
Сердце билось, и взоры блестели,
О большой ты мечтала судьбе.

Утонув с головой в одеяле,
Ты хотела быть солнца светлей,
Чтобы люди тебя называли
Счастьем, лучшей надеждой своей.

Этот мир не слукавил с тобою,
Ты внезапно прорезала тьму,
Ты явилась слепящей звездою,
Хоть не всем, только мне одному.

Но теперь ты не та, ты забыла
Всё, чем в детстве ты думала стать.
Где надежды? Весь мир — как могила.
Счастье где? Я не в силах дышать.

И, таинственный твой собеседник,
Вот, я душу мою отдаю
За твой маленький детский передник,
За разбитую куклу твою.

Совершенно иной Гумилев, неожиданно опровергающий шаблонное восприятие поэта… Это стихотворение еще раз возникает в сюжете романа, словно отражение, воплощаясь в любви землянина Вин Норина и тормансианки Сю-Те. Тонкие параллели можно увидеть в следующих цитатах:

«Вир Норин не шевелился, странный ком стоял у него в горле. Если сон, навеянный его мыслями, был для Сю-Те невозможной мечтой, то как еще мало любви растворено в океане повседневной жизни Торманса, в котором проживет свою коротенькую жизнь это чистое существо, будто перенесенное сюда с Земли! Мысль, давно мучившая его, сделалась невыносимой. Он медленно взял руку тормансианки и стал целовать коротко остриженные ноготки с белыми точками. Как и сплетения синих жилок на теле, и легко красневшие белки глаз, это были следы не замеченного в детстве нездоровья, плохого питания, трудной жизни матери. Сю-Те, не просыпаясь, улыбнулась, крепко смежив ресницы. Удивительно, как на бедной почве здесь вырастают такие цветы! Разрушена семья, создавшая человека из дикого зверя, воспитавшая в нем все лучшее, неустанно оборонявшая его от суровости природы. И без семьи, без материнского воспитания возникают такие люди, как Сю-Те!»

«Печаль все сильнее завладевала Вир Норином – ощущение тупика, из которого он, бывалый, высоко тренированный психически путешественник, не видел выхода. Его привязанность к маленькой Сю-Те превратилась неожиданно и могуче в любовь, обогащенную нежной жалостью такой силы, какую он и не подозревал в себе. Жалость для воспитанного в счастье отдачи землянина неизбежно вызывала стремление к безграничному самопожертвованию».

Близок к поэзии Гумилева и вот этот эпизод:

«Молитва о пуле», – сказала Веда, и ее низкий сильный голос наполнил большую комнату дворца.
Обращение к какому-то богу с мольбой о ниспослании гибели в бою, потому что в жизни для человека уже более ничего не оставалось.
– «Смертельную пулю пошли мне навстречу, ведь благодать безмерна твоя», – повторила Чеди. – Как могло общество довести человека, видимо, спокойного и храброго, до молитвы о пуле?»

Здесь Ефремов цитирует две строчки стихотворения неизвестного автора, судя по всему, русского офицера – из числа тех, что встретили трагический 1917 год. Это стихотворение, конечно, никогда не публиковалось в СССР.

Молитва офицера

Христос всеблагий, всесвятый, бесконечный,
Услыши молитву мою.
Услыши меня, мой заступник предвечный,
Пошли мне погибель в бою...
 
Смертельную пулю пошли мне навстречу, –
Ведь благость безмерна Твоя.
Скорее пошли мне кровавую сечу,
Чтоб в ней успокоился я…

В этом горестном стихотворении, написанным не поэтом, но воином, написанном в страшные дни 1917 года, когда рушилась страна, и когда бунтующая русская армия направила оружие на своих офицеров, отразилась и судьба России, и судьба Николая Гумилева, которому было суждено погибнуть через несколько лет – от смертельной пули, летящей навстречу… Через все свое творчество Ефремов пронес образы поэзии Гумилева – спокойное мужество перед надвигающейся бурей, жажда познания и открытия, любовь к бескрайней красоте мира, трепетная нежность к Женщине…
Звучат у Ефремова голоса и других поэтов Серебряного века. В одном из эпизодов первых глав «Часа Быка» разговор о полете по грани между Миром-Шакти и Антимиром-Тамасом (здесь Ефремов использует термины индуистской философии – Шакти – природа, а Тамас – невежество) достигает кульминации с цитатой из стихотворения Валерия Брюсова (Ефремов приводит две последние строфы) –

Февраль

Свежей и светлой прохладой
Веет в лицо мне февраль.
Новых желаний – не надо,
Прошлого счастья – не жаль.

Нежно-жемчужные дали
Чуть орумянил закат.
Как в саркофаге, печали
В сладком бесстрастии спят.

Нет, не укор, не предвестье
Эти святые часы!
Тихо пришли в равновесье
Зыбкого сердца весы.

Миг между светом и тенью,
День меж зимой и весной,
Весь подчиняюсь движенью
Песни, плывущей со мной! 

В этом романе, конечно, есть и цитаты из Максимилиана Волошина. Их просто не могло бы быть. Ефремов пишет в 9 главе: «Сбывались слова древнего поэта, желавшего человеку быть «простым, как ветер, неистощимым, как море, и насыщенным памятью, как Земля». Надо помнить, что Иван Ефремов был ученым-палеонтологом, и для него «память Земли» живая, плотью ощущаемая метафора, понимаемая как былая жизнь, запечатленная в камне, как след минувшего на страницах природы. Надо сказать, что эта тема – древности, памяти, чувства земли, генетического родства с предками – одна из важнейших в творчестве Волошина. Вот как она звучит в знаменитом стихотворении «Дом поэта»:

Доселе грезят берега мои
Смоленые ахейские ладьи,
И мертвых кличет голос Одиссея,
И киммерийская глухая мгла
На всех путях и долах залегла,
Провалами беспамятства чернея.
Наносы рек на сажень глубины
Насыщены камнями, черепками,
Могильниками, пеплом, костяками.
В одно русло дождями сметены
И грубые обжиги неолита,
И скорлупа милетских тонких ваз,
И позвонки каких-то пришлых рас,
Чей облик стерт, а имя позабыто.

и далее –

Мой кров — убог. И времена — суровы.
Но полки книг возносятся стеной.
Тут по ночам беседуют со мной
Историки, поэты, богословы.
И здесь — их голос, властный, как орган,
Глухую речь и самый тихий шепот
Не заглушит ни зимний ураган,
Ни грохот волн, ни Понта мрачный ропот.
Мои ж уста давно замкнуты... Пусть!
Почетней быть твердимым наизусть
И списываться тайно и украдкой,
При жизни быть не книгой, а тетрадкой.

и, наконец, в финале –

Ветшают дни, проходит человек.
Но небо и земля — извечно те же.
Поэтому живи текущим днем.
Благослови свой синий окоем.
Будь прост, как ветр, неистощим, как море,
И памятью насыщен, как земля.
Люби далекий парус корабля
И песню волн, шумящих на просторе.
Весь трепет жизни всех веков и рас
Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.

Позже, в главе 10 того же романа появляется еще одна цитата: «О, эти сны о небе золотистом, о пристани крылатых кораблей!» – вспомнила Родис стихи древнего поэта России: больше всего любила она русскую поэзию того времени за чистоту и верность человеку». Вот полный текст стихотворения Волошина:

Священных стран
Вечерние экстазы.
Сверканье лат
Поверженного Дня!
В волнах шафран,
Колышутся топазы,
Разлит закат
Озерами огня.
Как волоса,
Волокна тонких дымов,
Припав к земле,
Синеют, лиловеют,
И паруса,
Что крылья серафимов,
В закатной мгле
Над морем пламенеют.
Излом волны
Сияет аметистом,
Струистыми
Смарагдами огней…
О, эти сны
О небе золотистом!
О, пристани
Крылатых кораблей!..

Еще одна цитата из Волошина есть в романе «Туманность Андромеды», в главе 5, Судя по тексту, действие происходит в Крыму, недалеко от подножия Карадага, где на горе Кучук-Енишар находится могила поэта:

«– Я задержался наверху. – Рен Боз показал на каменистый склон. – Там древняя могила.
– В ней похоронен знаменитый поэт очень древних времён, – заметила Веда.
– Там высечена надпись, вот она, – физик раскрыл листок металла, провёл по нему короткой линейкой, и на матовой поверхности выступили четыре ряда синих значков.
– О, это европейские буквы – письменные знаки, употреблявшиеся до введения всемирного линейного алфавита! Они нелепой формы, унаследованной от пиктограмм ещё большей древности. Но этот язык мне знаком.
– Так читайте, Веда!
– Несколько минут тишины! – потребовала она, и все послушно уселись на камнях.
Веда Конг стала читать:
Гаснут во времени, тонут в пространстве Мысли, событья, мечты, корабли…
Я ж уношу в своё странствие странствий Лучшее из наваждений Земли!..
– Это великолепно! – Эвда Наль поднялась на колени. – Современный поэт не сказал бы ярче про мощь времени. Хотелось бы знать, какое из наваждений Земли он считал лучшим и унёс с собой в предсмертных мыслях?»

Полностью это стихотворение звучит так:

Выйди на кровлю. Склонись на четыре
Стороны света, простёрши ладонь…
Солнце… Вода… Облака… Огонь… —
Всё, что есть прекрасного в мире…

Факел косматый в шафранном тумане…
Влажной парчою расплёсканный луч…
К небу из пены простёртые длани…
Облачных грамот закатный сургуч…

Гаснут во времени, тонут в пространстве
Мысли, событья, мечты, корабли…
Я ж уношу в своё странствие странствий
Лучшее из наваждений земли…

Нужно добавить – это стихотворение написано Волошиным в последние годы жизни, и в нем – прощание с красотой мира… Именно это и выражено в словах «какое из наваждений Земли он считал лучшим и унёс с собой».
Наше путешествие вслед за Поэзией будет неполным, если мы не придем к одной из важнейших тем Ивана Ефремова – теме Женщины. И здесь показательны цитаты, звучащие в романе «Лезвие бритвы»:

Если узнаешь, что ты другом упрямым отринут,
Если узнаешь, что лук Эроса не был тугим…

Это стихи Софии Парнок (1885-1933), в которых выражено чувство уже уходящей в прошлое утраченной любви:

Если узнаешь, что ты другом упрямым отринут,
Если узнаешь, что лук Эроса не был тугим,
Что нецелованный рот не твоим лобзаньем раздвинут,
И, несговорчив с тобой, алый уступчив с другим,

Если в пустыню сады преобразила утрата, —
Пальцем рассеянным все ж лирные струны задень:
В горести вспомни, поэт, ты слова латинского брата:
«Все же промчится скорей песней обманутый день».

Другие цитаты взяты из стихов Марии Шкапской (1891-1952):

«– Женская интуиция и есть инстинктивная оценка мудростью опыта прошлых поколений, потому что у женщины ее больше, чем у мужчины. Это тоже понятно почему – она отвечает за двоих. Но вернемся к Шкапской. Я бы сказал, она отличается научно верным изображением связи поколений, отражения прошлого в настоящем. Как это у нее:

Долгая, трудная, тяжкая лестница,
Многое множество, тьмущая тьма!
Вся я из вас, не уйдешь, не открестишься, —
Крепкая сложена плотью тюрьма…

– Одно из лучших, – обрадовалась Сима. – Но мне больше нравится гордое, помните:

Но каждое дитя, что в нас под сердцем дышит,
Стать может голосом и судною трубой!»

Привожу полностью текст обеих стихотворений:

***

Деды дедов моих, прадеды прадедов,
Сколько же было вас прежде меня?
Сколько на плоть мою вами затрачено
С древних времён и до этого дня?
Длинная, трудная, тяжкая лестница,
Многое множество, тьмущая тьма, –
Вся я из вас – не уйдёшь, не открестишься,
Крепкая сложена плотью тюрьма.
Ношей тяжёлой ложитесь мне на плечи, –
Строю ли, рушу ль, боюсь иль люблю, –
Каплями пота, кровавыми каплями,
Вы прорастаете в волю мою…

***

Мы были, мы прошли, нас было очень много,
колосья, сникшие под режущим серпом,
каменья серые по полевым дорогам,
мы были, мы прошли, земля наш темный дом...
Молчали мы, и нас никто не слышал,
и неуслышим будет голос твой,
но каждое дитя, что в нас под сердцем дышит –
стать может Голосом и Судною Трубой...

Здесь более всего поражает ощущение генетической памяти народа – даже больше, человечества, память, восходящая к Женщине-прародительнице и пронесенная женщинами-матерями. Эта память, живущая в нас со времен палеолита, вобравшая в себе все прекрасное, созданное людьми, дремлет в каждом из нас, но иногда может пробудиться и выразиться в творчестве и судьбе человека. Таких людей называют гениями – им равно подвластны все три времени – прошлое, настоящее и будущее.
Но ведь и само искусство таково. В его лучших образцах воплощено чудо единения времен, эпох, культур. Остается напомнить, что Иван Ефремов был ученым, изучавшим древнейшую жизнь, мир, существовавший сотни миллионов лет назад. И он же был писателем, описывавшим Ойкумену на заре античного мира, и представлявшим себе Вселенную людей, какой она станет через многие тысячи лет. И важнейшей связующей нитью между этими абсолютно разными, но одинаково живыми мирами, была для него поэзия. 

Опубликовано в журнале "Северо-Муйские огни", Северомуйск, №3, 2016


Рецензии
Спасибо большое! Отличная статья!
С уважением,

Александр Ник Соколов   15.09.2023 23:39     Заявить о нарушении
Спасибо!

Никита Брагин   17.09.2023 10:30   Заявить о нарушении
На это произведение написано 8 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.