Альманах
ПОБЕДА
8-й выпуск
Май 2016г.
Вам, выжившие и победившие!
Посвящается 71-й годовщине Великой Победы нашего народа в Великой Отечественной войне.
Альманах «Победа" - частный гуманитарный проект в рамках Сайтов ПрозаРу и СтихиРу.
Произведения, включенные в наш Альманах, отобраны не в результате конкурсов, а своим появлением здесь обязаны лишь доброй воле Авторов. Также в наш Альманах включены произведения, ранее публиковавшиеся в Московском перманентном журнале «Наблюдатель жизни».
Прошел 71 год. Стирается память, утихает боль. Но мы – живы, и это – главное! Несколько лет назад мы создали и продолжаем выпуски Альманаха для того, чтобы нынешние и будущие поколения знали правду о той войне, о том, какой ценой и какой болью досталась нашему народу Великая Победа!
С великим праздником, друзья!
С Днем Победы!
9 мая 2016г.
Приглашаем на страничку Альманаха http://www.proza.ru/avtor/pobeda65
В качестве эпиграфа…
С поклоном... Им, шедшим к победе...
Арина Грачева
Когда б не мой, не наши прапра-...,
крепясь, крестясь исподтишка,
с окопною в обнимку правдой,
твердь не отбили б до вершка,
была ли б жизнь за полем брани,
пролился б нынче ливень на
брусчатку, реющее знамя...
как слёз внучатая вина?
1-й выпуск Альманаха «Победа»:
Ссылка:
http://www.proza.ru/2010/05/08/518
2-й выпуск Альманаха «Победа»:
Ссылка:
http://www.proza.ru/2010/12/28/1411
3-й выпуск Альманаха «Победа» вышел 9 мая 2011 года.
Ссылка:
http://www.proza.ru/2011/05/08/1613
4-й выпуск Альманаха «Победа» вышел в декабре 2011 года.
Ссылка:
http://www.proza.ru/2011/12/11/1375
5-й выпуск Альманаха «Победа» вышел 9 мая 2012 года.
Ссылка:
http://www.proza.ru/2012/05/09/437
6-й выпуск Альманаха «Победа» вышел 9 мая 2013 года.
Ссылка:
http://www.proza.ru/2013/05/09/679
7-й выпуск Альманаха «Победа» вышел 9 мая 2014г.
Ссылка:
http://www.proza.ru/2014/05/09/527
8-й выпуск Альманаха «Победа» вышел 9 мая 2016г.
За помощь в оформлении Альманаха «Победа», 8-й выпуск, наша сердечная благодарность Ивану Есаулкову, Вере Гаевской, Алле Изриной, Антонычу3, Стабурагсу, Сержу-Бродяге.
Наши Авторы:
Александр Ёжик http://www.proza.ru/avtor/zaha2006
Алла Изрина http://www.proza.ru/avtor/rjan41
Андрей Ворошень http://www.proza.ru/avtor/236astra
Антоныч3 http://www.proza.ru/avtor/anton58
Арина Грачева http://www.stihi.ru/avtor/arinagra
Беларуски Куток http://www.proza.ru/avtor/belkutok
Вадим Константинов 2 http://www.stihi.ru/avtor/silver61
ВАДИМ КУЛИНЧЕНКО
Вера Гаевская http://www.stihi.ru/avtor/vega55&book=15#15
Галина Небараковская http://www.proza.ru/avtor/0510
Дарина Павлова http://www.stihi.ru/avtor/cdtnhfleub7
Дина Иванова 2 http://www.proza.ru/avtor/divanova08
Жукова М. И.
Иван Есаулков http://www.stihi.ru/avtor/esaul1940
Игорь Гашин -Егор http://www.proza.ru/avtor/igorcpb
Игорь Лебедевъ http://www.proza.ru/avtor/lii2008
Кнарик Хартавакян Виктория-Кнари http://www.stihi.ru/avtor/liraknarhartav
Колеченок И. А.
Кушу Аслан http://www.proza.ru/avtor/kushuaslan
Леонард Евдокимов http://www.stihi.ru/avtor/leonardevdokimo
Московский перманентный журнал «Наблюдатель жизни»
Роза Левит http://www.proza.ru/avtor/shalom
Семен Басов http://www.proza.ru/avtor/sebasov
Серж-Бродяга http://www.proza.ru/avtor/prohogiy2010
Стабурагс http://www.stihi.ru/avtor/kaktus64
Татьяна Домаренок
Тюнин Анатолий Павлович
Устинович Р. М.
Содержание:
Вступительное слово.
Наши Авторы.
Вечный Огонь...
Леонард Евдокимов
Бессмертный полк
Александр Ёжик
Достала фото, что из военных лет
Алла Изрина
Песни фронтовых лет
Вадим Константинов 2
Мария
Галина Небараковская
Хлеб военной поры
Галина Небараковская
Перед вражеской атакой
Иван Есаулков
О войне не пишу
Вера Гаевская
Офицерский штрафной батальон
Семен Басов
Эльхотовы ворота
Игорь Гашин -Егор
Беларуски Куток
Роза Левит
Oт Советского информбюро...
Девочка из гетто
Беларуски Куток
Жукова М. И.
Андрей Ворошень
Рассказы о войне. Шелковые мешочки
Игорь Лебедевъ
Песни дорог войны. Ленинградская застольная
Владимир Калабухов
Песни дорог войны. От Москвы до Бреста
Владимир Калабухов
Храм
Игорь Лебедевъ
ВАДИМ КУЛИНЧЕНКО
ЗА МОСКВУ!
ВАДИМ КУЛИНЧЕНКО
ОБОРОНА МОСКВЫ. НАРОФОМИНСКИЙ ПРОРЫВ.
Супец от Ляпина
Антоныч3
Зорка Перамогi
Беларуски Куток
Татьяна Домаренок
Борисовчане в оккупации - 1
Беларуски Куток
Колеченок И. А.
Борисовчане в оккупации - 2
Беларуски Куток
Устинович Р. М.
Можжевеловый куст
Кушу Аслан
Байки Победы
Антоныч3
ВИВА КУБА!
Байки Победы
Антоныч3
Меня война солдатом не застала (очерк седьмой)
Тюнин Анатолий Павлович
Пленный
Тюнин Анатолий Павлович
Крепость на Днепре
Беларуски Куток
Андрей Ворошень
Та, Вторая Мировая война
Дарина Павлова
Взыскующая память о войне. цикл-триптих
Кнарик Хартавакян Виктория-Кнари
Здравствуй, дорогой ветеран
Дина Иванова 2
Последний приказ
Серж-Бродяга
Последний рубеж
Стабурагс
Вечный Огонь...
Леонард Евдокимов
Колышет пламя синеву,
Как будто руки рвутся к небу...
Я чувствую свою вину:
На той войне я с вами не был.
Простите, парни! Горько мне,
Что Вас, отважных, нету рядом.
Я ваши лица здесь, в огне,
Выхватываю жадным взглядом.
Я с ворохом живых цветов
Пришёл к священной тишине.
Калёной памятью веков
И совестью Вы стали мне.
Колышет пламя синеву,
Как будто руки рвутся к небу.
Гранит Ваш тёплый обниму
И положу кусочек хлеба.
Оставлю Вам кулёк конфет,
Замру... Остановись, дыханье!
Пусть Ваших глаз далёкий свет
Стоит над миром Заклинаньем...
Посвящается 70 - летию Победы в ВОВ.
© Copyright: Леонард Евдокимов, 2015
Свидетельство о публикации №115050701694
Ссылка:
http://www.stihi.ru/2015/05/07/1694
Бессмертный полк
Александр Ёжик
Когда последний взрыв замолк,
Упал кусок кровавой стали,
Родился полк, бессмертный полк,
Судьбу которых оборвали.
И память мечется в огне
На обелисках вечной славы.
Бессмертный полк живет во мне
Всегда подтянутый и бравый.
И фотография бойца
Плывет, как лодка вдоль причала.
Бессмертный полк – он без конца,
Он – свет, текущий от начала.
Как много их ушедших в бой
– Поток неудержимой лавы.
И этот полк всегда с тобой
В своем величии и славе.
© Copyright: Александр Ёжик, 2015
Свидетельство о публикации №215051300242
Ссылка:
http://www.proza.ru/2015/05/13/242
Достала фото, что из военных лет
Алла Изрина
Достала фото, что из военных лет,
всё черно-белое, немного потускневшее.
Но почему-то ощутился яркий цвет –
Дарило мне тепло оно, с годами не остывшее.
На фото в гимнастерках, стиранных не раз,
И в сапогах, в которых пол Европы пройдено,
Бойцы собрались, будто бы для нас.
То фото стало летописью Родины.
Солдаты, офицеры – отцы и сыновья,
сражались на полях войны отчаянно.
Была геройски отвоевана Своя земля.
Победа эта стала вовсе не случайною.
Так было. Будет так всегда –
на страже мира армия народная.
Защитники Отечества! Пусть светит вам Звезда,
что стала самой яркой, путеводною.
2016г.
Фото из интернета:
photo-days.ru
© Copyright: Алла Изрина, 2016
Свидетельство о публикации №216022200979
Ссылка:
http://www.proza.ru/2016/02/22/979
(Иллюстрация по ссылке)
Песни фронтовых лет
Вадим Константинов 2
Эти песни
Фронтовые,
Что несут в себе,
Так много!..
Тем, которым,-
Настоящей,
Нет и не было
Цены!..
Коль, не лже-патриотизмом,
Не слепою верой
В Бога, -
Верой в Русское
И Русских,-
Все они освящены!..
10.05.2010.
© Copyright: Вадим Константинов 2, 2014
Свидетельство о публикации №114050802083
Ссылка:
http://www.stihi.ru/2014/05/08/2083
(Иллюстрация по ссылке)
Мария
Галина Небараковская
Уже совсем скоро мы будем отмечать очередную дату Победы в Великой Отечественной войне. Победителей с каждым годом, да что там с годом - с днём становится всё меньше и меньше... Они уходят. Уходят в вечность…
Им я посвящаю свои стихи.
Шла война. И, как и все, Мария
Проводила мужа, двух сынов.
Не спалось до утренней зари ей.
Да тогда кому было до снов?..
Вот бои уже в чужой сторонке.
Ждали сводок, не смыкая глаз.
Три письма казённых – похоронки –
Принесли ей сразу, в одночас.
Не кричала. Словно онемела.
Об порог не билась головой,
Только помертвела, потемнела.
А по всей деревне – бабий вой.
За ночь лет на двадцать постарела,
Утром вышла из избы седа.
Бабы даже подойти не смели,
Плакали: «О, Господи! Беда!»
Время шло. Бойцы вернулись с фронта.
Ветер разметал смердящий дым,
И уже поля до горизонта
Колосятся хлебом налитым.
А она осталась в сорок пятом,
В том морозном лютом феврале.
Временами молча шла куда-то.
Говорили разное в селе,
Говорили, что свихнулась будто,
Что немного тронулась умом:
Ежедневно письма шлёт кому-то,
Почтаря встречает за углом,
А на стол, как в праздник, стелет скатерть,
Словно ежечасно ждёт гостей,
Вспоминает – кстати и некстати –
Сводки тех, военных, новостей.
Пусть мороз, пусть ветер мокро-хлёсткий –
А она идёт за поворот
И стоит, стоит на перекрёстке,
Крестится и всё кого-то ждёт…
Ты помнишь?
Ты помнишь тот, сорок седьмой?
Тогда ещё солдат встречали,
И пахло гарью и войной
Да счастьем с привкусом печали.
И я не помню. Но когда
Отец, «на грудь» стаканчик приняв,
Слезинку смахивал, тогда
Я понимала: бомбы, мины
Ещё взрываются в сердцах
Тех, кто прошёл тот ад кровавый.
И убивала боль отца
За тех, кого он там оставил,
В чужих краях, в чужой земле…
Под канонаду фронтовую.
И даже через столько лет
Забыть те слёзы не могу я.
Жизнь быстрой яхтой по волнам
Под парусом несётся полным,
Но не закончена война,
Пока мы всех погибших помним.
Светлая память тем, кто не вернулся, и низкий поклон тем, кто дожил до сегодняшних дней!
© Copyright: Галина Небараковская, 2010
Свидетельство о публикации №11001091006
Хлеб военной поры
Галина Небараковская
Шла война. Принесли похоронку.
Что голодной сказать ребятне?!!
Запрягала Татьяна бурёнку
И впрягалась сама рядом с ней.
Целый день, от зари до заката,
Плуг таскали вдвоём, наравне.
Возвратясь к покосившейся хате,
Умирала от боли в спине!
Доползти бы до жёсткой кровати,
Отдохнуть бы… Да только нельзя:
Мать с надеждой встречали с полатей
Сыновей малолетних глаза.
Собирала последние силы,
Из припрятанного узелка
Доставала краюху. Делила
На четыре неравных куска.
Два, побольше, – мальчишкам. А этот…
Этот надо бурёнке. Она
Завтра вновь от зари, от рассвета,
Будет поле пахать дотемна.
Разделила. Последние крохи
Собрала со стола. Минут пять
Подержала в руке. И со вздохом
Завернула в тряпицу опять…
© Copyright: Галина Небараковская, 2010
Свидетельство о публикации №210092700203
Ссылка:
http://www.proza.ru/2010/09/27/203
Перед вражеской атакой
Иван Есаулков
Заря разгорелась в полнеба,
И дремлет вокруг тишина.
Хотелось всего сильней мне бы,
Чтоб кончилась эта война.
Вчера мне село наше снилось
И дом, что стоит над прудом.
Взволнованно сердце забилось:
Я видел родительский дом!
Не скоро дождёмся мы мира
И будем опять и опять
Призыву внимать командира:
«Сейчас вновь начнётся. Не спать!
Фашисты пойдут спазаранку»...
Три дня выбить нас не могли -
Снаряды взрывались... и танки
Сплошною стеною ползли.
К родимой землице прижались
И не покатились мы вспять,
А, стиснувши зубы, держались
За каждую малую пядь...
Хотя и не знаю вины я,
Но, если погибну в бою,
Прошу вас, простите, родные,
Вы грешную душу мою!
© Copyright: Иван Есаулков, 2015
Свидетельство о публикации №115032301848
Ссылка:
http://www.stihi.ru/2015/03/23/1848
О войне не пишу
Вера Гаевская
О войне не пишу. Мне о ней и молчать даже больно...
Я моложе Победы на десять непрожитых лет.
Но сегодня опять растревожилось сердце невольно -
Это спичек и соли спросил мой дедуля-сосед.
Кинолентой внезапно картины из детства поплыли
Черно-белой судьбой из минувших давно уже дней:
Ящик спичек в углу, ящик соли, два ящика мыла...
И за печкой - большой полотняный мешок сухарей.
Всю войну моя мама прошла в медсанбате на фронте...
А меня родила, когда было ей сорок один.
Вспоминать не хотела. Просила – "Не надо. Не троньте..."
Не хочу вспоминать тех тяжёлых и страшных картин".
Все запасы она обновляла и снова хранила.
Я потом поняла – это эхо тех горестных дней:
Ящик спичек в углу, ящик соли, два ящика мыла...
И за печкой - большой полотняный мешок сухарей.
Я не знала войны. Но всё детство была она рядом -
Ведь хлебнули её в каждом доме в то время сполна.
Не из книг помню я, не из виденных мной кинокадров –
Мамин страх, что взорвётся под бомбами вдруг тишина.
…
О войне не пишу. Но о ней до сих пор не забыла,
Потому что в глазах у меня и до нынешних дней -
Ящик спичек в углу, ящик соли, два ящика мыла...
И за печкой - большой полотняный мешок сухарей.
21.06.2009
© Copyright: Вера Гаевская, 2009
Свидетельство о публикации №1906216446
Офицерский штрафной батальон
Семен Басов
ДИТЯ СВОЕГО ВРЕМЕНИ
Двадцатый век! Бушующий век! Век разрушений и созиданий! Век войн и невиданных страданий, революций и бесконечного восстановления дотла разрушенной страны после войн и всякого рода перестроек. Век покорения космоса, создания атомных и водородных бомб, облета и высадки на Луну луноходов и человека.
Я родился накануне Октябрьской революции в 1915 году в городе Фатеж Курской области десятым ребенком в крестьянской семье. После меня родился еще один. Трое умерли во младенчестве, остальные восемь были живы до Отечественной войны. Шесть сыновей, две дочери, отец, мама и бабушка. Всего одиннадцать душ. Большая семья. Отец заставлял детей учиться. У него была поговорка: «Учись! Не будешь учиться, будешь пахать!». А мы видели, как отец сохой пахал землю, и пот градом катил по его лицу, а рубашка вся от пота и соли становилась дубленой. По окончании средней школы я поступил учиться, в 1933 году, в Ленинградский Автомобильно-дорожный институт, который в 1938 году окончил, получив диплом с отличием и специальность инженера строителя автомагистралей и городских путей сообщения.
Я вместе с Советской властью пережил братоубийственную войну, когда «белые наступают, красные отступают» и все льется и льется народная кровь. Я вместе с ней пережил наступление Антанты, когда хотели задушить молодую республику. Вместе с ней пережил индустриализацию и коллективизацию. «Эти только два гигантских свершений – индустриализация и коллективизация, без которой Советский Союз остался бы беспомощным в капиталистическом окружении и был бы смят и уничтожен еще до нападения Гитлера, потому, что представлял бы собой беззащитное в военном отношении пространство.
Красная армия с винтовками в сухопутных войсках и саблями в кавалерии не смогла бы отразить очередной крестовый поход армий Антанты (или других объединений), оснащенных несметным количеством самого современного вооружения. Индустриализация за годы пятилеток дала стране возможность создать оборонную промышленность и современное вооружение – это стратегический расчет Сталина и далекая его прозорливость» (Владимир Карпов «Генералиссимус» книга первая стр.88 Вече, Москва 2003 год).
Я пережил репрессизацию, когда двоюродный брат мой Басов Андрей Стефанович, председатель колхоза, член партии с1919 года был посажен на 10 лет. В тюрьме умер. Посмертно реабилитирован. Отец, басов Емельян Александрович, был исключен из колхоза за связь с врагом. Восстановить не успели, умер в 1939 году. Родного брата, Басова Бориса Емельяновича, выгнали из армии, исключили из партии, посадили в тюрьму за анекдот. Потом реабилитировали. Второго брата, Басова Георгия Емельяновича, исключили из Ленинградского технологического техникума, как сына кулака. Поехал искать правду в Москву, был принят Н.К.Крупской и сестрой Ленина – М.И.Ульяновой. После их вмешательства восстановили. Меня за то, что был я двадцать дней в плену, направили в офицерский штрафной батальон искупить свою «несуществующую вину» кровью в сражениях на Курской дуге.
Грянула Великая Отечественная. Шесть братьев отправила на фронт моя мама. Почти целое отделение. Забегая, вперед скажу результат: одного, Бориса, отозвали с фронта. Он ранее был шахтером в г. Чита. Украина оккупирована, а стране нужен уголь. Остальные братья хлебнули сполна. Двое убиты: самый младший рядовой Сергей Басов и лейтенант Николай Басов; трое ранены, двое дважды, двое тяжело. Один, самый старший, Леонид Басов, всю войну, все 900 дней воевал на Ленинградском фронте, в блокадном Ленинграде с выбитым глазом и поврежденным плечом. Средний, командир противотанкового орудия «сорокапятки», сержант, Георгий Басов, был остановлен на Одере с осколком в легком у самого сердца, с оторванным пальцем на руке. Он не дошел до Берлина всего 90 км. И мне одному из шести братьев довелось дойти до Берлина и расписаться на Рейхстаге за всех братьев Басовых. Ко всему прочему, дом наш в городе Фатеже, во время Курской битвы был разбомблен и сожжен. Мама и сестра остались без крова. Такова цена вклада нашей семьи в победу. Но, несмотря на репрессии, все мои братья, да и я сам не озлобились, воевали честно и самоотверженно.
Я жил в такие времена и
Колокол Вечевой звучал
Тогда не в дни Побед,
А Бед народных.
И видел я: «Как тяжкий млат
Дробя стекло, кует булат!»
Я всю войну прошагал в шинели опиленной: три раза лежал в госпиталях: госпиталь по ранению, госпиталь – сыпной тиф на фронте, госпиталь - воспаление легких на фронте. Сверхтяжелым, неимоверным трудом восстанавливали разрушенную страну. Создали могучий Советский Союз – сверхдержаву. Я вместе с Советской властью, от колыбели и до самого ее конца, полностью испил ее горькую чашу Титанического, Героического и Трагического пути. Я, вместе с ней, создавал сильное государство, до основания разрушенное в конце этого бушующего века и со слезами на глазах проводил его в Последний путь.
Как же был прав Наполеон, когда 200 лет тому назад сказал: «Избави меня Бог от друзей, а с врагами я сам справлюсь». Советский Союз с врагами справился, а от «друзей» - погиб. Так и погибла Великая Сверхдержава. Тот же Наполеон заявлял: «От Великого до смешного – один шаг». Собрались в Беловежской Пуще «особое совещание» - пресловутая «тройка» и вынесла приговор Советскому Союзу: разделить республики «без права переписки». (Во время репрессий слова «без права переписки» означали смертную казнь.) Вот и «порвалась цепь Великая, порвалась и ударила» по всем республикам. И снова началась Перестройка. Господи! Сколько же можно?!
НЕ НУЖНО ПЕРЕПИСЫВАТЬ ИСТОРИЮ
Рухнул Союз, обрушился противовес. И кровавое «эхо» этого разрешения покатилось не только по бывшим Советским республикам, но и по всему миру: Нагорный Карабах, Приднестровье, Чечня, Грузия и Абхазия, Грузия и Южная Осетия, Югославия и Косово, Ирак и никто не знает, сколько еще нам придется услышать это кровавое «эхо». Мы удивительный народ! Маятниковый народ: то до отказа влево, то до отказа вправо.
«Коле хвалим, так уж дружно,
Коль ругаем, то дружней.
Коле бьем, так уж за дело,
Коль без дела, бьем сильней.
Муки терпим не крича,
Коле рубим, так с плеча».
И сейчас, смотря телевизор, читая газеты, книги диву даешься: как извращается в средствах массовой информации наша «Великая история». Как она замалчивается в учебниках, освещается только негативное, игнорируя высокие достижения. Как охаивается Советская власть, из которой вышли сами охаиватели, которая дала им бесплатное высшее образование, да еще и стипендию платила. Даже добрались до «святая святых», до нашей Великой Победы. В книгах вдалбливается в голову нашей молодежи, что Советский Союз сам виноват в войне, сам ее спровоцировал. Сам планировали нанести первый удар, и что наши полководцы бездарны, выиграли войну только «мясом», т.е. гибелью многих людей. Наводнили базары и полки книжных магазинов книгами всякого рода писателями типа Резунами -Суворовыми . «Прошло то время, когда мужик Белинского и Гоголя с базара приносил» (Некрасов). Лживыми своими «Ледоколами» дробят все великое, которое создавалось нашим поколением.
«Из всех предательств, самое большое – предательство прошлого!». Берутся писать не знающие и не ведающие войну, никогда не нюхавшие пороха. Берутся писать и ставить фильма о малоисследованных ее частях, извращая вдоль и поперек. Перед 60-летием Победы вышел на экраны по каналу 1+1, дважды повторенный сериал фильма режиссера Володарского «Штрафбат». А сейчас (во время написания этого произведения) вновь показывают этот сериал по «Новому каналу», видимо приурочивая его ко дню «Защитника Родины» - 23 февраля. Очевидно, режиссер решил показать «правду» о войне, о замалчивании на протяжении 60-ти лет штрафных батальонов, а показал ложь. Не показал, как воевали штрафники настоящие, не уголовники. Акцент сделан на том, как с ними бесчеловечно обращались. Сам не варясь в адских котлах, в которых варились штрафники офицеры и их командиры, взялся показать их. В фильме «Штрафбат» показаны не офицеры-штрафники, а уголовники, проигрывающие в карты и режущие друг друга, бандиты, насилующие женщин, грабящих склады, поднимаемые в атаку работниками НКВД, стреляющими сзади из пулеметов. Фильм посмотрели миллионы людей, как в России, так и на Украине, и у этих зрителей осталось впечатление, что в штрафбатах были уголовники и бандиты.
Моя знакомая, доцент одного из институтов, рассказала мне, что ее племянница, посмотрев этот фильм, узнав, что я был штрафником, воскликнула: «Так он же уголовник, я его боюсь, его надо бояться!».
ЧТО ТАКОЕ «ШТРАФБАТ»?
Я был рядовым штрафником в 8-м Отдельном штрафном батальоне Центрального фронта на Курской дуге под командованием генерала, впоследствии маршала Рокоссовского К.К. и знаю настоящую правду, кто там был, за что попадал, как действовал штрафбат и как из него освобождали. О штрафбате была напечатана моя статья в газете «Слово ветерана» №57 от 20 июля 2002 года. Настоящую правду о штрафбате показал генерал-майор А.В.Пыльцын в своей книге, изданной в 2003 году под названием «Штрафной удар, или как офицерский штрафбат дошел до Берлина», которая решением Законодательного собрания Санкт-Петербурга от 7 апреля 2005 года удостоена Литературной премии 1-й степени. В 2005 году вышло второе издание этой книги. Сам А.В.Пыльцын служил в том самом 8 Отдельном штрафном батальоне, в котором был и я штрафником, а он был командиром взвода, а потом роты штрафников. Был трижды ранен, из них дважды тяжело и снова возвращался в этот батальон. Надо сказать, о штрафных батальонах еще недавно не то что писать, а и говорить было не принято. На протяжении 50 лет это была закрытая тема и в многочисленных мемуарах, как генералов, так и других писателей о войне, ни слова не было сказано. Поэтому фильм «Штрафбат» вызвал огромный интерес, к сожалению, исказивший правду о штрафбатах. О причинах замалчивания этой темы, в дальнейшем я скажу свое личное мнение.
Штрафные батальоны создавались по приказу Сталина №227 от 28 июля 1942 года, известному как «Ни шагу назад». По этому приказу создавались от одного до трех штрафных батальонов в пределах фронта, куда направлялись средние и старшие командиры, провинившиеся в нарушении дисциплины, по трусости или неустойчивости и ставились их на более трудные участки фронта, чтобы дать им возможность искупить своей кровью свои преступления перед Родиной. В штрафные батальоны направлялись на срок от одного до трех месяцев средний комсостав либо по приказу командира дивизии или выше, либо по суду военного трибунала; командиров батальонов и полков – только по суду военного трибунала. В пределах Армий формировалось от пяти до десяти штрафных рот, куда направлять рядовой и сержантский состав за те же преступления. Командирами в штрафные части назначались приказом Командующего Фронта из числа волевых и наиболее отличившихся в боях командиров и политработников. По этому же приказу №227 предлагалось сформировать в пределах Армии 3-5 хорошо вооруженных заградительных отрядов (200 человек), поставить их в непосредственном тылу НЕУСТОЙЧИВЫХ ДИВИЗИЙ. Подчеркну, что не штрафбатов, а именно неустойчивых дивизий. В приказе «ставить в тыл штрафбатов», а такое мнение распространяется несведущими, и показано в фильме «Штрафбат», ни слова не сказано.
Как же выполнялся этот приказ? После разгрома Сталинградской группировки немцев до Курска шло успешное наступление, нарушений не было, или были незначительными. Даже если они и были, то командиры не стремились отдавать своих подчиненных за незначительные нарушения под трибунал. Трибуналы не работали. А батальоны по приказу созданы, но наполнять их было не кем. Потом кто-то вспомнил, что есть офицеры, бывшие в плену, бежавшие из плена, перешедшие к своим и продолжающие служить в армии. Есть офицеры, которые не сумели перейти фронт и освобожденные Советской Армией. Вот тогда, в марте 1943 года была создано комиссия из 3-х человек (тройка) «по проверке офицеров, бывших в плену». По-видимому, срочно было необходимо создаваемые штрафные батальоны заполнить. Поэтому бывших в плену офицеров отзывали из подразделений и направляли в эту комиссию.
Эти комиссии без разбора в том, сдался в плен или не по своей воле попал туда, направляли в штрафбаты рядовыми. Эти же комиссии направляли и тех офицеров, которые не были в плену, но находились в окружении и не сумевших перейти фронт самостоятельно. А ведь в приказе №227 ничего не говорилось о том, чтобы побывавших в плену или в окружении офицеров направлять в штрафбаты. Возможно, направляя туда офицеров, эти комиссии руководствовались приказом Ставки Верховного Главнокомандования №270 от1 августа 1941 года, который квалифицировал сдачу в плен как измену Родине. Об этом пишет в своей книге «Как офицерский штрафбат дошел до Берлина» (2-е издание,2005 г. стр.30) генерал Пыльцын А.В. Тогда не различали: кто сдался в плен добровольно, а кто попал по независящим от него обстоятельствам, как это было со мной.
НАЧАЛО ВОЙНЫ
В начале войны, в конце июня 1941 года, я получил повестку: к 29 июня 1941 года прибыть в распоряжение Юго-Западного фронта в г. Киев. Прибыл. Назначен в 409-й отдельный саперный батальон Киевского Укрепрайона вначале командиром взвода, недолго, а затем инженером роты. Изнурительные, тяжелые бои в обороне Города-Героя – 70 суток. Киев так и не сдался в боях, а был оставлен по приказу Сталина. Основные войска Юго-Западного фронта, защищавшего Киев, отошли в ночь на 20 сентября 1941 года. Наш саперный батальон отходил одним из последних 20 сентября 1941 года с тяжелыми боями. Больше полутора месяцев в киевском окружении, в составе Юго-Западного фронта, в батальон не поступало на одного патрона, ни одного килограмма хлеба. В сверхтяжелых, изнурительных боях, при отсутствии пополнения боеприпасов и снабжения, исчерпав все возможности, погиб Юго-Западный фронт. Я, находясь на самом дне этого котла, полностью испил его Трагическую и Героическую чашу.
Юго-Западный фронт своей гибелью спас страну от блицкрига. Я писал об этом в статье, опубликованной в газете «Время» № 75 от 12 июля 2001 года, под названием «Оборона Киева спасла страну от Блицкрига». От нашего саперного батальона осталось человек 25. Комбат собрал остатки и приказал по три-четыре человека просачиваться через фронт, назначил сбор в г. Сталино (ныне Донецк). При двухнедельном просачивании, больше по ночам, пытаясь найти где-нибудь, хоть какой-нибудь проход заснули под утро в посадке возле какого-то хутора, куда мы побоялись зайти ночью. А утром, сквозь сон, услышали тарахтение повозки и увидели стоящих над нами двух немецких солдат с направленными на нас винтовками, и услышали слова: «Русс ауфштейн».
В ПЛЕНУ
Нас было трое: я, повар нашего батальона, еврей Овштейн и еще один капитан, фамилию я не помню. Так нас взяли в плен. Не буду описывать, как гнали нас по дорогам, как, увидев отсеченную в боях саблей голову немца, хотели расстрелять каждого десятого, как несли на себе по дорогам раненых, сами обессиленные, а конвоир подгонял: «Шнель, шнель!» и когда невмоготу раненые просили их оставить, а немец расстреливал их в упор. И как в плену, обезумевшие от голода, кидались пленные к повозке с морковкой и свеклой, привезенной колхозниками и несмотря на оклик: «Цурюк!» (назад) продолжали бежать, и тут же были расстреляны, и когда спали на земле и в дождь, и в мороз, подкладывая под себя шинель, а второй укрываясь, а утром их находили мертвыми. И когда обезумевшие от холода кинулись разбирать кем-то подожженную крышу примыкающей к лагерю конюшни чтобы взять кусок доски и погреться, а из пулеметов с вышек их расстреливали и они сыпались с крыши, как горох.
И сейчас, вспоминая эти ужаса – кровь стынет в жилах. Это было в пересыльном лагере у села Гоголево Киевской области. 20 дней, в течение которых мы были в этом лагере, нам не давали ни крошки хлеба, ни ложки баланды.
В лагере немцы отыскивали евреев и, если находили, тут же расстреливали. Так однажды обнаружили Овштейна, где-то отбившегося от нас. И вот мы видим: подходит к нам Овштейн в сопровождении немца, весь избитый, а к немец, показывая на него, спрашивает: «Юда?». Мы говорим – нет, он украинец, повар нашего батальона. Так и спасли его. В лагере мы называли, по его просьбе, как Радченко Алексей Михайлович, хотя на самом деле его звали Овштейн Абрам Моисеевич. После этого он от нас не отбивался. Овштейн рассказал, что хотел поискать кого-либо из знакомых, а напоролся на немца. Тот его заподозрил и стал избивать. Заставил снять штаны, обнаружил обрезание и стал бить еще больше. Овштейн стал отрицать, утверждать, что в детстве была операция, что он украинец, что могут подтвердить это русские. И привел его к нам. Мы подтвердили, что он украинец из нашего батальона. Никто, кроме меня, не знал, что он еврей.
ПОБЕГ К СВОИМ
Опухшие от голода мы бежали втроем из этого лагеря. После побега мы скрывались в селе Семипаки. Фронт был где-то за Харьковом. Началась зима, мороз, вьюга, метели. Идти к фронту за 600-700 километров в таких условиях мы не могли. И все же, бывший учитель немецкого языка (он привлекался сельрадой к переводу указаний немецких властей, - забыл его фамилию, настоящий патриот Родины) сказал нам, что получена директива, если есть в селе бывшие солдаты, не местные жители, должны быть направлены в лагеря.
Мы решили уходить и сказали ему об этом. А через день, уже, когда мы вышли из села, он опять встретил нас и сказал, что до особого распоряжения это мероприятие откладывается. Мы стали решать, что делать? Я настаивал, что надо уходить. Овштейн уговаривал меня подождать до тепла. Я решил твердо уходить. Он остался. Со слезами на глазах уговаривал, говоря, что в дороге его могут опознать, как еврея и расстрелять, а в селе его знают, как украинца Радченко, он может сохраниться. Тогда, понимая, что я не изменю своего решения, он дал адрес своей семьи и просил, если удастся перейти фронт, сообщит о нем. Недавно я, вновь перебирая свой старый блокнот, вновь наткнулся на него: г. Сталино. Донбасс, 2-я линия, ул. Кобзаря, 60 Овштейн Анне Израилевне. Я пишу этот адрес для того, что, может быть, кто-то прочтет его из знакомых Овштейна, или он сам, если остался жив. Больше мы с ним не встречались. Когда я перешел фронт г.Сталино был уже оккупирован немцами и письмо я не писал, не кому.
Так я и пошел к фронту в зимнюю бурю по карте, вырванной из школьного учебника, обходя села с немецкими гарнизонами, обходя города. Шел и в мороз, и в слякоть, и в дождь. Подошел весной 1942 года к Харькову, а там Изюмо-Барвенковское окружение и я чуть вновь не попал в котел, а фронт откатился к Сталинграду. Свернул на север, прошел Белгородскую и Курскую область. Шел несколько месяцев, мной пройдено свыше тысячи километров, пока, наконец, я пришел к своим и был назначен старшим инженером 909-го Курского военно-дорожного участка, обслуживающую рокадную дорогу вдоль Курской дуги.
ЗДРАСТВУЙТЕ, А ТЕПЕРЬ В ШТРАФБАТ
Приступив к своим обязанностям, я успел восстановить несколько мостов этой дороги, как вдруг получаю предписание прибыть на «комиссию» в село Беседино под Курском. Что за комиссия я не знал.
Когда прибыл, то увидел там большое количество офицеров. «Комиссия» из трех человек, «по проверке офицеров, бывших в плену». И началось на той комиссии: Где? Что? Когда? Почему? За несколько дней пропустили больше тысячи офицеров, выстроили всех и председатель комиссии произнес железные, тяжелые, кА удар молота слова, которые слово в слово я помню до сих пор: «Офицеров, бывших в плену, отозвать из войсковых частей, снять с командных должностей, лишить воинских званий и для искупления своей вины направить рядовыми в штрафной батальон, сроком, - слышу фамилию - на два месяца».
Так я оказался в 8-м Отдельном штрафном батальоне Центрального Фронта. Это был первый Курский набор, состоящий из одних офицеров, бывших в плену от младшего лейтенанта до полковника. Может, и были, единицы, осужденные военным трибуналом, я о них не слышал, да и вряд ли они были, учитывая успешное наступление наших войск. И, конечно же, никаких политически осужденных в штрафбатах не было, так же, как и рядовых и сержантского состава, которые направлялись в Отдельные штрафные роты, не входящие в штрафной батальон. Многие эти понятия путают и отождествляют.
Повторяю, в первом наборе Курского штрафбата были только офицеры, бывшие в плену. Это подтверждает и Лев Бродский, бывший харьковчанин, ныне живущий в США, находившийся в феврале 1944 г. в 8-м Отдельном штрафном батальоне, т.е. в том самом штрафбате, где был я. Он дал интервью газете «Советская Россия», которое было напечатано 23 июля 2005 года в статье: «Правда о штрафбатах». В этом же интервью он сообщил, что в этом батальоне было 90% офицеров, бывших в плену, и только 10% осужденных военными трибуналами. В этом же интервью Лев Бродский рассказал, как он, еврей, попал в плен, будучи в окружении, как спасли его в плену русские, не выдали. (Абсолютно так же, как с Овштейном, нашим поваром 409 Отдельного саперного батальона, с которым я был в плену.) Как бежал, перешел к партизанам, которые переправили его через фронт в Армию, а там направили в штрафной батальон на три месяца. После ранения был освобожден и восстановлен в звании младшего лейтенанта.
Еще раз свидетельствую: русские и украинцы в плену ни евреев, ни комиссаров не выдавали. До сих пор помню, как дрожала рука, прижавшегося ко мне Овштейна.
После зачтения председателя комиссии решения о направлении в штрафбат, нас быстро переодели в солдатское, бывшее в употреблении, обмундирование (ботинки с обмотками, пилотки) и отвезли на автомашинах 10 мая 1943 года в окопы на Курскую дугу под Понырями. Кто был на Курской дуге, тот знает, что это такое. Кто читал о ней – может только представить дым, гарь, пыль, смрад, сплошной стеной стоящий от артиллерийских снарядов и бомбовых ударов. В радиусе 3-х километров стоит гул такой, что громкий разговор не слышан, переговаривались только знаками. Канонада слышна за 20 километров. На отдельных участках фронта – до 100 танков, до 92 орудий на 1 километр фронта, как у немцев, так и у нас(через каждые 10 метров).
В БОЯХ НА КУРСКОЙ ДУГЕ
Две недели, днем и ночью не стихала канонада. Две недели, днем и ночью висели над Дугой самолеты – немецкие и наши. Второе боевое крещение принимал я в этом адском котле, в самом пекле этой Дуги, в штрафном батальоне. Срок пребывания в штрафном батальоне не имел особого значения. Из штрафного батальона было два выхода: госпиталь или тот свет. Третьего не дано. Так трактует приказ №227 - «искупить кровью». Я пробыл в этом батальоне два месяца и пять дней. На шестой день после срока был ранен и направлен в госпиталь. Был отчислен из батальона приказом Командующего Фронтом 25 августа 1943 года.
Хотя в своей книге А.В. Пыльцын пишет, что все зависит от Командующего Армией, в состав которой придан батальон. В зависимости от обстановки он придавался разным армиям. Например, Командующий 3-й Армии генерал Горбатов, после ответственного задания, когда 8-й ОШБ был направлен в тыл, и в течение шести дней за линией фронта громил немецкие штабы и с немецкого тыла освободил г. Рогачев, освободил всех раненых и тех, кто не был ранен, но участвовал в этой операции. А другой, высокопоставленный командующий армией – генерал, в которую был придан наш 8-й ОШБ, пустил штрафников-офицеров разминировать, заминированное немцами поле, собственными телами штрафников. 90% роты, которой командовал А.В.Пыльцин, погибло сразу, оставшиеся 10% поставленную задачу выполнили, и все равно вновь были отправлены в окопы. Да, было и такое.
Скажу подробнее о действиях нашего, 8-го ОШБ, на Курской дуге. Устояв в страшной обороне, штрафной батальон не отступил, несмотря на яростные атаки, ни на один шаг, ни на один метр. Другие, обычные части отходили на этом участке в районе Понырей на 10-12 км., а наш устоял и был переброшен на другой участок Дуги для наступления в сторону Тросны на Орел. Пройдя ночным маршем около 30 км., к рассвету, 15 июля батальон был сосредоточен неподалеку от села, (кажется Молотычи, точно не помню) с задачей овладеть важной высотой. По красной ракете поднялся батальон в атаку. Страшна атака штрафного батальона, страшно и сопротивление немцев.
Над нашими головами полетели в сторону немцев раскаленные снаряды. Это стреляли «Катюши». Вокруг выли и взрывались снаряды из всех видов орудий и минометов. На наши головы полетели немецкие снаряды, затрещали пулеметы, застрекотали автоматы. Земля от разрывов задрожала, и фонтаны ее поднимались вверх то слева, то справа. Гул такой от выстрелов и взрывов, что в ушах звенит, заложило их, чуть не лопаются барабанные перепонки. От прямых попаданий разрывающихся снарядов, то там, то здесь поднимаются вверх и падают вниз плашмя погибшие солдаты. Скорее бежать! Скорее это «нейтральное поле»! Вижу впереди разрывов меньше, сзади – больше. Немцы ведут отсекающий огонь по основной массе наступающих. Присесть нельзя, залечь нельзя – гибель. Скорее вперед! Там разрывов меньше. Добежали до немецких окопов. Немцы не приняли штыкового боя, по траншеям убежали в тыл.
Добежало до немецких окопов из роты в 150 человек, человек 25, может чуть больше. Наша артиллерия прекратила огонь, чтобы не поражать своих. Вижу, немцы выкатывают на высоте свои орудия на прямую наводку и открыли по оставленным окопам ураганный огонь. В этом окопе я и был ранен. Командир взвода, который наступал вместе с нами, перевязал меня, отправил в тыл, а сам, с подошедшим подкреплением, пошел в следующую атаку, захватил высоту, но сам был убит.
ПОСЛЕ РАНЕНИЯ
После госпиталя явился в штаб батальона. Батальона уже не существовало. Набирался следующий набор рекрутов-офицеров. Документы мои были готовы. Зачитали мне приказ Командующего Фронтом генерала Армии Рокоссовского К.К. и члена Военного Совета Телегина: «В бою проявил решительность, мужество и стойкость, выдвигался за передовые траншеи переднего края, доставлял ценные сведения о противнике. 15 июля 1943 г. был ранен и госпитализирован. Восстановить в правах командного состава, в звании и направить на ранее занимаемую должность. Явившись в Дорожное Управление Центрального фронта, я был восстановлен уже в новом звании – инженер-капитана и назначен на должность помощника командира 47-го Отдельного дорожно-строительного батальона. Эта должность была значительно выше, чем до штрафбата. Отдельные батальоны были на правах полка.
Почему же тема о штрафных батальонах была закрытой в течение 50 лет? Мне кажется потому, что туда направлялись бывшие в плену офицеры, о которых не указывалось ни в приказе №227, ни в других приказах. При выдаче документов о восстановлении, соответствующие органы не рекомендовали распространяться о штрафном батальоне, заявляя, что кому надо знать, тот все знает, а кому не надо, то и знать незачем. Приказы о восстановлении были под грифом «Секретно». Можно себе представить, что было бы с тем офицером, который рассказывал бы, что он был в плену, бежал из немецких лагерей, переходил к своим и своими подставлен под немецкие пулеметы в штрафбатах? Поэтому они ничего не рассказывали и нигде в литературе военной и послевоенной о них ничего не рассказывали, и нигде не упоминалось. Это мое личное мнение. Может оно и неверное.
Как же отчислялись из штрафбатов восстановленные офицеры? Как пишет в своей книге А.В.Пыльцын, офицеров, осужденных трибуналами: «Процедура реабилитации (восстановления) заключалась в том, что, прибывшие в батальон несколько групп представителей от армейских и фронтовых трибуналов и штаба фронта, рассматривали в присутствии командиров взводов или рот характеристики командиров взводов, снимали официально судимость, восстанавливали в воинских званиях. Наряду с этим выносились постановления о возвращении наград (если они были до штрафбата). После этого, восстановленных во всех правах офицеров, направляли, как правило, в их же части или в полк резерва офицерского состава. Часть офицеров имели старое звание, например «Военинженер» или «Техник-интендант», или подобные. Тогда им присваивались новые звания., правда в основном на ступень или две ниже». Эти материалы направлялись в штаб фронта. Приказ о восстановлении подписывался только лично Командующим фронтом и членом Военного Совета фронта.
Те офицеры, которые были направлены в штрафбат комиссиями по «проверке», восстанавливались по иному. После излечения в госпитале, они являлись в штаб батальона, и им зачитывался уже готовый приказ о восстановлении, выдавались документы и они являлись в свою часть или в полк резервов без рассмотрения трибуналами, т.к. они не судились трибуналами.
Как относились кадровые офицеры командного состава к штрафникам? Это были опытные, боевые командиры, а вновь прибывающие – молодежь. Командиры взводов, по штатному расписанию: старший лейтенант, капитан; командир роты – капитан, майор; командир батальона – подполковник, полковник. В состав батальона входили: три стрелковых роты, рота пулеметчиков, рота автоматчиков, рота противотанковых ружей, минометная рота. По численности около одной тысячи человек. Эта боевая единица соответствовала полку и могла выполнять самостоятельные задачи. Командиры относились к бывшим штрафникам абсолютно благожелательно. Называли их товарищами, никогда не упрекали прошлым и называли их не штрафниками, а бойцами переменного состава. Они вместе с нами шли в атаку, вместе их убивали и ранили, вместе купались в ледяной воде. Например, в атаке на Курской дуге, при захвате немецких траншей вместе с нами был, как я писал выше, и командир взвода.
Как-то недавно, вместе с А.В.Пыльцыным, мы стали вспоминать: кто же из командиров, из первого набора, после Курской дуги остался в штрафбате? То есть в то время, когда в него прибыл Пыльцын. Оказалось, из всего командного состава осталось только 4 человека. Комбат Осипов, Начальник штаба Киселев, помощник по хозяйственной части Измайлов и только один командир взвода, Петр Загуменников. Остальных не было. Все были или убиты, или ранены. Так воевали и штрафники-офицеры, и их командиры.
Штрафники вправе были считать себя смертниками. Но после ранения они полностью восстанавливались в правах и званиях и направлялись в обычные части. Кадровые же офицеры – командиры взводов и рот, после ранений могли перейти в другие, не штрафные части. Не многие из них, как командир взвода, тогда лейтенант, А.В.Пыльцын, несмотря на это право, возвращались из госпиталя к штрафникам, зная, что им придется снова делить с ними нелегкую их судьбу, которая могла привести их к гибели. Вот их, действительно можно назвать смертниками, я бы даже сказал – «камикадзе».
НА БЕРЛИН
После штрафного батальона начался второй этап моей военной службы – продолжилась моя инженерная деятельность по строительству мостов в должности помощника командира по технической части в Отдельных инженерных батальонах на переправах в условиях непрерывных артиллерийских и минометных обстрелов и бомбовых ударов. Лютежский плацдарм через р. Днепр, Магнушевский плацдарм, на 60 км. южнее Варшавы через р. Висла, Кюстринском плацдарме через р. Одер, в 90 км. от Берлина в составе 8-й гвардейской Армии генерала Чуйкова В.И., в составе 5-й ударной Армии генерала Берзарина Н.Э. Главным инженером строительства мостов через р. Эльба в г. Виттенберге (Германия), в 1945 г. , через р. Одер в г. Франкфурт-на-Одере, в 1946 г.
Нелегка моя военная судьба. Тяжелые бои в обороне Города-Героя Киева. Тяжелые бои в Киевском окружении, на самом дне котла – больше месяца. Плен и побег из плена. Шел несколько месяцев к своим, которые направили в штрафной батальон. После ранения освобожден и восстановлен во всех правах и звании. Ну. А дальше:
«Переправа, переправа!
Берег левый!
Берег правый!
Люди теплые,
Живые шли
На дно, на дно!»
Выше писал о госпиталях, и, все же, перефразируя поэта Роберта Рождественского:
«Не кляну я,
Не гневлю
Свою судьбу.
Похоронка
Обошла мою избу!»
Демобилизовался в 1947 году и поступил на работу в Государственный Проектный институт «Харьковский Промтранспроект». В 1948-49 годах в командировке от института в г. Мариуполь на восстановление завода «Азовсталь». Работал прорабом и старшим прорабом по строительству тоннелей.
За боевую и трудовую деятельность награжден шестью орденами, в том числе тремя в период Великой Отечественной войны, и пятью боевыми медалями.
Каждый Орден – это бой, каждый Орден – это кровь.
Каждый Орден – это купание в ледяной воде.
Каждый Орден – это освобождение городов и сел.
Каждый Орден – это радость со слезами на глазах.
Каждый трудовой Орден – это тяжелый, изнурительный труд.
Полковник в отставке. Участник обороны Города-Героя Киева,
участник Курской битвы, битвы за Днепр и освобождения Киева,
освобождения Варшавы и взятия Берлина. Инвалид – 1-группы
27 февраля 2006 г.
По материалам этого рассказа газета «Время» №51 6 мая 2006г.
опубликовала статью «Штрафбатовец»
© Copyright: Семен Басов, 2009
Свидетельство о публикации №1905260448
Ссылка:
http://www.proza.ru/2009/05/26/448
(Иллюстрация по ссылке)
Эльхотовы ворота
Игорь Гашин -Егор
Храбрость морских пехотинцев,
Бой у Эльхотов-ворот,
Бегство фашистов-арийцев
Век не забудет народ.
Стихи Ады Мулуховой.
Есть в Кабардино-Балкарии место ,оно называется «Эльхотовы ворота». Это место где сходятся два горных хребта и образуют узкую горловину. Так вот, рассказ дяди об этом месте.
В 1942 году, подошли сюда немцы и встали, но и наши встали, как раз в этой горловине. Не движется фронт, ни туда, ни сюда.
Привезли «Катюши», поставили их так, посчитали, не получается, своих заденем, поставили их сяк, посчитали, не получается, немцев переплюнем. Сидят — думают.
Тут приезжает командующий, спрашивает: «В чём проблема?»
«Да вот, то своих, то чужих, - отвечают.
«А где впрямую, по противнику, - интересуется командующий?
«А вот, туточки, - отвечают, - но только наших заденут».
«Стреляйте, я отвечу, - говорит командующий.
Выстрелили раз, два, а после в атаку.
На рубеже стояли моряки, говорят после этой артподготовки, вся земля была полосатой от тельняшек.
(рассказ очевидца, моего дяди.)
05 июня 2009 года.
Из воспоминаний А.Пальма «Хлеб на бинтах»
Однажды — это было позже — я упросил сержанта Горшенина, шофера полуторки из 10-го гвардейского стрелкового корпуса, взять меня с собой. Ехали мы в сторону Эльхотова. В долине открылось поле недавнего боя. Только что сержант шутил: «Мою фамилию легко запомнить: есть генеральный прокурор Горшенин, так я — не он». Фамилия сержанта забудется и снова вспомнится, а то, что открылось моему взору в сыром тумане уходящей осени, останется в сердце навечно.
Земля была сплошь перепахана воронками. Еще чадили подбитые танки. Взрывы вывернули их внутренности. Один танк был проломан насквозь, видимо, болванкой из орудия большого калибра. Из бака тягача тонкой струйкой вытекал соляр. Убитых еще не успели убрать. Ленты на бескозырках рассказывали: «Черноморский военно-морской флот», «Каспийская военная флотилия», «Тихоокеанский военно-морской флот». Лежали на земле граненые пластмассовые медальоны. В них, как я знал, находились кругляши бумаги с фамилиями владельцев, адреса их родных. Почтовые ящики смерти...
Добавлено 23 сентября 2009 года.
© Copyright: Игорь Гашин -Егор, 2009
Свидетельство о публикации №1906050128
Ссылка:
http://www.proza.ru/2009/06/05/128
Беларуски Куток
Роза Левит
Oт Советского информбюро...
22 июня 1941 г. навсегда останется в нашей памяти днем величайшей трагедии.
Основная сила удара гитлеровской авиации пришлась на Белорусский военный округ.
ОШМЯНЫ. Оккупирован 26 июня 1941 г
Лето красное в разгаре...
Сколько красоты вокруг
И цветов!
Вишни уж поспели.
Ранним утром радуются птицы ...
Сколько красной краски
Почему-то летом разлилось,
И земля стоит вся
Рубиновая ...
Я вижу июнь сорок первого года,
Цветы все в росинках приникли к земле...
И ясное утро пока не проснулось,
И люди все спят в домах и в тепле...
Но вдруг вой моторов в небесной сини,
Гул и скрежет совсем заглушил птичий щебет...
Над спящей страной ураган из стали,
Из злости, металла, огня, накала.
Война. Страшный свист, завывающий звук.
Кто это? Стаи волков идут?
Вой ветра, свист бури.
Испуганы дети, в тревоге люди...
Плачет и стонет моя земля.
В красном накале взлетает она.
Война. Началась лихая война...
Мечутся птицы, птенцы слепые
Вырваны вдруг из родного гнезда.
Им не понять, что за тревога,
Им не понять, что это война.
Война ... Ещё не познавшие радость любви
Идут из дома родного юнцы
Идут они землю свою спасать
Спасать, спасать... Спасать!..
О Господи, им помоги, сохрани их,
Живыми домой сыновей верни!..
Лето красное в разгаре
Сколько красоты вокруг, цветов!
Вишни поспели.
И ранним утром птицы проснулись
И нежно поют!
Сколько же красной краски
Летом вдруг разлилось
И земля стоит вся рубиновая,
Свободная и счастливая...
© Copyright: Беларуски Куток, 2011
Свидетельство о публикации №211120400673
Ссылка:
http://www.proza.ru/2011/12/04/673
Девочка из гетто
Беларуски Куток
Жукова М. И.
Андрей Ворошень
Воспоминания Жуковой Марии Иосифовны, 1939 года рождения, уроженки г.Минска.
В 1941 году мне было всего 2 годика. Так что 1941 и 1942 года в памяти остались только криками людей и детей. Это были крики отчаяния, безысходности, ужаса перед неотвратимостью беды. Поэтому фактические события моего военного детства я восстанавливала постепенно с помощью людей, которые вместе со мной были в детском доме, а также с помощью архивных документов. Таким образом, мне удалось установить, что я попала в детский дом из еврейского гетто. Когда немцы заняли Минск, они насильно начали сгонять всех евреев из занимаемых ими домов в специальный, строго охраняемый район, который назывался гетто. Евреи понимали, что впереди их ждет смерть, ведь слухи о том, как поступают фашисты с евреями, давно ползли по всей Европе. Поэтому евреи старались сделать так, чтобы их дети не попали в гетто – пусть хоть они уцелеют, пусть хотя бы у них будет шанс на жизнь. Они отдавали детей даже незнакомым людям, пытались их устроить хоть куда-нибудь, например, в детский дом. Каким-то подобным путем попала в детский дом и я. О своих родителях я так ничего никогда и не узнала. Они были уничтожены фашистами без следа, остались только места массовых казней и захоронений.
20 июля 1941 года немецкие оккупационные власти издали приказ об изолировании детей еврейской национальности в детских учреждениях. Чтобы вести поиск евреев по всем правилам, в Минске работал так называемый «антропологический комитет», возглавляемый человеком по фамилии Ребигер. Основными признаками считали: неумение правильно выговаривать букву «р», курчавые темные волосы, нос с горбинкой. Для детей не было никаких скидок, еврейская нация подлежала тотальному уничтожению. Вместе с настоящими евреями гибли многие граждане других национальностей, которых по внешним признакам принимали за лицо еврейской национальности. Немцы регулярно проводили облавы, прочесывания и другие мероприятия, направленные на обнаружение евреев. С марта 1942 года они начали уничтожение всех оставшихся в живых евреев в гетто, а также детей, изолированных в детских домах. По улицам ездили так называемые «душегубки». Это были грузовики-фургоны, устроенные так, что во время работы двигателя можно было направить выхлопные газы внутрь фургона, и все, кто там находился, погибали от отравления этими газами. Людей просто заталкивали в эти фургоны; с заполненным кузовом грузовик направлялся к месту захоронения трупов. По пути включалась система отравления, и по прибытии на место специальная команда в противогазах выносила погибших людей и сбрасывала в огромные ямы, специально вырытые около концлагеря Тростенец недалеко от Минска. Такая душегубка однажды подъехала и к нашему детдому.
В архиве КГБ Республики Беларусь сохранились документы из дела №174 статья 63-1 УК БССР, начатого 2 августа 1944 года и оконченного 17 марта 1945 года. Это дело было заведено против бывшего директора нашего детдома Петуховской Анны Францевны, и копии некоторых документов мне удалось получить из этого архива. Вот выдержки из обвинительного заключения:
«Петуховская А.Ф. в июле 1941 года поступила на работу в качестве завхоза, а затем и заведующей в организованный оккупантами детский дом №1, контингент – от грудных до 5 лет. Впоследствии, будучи настроенной лояльно к немецкой власти, Петуховская подала на имя начальника отдела детских домов горуправы, в котором заявила о наличии в детдоме еврейских детей. В январе 1943 года согласно поданного заявления была создана комиссия с участием Петуховской по отбору детей-евреев, в результате чего было отобрано, и затем увезено совершенно раздетыми в крытой автомашине службы СД 30 (тридцать) детей, судьба которых неизвестна.»
Из свидетельских показаний по делу Петуховской:
«Петрущенко Мария Викентьевна:
- Сначала Петуховская одевалась убого, затем стала заниматься хищениями продуктов и вещей. Вышла замуж за начальника управы.
Кнушевецкая (бухгалтер детдома №1):
- Петуховская за еврейских детей брала взятки. Детей всего было примерно 150, из них одна треть была евреями.
Орлов Василий Семенович (инспектор детских домов при отделе дет.учреждений г.Минска):
- Петуховская принимала еврейских детей в детдом за взятки золотом и ценностями. По ее заявлению была создана секретная комиссия, которая занималась отбором еврейских детей.
Прилуцкий:
- Среди отобранных детей еврейской национальности был русских мальчик 3-х лет Ваня Лавренев. У него были черные курчавые волосы, поэтому его отобрали и увезли вместе со всеми отобранными детьми.»
В детдоме были родные сестры Вани Лавренева. Они уцелели в войну и долго искали своего брата. Только в начале 90-х годов они узнали, что Ваню увезли вместе с еврейскими детьми.
Петуховская была осуждена к 10 годам лишения свободы с отбыванием наказания в исправительно-трудовых лагерях. После освобождения она иногда заходила ко мне домой. Ее интересовало одно: что говорят о ней в городе? А я пыталась разузнать у нее судьбу своих родителей. Однако Петуховская ничего конкретного мне не говорила, и я, в конце концов, перестала пускать ее в дом.
Надо отметить, что таких людей, как Петуховская, были единицы. Подавляющее большинство людей и в войну оставались настоящими людьми, не теряя подлинно человеческих качеств: милосердия, сострадания, доброты. Они прятали еврейских детей, передавали их из рук в руки, чтобы сбить со следа ищеек СД и полиции, выправляли им фальшивые документы, выдавали за своих детей, и т.д.
В нашем детдоме няней работала женщина большой души – Анна Николаевна Величко. Она, рискуя жизнью, спасла несколько еврейских детей, сумев обмануть и заведующую Петуховскую, и СД. Анна Николаевна в настоящее время проживает в Минске и иногда встречается с теми, кого она спасла от верной смерти. Эти встречи невозможно забыть. Невозможно забыть и те страшные военные годы.
© Copyright: Беларуски Куток, 2010
Свидетельство о публикации №210051600580
Ссылка:
http://www.proza.ru/2010/05/16/580
Рассказы о войне. Шелковые мешочки
Игорь Лебедевъ
Детям Войны посвящается...
Шелковые мешочки...
Что это такое? Ни за что не угадаете!..
Во время Войны внутри целых, неразорвавшихся снарядов можно было найти шелковые мешочки (натуральный шелк - другого тогда не было!).
Зачем они там находились? Хороший, но дилетантский вопрос. Извините!
В них засыпали порох.
Зачем?
Да чтобы не просыпался!
Хотя, речь идет не о тонкостях производства боеприпасов! Речь идет о жизни, вернее о жизнях десятков и сотен ребят, чье детство выпало на страшные, тяжелые годы Войны...
Эти самые шелковые мешочки были в ту пору – мечтой и желанным подарком всех деревенских девчонок! Это вам не теперешние девчоночьи мечты! Что только не делали из этих мешочков? Можно было сшить платьице для куклы (гордость хозяйки такой куклы - не знала границ)! А можно было даже и для себя что-то скроить! Какие в ту пору были наряды? А добывались эти самые мешочки только путем разборки этих самых снарядов деревенскими детьми, в основном мальчишками! Не буду говорить о смертельной опасности, которая ждала за этим занятием ребят! Да что тут говорить – горячее желание деревенских маленьких кавалеров угодить местным несовершеннолетним красавицам очень часто приводило к жуткой трагедии, выражавшейся в лучшем случае к оторванным рукам и ногам, а зачастую и к более тяжелым последствиям! Да и девчонки, которые посмелее, тоже тянулись за мальчиками. И тоже занимались опаснейшим из дел земных – разборкой боевых снарядов, которые в изобилии валялись повсюду в местах боев...
Много лет прошло, прежде чем мы узнали, что наша мама, в возрасте 10 лет тоже принесла с ребятами домой артиллерийский снаряд и пыталась его разобрать. К счастью, домой неожиданно (для них) вернулась моя бабушка! Это, наверное, и спасло всем жизнь.
Такая простая история...
© Copyright: Игорь Лебедевъ, 2008
Свидетельство о публикации №208102700167
Ссылка:
http://www.proza.ru/2008/10/27/167
Песни дорог войны. Ленинградская застольная
Владимир Калабухов
ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ ПЕСНИ «ЛЕНИНГРАДСКАЯ ЗАСТОЛЬНАЯ»
В памяти ветеранов сохранились из этой песни слова, которые, увы, уже не звучат: «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина! Выпьем, и снова нальём!» Об истории создания песни рассказывает Станислав Александрович Минаков (рожд. 1959), русский поэт, переводчик и публицист.
Многие помнят песню «Волховская застольная» (нередко именовавшуюся как «Ленинградская застольная»), весьма знаменитую в годы войны, разошедшуюся по фронтам. В послесталинские годы её отодвинули от эфира, она осталась именно что в ветеранских застольях. Мне, родившемуся через 14 лет после Великой Отечественной войны, довелось её услышать в радиопередаче Виктора Витальевича Татарского (рожд. 1939) «Встреча с песней».
Мой отец, Александр Тихонович, мальчишкой переживший тяжкую харьковскую оккупацию (Харьков по относительному количеству убыли населения в те годы занимал второе место после блокадного Ленинграда) и впоследствии стопроцентно потерявший зрение в 33 года, был любителем и знатоком военных песен, записывал их с радиотрансляций на магнитофон, бесплатно ему предоставленный Всероссийским обществом слепых. Отец говаривал, что, текст, видимо, подвергся редактуре, поскольку отсутствует куплет со словами «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина! Выпьем, и снова нальем!»
Так случилось, что уже после кончины отца в 2005 году, собирая для себя некоторые песенные массивы в цифровом формате, я обнаружил на сайте «Советская музыка» (sovmusic.ru), который рекомендую всем, несколько вариантов песни, и в результате кое-что стало проясняться. Правда, понадобились некоторые усилия, чтобы расплести клубок.
Выяснилось, что речь идёт о, как минимум, двух песнях, точнее, о трансформации песни. Это, на мой взгляд, прямо свидетельствует о её народном характере, несмотря на то, что к сочинению текста на разных этапах были причастны несколько сочинителей.
О «Застольной Волховского фронта» сообщалось, что слова написал в начале 1943 года Павел Николаевич Шубин (1914 – 1950), корреспондент газеты Волховского фронта, на мелодию песни белорусского композитора Исаака Ицхаковича (Исааковича) Любана (1906 – 1975) «Наш тост», сочинённую годом прежде, в 1942 году.
Мужественный и поэтически вполне внятный текст, с сильным и неожиданным оборотом «горло ломая врагу». Образ сложнее прямого его прочтения – боя рукопашного или вообще богатырского поединка. Рассказывают о том, что в стратегическом смысле под Ленинградом образовалось в линии фронта узкое место, так называемое «горло», которое наши войска должны были ликвидировать, чтобы взять в котёл вражескую войсковую группировку. И хотя в отредактированном варианте (почти всегда такая редактура ведёт к упрощению, ухудшению текста) пели: «Горло сжимая врагу», в оригинале всё-таки – «ломая». Ещё одна ассоциация: «Бутылочным горлом», «Flaschenhals» в немецких оперативных документах называлась та самая «Дорога жизни», что вела в блокадный Ленинград. Песня стала гимном Волховского (с вариантом «немцев за Волхов гнала») и Ленинградского (с вариантом «немцев за Тихвин гнала») фронтов. Известно много её изустных вариантов, однако канонический шубинский текст представляется, несомненно, самым удачным.
…Песню сразу же включили в свой репертуар многие фронтовые ансамбли, продолжала она исполняться и в послевоенное время. В частности, солист Большого театра, радио и телевидения Пётр Тихонович Киричек (1902 – 1968) оставил запись 1946 года. Не столь давно разыскана уникальная запись 1947 года знаменитой Изабеллы Даниловны Юрьевой (1899 – 2000).
Далее С.А. Минаков на своей странице подробно рассказывает о народных, солдатских вариантах этой популярной в годы войны песни, исполнявшейся многими солистами и ансамблями. В Интернете можно послушать «Застольную Волховского фронта» в исполнении Олега Евгеньевича Погудина (рожд. 1968).
Вспомним слова той давней песни, с которой отмечали день снятия блокады Ленинграда и праздновали все победы над врагом наши отцы и деды.
ЛЕНИНГРАДСКАЯ ЗАСТОЛЬНАЯ
Редко, друзья, нам встречаться приходится,
Но уж когда довелось,
Вспомним, что было, и выпьем, как водится,
Как на Руси повелось!
Вспомним, что было, и выпьем, как водится,
Как на Руси повелось!
Пусть боевая семья ленинградская
С нами сидит у стола,
Вспомним, как русская сила солдатская
Немцев за Тихвин гнала!
Будут веками на веки прославлены
Под пулемётной пургой
Наши штыки на высотах Синявино,
Наши полки подо Мгой!
Вспомним мы тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробирался болотами,
Горло сжимая врагу!
Вспомним мы тех, кто неделями долгими
Мёрзнул в сырых блиндажах,
Бился на Ладоге, бился на Волхове,
Не отступал ни на шаг!
Выпьем и чокнемся кружками стоя мы
Между друзей боевых!
Выпьем за мужество павших героями,
Выпьем за встречу живых!
Редко, друзья, нам встречаться приходится,
Но уж когда довелось,
Вспомним, что было, и выпьем, как водится,
Как на Руси повелось!
Вспомним, что было и выпьем, как водится,
Как на Руси повелось!
По материалам сайтов Интернета.
Возвращение к содержанию сборника "Песни дорог войны" - http://www.proza.ru/2015/02/16/1876
2015
© Copyright: Владимир Калабухов, 2015
Свидетельство о публикации №215021901882
Ссылка:
http://www.proza.ru/2015/02/19/1882
(Иллюстрация по ссылке)
Песни дорог войны. От Москвы до Бреста
Владимир Калабухов
ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ «ПЕСЕНКИ ВОЕННЫХ КОРРЕСПОНДЕНТОВ»
Приближается большой государственный праздник – 70-летие Великой Победы над фашизмом. В те тяжелейшие годы испытаний отличались не только те, кто воевал на фронтах, кто ковал победу в тылу, кто кормил, одевал и обувал солдат. На полях сражений трудились и военные корреспонденты – они как разведчики, добывали информацию, рассказывали о героях битв, несли правду людям, вооружившись «лейкой» и блокнотом…
В 1993 году возле Центрального дома журналистов в Москве, на Никитском бульваре у дома 8а установлен памятник военным корреспондентам скульптора Льва Ефимовича Кербеля (1917 – 2003) и архитектора Евгения Григорьевича Розанова (1925 – 2006).
Памятник представляет собой сидячую скульптуру журналиста в плащ-палатке, с наградами на груди, с фотоаппаратом и с постоянными спутниками журналистов, карандашом и блокнотом в руках. Сидит на развалинах рейхстага. Позади него разрушенная колонна с надписью: «С лейкой и с блокнотом, а то и с пулемётом сквозь огонь и стужу мы прошли…» и памятной надписью:
Журналистам Великой Отечественной войны
1941 – 1945 годы
Скульптура установлена на невысокий гранитный постамент, где между солдатских ног, в сапогах, лежит вещмешок.
Работа журналистов не прекращалась даже во время обороны городов: в Москве, Одессе, Севастополе, блокадном Ленинграде, Сталинграде регулярно выходили газеты и велись передачи на радио. Рассказы о героизме защитников Отечества, мужестве тех, кто трудился в тылу, анализ боевых действий, с которым выступали командующие фронтами, становились известными почти всей стране одновременно.
В годы Великой Отечественной войны заметное развитие получила фотопублицистика. Объектив фотоаппарата зачастую опережал героев, успевая запечатлеть их за мгновение до подвига. Хорошо известен снимок, на котором политрук первым поднимается в атаку. Но мало кто задумывается над тем, что фотограф успел выскочить из окопа раньше него, чтобы нажать на спусковой механизм фотоаппарата.
Наверное, фронтовым корреспондентам, прошедшим вместе с бойцами Красной армии все тяготы и лишения военного времени, не раз хотелось воскликнуть: «Остановись, мгновенье!», чтобы по мановению руки, по волшебству, прекратилась бомбежка, чтобы перестал яростно стучать вражеский пулемет, чтобы не упал раненый уже командир…
Более двадцати лет прошло со дня открытия памятника военным корреспондентам.
В праздничные дни у памятника собираются журналисты-ветераны, творческая молодёжь. На монумент возлагают цветы, вспоминают ужасные будни журналистов на дорогах Великой Отечественной. Их боевая слава, яркое правдивое слово о войне, о мужестве и героизме советских воинов и тружеников тыла, о Великой Победе живут в народе, будут жить в истории.
Мы продолжаем публиковать истории песен дорог войны, скомпонованные из материалов, размещённых на разных сайтах Интернета. О создателях бодрой «Песенки военных корреспондентов» пойдёт сегодня наше повествование.
Не проходит праздника, связанного с какой-либо памятной датой Великой Отечественной войны, чтобы не прозвучала в концертной программе, в передачах радио или телевидения эта песенка. «Корреспондентской застольной» назвали её авторы.
В сборнике «В редакцию не вернулся», посвященном журналистам, погибшим на войне, Константин Михайлович Симонов (1915 – 1979) указывает точное время написания стихотворения, ставшего этой песенкой – 1943 год. В сборнике приводятся тексты ещё нескольких журналистских песен военных лет. И среди них – та, в которой угадываются контуры будущей «Корреспондентской застольной». Симонов написал её в 1942 году вместе со своим другом поэтом Алексеем Александровичем Сурковым (1899 – 1983). Имеется в виду их «Песня о весёлом репортёре». Пелась она на мотив популярной веселой песенки «Шестнадцать негритят», искрилась юмором, но заканчивалась на трагической ноте:
Под Купянском, в июле,
В полынь, в степной простор
Упал, сражённый пулей,
Веселый репортёр…
Блокнот и «лейку» друга
В Москву, давясь от слёз,
Его товарищ с юга
Редактору привёз.
Но вышли без задержки
Наутро, как всегда,
«Известия» и «Правда»,
И «Красная звезда»…
Осенью 1942 года К.М. Симонов приехал на короткое время с фронта в Москву, чтобы завершить работу над пьесой «Жди меня» и сценарием на её основе для одноимённого фильма. Работа шла трудно и медленно. В конце концов пьеса была написана и передана Московскому театру драмы. Ставил её режиссёр Николай Михайлович Горчаков (1898 – 1958). А музыку к будущему спектаклю должен был писать композитор Матвей Исаакович Блантер (1903 – 1990).
– С Костей Симоновым я встретился в работе над этим спектаклем как с добрым старым знакомым, – вспоминал в одном из интервью Матвей Блантер.
– Познакомились-то мы с ним и подружились в довоенном 1939 году. Но первые свои песни на его стихи я написал в военные годы. В январе сорок второго Симонов подарил мне только что вышедший сборник его стихов «С тобой и без тебя». Тогда-то и сочинил я сначала «Застольную» и «Песенку о чемодане», а потом «Жди меня». Но это была не та «Застольная», про которую вы меня спрашиваете. А «та» была написана годом спустя, во время работы над музыкой к спектаклю «Жди меня». Горчаков предложил мне написать для спектакля несколько песен. В их числе была и «От Москвы до Бреста», которую напевают в одной из первых сцен собравшиеся на вечеринку герои пьесы.
А вот что добавлял к истории её создания сам автор стихов в своих знаменитых дневниках «Разные дни войны. 1941 – 1945 гг.»:
Передав 12 февраля 1943 года в Москву корреспонденцию о взятии нашими войсками Краснодара, я получил по военному проводу встречную телеграмму – перебраться с Северокавказского на Южный фронт, чтобы поспеть к освобождению Ростова. Добираться туда мне пришлось в февральскую распутицу, на чужой машине – «виллисе», принадлежавшем члену Военного совета.
Шофёр, как всякий чужой, взятый «напрокат», да ещё шофёр большого начальства, да ещё взятый в длиннейшую и грязную дорогу, с необходимостью возвращаться обратно по этой же дороге, невзлюбил меня, – пишет Симонов.
– А у меня настроение тоже было скверное – я паршиво себя чувствовал, разбаливался. Чтобы преодолеть это неважное душевное и физическое состояние, я стал сочинять корреспондентскую песню. Сочинял я её всю дорогу до Ростова чуть ли не двое суток. «Виллис» был открытый. Было холодно и сыро. Лихорадило. Сидя рядом с водителем, я закутался в бурку, и вытаскивать из-под бурки руки не хотелось, поэтому песню сочинял на память. Написав в уме строфу, начинал её твердить вслух, пока не запомню. Потом начинал сочинять следующую и, сочинив, чтобы не забыть предыдущую, повторял несколько раз подряд вслух обе. И так до конца песни. И чем дальше сочинял её, тем длинней был текст, который я каждый раз повторял…
Так мы ехали и ехали, пока, наконец, не добрались до штаба Южного фронта, находившегося в Батайске, точнее – до фронтового корреспондентского пункта «Красной звезды».
Шофёр, как только мы приехали, попросил разрешения отлучиться и мгновенно исчез. А вскоре после этого в нашу корреспондентскую компанию забрёл доктор, работавший в санчасти штаба фронта, и, едва успев посидеть с нами несколько минут, стал расспрашивать меня, как я доехал и как себя чувствую. Я сказал, что немного аспирина на ночь глядя, пожалуй, не помешает, а в остальном чувствую себя хорошо. Но он не сразу удовлетворился ответом, а ещё некоторое время продолжал допрашивать меня о самочувствии.
Как потом под общий смех выяснилось, мой хмурый водитель явился в санчасть с сообщением, что с ним с Северокавказского фронта ехал сюда сумасшедший подполковник, который чуть ли не двое суток подряд всё время разговаривал сам с собой. Посещение врача было результатом этой шофёрской бдительности.
Мы долго потешались над этой историей в тот вечер и, выпив положенные сто граммов, хором, на мотив «Мурки», впервые пели сочиненную мною песню. Кстати сказать, только тут, вечером, уже спев её по памяти, я впервые записал её на бумагу.
Рассказывает корреспондент, бравший интервью у К.М. Симонова: «Между прочим, именно на мотив «Мурки» Константин Михайлович напел мне «Корреспондентскую застольную», когда я расспрашивал его об истории рождения этой песни. И так же поют её до сегодняшнего дня, вспоминая военные дороги, журналисты-фронтовики, ничего не имея против той мелодии, которую сочинил на симоновские стихи композитор Матвей Блантер. И тут уж ничего не поделаешь. Пусть поют, на здоровье».
ПЕСЕНКА ВОЕННЫХ КОРРЕСПОНДЕНТОВ
От Москвы до Бpеста нет такого места,
Где бы ни скитались мы в пыли,
С «лейкой» и блокнотом, а то и с пулемётом,
Сквозь огонь и стужу мы прошли.
Без глотка, товарищ, песню не заваришь,
Так давай по маленькой хлебнём,
Выпьем за писавших, выпьем за снимавших,
Выпьем за шагавших под огнём.
Выпить есть нам повод за военный провод,
За У-два, за Эмку, за успех,
Как пешком шагали, как плечом толкали,
Как мы поспевали раньше всех.
От ветров и стужи петь мы стали хуже,
Но мы скажем тем, кто упрекнёт, –
С наше покочуйте, с наше поночуйте,
С наше повоюйте хоть бы год!
Там, где мы бывали, нам танков не давали,
Но мы не терялись никогда,
На пикапе драном и с одним наганом
Первыми въезжали в города.
Выпьем за победу, за свою газету,
А не доживём, мой дорогой,
Кто-нибудь услышит, кто-нибудь напишет,
Кто-нибудь помянет нас с тобой.
От Москвы до Бpеста нет такого места,
Где бы ни скитались мы в пыли,
С «лейкой» и блокнотом, а то и с пулемётом,
Сквозь огонь и стужу мы прошли.
Выпьем за победу, за свою газету,
А не доживем, мой дорогой,
Кто-нибудь услышит, кто-нибудь напишет,
Кто-нибудь помянет нас с тобой.
Вот такая она, эта песенка. Журналисты промеж себя зовут её и «Корреспондентской застольной», и «От Москвы до Бреста», а мелодию выбирают либо от Матвея Блантера, либо от «Мурки», – кто какую захочет.
По материалам сайтов Интернета.
Возвращение к содержанию сборника "Песни дорог войны" - http://www.proza.ru/2015/02/16/1876
2015
© Copyright: Владимир Калабухов, 2015
Свидетельство о публикации №215021101828
Ссылка:
http://www.proza.ru/2015/02/11/1828
(Иллюстрация по ссылке)
Храм
Игорь Лебедевъ
"...мечтаю снять леса со Спаса на Крови..."
(А.Розенбаум)
Посвящается реставрации Храма Спаса-на-Крови*.
на «Спас на Крови» (Вадим Константинов 2)
http://www.stihi.ru/2013/01/18/2396
А сколько лет он был в лесах!..
Уж думали, что так и не дождемся.
А нынче гордо смотрит в небеса...
И мы сюда еще когда-нибудь вернемся!..
*В ноябре 1931 года Ленинградская Областная комиссия по вопросам культов вынесла решение о целесообразности разборки Спаса-на-Крови, но решение данного вопроса было перенесено на неопределенный срок...
В 1938 году вопрос был поставлен снова и был положительно решён, но с началом Великой Отечественной войны перед руководством города и страны встали совсем другие задачи... В годы блокады в соборе размещали морг, сюда свозили погибших ленинградцев.
После войны храм арендовал Малый оперный театр и устроил в нём склад декораций...
В 1968 году собор был взят под охрану Государственной инспекцией по охране памятников при Главном архитектурно-планировочном управлении, а 20 июля 1970 года было принято решение об организации филиала музея «Исаакиевский собор» в здании бывшего храма Спаса-на-Крови. Передача храма-памятника на баланс музея состоялась 12 апреля 1971 года... К этому времени собор находился в аварийном состоянии и требовал срочной реставрации...
В 1970-х были выполнены инженерные и общестроительные работы, проведена большая работа по подготовке к реставрации внутреннего убранства...
Непосредственно реставрация самого храма началась в начале 80-х годов, первый этап которой закончился в 1997 году...
19 августа 1997 года, ровно через 90 лет после освящения, музей-памятник «Спас-на-Крови» открылся для посетителей...
23 мая 2004 года митрополитом Санкт-Петербургским Владимиром (Котляровым) в соборе была отслужена первая после более чем 70-летнего перерыва литургия.
Слава Богу!
С Крещением!
С Днем снятия Блокады Ленинграда!
Всем петербуржцам, ленинградцам - нынешним, ушедшим, будущим!
© Copyright: Игорь Лебедевъ, 2013
Свидетельство о публикации №213011802057
Ссылка:
http://www.proza.ru/2013/01/18/2057
(Иллюстрация по ссылке)
ВАДИМ КУЛИНЧЕНКО
ЗА МОСКВУ!
Сколько уже написано за 74 года о Московском сражении, казалось всё разобрано по крупицам в этой значимой странице Великой Отечественной войны, но остаются ещё знаки препинания, которые заставляют задумываться пытливые умы.
ЗА МОСКВУ!
Война началась внезапно нападением фашистской Германии 22 июня 1941 года, основной удар был нацелен на Москву. И он удался бы, если на пути фашистов к Москве не стали Ельня и другие места, где были одержаны малые, но значимые для будущего, наши победы.
Тяжела дорога отступления, горек этот путь. Опустив голову, идёт солдат, безжизненно повисли набрякшие руки, хмур, как осеннее небо, взгляд. Отряд идёт на восток. Полк, дивизия – всё кануло в вечность. Остались сотни бойцов, усталых, угрюмых, голодных, грязных, но у них осталось одно сильное оружие, которое не отобрать, - вера.
Враг движется по хорошим дорогам, по шоссе к Москве. Горстка красноармейцев тащится через лес, не смея выйти на большак: сомнут, втопчут в жидкую грязь, уничтожат. Но разрозненные отряды, горстки бойцов выйдут из окружения, объединятся в новые полки и дивизии, и станут на защиту Москвы.
Это был 1941 год со всеми драматическими и трагическими подробностями, с горечью отступления, с небольшими радостями побед. Всё это было.
«Лицом к лицу, лица не увидать. Большое видится на расстоянии». Тогда не всё было видно. Любая наша частная победа воспринималась как большая надежда: вот сейчас наконец начнётся контрнаступление, серый и злой вал гитлеровцев покатится от ворот России назад, вздохнут радостно люди, а затем кончится и война. Ведь люди и думать не могли, что всё это продлится несколько тяжелейших лет. Любая частная победа вселяла надежду, а поражение несло горечь….
Самоуверенность гитлеровского командования поражала мир, но только не русских. Начальник генерального штаба сухопутных войск фашистской Германии Гальдер записал тогда в своём дневнике уже 3 июля 1941 г.: «… Не будет преувеличением, если я скажу, что кампания против России была выиграна в течение 14 дней». Гитлер в те же дни, на одном совещании в группе армий «Север», заявил: «Я всё время стараюсь поставить себя в положение противника. Практически войну он уже проиграл». Практически это были предположения, а не утверждения. Надо было знать русских, а не быть самонадеянными….
Попытка овладеть Москвой с ходу провалилась. Советские войска на два с половиной месяца задержали самонадеянных гитлеровцев, нанесли им значительные потери, заслонили Москву, выиграли время для организации обороны на пути к нашей столице. Вот что такое «большое видится на расстоянии». Под Смоленском, как и на других участках большого фронта Великой Отечественной войны, в первые дни выпадали пусть небольшие, но победы, составившие через месяцы и годы предмостовые укрепления грядущих побед.
Тогда, если можно так сказать, физически не очень ощущали, что именно происходило на смоленской земле, и какое значение имела битва, кипевшая на берегах Днепра, только начинающего здесь своё державное течение. Маршал Советского Союза С.К. Тимошенко, вспоминая те дни, писал: «На смоленской земле всё возраставшее сопротивление советских войск, их героическая борьба опрокинули расчёты немецкого генерального штаба на безостановочное движение к советской столице. В Смоленском сражении гитлеровский план «молниеносной» войны дал серьёзную трещину…».
Сегодня становятся понятными слова, сказанные генерал-лейтенантом М.Ф. Лукиным, назначенным к концу Смоленского сражения командующим 19-й армией, принявшей активное участие в битве за Москву: «У нас как-то принято считать: раз мы уступили поле боя противнику, значит сражение считается проигранным. С таким утверждением нельзя согласиться». Да, с таким утверждением нельзя не согласиться.
Если Смоленское сражение явилось трещиной в планах гитлеровцев, то Московская битва явилась началом краха всех их планов.
Гитлер так и не увидел Москвы. Отдельные немцы участники того сражения, дожившие до наших дней, говорили – Мы видели Москву в ноябре 1941 года. Но как видели? - Я был командиром разведывательного танка, - говорит один из них, - и с его брони в бинокль видел Москву. Мне посчастливилось выжить в той мясорубке….
Вот и всё. «Видели с брони танка». А потом был декабрь 1941 года, первая страница будущей Победы в Великой Отечественной войне.
Парад гитлеровцев в Москве не состоялся. Состоялся их разгром под Москвой. Жившие в то время, ещё помнят те дни в снегах и метелях. Помнят тысячи гитлеровцев, вмёрзших в дорожные колеи, запорошенные русским снегом. Помнят трясущихся, обмотанных чем попало немецких военнопленных, заискивающе улыбающихся, дрожавших от холода и страха. Они дошли до Москвы, но в Москву не вошли!
Таков итог тех дней конца 1941 года.
ВАДИМ КУЛИНЧЕНКО
капитан 1 ранга в отставке, публицист.
Московская область
Октябрь 2015 г.
ВАДИМ КУЛИНЧЕНКО
ОБОРОНА МОСКВЫ. НАРОФОМИНСКИЙ ПРОРЫВ.
«1 декабря гитлеровские войска неожиданно для нас прорвались
в центре фронта, на стыке 5-й и 33-й армий, и двинулись по шоссе на
Кубинку…».
Г.К. Жуков «Маршал Г.К. Жуков. Воспоминания и раз-
мышления», М. 1978 г., т.2, с.31
ОБОРОНА МОСКВЫ. НАРОФОМИНСКИЙ ПРОРЫВ.
1 – 5 декабря 1941 года.
Как-то присутствуя на приёме кавалеров медали «За отвагу» в Росвоенцентре, я задал им вопрос – Трудно ли было получить награду в начале войны? Они честно ответили – Медаль можно было получить только за такой поступок, за который в конце войны дали бы и Героя! И это не бравада. Каждый, кто занимается историей Великой Отечественной войны, знает, что действительно, в начале войны многие не только рядовые, но и военачальники, совершившие поистине стратегические подвиги, не мечтали о наградах. Большинство из них погибали. Некоторых страна оценила только десятилетия спустя, отмечая Дни Победы и дни скорби о той Великой войне.
В последние годы, особенно в брежневское время (с 1966 г.) нередко за основу историографии событий брались мемуарные воспоминания, зачастую не подтверждённые документами, к тому же прошедшие тщательную идеологическую редакцию (цензуру) с подгонкой текстов к текущему моменту. Многие ещё помнят воспоминания Л.И. Брежнева «Малая земля»(1978), события на которой явились, чуть ли не решающими в ходе войны. Многие мемуары больших военачальников в то время не проясняли, а больше затуманили весь ход войны, дабы каждый пытался оправдаться перед историей. Рядовые участники, и даже исполнители, боевых событий редко допускались на «кухню мемуаров», им оставалось писать небольшие рассказы, зачастую, более правдивые, ем объёмистые мемуары. Но кто их принимал во внимание?
Таких влияний не избежала и битва за Москву. И хотя уже прошло более 70 лет с тех исторических событий, осталось немало трагичных и радостных белых пятен в истории того времени. Недоступность архивных материалов для исследователей продолжает быть. А это порождает вопросы – Что было и чего не было в действительности?
К таким «белым пятнам» относится и последний рывок немцев на Москву в районе Наро – Фоминска декабре 1941 года. Потерпев неудачи севернее и южнее Москвы, германскому командованию стало ясно, что его излюбленная тактика «клещей и котлов» в битве за Москву не сработала. Было решено совершить фронтальный прорыв. Утром 1 декабря после мощной артиллерийской и авиационной подготовки начали наступление северо-западнее Наро–Фоминска 292-я и 258-я пехотные дивизии немцев. Используя более чем пятикратное превосходство в силах, прорвали оборону 222-й стрелковой дивизии 33-й армии, и вышли на шоссе Наро–Фоминск – Кубинка. Части 292-й немецкой дивизии захватили Акулово, но были остановлены в 6 км от Минской автострады. Попытки 258-й немецкой дивзии утром 2 декабря прорваться на Киевское шоссе через Рассудовский противотанковый район 33-й армии успеха не имели. Прорв к Москве до деревни Бурцево на глубину 25 км в декабре был одним из самых опасных, являясь практически последней попыткой генерал – фельдмаршала фон Бока путём фронтального удара взломать оборону Москвы, так как для фланговых атак группа «Центр» сил уже не имела. Начальник генштаба сухопутных войск вермахта Гальдер в своём дневнике отмечал: «… 1 декабря 1941 г. 163-й день войны… Разговор с фельдмаршалом фон Боком… Наступление теперь можно вести только фронтально…». («Военный дневник». Ф.Гальдер. Воениздат, 1971. т.3, с.88).
Нигде более на центральном участке Западного фронта немецкие части так близко к Москве не подходили. Тогда они имели реальную возможность прорваться на Минское шоссе (до Голицыно – 6 км), или на Киевское (до Софьино – 2,5 км). Поэтому именно 2 декабря редакциям берлинских газет было приказано оставить пустые места в очередных номерах для экстренного сообщения о взятии Москвы. Но случилось всё до наоборот.
Решительные действия командующего Западным фронтом генерала армии Г.К. Жукова и командующего 33-й армией генерал-лейтенанта М.Г. Ефремова по ликвидации Нарофоминского прорыва могут служить поучительным примером оперативного принятия правильных решений на использование как фронтовых, так и армейских резервов:
«Командующему – 33 Ефремову.
Приказываю группой… в составе 18 СБР, двух лыжных батальонов, одного танкового батальона и дополнительных 15 танков, одного полка ПТО (противотанковая оборона – В.К.), усилив её артиллерией РС (резерв ставки – В.К.), нанести удар по противнику в направлении Юшково. Иметь, дальнейшей задачей стремительно наступать в направлении Головеньки и восстановить положение. Удар нанести с утра 3.12.
Руководство группой возложено лично на Вас. Жуков»
(ЦАМО Ф.388 Оп.8712 Д.15 Л.65)
Командующий войсками 33-й армии М.Г. Ефремов, осуществляя общее командование частями, действующими в районе прорыва, непосредственное руководство боем 2 декабря возложил на начальника автобронетанковых войск армии – командира сформированной танковой группы полковника Михаила Павловича Сафира, поставив ему задачу «полностью восстановить первоначальное положение».
Все оперативные мероприятия по уничтожению прорвавшегося противника разрабатывались оперативной группой 33-й армии, которую возглавил генерал-лейтенант М.Г. Ефремов. Его командный пункт находился в районе платформы Алабино. И надо отметить, что прорвавшихся к столице фашистов в районе Юшково разгромили войска 33-й армии.
Практически впервые была успешно использована динамичная танковая контратака с десантом пехоты, в результате которой противник был разбит и отброшен на 25 км. Конечно, командиру 258-й немецкой пехотной дивизии не повезло. Его части неожиданно столкнулись с очень мощной для того времени танковой группировкой на две трети состоящей из машин нового типа - «Т-34» и «КВ». Поэтому благодаря грамотным действиям командующего 33-й армией противнику было нанесено поражение. Мы учились воевать….
Надо отдать должное, что в своих воспоминаниях Г.К. Жуков, отдавая лавры в этой победе командующему 33-й армией Ефремову, мало останавливается на этом моменте битвы за Москву и не говорит о своих заслугах. А возможно, этот вопрос не поднимается из-за возникших напряжённых отношений Жукова и Ефремова в последовавшей затем Ржевско - Вяземской операции, которая до сих пор является «тёмным пятном» в битве за Москву.
После ликвидации Нарофоминского прорыва в ходе начавшегося 6 декабря 1941 г. общего контрнаступления под Москвой 33-я армия к 26 декабря полностью освободила Наро– Фоминск, 4 января 1942 г. – Боровск и 19 января - Верею. К этому времени армия уже нуждалась в пополнении личным составом (в наступлении гибнет больше людей, чем в обороне), техникой и боезапасами. Поэтому полной неожиданностью был приказ, полученный 17 января 1942 г. от командующего Западным фронтом генерала армии Г.К. Жукова наступать на Вязьму.
Так началась печально известная Ржевско – Вяземская операция, тяжелейшие последствия которой на западном её направлении историкам ещё предстоит изучить более объективно и тщательно, чем сделано до сих пор, не оглядываясь на мемуары самого Г.К. Жукова, который вину за её провал пытается возложить на командующего 33-й армией такой фразой: «Генерал-лейтенант М.Г. Ефремов решил сам встать во главе ударной группы армии, и начал стремительно продвигаться на Вязьму». («Воспоминания и размышления». М. 1978 г., т.2, с.48). Но оставим этот вопрос историкам и коротко остановимся на личности генерал-лейтенанта Ефремова Михаила Григорьевича (1897 – 1942 гг.).
Ефремов из плеяды тех прапорщиков из разночинцев, которые, пройдя горнило 1-й мировой войны, создали Красную Армию. Находясь в её рядах, с первых её шагов приобрели большой боевой опыт.
По таланту Михаил Григорьевич не уступал ни Жукову, ни Коневу, ни многим другим «прапорщикам», разве только внимательнее и бережливее был к своему личному составу.
С января 1941 г. – первый заместитель генерал - инспектора пехоты, до этого командующий несколькими военными округами. В начале войны командовал 21-й и 10-й армиями, был заместителем командующего Брянским фронтом. С октября 1941 г. – командующий 33-й армией, которую ему фактически пришлось формировать с нуля, комплектуя в основном из дивизий московских ополченцев.
Вот как сам Г, К. Жуков характеризует М.Г. Ефремова: «Генерал-лейтенант М.Г. Ефремов вступил в командование 33-й армией 25 октября 1941 года, когда немцы рвались к Москве. В битве за Москву войска армии под его командованием дрались мужественно и не пропустили через свои оборонительные рубежи противника. За боевую доблесть в битве под Москвой генерал М.Г. Ефремов был награждён орденом Красного Знамени».
С мнением Ефремова считался и И.В. Сталин, только не Георгий Константинович, который так и не дал согласия на отход в нужный момент из вяземского «котла», с чем Ефремов не один раз обращался к командующему Западным фронтом. Согласие поступило только в середине апреля, когда личный состав армии обессилил, съев все сои разваренные поясные ремни и кожаные подошвы сапог. Боеприпасов не было. Уже таял снег, а бойцы были в валенках. Разлилась река Угра. Оставался только высокий боевой дух. Бойцы во главе с генералом в ночь с 13 на 14 апреля сумели с боями выйти к реке Угре. Это было в районе Виселово – Новая Михайловка и южнее. Однако, к удивлению Ефремова никакого встречного удара частей Западного фронта, о котором пишет Жуков (43-я армия), не последовало. Фашисты блокировали группу командарма и разгромили. М. Ефремов, уже трижды раненый, потерял способность двигаться и где-то в районе Горново (3-4 км южнее Новой Михайловки) застрелился, чтобы живым не попасть в плен. Красная Армия потеряла отважного воина и талантливого военачальника.
Немцы опознали генерала и, по словам очевидцев, похоронили в деревне Слободка 19 апреля 1942 года. Тело командарма принесли на жердях, но немецкий генерал потребовал, чтобы его переложили на носилки. При захоронении, обращаясь к своим солдатам, он сказал: «Сражайтесь за Германию так же доблестно, как сражался за Россию генерал Ефремов». Отдал честь. Был дан оружейный салют. Когда же после освобождения этих мест, при перезахоронении Ефремова на его руке были золотые часы, которые немцы не тронули. А тем немецким генералом был Артур Шмидт, будущий начальник штаба армии Паулюса в Сталинграде.
Прах генерала в третий раз перезахоронили в Вязьме, где ему сооружён памятник. И только 31 декабря 1996 года его подвиг был оценён по достоинству – посмертно присвоено звание Героя России, за которую он так достойно сражался!
Символично то, что 33-я армия под командованием М.Г. Ефремова сражалась в том районе, где 200 лет назад, и тоже в октябре, состоялось Тарутинское сражение русских с французами, длившееся 18 часов. Русские, выстояв, заставили французов повернуть на старую смоленскую дорогу, что и поставило «крест» на великой армии Наполеона. Об этом сегодня знает каждый школьник. А вот о Наро-Фоминской оборонительной операции 1941 г., проведённой 1-5 декабря в ходе битвы за Москву в 1941-42 годах знают мало. А ведь тогда фактически потерпела крах фашистская операция «Тайфун» по захвату Москвы, на которую Гитлер так много возлагал надежд.
ВАДИМ КУЛИНЧЕНКО
капитан 1 ранга в отставке, публицист.
Приложение: Портрет М.Г. Ефремова 1941 год.
Схема. Нарофоминский прорыв
Октябрь 2012 г.
Московская область, пос. КУПАВНА.
Супец от Ляпина
Антоныч3
Дед Ляпин — большой хохмач, что ни слово в курилке — то смех. Недавно ему, как ветерану войны, с большой скидкой зубы вставили — аж целых две челюсти. Хорошие челюсти, белые, ровненькие, как у американских актеров, — а дед Ляпин приуныл чего-то. Ходит грустным-грустным день, другой, молчит, слова не молвит. Уж и ребята в бригаде забеспокоились: чего это с дедом нашим? Сейчас ведь на заводе без шутки еще хуже, чем без зарплаты. А на четвертый день опять Ляпин повеселел, опять первый заводила в курилке, только смотрим — а он без зубов своих голливудских.
— Дед, зубы где-то потерял? — ребята спрашивают.
— Да хрен с ними, — дед отвечает. — Вещь к жизни нашей неприспособленная оказалась: как водку пьешь — так нижняя челюсть и всплывает. Непорядок.
Конечно, непорядок. А всем весело. Посмеялись от души — да и за работу легче приниматься. А у деда Ляпина и на другой перекур история есть: то он Днепр по дну пешком форсировал, то железякой какой-то орехи колол — а железяка та гранатой немецкой оказалась... Фронтовые байки вроде бы. А то рассказал, будто медаль у него есть — «За оборону Берлина».
- От кого ж ты, дед, Берлин-то оборонял? От Черчиля, что ли?
Тут серьезным стал дед Ляпин, строго так ответил:
- От кого надо, от того и оборонял. Дело свое знали, не то, что теперь.
Верю, что знал тогда дед Ляпин свое дело. Знал, как знает его и сейчас: руки у него хоть и старые, заскорузлые, узловатые, а все ж еще золотые — тут уж насмешкам не место.
А перед праздником как-то, перед Днем Победы, опять учудил: на спецовку медали свои нацепил. Негусто медалей — все больше юбилейные, а главная — «За Победу над фашистской Германией». И ветеранов на весь цех больше и нету — на полторы сотни работяг один дед Лапин и остался, оказывается. В раздевалке все к нему со стаканами. А Вовка-электрик возьми да скажи:
- Чего же ты, дед, наград мало отхватил? Немца-то живого хоть видел?
- Чего же не видеть? — удивился Ляпин. — Всю Германию прошёл - сплошь одна немчура.
- Ну а стрелять-то пришлось? — не угомонится никак Вовка. — Немцев-то хоть убивал?
- И это было, — спокойно так дед ответил.
Тихо стало в предпраздничной раздевалке: шутки шутками, а тут дело смертельное, хоть и давнее.
- И много убил?
- Да как сказать... Одного и убил.
Весна тогда была последняя уже. До Победы — два шажочка. Я-то, как призвали меня в сорок третьем, так три года, до сорок шестого, при лошадях и прослужил. Куда ж мне еще: сам я деревенский, и дед Матвей, и батя — всю жизнь на конюшне, и я с ними с детства самого. Коней десять поменял я за три военных этих годка, артиллерию возил, снаряды, по хозяйству — да на всяком деле послужить пришлось. Это разговор один — техника, а без лошадки на войне настоящей никак нельзя: ни бензина ей не надо, ни запчатей. Ох уж хорош конь у меня был, вороной, горячий, Цыганом я его звал. Откуда он ко мне попал — не знаю, но порода в нем была: то ли из кавалерийского начальства состарился, то ли из ипподромных... Снаряды мы с ним везли да под обстрел попали. Меня с козел смело, очнулся — один на дороге, кругом воронки. До батареи добрался: оказалось, довез-таки Цыган мой снаряды до места. Один, без ездового. Довез — и упал: кишки за ним из разорванного брюха всю дорогу волочились. Ребята с батареи его и пристрелили, меня от этого дела избавили...
Да, я же про весну сорок пятого. В хозвзводе я тогда оказался. Трофейной техники кругом — завались, а без лошадки опять никак нельзя. Кобылка у меня тогда была немецких кровей, беленькая, спокойная, нордического характера: снаряд разорвется неподалеку - и ухом не поведет. Рота наша вперед ушла, к переправе, а мы с поваром да начхозом Красько в деревне задержались — пекарня хлеб никак выдать не могла. Красько и говорит:
— Давай, Ляпин, догоняй роту, пусть ребята на переправе горяченького похлебают, а тут и мы с хлебом свежим да с кашей поспеем
Я и погнал. На дороге пыль, танки газуют, самоходки, грузовики - совсем не лошадиная компания. Ну, я и свернул в проселок: тут дорога покороче, думаю, да и поспокойнее. Не сообразил, что в одиночку ехать вовсе не резон... Заехал в лесок. Батюшки! Лесок тот войной совсем и не тронутый оказался — березняк: березы белые, толстые, листочки первые распускаются, трава молодая. И птички чирикают — ну как под Калугой нашей. Вроде войны никакой нет. Короче, совсем бдительность утерял. Вдруг стала моя Фрау (это я лошадку свою прозвал так — Фрау — немка все же). Глянул перед собой на дорогу - немец стоит. Ну, видел я немцев до хрена, убитых, пленных, гражданских, а вот так, живого, с автоматом на пузе, впервые. Подошел он, лошадку мою за уздечку взял. А винтовочка-то моя, родная, у меня за спиной, да и не заряжена — попробуй, оборонись. Смотрю, из-за березы второй фриц выходит, третий... Обступили кухню мою — человек пятнадцать, целый взвод. Худые, небритые, но при полной амуниции, при оружии все, котелки да саперные лопатки на поясах — дисциплинированный народ. Да больше пацаны все (мне и самому тогда едва двадцать стукнуло), хотя двое-трое и вовсе папаши были, один даже с белыми усами и в пенсне, словно какой профессор. Последний резерв фюрерский, видать. А один, унтер-офицер, так мне и вовсе не понравился: рыжий, глаза аж белые, а ручищи - рукава до локтей подвернуты — в рыжих веснушках. Ну, думаю, ездовой Ляпин, вот тебе и конец пришел: среди белых березок, под пение птичек... А немчура-то на меня вроде бы и не смотрит — все больше на мои термоса. Да оно и ясно: немцы эти, считай, уже дня три-четыре как у нас в тылу гуляют, из леска этого распрекрасного и высунуться не мыслят.
- Чего, фрицы? — спрашиваю. — Жрать, небось, охота?
Глаза у них у всех голодные, что у волков зимой.
- Давай котелки, — говорю.
Отвинтил болты на одном из термосов, открыл крышку... Ох, знатным супец был, с перловкой, на трофейной тушенке, — немцев этих от одного духа закачало. Но встали в очередь. Я им аккуратно налил, по половничку. У одного котелка не было, так я ему свой дал.
- Хлеба нет — не обессудьте.
Страху у меня особого и не было: люди как люди, едят себе суп — только ложки по котелкам стучат. Кто стоит, кто на травку молодую присел: на меня-то и не смотрят, наворачивают — видать, несколько дней не жравши.
— Ну, фрицы, кому добавки?
Только я над термосом склонился, и тут — бабах! Прямо возле уха у меня свистнуло. Это гад унтер в меня из пистолета стрельнул, да и в другой раз целится; этот, с седыми усами, «профессор», на руке у него повис, кричит:
— Нихт шиссен! Нихт шиссен!
Не стреляй, мол. Да «профессора» этого и соплей перешибить можно — куда ему против рыжего! Винтовка-то у меня так за спиной и висит: пока снимешь, пока зарядишь... Что делать? И дал я тут тому унтеру по башке тем, что под рукой оказалось, а в руке у меня поварешка была, здоровая такая, ручка с метр, да и ковшик с каску в размер. Пилоточка у унтера моего враз в блин превратилась. Упал он, даже не вскрикнул. Немчура моя так и застыла с котелками в руках. Тишина — только вдалеке машины гудят на шоссе, да птички на деревьях чирикают. «Профессор» упал на коленки возле унтера, грудь у него послушал...
— Тот, — говорит. Помер, значит.
А у меня и мысль о смерти улетела куда-то, наоборот — уверенность такая, что победил я их. Помню, сказал:
— Ну, все, ребята, сдавайтесь. Гитлер капут.
«Профессор» поднялся — и сует мне свой карабин:
— Я, я. Капут. Капитулирен.
Тут и остальные фрицы ожили, котелки отставили, несут мне оружие. Дисциплинированные ребята, что и говорить.
Унтера они похоронили — человек все же, не собака какая. Взял я Фрау мою под уздечку и повел, арсенал немецкий у меня на козлах; немцы построились по два — да и пошли за моей кухней...
Вот так фрица своего я убил. И ведь бугаем каким особенным никогда не был — откуда же сила такая у меня тогда взялась? Зла у меня не было, больше обида: хлеб-соль с ним, гадом, поделил, и он же в меня из пистолета стреляет! Дорого унтеру тому обошелся наш супчик.
Да и помирать очень уж не хотелось: до Победы-то всего ничего оставалось.
_______________________
Иллюстрация автора
© Copyright: Антоныч3, 2011
Свидетельство о публикации №211040101974
Ссылка:
http://www.proza.ru/2011/04/01/1974
(Иллюстрация по ссылке)
Зорка Перамогi
Беларуски Куток
Татьяна Домаренок
Мой родны Мiнск,
Пад небам жураўлiным
Жывi, квiтней пад зоркай залатой,
Ты для мяне на ўсёй зямлi адзiны,
Цябе люблю я ўсёй душой.
П. Панченко (песня)
У цэнтры горада Мiнска сярод яснага і вельмі светлага вясновага дня ў чыстым блакітным небе зіхаціць Зорка. Але яна зусім не падобная на тыя зоркі, што загараюцца ў небе ўначы. Гэта гераічная Зорка Перамогі, узнесеная на сорак метраў ад зямлі на гранітны абеліск у гонар перамогі нашага народа над фашыстамі ў Вялікай Айчыннай вайне.
Вось ужо шмат гадоў яна красуецца ў цэнтры знакамітай площы Перамогі ў сталіцы Беларусі. Неўзабаве пасля канца вайны на гэтай круглай площы ўзвялі абеліск у памяць аб маладых войнах, якія не пашкадавалі аддаць свае жыцце ў гераічнай бітве з фашысцкімі захопнікамі дзеля таго , каб людзі маглі спакойнаі гадаваць дзяцей, быць шчаслівымі і радавацца жыццю на незвычайна прыгожай беларускай зямлі.
Усе паваенныя гады гэта незвычайная Зорка дзень і ноч любуецца родным горадам Мiнскам, бо яна знаходзіцца на той самай вышыні, на якую паднімаюцца ў неба птушкі, і ёй вельмі добра відаць усё , што адбываецца вакол яе. Кожны дзень побач з абеліскам яна бачыць людзей. Яны абыходзяць яго вакол, падыходзяць да вечнага агню і кладуць кветкі. А калі настае свята Перамогі, дзень 9 траўня, памятны дзень , у які ў 1945 гаду скончылася жудасная кровапралітная вайна, на спатканне да Зоркі прыходзіць вельмі шмат розных людзей .
Вось і сёння ў гадавіну Перамогі каля абеліска сабралася шмат людзей. Яны глядзяць знізу ўверх на бліскучую Зорку і шчасліва ўсміхаюцца. Сярод мноствы старых і маладых людзей Зорка ўбачыла маленькіх дзяўчынку і хлопчыка, якіх трымаў за рукі стары. На яго грудзі блішчалі ордэны і медалі. Зорка адразу зразумела , што гэты стары - ветэран Вялікай Айчыннай вайны, а дзеці - яго праўнукі. Сярод усіх ордэнаў і медаляў на грудзі ў ветэрана вызначалася і ярка свяціла самая галоўная яго Зорка , вельмі падобная на тую, што зіхацела на абеліску, сапраўдны баявы Ордэн Перамогі. Яго стары вельмі даўно, у той час, калі быў яшчэ зусім маладым юнаком , атрымаў ва ўзнагароду за подзвіг, здейснены ім разам з іншымі маладымі хлопцамі ў час вызвалення свайго роднага горада ад нямецкіх захопнікаў.
Стары паглядзеў угару на Зорку абеліска і ўспомніў цяжкі пасляваенны час. Ён успомніў разбураны дашчэнту горад, галодных дрэнна апранутых схуднелых і змучаных вайной людзей , і на яго вачах з'явіліся слёзы. Але , калі стары зноў падняў свой твар угару і паглядзеў на Зорку, то яму здалося, што ён пачуў яе голас.
Зорка нібы казала яму:
- Не плач, франтавік! Ты выканаў свой абавязак і пражыў жыццё нездарма. Паглядзі, як людзі зноў адбудавалі твой любы горад! Паглядзі, якім ён стаў прыгожым! Ты стараўся нездарма! І твае маленькія праўнукі будуць жыць у ім у радасці! А я буду зіхацець на сонцы і напамінаць усім людзям, тым, хто будзе нараджацца , гаддавацца і жыць у гэтым славутым вялікім горадзе , пра тое, што іх шчасце і воля заваяваны такімі сапраўднымі Героямі , як ты!
© Copyright: Беларуски Куток, 2011
Свидетельство о публикации №211022001458
Ссылка:
http://www.proza.ru/2011/02/20/1458
(Иллюстрация по ссылке)
Борисовчане в оккупации - 1
Беларуски Куток
Колеченок И. А.
Андрей Ворошень
Колеченок Иван Александрович, род. 6 февраля 1925 года в д.Кищина Слобода Борисовского района.
До войны я учился в Слободской школе и был самым младшим в семье. Были еще сестры: Соня (ее муж погиб в 1942), Таня (закончила училище и была медсестрой на фронте), Мария и Паланея. Война застала, когда исполнилось 17 лет.
В лесу, за деревней еще находились красноармейцы, а в деревне уже хозяйничали немцы и полицаи. Однажды мы с сестрой наткнулись на опушке леса на небольшой советский самолет, замаскированный в кустах. Раненому генералу требовалась медицинская помощь. Мы привели фельдшера из деревни, а летчики угостили нас салом и хлебом. Они расспрашивали нас об обстановке в деревне, учителях, школе, сельской жизни. Еще они попросили нас никому не говорить о том, что мы их видели. На следующее утро самолета уже не было.
Позже вместе с другом Левой Захаровым мы занимались переправкой оружия в партизанскую бригаду «Буревестник», где командиром был Мормулев. В 1942 году в нашей деревне уже стоял гарнизон из 400 немецких солдат и офицеров. Все взрослые мужчины нашей деревни были или в партизанах, или в армии. С января по октябрь 1943 года я был связным в партизанском отряде им.Ворошилова.
При выполнении очередного задания меня схватили полицаи и отвезли в тюрьму в г.Борисов. Там пришлось вытерпеть голод, холод, допросы, а потом я еще и заболел тифом. Меня переправили в пересылочный лагерь, оттуда в Германию. Я был в концентрационных лагерях Освенцим, Бухенвальд, Дахау и пробыл там с 1943 по 1945 гг.
В лагерях было очень тяжело: мы занимались тяжелым изнурительным трудом, кормили впроголодь. Всевышний уберег меня от издевательств и смерти. Да и сам я «не плошал», был «тише воды и ниже травы», никуда не совал свой нос. В нашем бараке было 4 человека из Борисова, мы поддерживали друг друга, и всем нам удалось выжить. Мы даже умудрились не подхватить вшей, хотя вокруг все от них кишело. К 1945 году я уже понимал немецкую речь и сам немного говорил по-немецки. Нас освободили американцы, откормили, разрешали ездить в Мюнхен. Там мы участвовали в разборе завалов, оставшихся после бомбардировок.
Потом приехали советские офицеры, забрали всех наших, долго перепроверяли. Часть более-менее годных к военной службе (и меня в том числе) отправили служить в армию в западную Украину. Однажды нас отправили на задание. По пути грузовик подорвался на мине, и из 21 человека осталось в живых только 6. Я пролежал с утра до вечера без сознания, потом понял только то, что рядом кто-то появился, и в следующий раз очнулся в госпитале города Черновцы. Там я еще 6 дней пролежал практически без сознания. У меня вырезали несколько осколков, один из легкого. Позже я подхватил туберкулез. Из армии меня комиссовали и долечивался я уже в Борисове. Сейчас у меня 2-я группа инвалидности.
С 1989 года я получал благотворительную помощь от немецкой организации антифашистов.
© Copyright: Беларуски Куток, 2010
Свидетельство о публикации №210070401118
Ссылка:
http://www.proza.ru/2010/07/04/1118
Борисовчане в оккупации - 2
Беларуски Куток
Устинович Р. М.
Андрей Ворошень
Воспоминания Устинович (Колеченок) Раисы Михайловны, уроженки города Борисов, род. 29 февраля 1928 года.
В 1941 году мне исполнилось 13 лет, к тому времени я закончила 6 классов. В оккупации жить было тяжело: еды не было, одевались худо. Мама, Елена Поликарповна, меняла любые, имеющие ценность вещи, на еду. В 1942 году мама через свою двоюродную сестру (Маевскую) связалась с партизанами и стала выполнять их задания. Часто она занималась тем, что переправляла в партизаны бежавших военнопленных, окруженцев и т.п. Однажды, вернувшись домой, мама увидела во дворе полицаев и немцев. Они устроили обыск, интересовались родственниками Маевскими, жившими по соседству. Мама, конечно, ничего им не сказала. Позже она носила еду Маевским, которые прятались в лесу.
Старший брат, Борис, с детства увлекался машинами. Он часто крутился около немцев, обслуживавших свои грузовики недалеко от нашего дома. Немцы привыкли к нему, доверяли ему определенные работы с техникой. Один из немцев, возивший какого-то офицера, даже научил Бориса водить машину. Однажды Борис случайно оказался возле ж\д вокзала, где немцы грузили местную молодежь для отправки в Германию. Жандармы схватили его, но потом неожиданно отпустили. Потом выяснилось, что на станции, тоже случайно, оказался тот самый немец-водитель, хорошо знавший Бориса. Он сказал жандармам, что этот парень работает у них шофером, и жандармы отпустили его. Впоследствии Борис действительно некоторое время работал шофером у немцев. Когда город освободили, кто-то донес на него, что он работал на немцев. Борису дали 10 лет. Сначала он сидел в городской тюрьме, потом его отправили в Воркуту. После лагерей Борис жил в г.Молодечно.
Моя мама после войны была признана ее участником, награждена орденом Отечественной войны II степени.
© Copyright: Беларуски Куток, 2010
Свидетельство о публикации №210071000582
Ссылка:
http://www.proza.ru/2010/07/10/582
Можжевеловый куст
Кушу Аслан
Шел 1983 год, июль, пора моих последних летних студенческих каникул. Как и прежде в это время, мой старший брат, который руководил одним из местных леспромхозов, определил меня для подработки в помощники лесоруба. Шефом мне достался человек бывалый в лесу. С жилистыми руками-крючьями, широкоплечий, коренастый и колченогий, он, казалось, весь был заточен под это дело, под бензопилу, которой, играючи, валил деревья одно за другим, что я едва успевал зачищать за ним топором стволы от веток и сучьев. А прозвищем этого доки дела было грозное Атаман. В ту пору ему уже было за шестьдесят. От многолетних тяжелых физических нагрузок у него болела спина, но и это не являлось помехой для работы. Он придумал и смастерил для себя приспособление из кожи, которое надевал на плечи и грудь, а от него к рукам пилы тянулись два ремня. В редкие секунды перебоев при распиле очищенных мной деревьев, он расслаблял руки, и вся нагрузка от бензопилы мгновенно перекатывалась на ремни, а с них на плечи и грудь, а спина при этом отдыхала.
На соседнем горном склоне валила лес целая бригада и там, то и дело, так же жужжали бензопилы, а потом смолкали, и под протяжные крики и эхо «Поберегись!» с треском и грохотом падали наземь рослые кавказские дубы и грабы.
В полдень в летнем лесу, в котором и так было трудно дышать, стало невыносимо душно. Мой «патрон» с тревогой изредка посматривал сквозь макушки деревьев в небо, на котором сгущались серые тучи, но работу не останавливал. Однако у матушки-природы свои законы, она никогда не ждет – закончил ли ты дело или нет, и, как говорится, «разверзлись небесные хляби» в тот полдень и хлынул сначала крупными каплями, а потом единым и непрерывным потоком, как из пожарного шланга, летний дождь.
- Баста! – забросил на плечо бензопилу Атаман. – В Подвислу пойдем, к Луше, там переждем дождь, - и направился в гору.
Шли мы недолго, и я увидел небольшой каменный домик, что приютился под нависающей над ним скалой. «И впрямь, подвисла!» - подумал я, не переставая удивляться даже в эту летнюю стихию умению людей выразительно, с простонародной точностью давать названия той или иной местности или природному объекту.
На пороге домика нас встретила, будто бы ждала с минуты на минуту, высокая и согбенная старуха в черных платке и платье и провела в комнату, говоря при этом:
- Первый день в лесу, что ли, Степан Никифорович. Все руки зудят, наработаться не можешь. Нет, чтобы остановиться и уйти пораньше, видел же, тучи к дождю собираются.
- Есть, есть, Луша, такой грех, - согласился с ней тот. – Заведусь с утра, как юла, а потом остановиться не могу. И так, боюсь, будет до гроба.
Старуха вышла в другую комнату и принесла нам две сухие и чистые спецовки, которыми, вероятно, разжилась у тех же лесорубов для их же пользы, и сказала:
- Переоденьтесь!
Когда же мы переоделись, она снова вошла в комнату, взяла всю нашу мокрую одежду, развесила на террасе дома, и только затем напоила нас крепким диким чаем с хлебом и брынзой.
А дождь все шел и шел до самых сумерек, но когда перестал, я поднялся.
- Куда? – одернул меня мой «патрон» с кровати.
- Не век же нам здесь вековать!
- Не знаю, как с веком, а эту ночку заночевать нам у Луши придется. Реки в округе от такого дождя, как пить дай, разлились, не выбраться к дороге.
Сказав это, отвернувшись на бочок к стенке, он, посапывая, крепко уснул, а мне не спалось, я вышел на террасу, и, как узник стихии, с томлением и тоской бросился мысленно туда, за горы, где меня ждала мать с больным сердцем, и отец, который имел привычку не спать, если кто-то из нас, трех его сыновей, без видимой причины не возвращался на ночь домой. Так я и просидел, пока не стемнело, а потом еще и еще, слушая невообразимую музыку гор, чья природа - живая и неживая впервые жадно вздохнула полной грудью после дней палящего зноя.
- Ну, что ж тебе не спится, внучок? - вышла и присела на лавку на террасе рядом Луша.
- Да так, не спится и все, - пожал плечами я.
- Для твоего возраста это совсем негоже, - сказала она. – Не выспишься в молодости, не жалуйся на сон в старости, потому как бессонница ее верная спутница.
- Зовут-то тебя, как?
- Асланом.
- Меня Аршалуйс зовут, а Лушей солдаты, что стояли в войну на нашем перевале, нарекли, - сказал она, а затем задумчиво, в невольном продолжении своих мыслей, добавила о ком-то неведомом мне. – А он звал меня Айшой…
Она смолкла, а я спросил:
- Ну и как вы, Аршалуйс, столько лет тут одна живете?
- Как?! А так, - ответила она. – Другой-то жизни у меня и не было. В 1915 году в эти места мой отец Аршак и мать Лусинэ из Трабзона бежали, спасаясь от резни армян турками. В 20-м году я у них родилась, а мать умерла при этом. Отец меня растил и воспитывал все те годы, пока не отдал богу душу перед самой войной.
А потом, словно предтеча той истории, которую она собиралась рассказать, где-то там, у подножья горы, затрещала цикада и треск от нее, как автоматная очередь, гулко разнесся по долам и ущельям. Некоторое время Аршалуйс слушала эту дробь, потом отвлеклась и продолжила:
- А когда пришла в эти места война, мне уже вовсе было не до себя, потому что стала для добрых трех сотен солдат матерью и сестрой, верным другом, а кое-кто из них меня даже величал своей лесной невестушкой. Бои здесь шли жаркие, а потому раненых всегда было не счесть. Я с первого дня боев пошла работать в госпиталь и стала ухаживать за ранеными, убирала за ними, кормила немощных с руки, до поздней ночи кипятила и стирала их окровавленное белье, одежду и бинты, потому как последних всегда не хватало. Спала по три часа в сутки, если это, конечно, можно назвать сном, потому как в голове никогда не смолкали стоны и мольба о помощи покалеченных войной людей. Как выдерживала все это? А так, сначала по-бабьи – плакала. Всяко бывало, вот, например, только-только привезли раненого с поля боя, а он умоляет меня, весь горя: «Лушенька пить, пить!...» А ему воды нельзя, вот я и отойду в уголок, спрячусь ото всех, и от беспомощности плачу навзрыд. А бывало и другое – оторвет человеку в бою руку иль ногу, а он после операции зовет и тоже умоляет: «Христом богом прошу тебя, Лушенька, помоги, нет сил моих, болит…» А я ему по неграмотности своей: «Да как же она, миленький мой, родненький, может у тебя болеть, если ее уже нет, ноги-то иль руки?» И снова плачу от беспомощности… И так было до тех пор, пока доктор наш, майор Полетаев не одернул меня и не приказал: «Отставить слезы и больше не плакать, санитарка Маркарьян! Война идет, на всех слез не напасешься! А насчет оторванной руки иль ноги, уверяю вас, может она болеть – фантомной болью у нас это в медицине называется».
После этих ее слов в низине снова застрекотали цикады, и уже не одна, а целым хором, и снова, как автоматная очередь, их стрекот гулко разнесся по ущельям и долам, будто бы салют в память о тех, кто намертво врос в этот перевал и стоял перед врагом насмерть.
- С того дня я плакала только тогда, когда кого-то из них хоронили, - задумчиво продолжила Аршалуйс. – Там, в низине, их кладбище, сто двадцать три солдата в нем упокоились – русских и нерусских, поживших немного и совсем молодых, безусых, нецелованных из разных городов и весей нашей бескрайней страны. Я до сих пор помню их лица и поименно, могу указать на могилы, кто и где похоронен. А потому, убираясь на кладбище, я разговариваю с каждым из них, как с живым.
- А где же у вас братские могилы?
- Их у этого перевала нет! – ответила она. - Я так перед командиром Омельченко настояла, чтобы каждого отдельно похоронили, и у каждого был свой уголок, нередких из которых жизнь удостоить его не успела.
Она снова смолкла и, устремив свой взор во мрак ночи, словно в вечность, в которую когда-то проводила свой бессмертный полк, глубоко вздохнула и развела руками:
- Что же я все о смерти, да о смерти. Нет, чтобы за жизнь поговорить. В то лето 1942 года, когда наши пришли сюда, а доктор Полетаев уже давал мне денек-другой для отдыха, я принималась за заготовки сухофруктов, ягод, дикого чая, трав и кореньев целебных – всего, чем был богат наш лес, и занималась этим до самой глубокой осени, до первых заморозков. Моих припасов в ту суровую зиму хватило солдатам на компоты, чай, настойки лечебные вплоть до их наступления в конце февраля 1943 года. «Что бы мы без тебя делали, Луша, - как-то, попивая холодный компот из дички, похвалил меня командир Александр Иванович Омельченко, который был на постое в моем доме. - С такими, как ты, женщинами, нас никогда не сломить немцу».
- И еще мох, который всегда зелеными коврами лежит в нашем лесу, - дополнила она, - «Чудодейственную силу имеет этот мох в лечении ран», - как-то сказал мне отец. И я этого не забыла, и предложила его нашему доктору Полетаеву, который всегда испытывал недостаток в лекарствах и мазях всяких. Он попробовал, прикладывая мох к солдатским ранам, и был поражен увиденным, и сказал: «Йода в избытке, наверное, в нем, этим и силен мох».
- Неужели, Аршалуйс, из множества молодых людей, которые вас окружали в те полгода, вам так никто и не понравился? – спросил я, воспользовавшись тем, когда она снова смолкла.
- Ухаживал за мной политрук Петр Олешко, который также у меня был на постое, как и командир, - ответила она. – С самого начала пребывания их здесь красиво ухаживал, но это была не любовь, которую я ждала. А когда ее ждешь, она обязательно придет, и он пришел…
После непродолжительной паузы Аршалуйс сказала:
- В тот вечер командир Омельченко вернулся позже Петра и был чем-то очень расстроен. «Разведка из дивизии сообщила, что к нашему перевалу десять горных стрелков-снайперов хваленного «Эдельвейса» из-за Майкопа перебросили, - сообщил он политруку. – Принесла их сюда неладная! В обед они половину нашей разведгруппы, что возвращалась на перевал, расстреляли, а потом еще трех бойцов, что бдительность потеряли. Как теперь быть, не знаю?» - озадаченно развел он руками.
Олешко же спокойно ответил ему:
- Да не переживайте вы, Александр Иванович, так сильно. Есть у меня на примете один человечек, которому по силам справиться с этими хваленными «эдельвейсами» .
- И кто он? – поторопился Омельченко.
- После училища тыла перед войной меня как лучшего выпускника определили на службу в отдел продовольственного обеспечения высшего военного руководства страны и генералитета при Наркомате обороны , – опять же спокойно повел разговор Олешко. – Так вот, был у нашего отдела небольшой завод тут в Туапсе, который зверье всякое съедобное и дичь консервировал. А при заводе том, в охотничьей артели один адыг работал – Рашидом его звали. Приезжая сюда, я не раз ходил с ним на охоту. И скажу вам, Александр Иванович, непревзойденный он в этом деле мастер- знаток местности, следопыт, слухач и нюхач в одном лице.
- А может, его уже нет там, призвали на войну? – с загоревшимися глазами, но желая, чтобы все это было не так, спросил Омельченко.
- В том-то и дело, товарищ подполковник, что не призвали, - ответил Петр. – В самом начале войны я ездил в Туапсе с приказом начальника своего отдела о переводе завода на консервирование солдатских каш с мясом. Видел там и Рашида, которого против его воли директор по брони оставил.
- Так чего ты тогда ждешь! – оживился Омельченко. – Бери нашу «полуторку» и поспеши за ним!
Петр Олешко вышел и под утро вернулся с молодым и статным красавцем с цыганской смолью черных волос и карими глазами с поволокой.
- Я влюбилась в него с первого взгляда, - улыбнулась Аршалуйс. – Голова пошла кругом, а мое девичье сердце так застучало, что казалось, готово вот-вот, как кузнечик, раз и выскочить из груди. А ноженьки мои, ноженьки, стали, как ватные! А он так посмотрел на меня, будто бы тутовый шелкопряд, взял да и завил вокруг сияющий, теплый и уютный кокон… Прилив такого счастья я испытала только дважды. Первый раз, когде мне было лет семнадцать, и я возвращалась из станицы, в которую спускалась за сахаром и солью. Устав по дороге, прилегла, чтобы отдохнуть, под можжевеловый куст и быстро уснула, то ли от усыпляющего аромата, источаемого им, то ли от усталости, которая вконец разбила. И приснился мне удивительный сон – с небес спустились две девицы в лучезарных белых одеждах, обмыли мое тело чудодейственной водой, которое сделало его легким до неосязаемости, натерли ароматами и одели в такую же, как у них, одежду, а затем, превратились в райских птичек, взлетели и уселись на ветках можжевельника. За ними спустились с небес два ангела и, взяв меня за руки, повели по дороге из сизого тумана… А птички чирикали мне вслед: «Божья невеста, чик-чирик! Божья невеста, чик-чирик!». А я была невероятно счастлива…
- Не знаю, чем бы завершилось все это, если бы не отец, обеспокоенный тем, что меня так долго нет, не пошел бы по той тропе, не нашел и не разбудил, - закончила про свой сон Аршалуйс.
Я поселила Рашида в пристройке, которую за несколько лет до войны сложил отец, а потом они втроем с командиром и политруком, закрывшись в комнате, о чем-то долго говорили. А когда солнце уже поднялось из-за гор, Рашид взял винтовку, которую принесли ему с перевала, и уверенно вступил в лес. Странное ощущение тревоги за этого еще совсем незнакомого человека охватило меня и не отпускало весь день, иногда бросая в жар, пока он не вернулся. А вечером я услышала, как Рашид сказал Омельченко:
- Не скрою, командир, трудно было впервые стрелять в человека, хоть и враг он. Но я его выследил и убил.
- Ничего, обвыкнешься! – успокоил его Омельченко.
Потом Рашид вышел на эту террасу, где тогда стояли жернова, и я переламывала кукурузу на мамалыгу для раненых и некоторое время смотрел на то, как я работаю. Другая бы при этом, наверное, смутилась, а я вот была рада.
Потом отвлеклась, чтобы пересыпать размолотое зерно в большую кадку, а он, указав на жернова, сказал:
- Я, Айша, всегда любил смотреть в детстве, как это же делала моя мать.
- Айша? – улыбнулась я тому, как мое имя легко перекладывается на любой лад. – Аршалуйс, Луша, а вот теперь и Айша.
- Айша! – продолжил он. – Можно я буду вас так называть?
- Называйте, - потупилась я.
- Так звали мою маму, на которую вы чем-то мимолетным похожи, - грустно сказал он.
- Мы обе – кавказские женщины, - ответила я, - и в этом нет ничего удивительного.
- Нет, нет, - встрепенулся он. – Это мимолетное не в облике, а похожи чем-то, что в душе…
Зная, что мужчины, подбирая себе спутницу жизни, невольно ищут в женщинах черты своей матери, а женщины в мужчинах – черты отца, я пришла в доселе неиспытанный восторг от этого сравнения - значит, и он ко мне неравнодушен, значит, приглянулась ему!
В утро второго дня он ушел чуть свет, снова оставив меня наедине со своей тревогой и треволнениями. Когда же вернулся вечером живым и здоровым, я уже была готова броситься ему на шею и целовать до скончания времен, но едва сдержалась. А потом был третий день, также наполненный муками томительного и гнетущего неопределенностью ожидания, а после четвертого Омельченко сказал ему:
- Сегодня эти «эдельвейсы» не произвели ни одного выстрела по нашим позициям, учуяли они после трех убитых тобой их товарища, что непростой человек за ними начал охоту, притаились, стараются не выдать места своих лежек.
- Вот и хорошо! – воскликнул Рашид.
- Хорошо-то оно хорошо, - протянул Омельченко, - но вот одного только боюсь, не начали ли они против ответную охоту. Может, лучше тебе повременить с выходами в лес?
- Кто же оружие в разгар охоты вешает на стену? – не согласился Рашид. – И потом, я повременю, а они за старое возьмутся, солдат своих снова не досчитаешься.
- А справишься за раз со всеми оставшимися семерыми?
- Почему за раз, командир! Не травить же они меня скопом собрались. Справлюсь с ними, как и прежде, поодиночке.
Так они и решили, и он выходил в лес в пятый, шестой, седьмой, восьмой и девятый разы, и возвращаясь, непременно делал на прикладе винтовки зарубку, отмечая каждого убитого фашиста. А я по этим вечерам кормила его горячим ужином и всегда думала: «О господи, так и просидела бы рядом с ним всю жизнь, только бы он остался живой!».
-Диву даюсь я, Рашид, - сказал ему в ту зимнюю ночь Омельченко, - они ведь серьезно обучены в Альпах – эти горные стрелки, а ты их перещелкал, как белка орешки.
- Обучить можно и медведя ездить на велосипеде, - усмехнулся Рашид, а потом без улыбки добавил, - а вот от его звериных повадок отучить нельзя.
- Ты это о чем?
- А я о том, командир, что в каждом человеке сидит тот или иной зверь. Вот я и вел их всегда от лагеря, выискивал его в намеченной на сегодня жертве, чтобы потом охотиться на человека, как на того зверя со свойственными ему норовом, качествами и повадками.
- И кто же, по-твоему, сидит в этом последнем, десятом стрелке?
- В этом-то, несомненно, волк, - ответил, не медля, Рашид. - Вот я его и оставил напоследок.
- М-да,- немного озадаченно протянул Омельченко и с теплившейся надеждой в глазах добавил, - а может, не отважится завтра этот «волк» да возьмет и не придет.
- Этот-то? – снова усмехнулся Рашид. – Этот обязательно придет! Да и не расстраивайтесь вы прежде времени, командир. Адыги, как говорят: «Бесстрашен волк только при нападении, но не дай Аллах, испугаться ему и сделать хоть один шаг назад, он становится подобен трусливой женщине».
- В ту ночь, мучимая плохими предчувствиями, я долго не могла уснуть, - грустно продолжила свое повествование Аршалуйс, - все волк мне какой-то мерещился. Покажется, оскалится да исчезнет… Я не выдержала этих мук и, забыв о своей девичьей чести и гордости, переступила порог пристройки… Рашид тоже не спал, и на мгновенье показалось, что он ждал меня.
- Я люблю тебя, Айша! – тихо прошептал он.
- И я люблю тебя, Рашид! – ответила я.
И мы любили друг другу ту зимнюю ночь трепетно и страстно, как в первый и последний раз…
А утром, перед его уходом, поклявшись друг другу в любви и верности, обручились кольцами, что остались от моих отца с матерью…
В тот день за перевал не было боев и мы разделили участь ожидания на двоих с Александром Ивановичем Омельченко, который, как и я, не дождавшись Рашида к вечеру, стал сокрушаться?
- И дался мне этот «волк» и, чтобы он теперь один смог серьезно изменить в существующей ситуации, зачем я отпустил Рашида к нему?
- Рашид бы все равно ушел. Такой человек! – ответила я. – И нет в том вашей вины.
Поздно ночью кто-то выбрался на нашу террасу и, задев лопату, которой я расчищала у дома снег, с шумом упал. Догадавшись кто этот «кто-то», я поднялась и выбежала за дверь. На террасе, придерживая двумя сцепленными руками живот, лежал Рашид… Омельченко вызвал свою «полуторку» и мы отвезли его в госпиталь.
- Крови много потерял, да и органы каким-то режущим предметом, предполагаю, что ножом, сильно задеты, - пояснил нам после осмотра Рашида доктор Полетаев. – Но положение его не совсем безнадежно. Постараюсь вытянуть.
- Вы уж постарайтесь, постарайтесь, Лев Сергеевич! – попросил Омельченко.
Более десяти дней Рашид пролежал в госпитале без сознания, а я денно и нощно не отходила от его кровати, - продолжила Аршалуйс. – И представь, насколько была счастлива, когда он впервые за все это время открыл глаза и прошептал имя, которым меня называл: «Айша»… Узнав об этом, пришел в госпиталь и Омельченко, которому Рашид, тяжело дыша, рассказал: « В тот день, командир, он трижды менял места своей лежки, сам охотясь на меня, но я опередил, обнаружив его последнее прибежище. Матерый оказался фашист, долго мне пришлось повозиться с ним, пока не убил, но и он успел при этом подрезать меня»…
- В конце февраля 1943 года, - сказала с нотками большой гордости в голосе Аршалуйс, - наши войска, как снежная лавина, сорвались с этих гор и, сметая на своем пути укрепления врага, погнали его со всей Кубани, но перед тем Омельченко снова зашел к нам в госпиталь и, склонив поседевшую голову, поблагодарил Рашида:
- Спасибо тебе, солдат!
- Солдат? – усмехнулся Рашид.
- Солдат! – настоял командир.
Вслед за ними к местам новых сражений отправился и наш госпиталь, а я перевезла Рашида из него к себе.
А потом в горы, как-то тихо пришла весна, наполнив их радостным ликованием птиц, усеяв лужайки и лес цветами, вселяя в наши молодые сердца новые надежды. Как-то в конце марта я вывела Рашида из дома и усадила на солнышке, еще не распалившемся и ласковом, а сама занялась работой по хозяйству.
- Смотри, смотри же, Айша! - окликнул он меня через минуту-другую и указал на соседний утес, на котором стоял огромный дикий кабан.
- Это Султан! - обрадовалась я. – Война все зверье в округе распугала, а теперь вот они возвращаются.
- Что еще за Султан? – спросил он.
- Отец его совсем маленьким и больным подобрал в лесу, а через несколько месяцев, когда он подрос и выздоровел, отвел обратно, сказав при этом, что зверь должен жить среди зверей. Вот Султан с тех пор часто приходит на этот утес и подолгу смотрит в наш двор.
- Чтобы собака или какая-другая дворовая скотина помнила своего хозяина и тосковала по нему, видеть мне доводилось, но чтобы дикая свинья – никогда! – удивился Рашид и добавил пораженно. - А смотрит-то, смотрит, как! С тоской, как на потерянный некогда рай, из которого ушел в свой звериный мир, полный тревог и опасностей. Смотрит, как человек, оглядывающийся с тоской на свое беззаботное и безвозвратное детство…
В ту ночь ему стало совсем плохо, видно, так и не срослось что-то там, под раной. Я дала ему лекарства, которые мне оставил доктор Полетаев, но и они не помогли, и он умер во сне… Высох мой можжевеловый куст, под которым я приютилась и испытала безграничное счастье, свою первую и единственную любовь…
На следующий день я отвезла его на своей «одноконке» в горный аул, в котором он родился и вырос, и похоронила там с оставшимися в нем в войну стариками и женщинами. В тот же день одела этот вдовий черный траурный наряд, чтобы не снимать его с себя никогда!
Она опять смолкла, будто снова и снова глубоко переживая ту давнюю утрату, а потом продолжила:
- А политрук тот, Петр Олешко сразу после войны ко мне приехал и позвал с собой в Москву, где он жил без семьи. Но я отказала ему, указав на могилы его однополчан: «Не обижайся, Петр Семенович, не могу оставить, предать их!». «Нельзя все время жить прошлым, Лушенька, нельзя, невозможно и мертвых предать!» - не согласился он, а я ему ответила: «Предать погибших легко и проще просто, стоит только подвергнуть забвению память о них и их подвигах, а могилы запустить, чтобы быльем поросли».
Закончив свое повествование, она обратилась ко мне:
- Вот ты спросил в начале нашего разговора, как я здесь одна живу, на что отвечу тебе – одной-то я никогда и не была – души Рашида и тех, кто упокоился тут, всегда незримо присутствуют рядом. Я чувствую, а иногда, кажется, что даже вижу их тени. Да и живые не оставляют меня без внимания, то охотник или рыбак какой, или ваш брат, лесоруб, заглянет на огонек, посидим, чайку попьем, покалякаем и на душе станет спокойней, и нет места одиночеству. В другой раз кто-нибудь из тех, кто остался в живых с войны, и зовет меня однополчанкой, в гости приедет, побудет тут денек-другой, повспоминаем с ним о былом. А на День Победы в моем саду яблоку негде упасть, собираются многие из выживших, вдовы, сыновья, дочери и внуки тех, кто похоронен на этом кладбище, и мне снова не до одиночества. Вот так и живу!
Утром мы ушли с Атаманом на работу, а вечером за нами пришел вахтовый автомобиль и мы уехали домой, но в будущем, в дни постигавших меня, сопутствующих каждому человеку в жизни невзгод и неудач, я спешил к этой неунывающей героической женщине, чтобы почерпнуть у нее заряд жизнестойкости и жизнелюбия, и жить дальше. В один из таких приездов я был глубоко разочарован, найдя ее дом с заколоченными ставнями и дверью. Проходивший мимо охотник сказал мне:
- Если вы к Луше, то ее нет.
- И где она?
- Померла Луша месяц назад. Свезли ее в станицу и схоронили.
От неожиданной вести и растерянности, последовавшей за ней, я присел на валун, что был рядом, а когда охотник ушел, поднялся, приложил ко рту ладони и, будто бы там, на небесах, она могла услышать меня, громко позвал: «Ар-ша-луйс! Лу-ша! Ай-ша!» И горное эхо раскатисто, царственно, и, как она говорила, на все лады, ответило эти три имени, которыми звали ее при жизни любившие люди…
Аслан Кушу.
© Copyright: Кушу Аслан, 2015
Свидетельство о публикации №215102001442
Ссылка:
http://www.proza.ru/2015/10/20/1442
Байки Победы
Антоныч3
ВИВА КУБА!
Недавно довелось мне оформлять книжку на тему, весьма непопулярную в наше время- о табаке. И вовсе не о его вреде, а об истории. Автор книги Андрей Малинин- латиноамериканист, специалист в области внешнеэкономических связей, преподаватель университета в Перу, переводчик, публицист, член Московского сигарного клуба и т.д.
В одной из глав книги речь идет об участии Кубы во Второй мировой войне. Оказывается, кубинцы активно воевали в рядах армии США против Японии и Германии и многие из них сложили головы в борьбе с фашизмом. Но кроме регулярной армии были еще и добровольцы. Помните, Хэмингуэй рассказывал в "Островах в океане", как кубинские рыбаки бороздили Карибское море в поисках немецких подводных лодок?
В книге Малинина приводится статья из газеты "Правда" от 25 июля 1941 года: "Подарок кубинских рабочих красноармейцам. По сообщению гаванской газеты "Нотисиас-де-Ой", центральный комитет федерации рабочих табачной промышленности отправляет 1 млн. сигар в подарок храбрым советским солдатам, рабочим и крестьянам, которые защищают СССР - будущее и надежду всего человечества".
Андрея Малинина заинтересовало: кому же достались заморские сигары? И выяснилось, что тогдашние органы распорядились заморским даром весьма разумно. Сигары посылались в партизанские отряды как приложение к взрывчатке для подрывников, ведь сигара удобна тем, что горит очень долго и не гаснет на ветру. Что может быть лучше такой "поджигалки" для фитиля?
Среди получателей стратегических сигар были отряды Белоруссии, Украины, Брянской и Смоленской областей. Кстати, упоминались отряды, действовавшие на территориях нынешней Калужской области, в частности в районе нашего пушкинского Полотняного Завода. Эшелоны под откос они не пускали, но танки, бронемашины и грузовики на воздух точно взлетали.
К сожалению, версию о кубинских сигарах в деятельности калужских партизан я ничем подтвердить не могу. Но ведь только представьте себе: партизан с окладистой бородой, в телогрейке и ушанке, с трофейным немецким автоматом на животе, а в зубах - кубинская сигара. Красиво!
Рисунок автора
© Copyright: Антоныч3, 2012
Свидетельство о публикации №212050501256
Ссылка:
http://www.proza.ru/2012/05/05/1256
(Иллюстрация по ссылке)
Байки Победы
Антоныч3
УГОЩЕНИЕ
Во время войны в деревне под Юхновом к красноармейцам подошла женщина и пригласила их поесть горячей картошки. Солдаты вошли в избу, хозяйка вытащила из печи чугунок и стала толочь варево. Вдруг командир вскочил со скамьи и осторожно подошел к женщине:
- Постой, постой. Дай-ка я потолку...
Толкушкой у бабы оказалась немецкая противотанковая граната с взрывателем...
УДАРНИЦЫ
В войну женщины-заключенные сталинских лагерей тоже помогали фронту - шили вещмешки, подшлемники, рукавицы. Две бригады стали ежемесячно перевыполнять норму аж в несколько раз. Столичный корреспондент заинтересовался таким фактом и добился командировки к зэчкам-ударницам. Видит, командуют там две женщины-бригадирши, заключенные их слушаются, начальники с охранниками относятся с уважением. Короче, всё производство держится на этих двух бригадиршах.
- Наверное, это какие-то известные паханши?- спросил корреспондент у начальника лагеря.
- Да как сказать...Одна - жена Буденного, другая - вдова Колчака. И очень дружат между собой.
ОЧЕВИДЕЦ
В российском посольстве в Австрии решили торжественно отметить 50-летие Победы, созвали гостей, даже пригласили из России старого генерала в отставке. Всё прекрасно, гости во фраках, венский оркестр, изысканные вина и закуски. И вот дали слово бравому генералу, но тут оказалось, что Австрию он не освобождал, зато участвовал в обороне Ленинграда. Ну, тоже неплохо. Генерал рассказывал:
- Немцы подошли так близко к городу, что могли рассматривать улицы и дома в бинокли...
А среди гостей оказался немолодой австриец, муж поварихи посольства. Тут он вскочил и воскликнул:
- Я-я, их биль под Ленинград! Я видель всё бинокль!
Генерал нахмурился, но продолжал рассказывать:
- До линии фронта можно было доехать на трамвае...
- Я-я! - обрадованно восклицал австриец. - Я видель трамвай! Всё так!
Побагровевший генерал все-таки продолжал:
-Однажды, когда трамвай с пассажирами подошел к конечной остановке, из-за кустов выскочили немцы и открыли по нему огонь...
Разгоряченный воспоминаниями муж поварихи вновь вскочил:
-Всё так! Их выбегаль из кусты, их стрелять трамвай!
Тут генерал подскочил к австрийцу и - хрясь его по уху! Да по другому! Повалил на пол - и давай мутузить ошалевшего от изумления очевидца генеральского рассказа. Короче, мордобой и международный скандал.
Больше на праздники в посольство гостей не приглашают. Водка, селедочка, картошечка - и никаких посторонних, только свои.
Рисунок автора
© Copyright: Антоныч3, 2012
Свидетельство о публикации №212050301066
Ссылка:
http://www.proza.ru/2012/05/03/1066
(Иллюстрация по ссылке)
Меня война солдатом не застала (очерк седьмой)
Тюнин Анатолий Павлович
Если хотите заглянуть в душу человека, загляните в его детство.
М.Чехов
Учителя и ученики далеких лет, какими они запомнились мне...
Закончил эту главку и как-то неловко, даже стыдно стало, ведь прилежные учителя нашей послевоенной семилетки все-таки давали и дали нам основательные знания, формировали характер, жизненную позицию и тот, мой, деревенский, менталитет. А я же так бессовестно обнажил их недостатки, умаляя достоинства. Более того, всячески выпячивал свою «личность», бестолково суетящуюся, пытающуюся соперничать с более успешными учениками, особу вечно чем-то недовольную, бесполезную и даже привередливую во многих житейских ситуациях. Одно меня оправдывает, что теперь уже давнюю правду девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года изобразил именно такой, какой она увиделась мне в нашем многострадальном селе Сторожевое - Первое, жители которого (итак не очень-то богатые) были под чистую разорены войной. Долго колебался, надо ли предоставлять мою версию тех несытых дней на суд читателей, но коллеги и единомышленники настояли-таки на своем. К моим вдохновителям и доброжелателям хочется причислить самого первого и самого внимательного читателя, и критика Валерию Демарину, сопереживавшую вездесущему оборванцу, на удивление уцелевшему в то несовместимое с жизнью время …
Да, очень уж далек был тот День Победы, пропахший не только порохом, но и кровью, потом, дымом, гарью и затянувшимся ожиданием. А еще запомнился он надолго непреходящим страхом, унижением, вонью чужих мундиров, ненавистным лошадиным ржанием вражеских солдат, обильными трофеями и мусором войны, всякими разными штуковинами, очень даже опасными как для взрослых, так и особенно для любопытных детей. И так сейчас обидно слышать, когда спросят: помню ли я конкретно тот, первый день Победы и многие другие, за ним последующие? Ещё как помню! И никогда, никогда не забуду. На то и дана человеку не только долговременная, но и емкая память. Это когда одни и те же события повторяются, проговариваются не один десяток лет, накапливаются, нарастают в голове, чтобы когда нужно, заявить о себе. Потому и помню всё до мельчайших подробностей, штрихов и штришочков, больших и малых картинок, которые могут показаться современному читателю одноцветными, а то и вовсе скучными, навязчивыми. Ну, уж извините, пожалуйста, без этих подробностей целостной панорамы даже одного исторического дня у меня никак не получится. Хотите узнать, каков он был для меня? Хотите… тогда запаситесь сверхдостаточным терпением. Только, подчеркиваю, обойдется мой рассказ о Дне Победы без радужных салютов и всенародного ликования. Тут очень кстати напомнить известные всем слова из оптимистической и в то же время трагической песни-марша: тот день был со слезами на глазах, с приглушенной радостью и горькой-прегорькой печалью. Начну с того, что к той незабываемой дате мне набежало без малого восемь взрослых лет! Рост - один метр тридцать сантиметров, вес - неизвестен из-за отсутствия даже примитивного аппарата для взвешивания… Возраст, согласитесь, даже очень солидный. А по тогдашним меркам, точнее, по меркам той, военной, поры - это солидная надёжа и опора матерям и бабушкам. Потому как взрослых мужиков в домах, чуть ли не во всех, раз-два и обчелся. Если были, то немощные старики или изуродованные войной калеки. Однако эта ремарка не обо мне. Никакой надёжи или крепкой опоры в собственной семье из меня не выходило по той прозаической причине, что всё или почти всё по дому за меня выполняли старшие братья Василий и Алексей. А я же числился у взрослых запасным, помощником на отдаленную перспективу, вроде пресловутого пятого колеса. Родители меня, тщедушное и болезненное создание, берегли и жалели, ничего серьезного по хозяйству делать не поручали. Лишь бы их квелый Толинка не простужался, но ежедневно ходил бы в школу, не пропускал уроков и радовал хорошими отметками бабушку с мамой, да ещё любопытных соседей со всего …Тюнинова порядчика (переулка, аж из пяти дворов!). По этой или по другим причинам и так не слишком усердный и сознательный сыночек и внучек, воспринявший как должное чрезмерную опеку взрослых, скоро привык ничем серьезным не обременять себя. Так в училище (по бабушкиной терминологии) бывал гостем и не очень частым. Тут уж, скажем так, нечто наследственное перешло от старших братьев. Особенно от Лёшечки. Это они, всё они, по очереди подавали дурной пример мне, младшенькому братцу. Так за Василием, юношей не очень-то дисциплинированным, несколько раньше пристально следила уж больно строгая и довольно старая (моё личное суждение!), всегда в черном-пречерном облачении учительница Полина Тимофеевна. В том, что эта училка была уж дюже суровой, я был непоколебимо убеждён. Она, нисколечко не таясь и не стыдясь(!), как заправский мужик… курила цигарки (на всё наше в то время все же многолюдное село их, завзятых курильщиц, было только двое: Полина Тимофеевна и Антонина Петровна, жена приезжего директора школы. А сейчас сколько курящих учительниц? Как и куда шаганул прогресс, однако?!). Так же, как мужик, Полина Тимофеевна сплёвывала лишнюю слюну на глазах малолетних копировальщиков. Как говорилось мною раньше, средний братец Алеша также подвергался постоянному контролю хотя и не курящей, но уж слишком усердной Татьяны Гавриловны, жены сельского ветеринара Ивана Кареева. Она с завидным постоянством обивала пороги нашего чересчур скромного жилища, пытаясь наставить на путь разумный очень даже хозяйственного нашего мужичка. Доходилась до тех пор, пока неусердный ученичок, не дотянув до шестого класса, подался в город Воронеж. Так, скажите, чем же я должен быть хуже или лучше моих милых братцев? Их «примерное» поведение так воодушевляло меня, что иногда аж стал превосходить их по некоторым поведенческим показателям, совершая более оригинальные и дерзкие поступки. Еще бы, уж слишком рано для первоклашки Толинки надо было портить отношения со своей заботливой-таки классной наставницей Анастасией Егоровной, учительницей из местных. Впрочем, она больше, чем я, так «анализировал» тогда сложившиеся взаимоотношения, виновата. Надо же было ей додуматься: на каждом уроке учительница только и делала, что вовсю нахваливала моего вечного соперника - Толика Курьянова. Ну, известная всей школе личность! Он у неё и круглым отличником превозносился до самых небес! И своей безупречной собранностью всему классу пример подавал! А на деле выходило как(?): чтобы одолеть меня в уличной потасовке, он всегда призывал на помощь Васю, меньшего брата. А это, согласитесь, совсем не по-честному выходило. Не спорю, в чем-то Анастасия Егоровна, это я тогда тоже так подумывал, была права. Но не во всем же! На уроках по русскому языку, «Родной литературе» мы шли с этим выскочкой вровень. Мои эмоциональные устные пересказы текстов, декламирование стихов ребята слушали даже с большим вниманием, чем его тусклые отчеты. Только в проклятой и занудной арифметике Маркизет меня превосходил и намного. Не любила меня арифметика, и я отвечал ей такой же взаимностью. Слава Богу, наличествовал и вертелся в нашем классе (и не единственный) паренек, который хоть на какое-то время отвлекал внимание Анастасии Егоровны от столь важной классной персоны. Это был Павлик по прозвищу Чубук, а по фамилии Иноземцев. Для учеников он был и оставался пожизненно Чубуком. Только учителя называли его по фамилии, неизвестно откуда взявшейся в нашем селе. Даже при богатой фантазии трудно вам будет представить плутоватую физиономию этого непутевого мальчугана. Возьмусь помочь вам. На удлиненной лисьей мордочке - два огромных круглых глаза, сдвинутых неоправданно близко к переносице, чуть ниже - также два длинных искривленных, начавших желтеть (от пробных пока затяжек самосадом) передних зуба, раза в полтора больше, чем у меня. Об этой удивительной рожице школьные юмористы заявляли, что она уж слишком простовата и даже топорна. Выделялся он еще неуемным баловством, неуемной энергией, постоянной непоседливостью. Ко всему прочему у Чубука - неистребимое желание пощупать и потрогать, разобрать, переконструировать и снова собрать разные опасные штучки, занятие с которыми уже стоило Пашке половины правой ладони, опять-таки такой замысловатой конфигурации, которой не встретить ни у одного из отмеченных войной наших дотошных исследователей. Ладонь - без трех пальцев: среднего, безымянного и мизинца. Для наглядности, положите свою ладонь на стол и мысленно проведите линию по диагонали от основания указательного пальца к наружной косточке запястья. У него как раз и осталась именно такая клешня, как у большущего рака (позабавлялся любопытный наш товарищ взрывателем от гранаты). Сидел за первой партой, у всегда горячей печки, этот энергичный непоседа и постоянный возмутитель строгой тишины, которую так обожали и оберегали наши учителя. Как только интерес к его изувеченной руке-клешне заметно поубавился, особенно со стороны досужих девчонок, Чубук придумал настоящий цирковой номер, опять же навеянный военным временем. Его он готов был показывать и повторять каждый божий день. Как только Анастасия Егоровна отворачивалась к доске и начинала слышно так царапать мелом очередную длинную и умную фразу по шершавой поверхности доски, этот дьяволенок, не в пример учительнице, бесшумно разворачивался лицом к классу, давно ожидавшему оригинального действа. Расставив как можно шире ноги, левой рукой он расстегивал единственную пуговицу на ширинке, затем ею же поднимал повыше чернильницу и начинал замедленно изображать, что сливает в штаны чернила, при этом размешивая истово так нечто из натуральной сажи в тряпичных складках своей искалеченной клешней. Под гипнозом немигающих бесстыжих глаз Чубука мы зажимали рты и, так и не засмеявшись, прятались под парты. Недоумевающая Анастасия Егоровна поворачивалась теперь уже в нашу сторону, но видела опустевшие парты и вмиг преобразившуюся невозмутимую и безгрешную рожицу Чубука, невинными глазами взирающего на разгневанную классную. Поразительное спокойствие маленького наглеца еще больше взвинчивало нас, доводя до истерических слез. В отличие от Анастасии Егоровны, Чубук пытался преподнести нам первые уроки смехотерапии, однако из его оздоровительной затеи ничего не получалось. У всех у нас еще кружилась голова не от излишнего ума, а от недоедания. Постоянно, ежеминутно и ежесекундно хотелось есть, но отнюдь не смеяться. Потому лицедейства Чубука поубавились, к большому удовольствию учителей, а вскоре и совсем прекратились. Сидел я в то время за второй партой, как раз за спиной Иноземцева, отчетливо видел его выходки, но, как и все, не смеялся, хотя все-таки пытался, так что лицо мое от безуспешной попытки, видимо, преображалось до карикатурной неузнаваемости. По этой или по другой какой причине, мне неведомой, Чубук часто обзывал меня «Тюня косомордый». От других ребят подобного прозвища в свой адрес не слышал, потому на соседа-красавца не обижался, да и кличка эта, не подкрепленная иными-другими озорниками, скоро забылась. Рядом со мной Анастасия Егоровна усадила Маньку Киселиху (не спутайте ее с Нюркой Пирожихой, о которой расскажу вам как-нибудь попозже). Так вот, соседка моя, в общем-то девочка неглупая, как огня боялась сглазу. Ребята, зная о ее взрослой слабости, на уроках шепотом, а на переменках во весь голос начинали что-нибудь расхваливать из ее имущества: «Маруся, какая же на тебе кофта хорошая, сколько же у тебя их?!» Ответ Киселихи был молниеносным и точь-в-точь всегда одинаковым: «Посчитайте себе губы и зубы». Свои зубы и губы считать никто не собирался, зато следующий балагур начинал удивляться ее четверкам и пятеркам в тетрадке. Так повторялось почти что ежедневно, до тех пор, пока Манька не перестала реагировать на шуточки ровесниц и ровесников. Меня, соседа своего, она вроде и не замечала, на фокусы Чубука старалась не обращать внимания, очевидно, помня наказ (звучавший из уст всех наших матерей) авторитетной родительницы своей: «Учись, Маруся, человеком станешь!» И Маруся училась, стараясь нахватать как можно больше пятерок и четверок. В правом углу класса, опять же, если смотреть от доски, за последней партой восседал Илюха Шишай. Сразу скажу, что он еще более чем Чубук, был изуродован. Его левый глаз, там, где зрачок, затянулся беловатой непрозрачной пленкой-бельмом. Ну а происхождение этого дефекта более трагическое и печальное. В эвакуации, в одном из тыловых хуторов то ли в Болдыревке, то ли в хуторе Веселый, он легко сблизился с местными мальчишками. Их и было-то с десяток. Ежедневно, от нечего делать, направлялись они дружной командой на пустырь расстреливать пустые немецкие консервные банки из рогаток. Дали пару раз пострелять Илюше, откровенно удивились, что этот эвакуированный оборванец почти никогда не мазал. Даже похвалили за меткую стрельбу, но своих рогаток больше не давали, как ни клянчил он стрелялки у ребят. А чтобы чужак не приставал, те мальчики посоветовали ему стащить противогаз у немца, захватившего хату его хозяйки. Они - де подобное уже совершали раньше и ничего страшного до сих пор не случилось: «Унеси у фрица противогаз, - повторяли хуторские ребята, - будет тебе резина, и с нами лишним добром поделишься, деревяшку готовую мы тебе бесплатно подарим». Соблазн - велик, он заглушал строгие увещевания мамы: не брать ничего чужого, ни в коем случае в хату к немцу не заходить!!! Но целый день быть сторонним наблюдателем, когда ребята с таким азартом занимались снайперским делом, забывая притом просить у матерей или бабушек вареных картох или «хоть корочку хлебца», совсем непосильное для мальчишки испытание. Наконец-таки Илюша, выкинув из головы материнские и прочие наставления, решился. Как только чужой солдат и хозяйка с его мамой покинули подворье, он, зайдя в хату, ловко открыл давно примеченный футляр для противогаза, извлек из него вонючее изделие, собственность германской армии, и минутно оказался на пустыре среди поджидавших любителей острых приключений. Вскоре от военного имущества остались стекла и другие лишние детали. Отличная немецкая резина была тут же раскроена на длинные полоски. Две из них ребята приспособили на новенькую деревяшку, остальные полосочки вручили авторам воровской оригинальной идеи. Несколько упоительных мальчишеских стрельбищ Илюша прожил в эйфории беспрерывных удач и почти приблизился к таким показателям в стрельбе из новенькой рогатки, когда его стали бы называть не иначе, как «Ворошиловский стрелок». Этого, к великому сожалению, не случилось, а произошло то, что и должно было свершиться: досужий немец обнаружил пропажу. Он, конечно же, видел не один раз и не два чумазых маленьких русских свиней с их примитивными стрелялками, потому легко догадался, где искать пропавшее имущество. Рано утром этот верзила в фашистском мундире ворвался с жестким армейским ремнем в сарай, в котором теснились хозяйка со своими квартирантами, нашел рогатку и, схватив полусонного парнишку за шкирку, выволок во двор беднягу и начал хлестать ремнем, где попало, при этом осыпая вдобавок воришку словесной непонятной бранью. Удары ремня больше всего приходились по голове и лицу, оно, лицо перепуганного насмерть мальчика, вскоре превратилось в сплошное кровавое месиво. Немец с таким же неистовством набросился бы и на Матрену Николаевну, мать Илюши, но прибежавшие на шум сослуживцы кое-как уняли разбушевавшегося товарища. О чем они кричали между собой, нашим людям было не понять. Переводчика на тот случай рядом не оказалось. Когда во дворе более или менее улеглось, кровь на лице и на исхудавшем тельце мальчика, где можно, вытерли. Однако его левый глаз сильно распух и затянулся, почти рядом с ним бугрилась большая лиловая шишка. Чтобы не попадаться немцу на глаза, мать с сыном, от греха подальше, перекочевали в другой хутор. Долго выхаживали мальчика, но никакие примочки, отвары и домашние снадобья от местных знахарок не помогали. Глаз остался целым, но его затянуло белой пленкой, им Илюша, к несчастью своему, ничего не видел. Не уменьшалась, а, наоборот, увеличивалась с каждым годом шишка возле поврежденного глаз, которая в конце концов доросла почти до величины грецкого ореха, дав нашему Илюше прозвище «Шишай». Он стал тихим и задумчивым мальчиком, учиться совсем не желал, оставаясь почти в каждом классе на второй год. Что их роднило с Пашкой Чубуком, так это постоянное желание чем-нибудь удивлять и угощать кого-нибудь, причем совершенно бескорыстно. Как-то Шишай, пригласив к себе нашего Васю и Петьку Лазунька, сына дедушки Лазаря, накормил приятелей картофельными оладиками, приготовленными им по собственному рецепту на солидоле, вместо коровьего или растительного масла. С голодухи, не разобравшись толком, гости по-быстрому слопали все угощение, хотя отталкивающий запах во время трапезы на халяву их все-таки смущал. Как маялись потом хозяин экспериментального блюда и подвалившие дегустаторы оладиков, неловко рассказывать, но придется-таки. Им, всем троим, промывали желудки, их по нескольку раз рвало, просто выворачивало наизнанку, а уж из нужника, если те успевали до него добежать, они подолгу не вылезали. Слава Богу, пронесло в прямом и переносном смысле. Только вот бельмо у Илюши не рассасывалось и со временем стало похожим, как бы теперь сказали, на бельмо булгаковского Коровьева. Так и сидел Илюша за партой тихо и смирно, никого не трогая. На Чубуковы забавы взирал одним глазом, не осуждая того и, как все, никогда не улыбаясь и не ухмыляясь. А все, вроде бы, думал о чем-то своем, далеком от забав малолетних одноклассников. И еще, всего несколько слов о лобастом Иване Балахнине, иначе наш негерой Толинка совсем затеряется среди таких колоритных особ, отученных войной как от дисциплины, так и от любви к наукам. Этот Иван, как и многие ребята, именно мальчики, в школу ходил с тяжеловесным металлическим ящиком, в который мадьяры укладывали пулеметные ленты. По всей видимости, в романовских и отроженских садах не так давно находились вражеские склады с боеприпасами. У глиновских школьников подобных вместительных «портфелей» не было, да они им, по правде сказать, и не очень-то нужны были. Во-первых, больно неподъемные, а во-вторых, класть в эти гремытухи нечего. Это ведь ребята южных улиц села, кроме одной тетрадки, могли загрузить в железные коробки до десятка своих или краденых яблок. И хрумкать с удовольствием яблочками, а то и грушками на переменках или тайком на уроках, на зависть мальчикам и девочкам с Глиновки или Бугра, у которых ни яблонь, ни груш в садах не было. На учебу Балахнин дубоват был, зато посильнее всех одноклассников. Как что, так кулаки в ход пускал. Однако ни Илюшу, ни Чубука он не смел трогать. Улыбался (тут скорее подойдет местное словечко «лыбился») тоже беззвучно, обнажая редкие мышиные зубы. Сам «блоха» (подобная кличка Балахнина, как нетрудно догадаться, принадлежала почти всем многочисленным носителям этой фамилии в нашем селе) уже успел отметиться тем, что всю вторую четверть на странице школьной газеты «За учебу» провисела на него карикатура. На ней был изображен переросток с огромными кулачищами, которыми он хлобыстал крохотную девочку, свою же одноклассницу, Маруську Цуриху (об этом свидетельствовали подписи под рисунком). Карикатуры этой Иван нисколечко не стыдился, отнюдь, он даже гордился тем, что его рисовал взаправдашний художник Василий Каширин, которого также дразнили не иначе, как Васька-Карандаш. Анастасия Егоровна, в минуты редкого расположения духа, рассказывала нам, что этот Вася проиллюстрировал стихотворение А.С. Пушкина «Песнь о вещем Олеге» (откуда нам было знать, что художник-самоучка просто скопировал репродукции мастеров кисти из хрестоматии, которую мы и в глаза тогда не видели). Выполнил он свою работу на десяти листах белого ватмана и все цветными карандашами (вам и не представить, какой это был дефицит в наше время!). Директору Титареву Г.М. так понравились копии, что он распорядился украсить ими стены своего временного жилища. Директор, налюбовавшись на картины вместе со своим семейством, стал приглашать и коллег взглянуть на работы юного сторожевского дарования. В числе таких счастливчиков-посетителей филиала малой «Третьяковки», как вы уже догадались, оказалась и наша учительница. А ведь директор, это моя опять-таки запоздалая мысль, мог бы выставить эти шедевры в коридоре школы на всеобщее обозрение, чтобы с редкой в ту пору экспозицией познакомились школьники. Но начальству во все времена и при любых обстоятельствах было виднее, как поступать и что делать. Лично мне удалось-таки заглянуть в филиал прославившейся галереи после того, как грозный для меня Титарев покинул Сторожевое. Ну вот, я опять сильно и намного отвлекся от ведущей темы. Поверьте, все мои тогдашние ровесники и ровесницы, бесцеремонно расталкивая друг друга локтями, так и наровят все и сразу очутиться на страницах воспоминаний. Чаще всего не могу устоять перед таким напором и, простите ради Бога, уступаю им, несмотря ни на что, свою очередь… Все это и многое другое, о чем многого не расскажешь, случалось в школе. А дома Толинка, считавший домашние задания божьим наказанием и частенько игнорировавший их, был к тому времени уже избалованным своей семьей, падок и, представьте, весьма жадноват на чрезмерную незаслуженную похвалу. Без нее и дня прожить не мог. Опять повторюсь, что он готов был слушать и слышать, как тетка Машка, мама покойного приятеля и соседа Митроши, или тетка Наташка, родительница Белого и Кови, повторяли: «Нюра! (это моя мама). А Толинка-то твой - стоумовый!» И хотя мама была несколько иного мнения на мой счет, но и ей было лестно слышать подобное о собственном чаде. Потому-то самому башковитому и стоумовому сыночку как же не по нраву приходились хвалебные песнопения в честь постоянного конкурента Анатолия Курьянова со стороны Анастасии Егоровны. Я долго и мучительно искал подходящего случая во что бы то ни стало возвыситься над соперником хоть в чем-нибудь и как-нибудь. И, добиваясь желаемого, в конце концов, прославился, правда, не там, где отличаются соперничающие ученики. Сейчас расскажу об этом. Только картину, нет большое художественное полотно, может, даже панораму, вы представьте обязательно в цвете, с тенями, полутенями, с соответствующим задним планом. И двумя(!), исключительно двумя, действующими персонажами. Да нет, скорее с одним из главных героев этой трагикомической картины. Приготовились? Тогда смотрите, как торопится неприметный такой мальчонка, гонимый малой нуждой, к отдаленному от школы плетеному тесному курятнику, именуемому коллективным нужником. В его левой половине, что условно обозначалась буквой «М», два очка, в которые трусоватый малыш страшно как боится сверзиться, оправданно боится, потому что эти дыры огромные, а полок нужника, извините, туалета тоже плетеный и к тому же осклизлый настолько, что ему трудно удержаться на нем. Дамское отделение - совершенно пустое, по причине тоже очень банальной: вся глина любознательнейшими сорванцами была начисто отодрана от плетня-перегородки. Наши представительницы иного пола посещали туалет только во время уроков и сразу по нескольку особ. Одни из них стояли на стреме, а другие справляли дело, не терпящее отлагательства. Но ни предусмотрительные девчонки, ни каких другие персонажи в отхожем месте в тот момент не присутствовали, а, следовательно, и на воображаемой картине их быть не могло. Потому Толинка, которому уж совсем-совсем приспичило, успел добежать до огромной снежной кучи, что живописно красовалась рядом с нужником, исписанной свежайшими автографами и несколько порыжевевшими. Скорей, скорей! Спешит Толинка, пристраиваясь возле расцвеченного снежного кучугура. Только-только жиденькая струйка из краника успела пробежаться и прочертить нечто замысловатое на не первой свежести стенке, как чья-то огромная тень накрыла и Толинку, и всю угловатую поверхность кучи, вдоль и поперек изъеденную глубокими подписями будущих знаменитостей. И не только застлала весь белый свет, но при этом чья-то холодная и жесткая рука резко выдернула его маленькое ушко из-под облезлого малахая, больно и сильно потянула вверх вместе с враз ужавшимся зайчишкой. Остатки безгрешной жидкости со страху полились и закапали совсем не туда, куда были нацелены. А грозный голос, противный голос Григория Митрофановича, отставника и директора семилетки, уже подавал грозную команду откуда-то с высокого далека: «А ну сгребай своё «приспятье», негодник! Да поживее у меня!» Поди, попробуй, не послушайся этого бывшего офицера, вечно откашливающегося обильной мокротой, которую он, как и Полина Тимофеевна, сплевывал на глазах не только школьников, но и учителей, в белую тряпку и ненадолго прятал её в карман поистаскавшейся армейской шинели. Вот и начал провинившийся «негодник» сгребать моментально окоченевшими ручонками то, чего не успел наделать и то, что наделали чуть раньше, на переменке, и значительно обильнее другие старшеклассники и малыши вместе с ними, которым, выходит, крупно повезло. Ручонки мои на крепком морозе застыли так, как никогда не замерзали. Кое- что уже подмерзшее в кучку все-таки нагреб. Только тогда директор разжал жёсткие клещи свои, и я пустился от него бечь. Забежал в коридор школы и подставил руки под тоненькую струйку из бочка с водой для питья, пока дотошная и скупая техничка Настя Гурова не прогнала. Воды обиженному и пристыженному мальчишке пожалела. Тут уж она была права, её, воду эту, в ведрах носить приходилось издалека. Вот такой нисколечко не смешной казус произошел почему-то со мной, а не с Маркизетом, и случай этот никак не украсил мою «безупречную» школьную биографию. Однако это, по сути, ординарное происшествие, к большому сожалению, задержалось где-то там, на уровне подсознания, на всю оставшуюся жизнь. Ни сном, ни духом своим не знал тогда ничегошеньки о теории Зигмунда Фрейда, но на практике, выходит, успел с ней столкнуться. Казалось бы, и не принародный стыд, но он настолько въелся в сознание того маленького человечка, что так и остался не выводимым родимым пятном. Помните меня, бегавшего смотреть паровоз в Давыдовку? Я еще прятался тогда по этой самой деликатной причине от женщин-попутчиц за ореховый кустик. И теперь, иногда по-детски комплексуя, будто слышу грозный оклик и надрывный кашель, приглушенный временем; инстинктивно увертываюсь от пальцев, холодных и безжалостных, выворачивающих мое крохотное беззащитное ушко. Вот и пытайся усомниться в правоте доктора Фрейда! Плохое, особенно несправедливое, запоминается навсегда! Еще как запоминается! Очень стыдно было тогда кому-либо пожаловаться или при ком-то поплакаться. Разве что моей бабушке Марихе и то на ушко. Её слова-утешения тоже запомнились: «Попробывала б эта сволочь (директор, а то, кто же еще!) поизмываться над большими ребятами…Они его самого заставили бы г…о выгребать голыми руками со дна нужника». Истинная правда из уст моей харизматичной бабули успокаивала, но ненадолго. Что, казалось бы, мне еще иного надо? Но время, вынужденно повторюсь в который раз, так и не выветрило из памяти непедагогичный урок педагога, да еще облеченного властью. Так откуда, спрашивается, им, хорошим отношениям - как к очагу просвещения, так и к директору, моей первой учительнице, её любимчикам и вообще ко всем школьным работникам - взяться? Вот почему тогда, в ту майскую среду победного 1945 года, вместо семилетки, очутился в гостях у другой бабушки, маминой мамы, обойдя школу не такой уж дальней дорогой… Чего не помню, так это того, обрадовалась ли моему нежданному пришествию бабушка Давыдова. Но для меня это и не столь важно было. Небось, не выдворила бы. Главное, а это действительно самое главное, моему внезапному приходу были рады-радехоньки еще больше, чем я, дурасливики, дошколята Женя с Аней. Тогда до самого условного обеда втроём мы так разбаловались, так распрыгались по полу и по снарядным ящикам - вместо голого стола и пустого сундука для одежды, что не продохнуть было от поднявшейся пыли в их такой же убогой землянке. Наша общая бабука (это Женино ласкательное обращение к бабушке) терпела-терпела щенячью визготню троих внуков с беготней и истошными воплями (исходившими больше всего от суматошной Анечки!), что в конце концов не выдержала. Под надуманным, но мне, школьнику, очень даже понятным предлогом, она, наконец, изрекла: «Унучек (это она так ко мне обратилась), а не пора ли тебе домой, родимый, ведь там, поди, изождались тебя!» Захотелось бабушке ответить что-то умное, наподобие того, что мы, бабушка, еще не отыгрались за время, проведенное в изгнании. Но ведь подумал так об этом гораздо позже, когда оказался дома. А тогда сдержался, не нагрубил, но и не сказал нужных слов. По той простой причине, что и эта, другая бабушка, меня ждала, жалела даже больше, чем Женю с Аней. Хоть я и мозолил ей глаза, но не так часто, как увалень Женька с капризной Аней. Жил-то на расстоянии, а потому и гостинчики она совала иногда мне тайком от поднадоевших домашних внуков. Как же «дальнего» унучика не приголубить? И ведь брал от нее гостинчики, брал без зазрения совести то яичко, то яблочко, объедая сирот - Женю с Аней. Разомлевший, весь вспотевший и даже охрипший маленько, выскакиваю, так и не наигравшись, из душной землянки. Снова, как и утром, оказываюсь под нудно моросящим довольно прохладным дождичком. Совсем промокшая и склизкая огородная тропочка, вывиливаясь, бежит то между картофельными бороздками, то мимо будущих огуречных и помидорных лунок и грядок.
Радость и горе, пришедшие с Победой...
Вскоре она выводит меня прямёхонько к вновь возрожденному административному зданию (наспех слепленному из жиденьких бревен сторожевского нестроевого леса, глины и песка) - сельскому Совету. Тут уж обойдусь без сакраментальной фразы, используемой многими авторами: «Как щас помню!» Потому что в этом нет никакой надобности. Чего же мне не запомнить той унылой и будничной картины? Как и ранним утром, снова увидел флаг над крылечком сельсовета. Для ясности уточню, что это было не огромное развевающееся полотнище, а всего лишь скромный кусок ситца, некогда бывшего ярко-красным, теперь же свисающего выгоревшей тряпкой с флагштока (обструганной ореховой палки). Еще бы мне не запомнить, как с хлипких временных ступенек крыльца спустились закутанные в лохмотья бабы, за ними - такие же неповоротливые два деда и тоже в преветхой одежонке - жертве проклятого голода и на одежду. Изо ртов обоих дряхлых кавалеров торчало по дымящейся самокрутке. И бабы, и деды резко притормаживают и разом начинают громко рабалакивать, причем вразнобой и часто при этом махая руками. Прямо как на первом послевоенном общем сельском собрании развыступались граждане. По первоначальным их словам, исходившим от деда Тихона Шушерина, что был побойчее своих собеседников, вместе взятых, долетело до моих тогда ещё очень чутких слухалок: «Одолели-таки проклятого германца, чтоб ему, б…е, ни дна, ни покрышки на веки вечные…» Были и другие неприличные словечки как от мужиков, так и на этот раз от несдержавшихся наших женщин. И куда как покрепче вступительной речи, исходившей от первого оратора, которые остерегусь-таки озвучивать. Да я уже и не слушал новость первостепенной важности, доставленную или Толиком Костаком - нашим почтовозом - из Старой Хворостани (или каким другим нарочным из самого райцентра - Давыдовки в связи с таким чрезвычайным событием). Телефона, а тем более радио, в не отстроенном селе пока не имелось, да и не предвиделось даже на отдаленную перспективу. Тем знаменательным днем моя суеверная бабуля, а поздним вечером не менее мнительная мама, а за ними такие же предубежденные братья, как и большинство жителей Сторожевого, верящих особенно во время непредвиденных бедствий и в чох, и в сон, также не подали вида, что рады моему заявлению. Последние даже поспешили заявить, что уже слышали о разгроме немецко-фашистских войск и капитуляции Германии. Но ничего вразумительного из-за все тех же устоявшихся предрассудков так и не добавили. В нашем селе все жители до единого, как и мои родные, боялись сглазу. Начнем, еще раньше заявляли братья, преждевременно хвастать, а папаньку-победителя, главу семейства, возьмут убьют или подстрелят чертовы финны. Такая осторожная радость, тем более на потом, была почти что в каждой семье, куда не успели прилететь ужасные похоронки. Сглазу, поспешной оценки, непроверенной весточки боялись, иногда не без основания.
Большинство женщин, многие из которых уже считались к тому времени вдовами, встретили новость о победе горькими слезами. И как тогда ни пытался наш председатель строжиться и кипятиться, рассылая гонцов по всем куреням и землянкам, чтобы собрать наш освобожденный из неволи народ на торжественный митинг, но под нудно моросящим дождем не набралось и сотни самых послушных граждан. Василий Григорьевич вознамерился было произнести торжественную речь по такому случаю, но она, речь эта, наспех составленная, не получилась. Стоявшие перед сельским Советом бабы по одной, а потом и разом начали всхлипывать, а некоторые заголосили (разрыдались). Седоволосые деды были посдержаннее и покрепче на слезы. Хромые, слепые, безрукие гражданские и бывшие военные вовсе не заявились на Поляну. А дождик то моросил, то брал передышку. Словно сама матушка-природа или, тут я совсем запутался, мачеха что ли, как это часто бывает в подобных ситуациях, доплакивала скупые холодные слезы. Война, вдоволь поиздевавшись над сторожевским людом, откатилась в дальние, неизвестные нам страны. Да и чему, скажите, было радоваться? Пройдет еще много дней, недель, месяцев, даже лет, а блуждающие по необъятной стране серые листки похоронок отыщут-таки своих адресатов, пребывающих в нервозном состоянии. В них, как это принято, стандартные телеграфные строчки: ваш муж погиб тогда-то и там-то или ваш сын пропал без вести…Тетя моей мамы, Прасковья Иванова, получила солдатский треугольник спустя месяц после девятого мая. Взяла в руки тот треугольничек полевой почты и обмерла, предчувствуя беду. Адрес-то на конверте был написан не рукой её сыночка Фили… Действительно, в письме фронтовые товарищи танкиста Филиппа Иванова сообщали матери, что младший лейтенант Иванов Ф. Е. погиб в полдень 9 мая на одной из оживленных улиц города Берлина. Их лейтенант всего лишь высунул голову из люка «тридцатьчетверки» и был сражен пулей немецкого снайпера. Правду говорят, что одиноким горе не бывает: еще до эвакуации, в начале 1942 года, на второй день вторжения оккупантов в Сторожевое, Егора Иванова, мужа маминой тети, немцы расстреляли прямо в полисаднике возле их дома за «связь» с партизанами. Так и осталась обезумевшая от горя жена и мать с умственно неполноценным юношей-ребенком Колей на руках, мальчиком с чистыми васильковыми глазками. Подобное случалось довольно часто. И наших одиноких жен и безутешных матерей не перечесть! А когда спохватились все-таки посчитать сторожевских горемык - оказалось, что уже и поздно. Так скажите, разве могли разделить многие мои ровесники, уже потерявшие своих отцов, радость долгожданной весточки о Дне Победы со мной или с другими нашими сверстниками, отцы и братья которых вот-вот должны были вернуться домой? Естественно, не могли порадоваться в тот день мои двоюродные брат Женя и его сестра Аня. Их отец, дядя Федя, служивший в кавалерии, пропал без вести. Никогда не увидят своих отцов, положивших головы на полях сражений, мои товарищи и друзья: Яша Курьянов со своими братьями и сестрами, Вася Иванов и его сестра Маруся, Вася Курьянов и его сестра Евдокия, Толик Иванов и Аня, его сестра; Александр и Василий Воробьевы, Николай и Алексей Тюнины; Тюнины Илья и Наталья; Тюнины Алексей и Прасковья; Иван Образцов; Федя Хорсов; Толик Костак; Федя Романов; Аня Образцова; Таня и Дуся, дочери Никитичны; Иван Курьянов; Мария, дочь тетки Ганьки, Митя, сын тетки Савельевны, Петр Быковский, Иван и Николай Воробьевы… Это те и многие другие сироты, с некоторыми из них я враждовал по-детски и в то же время дружил. Они, названные мною мальчишки и девчонки, заметьте, были только с нашей не такой уж протяжённой улицы Глиновки (Набережной по-теперешнему).
А кто все-таки оказался счастливчиком? Кому 9 мая стало на многие годы настоящим праздником и приятным воспоминанием? Ну, в первую очередь повезло мне и моим братьям; Ивану Гунькову и его сестре Наташке; Ериным Ивану, Михаилу и остальным их братьям, и сестрам; Наташке, Нюрке, Маруське - дочерям дяди Митрохи; Марии и Анне Носовым; детям Ивана и Мишки Раклиновых; Толику и Васе, сыновьям Марка Ивановича; Павлу Носову и его сестрам; Степану, Филиппу и Татьяне Ивановым… Еще раз повторюсь, что это мужчины только с нашей улицы: погибшие и живые. Точно или приблизительно такие цифры можно было бы привести, пересчитав мертвых и оставшихся живыми фронтовиков с других восьми улиц нашего села. Но теперь этого сделать не могу, не поможет и мой одноклассник. Он родился в селе Селявное. Но надо, пусть даже запоздало, сказать особое спасибо добрым людям села Сторожевое, тутошним и приезжим учителям, которые, как могли, утешали осиротевших матерей, вдов-солдаток, помогая им и их детям встать на ноги, не оставляя обездоленных женщин наедине со своей бедой. Это они, учителя родной семилетки, по своей инициативе устроили ближе к осени праздник для взрослых и детей, посвященный Дню Победы. Ближе к нашей Меловой горе, на Левоновом саду, старшеклассники чуть ли не единственной настоящей (уцелевшей!) штыковой лопатой вырезали на траве огромную пятиконечную звезду, затем натаскали для большого костра много хвороста и дров. И огромный костер тот запылал во славу Победы ярко и высоко в вечерних сумерках. Кто и что из учителей и учеников говорил или декламировал какие-то стихи, стоя далеко от мечущегося пламени, я не запомнил. Зато отчетливо слышится до сих пор мне голос сторожевского соловья Лёши Благих, исполнившего впервые у нас новый, совсем незнакомый присутствующим, Марш артиллеристов. Слов в этой песне было очень много и запомнить их, вот так слету, нелегко. Но торжественно звучавший припев марша, повторяемый Лёшей несколько раз, не мог не осесть в голове:
«Артиллеристы! Сталин дал приказ!
Артиллеристы, зовет Отчизна нас!
Из сотни тысяч батарей, за слезы наших матерей,
За нашу Родину! - Огонь! Огонь!»
Голос нашего «Саши Парамонова» далеким эхом разносился над отрогами меловых гор, над широким мирным Доном. Даже лягушки, сами большие любители попеть, и те как одна прекратили вечерний многоголосый концерт и заслушались вместе с нами, учениками и нашими родителями. Я нисколько здесь не преувеличиваю: едва ли не в каждом, ближайшем от нас, населенном пункте обязательно имелся и пел для своей аудитории или «итальянский» Робертино Лоретти, или русский Саша Парамонов. Но тогдашних деревенских соловушек так и не услышали ни в областном центре - Воронеже, ни в недосягаемой для нас столице - городе Москве. А может, это было и к лучшему. Ведь наш Алексей Благих исполнял песни исключительно для жителей Сторожевого на вечерах в школе, на концертах в сельском клубе, на всех пионерских «кострах», вызывая поначалу скупые аплодисменты, тихий восторг, даже слезы все еще незабытого горя, как на впервые отмеченном празднике Победы, в далеком-предалёком, сорок пятом судьбоносном году.
Педагогика... на школьных спектаклях...
Ой! А чего это я уж совсем заскромничал. Простите великодушно, что чуть было не «забыл» и о моем случайном, первом и последнем артистическом дебюте. Нет и нет! Он ни в коем случае несравним с многократными победами и певческими взлетами Алексея Благих. Но все же, все же в памяти моей остался пусть скромным, но праздничным событием. Очень хочу, чтобы и вы, дорогие мои, порадовались вместе со мной и прямо сейчас. Когда и как это случилось? Может быть, спустя год, а может и два, после хмурого майского дня сорок пятого года, когда в нашем селе количество подросших кандидатов в первоклашки заметно прибавилось. Местных квалифицированных педагогов по работе с беспокойным контингентом катастрофически не хватало. Тогда-то из-за Дона начали присылать к нам молоденьких выпускниц педагогических училищ. Таким вот образом и появилась у нас М.И. Воронина. Родом она была из села Дракино, соседствующего с тогдашним райцентром - Давыдовкой. Хотите верьте, хотите, как хотите, но эта молодая женщина была красоты сказочной. А вы, полагаю, можете себе представить, как выглядят неземные красавицы. Не прошло и нескольких недель, как начинающая учительница сумела организовать драматический кружок для учеников младших классов. Желающих попасть в него, на удивление многих взрослых, было больше, чем предостаточно. Руководительница кружка просила каждого из претендентов в артисты прочитать или рассказать сказку, стихотворение, басню. Толик Маркизет поспешил продекламировать ей в «лицах» басню И.А. Крылова «Стрекоза и Муравей», естественно, подразумевая, что это Он и есть трудолюбивый Муравей, и был, к моему горькому неудовольствию, записан в кружок. Я же выступил с отрывком из поэмы Н.А. Некрасова «Саша». Так как этот текст мною повторялся за братом много-много раз, то и прочитал его без единой запиночки, с выражением, также стараясь как можно правдивее изобразить тревогу и даже выдавить слезы из глаз «озабоченной Сашеньки». Получив вполне заслуженную похвалу от Марии Ивановны, не без гордости пополнил уже переполненный список временно пребывающих в неизвестности талантов. Но Толик Курьянов, паршивец такой, и в этой ситуации всячески старался оттеснить меня, куда-нибудь аж подальше. Он из кожи вон лез, чтобы угодить и понравиться приезжей учительнице, да еще такой красавице. Пока же та его вероломная затея не удавалась. Не обращая на Маркизета особого внимания, Мария Ивановна то занималась с нами после уроков, то на редкие выходные отправлялась пешком за двадцать с лишним километров в свое Дракино за продуктами и за …сценариями будущих постановок. А еще (и как она успевала все это успевать?!) стала чаще водить кружковцев в сельский клуб. В большую и длинную хату-времянку, тоже возведенную на скорую руку и голодный желудок силами мужиков-инвалидов и древних стариков со всех трех колхозов. Опять-таки, сделаю тут ударение, поспешали наши деды, чтобы хоть как-то отвлечь молодняк, да и взрослых заодно от походов по следам недавних пожарищ войны. В клубе все, кто приходил туда, с любопытством и удовольствием смотрели спектакли, слушали военные песни, которые ставили и пели школьники старших классов под руководством других учителей. Уже совсем взрослые ученики и ученицы делали это с большой охотой и добросовестностью. Да иначе они и не могли. Радио, как я уже не раз и не два говорил вам, не было, о телевизорах мы долго-долго еще не услышим и не увидим их, а книги из задонских библиотек пока что неспешно накапливались, и их уже в нашей сельской библиотеке всем желающим не доставалось. Той зимой обильными снегами надежно были укрыты соблазнительные трофеи войны. Вот и валила валом молодежь в клуб на подобные мероприятия в долгие осенние и зимние вечера. Нашим младшеклассникам, особенно из драмкружка Марии Ивановны, было поучительно наблюдать, как играют и поют ученики старших классов. Чем-то, а чем именно, до сих пор так и не догадался, но понравился Марии Ивановне я, а не круглый отличник Анатолий Курьянов. Прочих задавак пятерочниц-девчонок в счет не беру. Вот так! Стал замечать, что руководительница кружка (или этого так желало мое болезненное воображение?) чаще, чем других исполнителей, нахваливала мое чтение стихов и прозы при нужной исполнителю, как она не раз говорила, надежной памяти. Однажды отметила при всех присутствующих еще и прекрасную дикцию юного кружковца Тюнина А. Каково было мое ликование по этому случаю, пусть даже где-то в закоулках души моей, вы и представить себе не можете! Более того, однажды, перед самым концертом старшеклассников, замешкавшись по своей глупой привычке, протиснулся в клуб с непростительным опозданием, когда все свободные места были заняты более расторопными и сообразительными юными поклонниками культурных зрелищ. Не представляю даже, как и каким образом, но Мария Ивановна заприметила меня, запыхавшегося и остолбеневшего, среди многоголосого гомона ребятни, одетой исключительно во все одинаково серое, заплатанное голодное тряпье. Не только увидела, но докричалась и, подозвав к себе, усадила …на колени. Ну, уж вы точно не сумеете представить себе дикаря Пятницу - слугу Робинзона Крузо, взгромоздившегося на колени не обязательно, уточним здесь, самой королевы Англии Елизаветы 11, а всего лишь какой-нибудь принцессы Ее Величества (знаю, знаю, что монархом в Соединенном Королевстве в то время являлся Георг V, но мне больше бы понравилось сидеть на коленях все-таки Елизаветы 11) Не можете? Я тоже не мог и не могу. А потому сидел тогда не на тлеющих, как когда-то в Уколово на коленях у нашего солдата, углях, а на разгоревшихся вовсю сухих дровах. За считанные минуты, да какие там минуты - секунды итак мокрый из-за спешки, еще больше взмок. А в горле, наоборот, совсем пересохло, стало вдобавок нестерпимо душно. Думалось, что скажут всевидящие и острые на язык мои одноклассники? Ведь засмеют окаянные и надолго. Жаром пылало лицо и почему-то пламенели мои бледные и бедные уши, подвергшиеся не такой уж давней экзекуции. Не выдержав-таки невыносимой пытки, уже к концу спектакля, медленно и «незаметно» сполз с коленей учительницы на прохладный пол и сидел там, затаившись серой мышкой и охлаждаясь от чрезмерного перегрева и стыда. Добрая и чуткая моя королева и виду не подала, какую неловкость испытывал ее маленький подданный, потому и не пыталась затащить меня на столь почетное место. Что происходило на сцене я не видел, зато хорошо слышал, как горячились, споря друг с другом, легендарные и любимые всеми нами, Чапай и Петька из пьесы «Чапаев». Однако, несмотря на чрезмерную стеснительность и неестественную угловатость мою, руководительница никак не хотела упускать из виду такого «способного» актера. Это она, ободряя и всячески поддерживая ласковыми словами, внушала мне мнимые мои артистические достоинства. И настроила-таки пусть не на подвиг, а на мужественный поступок, на который сам бы никогда в жизни не рискнул. Потому как затеяла вскоре постановку по отрывкам из повести В. Катаева «Сын полка». Ее, эту повесть, тогда только начали печатать в центральных газетах. Доступную сельским слушателям инсценировку, естественно, сделали школьные учителя литературы. На одну из главных ролей, казачонка - гвардии ефрейтора Вознесенского, Мария Ивановна определила … меня. Без всяких там кастингов и многократных смотрин по-нынешнему. А на роль юного разведчика Вани Солнцева сам указал руководительнице драмкружка на Ваню Сивожелезнова, тоже моего одноклассника. Его и гримировать под бродячего пастушонка-разведчика не пришлось бы: сам тощий-претощий, он и в школу ходил с тощей брезентовой сумкой, в рубашонке, на которой тряпичных заплаток было больше, чем живой материи, из которой она была когда-то пошита. Жиденькие белесые волосенки еле прикрывали большой череп, чем-то напоминающий средней величины чугунок, нежели голову ребенка. Из-за несоразмерной головы мальчика дразнили клиндушком. Семья Вани - многодетная и очень голодная даже по тем несытым временам. Но этот почти прозрачный парнишечка учился на «отлично» по всем предметам и, самое главное, не был выскочкой и зазнайкой, как некоторые. А уж дружить с ним желали многие из моих товарищей. Словом, на роль Вани Солнцева наш не менее солнечный Ванюша подходил на все сто… Мне, как уже действующему сыну полка, с великим трудом раздобыли бэушную гимнастерку самых малых размеров, которую все же пришлось значительно ушить по всем имеющимся швам. На плечах появились, как у моего батяни-пехотинца, погоны с лычками ефрейтора. А на голове - настоящая казацкая кубанка с малиновым верхом из вовремя пришедшей с Кавказа посылки от нашего Васи. Только, к сожалению, большому, пришлось обойтись без настоящего кинжала в ножнах и сапожек моего размера. Просто ни у кого в селе не нашлось подобающего по сценарию реквизита.Словом, лучших исполнителей главных персонажей и быть не могло. Ваня и я войну видели близко, даже слишком близко для нашего возраста. Оба находились достаточно долго на земле, отданной врагу. После многоразовых «прогонов» ролей мы с Ваней "вошли" в свои образы, и были готовы физически и морально выступать на 7-е ноября, на одном из ярких тогдашних наших праздников, перед колхозниками и школьниками всех трех колхозов. Как всегда, при переполненном «зале» клуба. Вы сами должны понять и оценить, насколько была важна и нужна тогда тема детей войны, перестрадавших в ней, возможно, даже больше, чем взрослые. Да, не было в нашем селе никаких таких сыновей полков, но уж точно, что были подростки и даже дети, способные повторить или совершить, не задумываясь, подвиги взрослых во время боевых действий. Просто подобных событий, как в книге Валентина Катаева, в их жизни не случилось. Я же, напротив, посчитал самым настоящим подвигом первый шаг на взрослую сцену при набитом под завязку зрительном зале. Это ли не смелость: проблеять козлиным фальцетом пару строк из известной всем русской народной песни «По Дону гуляет, по Дону гуляет, по Дону гуляет казак молодой…»? А ведь выдохнул их, эти несколько слов, чуть ли не все разом, для плачущей и оставленной казаком опечаленной девы… При полном, заметьте, отсутствии музыкального слуха. Мне, как видно, не один медведь и не на одно ухо, а два медведя и разом наступили на оба. Ничего, пропел-таки под язвительный шумок уже наших сельских красавиц. Но на такую «мелочь» другие благодарные зрители, особенно матери учащихся, аж никак не отреагировали. Зато потом с каким вниманием все до единого зрителя вслушивались в задиристый диалог баловня полка «ефрейтора» Вознесенского и, безо всякого сомнения, заслуженного претендента на место еще одного сына, но уже другого полка - Ваню Солнцева. Наш тщедушненький актер, исполнявший его роль, и на сторожевской сцене ничуть не уступал, а иногда даже превосходил в словесном поединке именитого и самовлюбленного в себя соперника в погонах и кубанке с малиновым верхом, атакуя его колючими подначками и отвечая на выпады хвастуна в военной форме осмысленными репликами. Каждый из нас, как тому учила Мария Ивановна, напористо, чуть ли не со сжатыми кулачками, старался перещеголять своего оппонента, всячески выпячивая собственную, свою, ребячью роль в качестве заслуженного бойца и борца против проклятых фашистов вместе с солдатами и командирами Красной Армии. Что и говорить, мы сумели тогда полностью овладеть зрительским вниманием. А этого добиться в деревенском послевоенном клубе не так-то просто! Успех дебютантов Вани Сивожелезнова и Толинки Тюнина был по тогдашним меркам просто ошеломляющим. Чего стоили пусть пока что неумелые робкие и редкие хлопки, приглушенные, не то, как сейчас, возгласы публики в наш адрес: «Молодцы! Молодцы, ребятки!» И наши низкие, тоже совсем неискусные поклоны благодарным зрителям уже без подсказки такой же воодушевленной и раскрасневшейся, как и мы, Марии Ивановны. Взрослые, а за ними и дети, когда собирались все вместе, вот так учились открыто улыбаться, иногда и хохотать, не оглядываясь по сторонам и не вжимая голову в плечи. Хотя проклятая война все еще продолжала показывать и будет долго скалить свои хищные зубы то весной, то летом, то осенью на полях, в окопах и траншеях, в глубоких оврагах. И это притом, что во всей нашей округе давно не было ни вооруженных немцев, ни мадьяр с румынами. Главное, чужих солдат мы перестали бояться, и они уже были далеко-предалеко от нас. К тому же на дворе стояла опять суровая зима, трофеи войны завалило глубоким снегом и наступила… почти пятимесячная передышка. Особенно желанной она была для матерей, бабушек и молодых женщин. Когда же поутихли искренние аплодисменты в нашем «зале», и мы с Ваней вдоволь накланялись, выныривая и выныривая из-за «кулис», наша добрая и сказочная фея расцеловала обоих счастливых артистов по очереди в обе щеки, приговаривая: «Я же говорила вам, мальчики, что все у вас получится! Ведь получилось? Да еще так здорово!» Она, как малолетняя девчонка, радовалась и прыгала вместе с нами и, это было видно еще как, гордилась начинающими артистами. Домой мы с Ванюшей возвращались настоящими героями, совсем как наши прославленные кумиры из повести Валентина Катаева, замечательного произведения на все времена. Единственное, чего не хотелось не только мне, но и моему другу Ване Сивожелезнову, так это быть на месте Анатолия Курьянова. А теснился тот задавака на длинной скамейке во время спектакля в первом ряду и, безо всякого сомнения, даже очень сильно завидовал нам. Так ему и надо, любимчику Анастасии Егоровны и круглому пятерочнику! Но пожинать мне и моему другу сценические лавры, к великому сожалению, больше не довелось. Вскоре отбыла от нас Мария Ивановна в свое Дракино. Видно, кончилась ее годичная командировка. Но, уже к оборвавшемуся нашему счастью, не забыла сказочная фея попрощаться со всеми маленькими актерами. Да и кто, вот так всерьез подумайте, из приезжих к нам учителей надолго в бесквартирном, голодном и холодном Сторожевом задерживался? Почти что никто! Кроме разве что малочисленных и привычных к нашим полувоенным условиям местных женщин да тех молодых девушек-учителей, отваживающихся выйти замуж за сторожевских парней.
А когда после тех далеких и памятных событий прочитал рассказ В. Распутина «Уроки французского», позже несколько раз смотрел и пересматривал фильм с таким же названием, то неслучайно вспоминал своих школьных товарищей, тогдашнего директора школы Г.М. Титарева, отставного бывалого офицера, и совсем юную учительницу-энтузиастку Марию Ивановну. Оба этих педагога запомнились, удержались в уме тоже раз и навсегда. Только память о них совершенно, ну совсем противоположная, как у того не по годам самостоятельного мальчонки-мужичка Володи о бессердечном их директоре и учительнице французского языка, приехавшей из яблочной Кубани в сибирскую глухомань сеять доброе и вечное…
Говорят, детство до десяти лет чуть ли не самое счастливое. Скажите, пожалуйста, можно ли назвать таковым наше военное и послевоенное малолетство? До сих пор затрудняюсь подобрать приемлемый ответ на этот нелегкий вопрос даже в связи с таким знаменательным событием в жизни мальчика (ростом в один метр и тридцать сантиметров), каким был и остается для него май тысяча девятьсот сорок пятого года…
Ссылка:
Пленный
Тюнин Анатолий Павлович
Ференц Ковач и другие.
Застоялась у нас поздняя осень. Третья после победы над фашистской Германией и её союзниками. А по улицам возрождающегося Сторожевого водили, нет, не басенного слона, а… живого мадьяра. Ярко светило солнышко, но греть Светило ленилось. Потому без особой надобности выходить во двор не хотелось. Возле тёплой русской печи мама возилась с моими в пух и прах изорванными и прожжёнными у вечерних костров штанами. Возле неё присоседился всеобщий наш любимец котяра по кличке Журналист. Бабушка вязала очередные варежки, а кому - она пока не надумала. Говорила, что до морозов сообразит для кого. Я же, изображая ещё более занятого, чем мои родители человека, лениво перелистывал порядком надоевшую мне потрёпанную «Родную речь». Межу прочим, это были наши самые благостные совместные семейные посиделки, отвлекающие от атакующих в любое время суток назойливых голодных мыслей.
А тут ещё такая новость из уст деда Акима, однофамильца и дальней родни. И всё же мы разом вздрогнули, когда дошла очередь необычных визитёров до нашей хаты. Взахлёб забрехала дворняга Пальма, безуспешно пытаясь сорваться с тонкой, на её собачье разумение, потому и непрочной привязи. Так она исступлённо исходила лаем всякий раз на особо непрошеных гостей, вроде горластого колхозного бригадира Пал Захарча или председателя сельского Совета красномордого Василь Григорча. В таких случаях Пальма безошибочно угадывала, что от этих вожаков колхозной и сельской власти её хозяевам - добра не жди.
Проскрипев, дверь открылась. Вот и припёрлись самозванцы. Подобных ходоков, уж точно, что ни мы, ни наша дворняжка не чаяли, никто о таких гостях и гадать не гадал. В узкий проём дверей, согнувшись в три погибели, пролез довольно рослый солдат и вправду … венгерской армии. Этот верзила, представьте себе, даже не ударился головастой башкой своей о низкую перекладину дверного проёма, видно, натренировался мерзкий гад, ныряя по своим блиндажам. Пленного сопровождал мужчина, росточком пониже, к тому же, одетый в гражданское пальто. Мадьяр был в летней солдатской форме. Точь-в-точь в какой заявились в село наши заклятые враги в июле зловещего сорок второго года.
Китель и брюки на пленном были поношенными, но вычищенными, наверное, даже подглаженными. Такими же незагрязнёнными выглядели его ботинки на шипах и на не изнашиваемых подковах. На голове солдата - несуразный картуз или пилотка такая, над козырьком которой словно впечатались в ткань две металлические пуговки, а выше прилепилась такой же пуговкой, но размером побольше, их национальная кокарда. Чисто умытая, гладко выбритая, можно сказать, свежая рожа недавнего оккупанта. Никакого сравнения с заросшими густой щетиной, голодными, психологически раздавленными лицами пленных красноармейцев, которых мы довольно часто встречали на тыловых дорогах, оказавшись в эвакуации летом и зимой 1942-1943 годов.
Представившись следователем военной прокуратуры Сергеем Андреевичем, мужчина в штатском (одет он был по сезону то ли для контраста с военнопленным, то ли для чистоты следственного эксперимента) начал задавать вопросы сначала бабушке, потом маме. Перед этим он не забыл предупредить обеих взрослых женщин говорить только правду и ничего больше. «Перед вами, - начал своё дознание следователь, - бывший рядовой бывшей венгерской армии Ференц Ковач, так звали солдата, воевал и бесчинствовал он и на территории вашего села. Гражданин чужой страны, в этой части речи следователя зазвучали прокурорские нотки, подозревается в особо жестоком обращении с мирными жителями Сторожевого в первые дни оккупации села венгерской армией. Вглядитесь внимательно в его лицо, возможно, вы опознаете в нём военного преступника…» Следователя я, конечно же, не послушался и посмотрел прежде всего на его физиономию. Лицо как лицо, вроде как добродушное, даже располагающее к себе, но глаза, извините, ледышки холодные, насквозь тебя пронизывающие. Впрочем, а какие ещё могут быть глаза у людей подобной профессии?..
Пока наш Сергей Андреевич, не теряя времени, привычно озвучивал цель их с мадьяром нежданного к нам визита и задавал вопросы, очень серьёзные и вызывающие у нас застарелый страх, подозреваемый иноземец ошарашенно наблюдал за говорящими, но украдкой всё-таки больше озирался то на маму, то на бабушку. Не понимая русского языка, он, конечно же, догадывался, что от этих русских крестьянок в этот момент во многом зависела его, бывшего солдата-карателя, судьба. Да скажи или кивни только головой следователю, что-де признают они в нём вчерашнего бандюгу и тогда всё - или расстрел, или долгий срок заключения в тюрьме страны, на земли которой он так опрометчиво позарился.
Но для взрослых, включая и меня, 10-летнего, к зыбкому счастью безмолвного Ференца, была знакомой всего лишь ненавистная нам мадьярская форма. На всю жизнь остались в памяти вот эти ненашенские пилотки, а может, такие вот нелепые картузы со свисающей кокардой, армейского лягушачьего цвета френчи и мешковатые штаны, такие же, как у этого Ковача, ботинки. И весьма специфический и стойкий запах, которым провоняли вражеские солдаты и который всё ещё исходил от подозреваемого. А времени порядком минуло с того трагического дня, когда оголтелая свора немцев и мадьяр ворвалась в Сторожевое или с того благоприятного для красноармейцев момента, когда этот нехилый тип угодил к ним в плен.
Однако лики жестоких мучителей и палачей восьмидесяти жителей нашего села - все, без исключения, слились в памяти в одно расплывающееся вражье лицо. Тот же примелькавшийся жандарм с потешным султаном из кочетиных перьев над головой, сгонявший в Мастюгино, как на водопой, каждое утро мальчишек мыть ноги в лошадиных корытах. Или Имре, постоянный гость и воздыхатель Маруси, хозяйкиной дочери из Скупой Потудани, немец, угостивший меня конфетой, даже они, то появлялись явственно так перед глазами, то начинали растворятся и гаснуть во времени. И голоса их, всех до единого, одинаково злобные, беспричинно орущие на постылом венгерском языке, до сих пор затухающим эхом всё ещё отдавались не только в моих ушах. Своими действиями не так уж и давно мадьярские солдаты вызывали панический ужас у гражданского населения, засевший внутри каждого из нас.
Словом, их свирепые морды в общем и целом нисколечко не походили вот на это конкретное и вполне благообразное лицо пленника, не заискивающего, но и не вполне уверенного в своём завтрашнем дне. В ожидании определения конкретной причастности к злодеяниям, творимым, это уж точно, или им, или его дикими собратьями по разбою, (1 - смотри сноски в конце очерка. - А.Т.) он стоял перед окном, в которое хоть и ненадолго, но даже очень кстати заглянуло робкое солнышко мягкой осени. Пленного к окну таким вот манером пристроил советский следователь. Сделал он это для того, чтобы мы лучше разглядели в подслеповатой нашей хибаре совсем не топорную, но всё-таки, как оказалось, трудно распознаваемую в отдельности личность солдата.
Бабушка и мама, сами того не желая, невольно, но вполне закономерно оказались как бы в двух ипостасях: гражданскими обвинителями и присяжными по делу рядового Ф. Ковача. И желательно, чтобы свидетели обвинения и народные судьи выдали единогласно и поскорее утвердительный вердикт: гражданин чужой страны - виновен. Суровый приговор, который, скорее всего, ожидал получить наш военный в тёплом пальто и такой же тёплой офицерской ушанке. Но, так и не получив желаемых ответов на поставленные бабушке с мамой вопросы, оперативник засобирался и уже подтолкнул легонько к двери явно надоевшего ему «безъязыкого» мадьяра. Только тут моя бабуля, стряхнув столбнячное оцепенение, в которое она впадала (по обстоятельствам) божьей коровкой, отважилась спросить:
«Сынок, это она к следователю, а не убежит ли от тебя мадяр (мы так и произносили национальность венгров) и, совсем оживившись, добавила неласково так, чтоб этой вражине … клятой на том свете жилось так, как нам мытарилось при их власти мадярской».
Молодой человек впервые за тягучее время непредвиденного нами официального дознания даже усмехнулся и, понимая ненапрасную тревогу пожилой женщины, с охотой заверил её:
«А куда ему бежать, бабушка?»
И уж совсем по-серьёзному и подробно начал разъяснять: «Да его, одинокого и иноземного бродягу, уверяю вас, в клочья разнесут первые же встречные ваши сограждане. Особенно те из них, кто оказался случайным или вынужденным очевидцем зверской расправы венгерских карателей над их родными: дедами, молодыми парнями или обездвиженными ранеными красноармейцами, (2) поневоле застрявшими в селе. Встретившиеся уцелевшие старики да и женщины тоже, продолжал Сергей Андреевич, устроят на скорую руку суд суровый и праведный где попало, даже посреди любой улицы или переулка. А мне как раз с жителями села надо, не торопясь, довести дело Ковача до полного завершения в соответствии с советскими законами. Так что успокойтесь, бабушка. Этому отвоевавшемуся вояке, он опять кивнул на перетаптывающегося с ноги на ногу у дверей молчаливого пленного, безопаснее находиться лучше рядом со мной».
«Истинная правда, сынок, истинная правда», - видимо, удовлетворённая ответом Сергея Андреича, закивала головой моя бабушка Мариха.
Что верно, то верно, окажись, это я так предположил, к примеру, вот сейчас в хате при очной ставке наш Алексей, то вряд ли средний брат удержался, чтобы не вцепиться мадьяру в глотку. Так сильна и неискоренима была его обида за кровавую зуботычину в его мальчишеские челюсти. Удар кулачищем он получил ни за что и ни про что от такого же, как этот пленный, великовозрастного вооруженного бандита. И в такой же, как на этом пленнике, быстро осточертевшей всем нам коричневато-зеленой форме. Как мы просветимся позже, называемой - хаки.
Тогда, на счастье подследственного, наши мужчины в тот экспериментальный момент отсутствовали: отец со старшим братом Васей несколько дней как отлучились на предзимние заработки в станицу Кубанскую сытого Краснодарского края. Обиженный жестоким злодеем с винтовкой в руках (3) пятиклассник Алёша, повзрослев и физически окрепнув, третий год, угодив по разнорядке* в ФЗО № 24 города Воронежа, в ударном темпе вкалывал начинающим плотником на чердаках уцелевших коробок домов областного центра. *(В сельский Совет приходила бумага из района, в которой председателю предписывалось в обязательном порядке откомандировать в город столько-то юношей на учёбу в школах фабрично-завордского обучения. Тот раз в список попали наш Алексей и его закадычный друг Иван Гуньков. - Прим. авт.)
Так что никаких таких особых происшествий в нашей хате - всё обошлось по-хорошему. Хозяева и гости «дорогие», наконец, с миром расстались. Но, что я увидел и чему удивился, выглянув в окошко? Ни одного любопытного уличного сорванца из команды моих приятелей не поспешило за следователем и его спутником. Или последний был им не интересен, или они забоялись, как бы лютая модярва не заявилась к нам снова. Ладно, как-нибудь после расспрошу дружка Смазного Ваську, он-то и объяснит, почему так вышло…
Почти одинаковыми были рассказы по свежим следам дворового обхода следователем и пленником. Схожие версии об одном и том же чрезвычайном происшествии мы услышали от матери Николая и Алексея Тюниных, Натальи Сергеевны. По сути то же самое узнали от самого ближнего соседа Андрея Носова. (4) Довольно долго и при любом удобном случае охотно делились своими впечатлениями другие свидетели выборочных сцен опознания и неприятных бесед их с очень дотошным следователем по делу Ковача во времянках, хатах-мазанках, саманках, куренях, а то и прямо на сельских улицах.
И все, как один, крестьяне, лишь мельком взглянув на человека во вражеской форме, моментально цепенели, становились, как мадьяр, «безъязыкими», но только, в отличие от него, на какой-то миг, а не на длительное время. Каждый из них, видимо, прокручивал наскоро в памяти что-то своё, ужасное и небезопасное от встреч с вооружённой мадьярской солдатнёй. (5) Если же теперешняя неожиданная оказия происходила в центре какой-нибудь из улиц, то люди, чертыхаясь вслух, отворачивались или, смачно расплевавшись, спешили убраться восвояси. Убегали, несмотря на уговоры следователя по возможности уточнить такие-то факты или добавить хоть несколько разоблачающих добавок по поводу издевательств карателей над беззащитными жертвами.
Это ж надо такому случиться, что даже безоружный призрак недавней войны всё ещё вызывал у всех опрашиваемых страх и глубокое отвращение. Так, на милость обеспокоенному своей участью мадьяру, подозреваемому нашими военными властями в серьёзных преступлениях, у которого, вполне допустимо, руки и впрямь были по локоть в крови, наговаривать на него напраслину, основанную на домыслах, никто из крестьян не собирался. На этот раз все как один сердобольные наши люди, обижаемые и унижаемые совсем недавно особо жестокими оккупантами-мадьярами по отношению к гражданским лицам, и не подумали вымещать злость свою на пленённом злодее. А может быть, им мешал совершить самосуд над ним наш следователь? Кто его знает…
Ведь опрашиваемые свидетели отлично понимали, что заявился проклятый Ковач в Сторожевое непрошеным гостем - вместе со своими кровожадными соплеменниками сеять смерть, жечь или разбирать по брёвнышку их мирные обители (поневоле из них изгнанные) для сволочных своих землянок и блиндажей.
Закончилась довольно нудная очная ставка в Сторожевом, как и следовало ожидать, безрезультатно. Во всяком случае, очень даже прозаично. Чуть позже уцелевшие до той поры старики рассказывали, что видели, как в недавнем прошлом лихой гость, облачаясь в поизносившуюся шинель, поданную ему шофёром-красноармейцем, несколько ожил. Ясное дело, он нутром своим поганым почувствовал, что его в этой русской деревне, где он бывал и не один раз, не опознали. Как они, наконец-то, уже втроём - следователь, пленный и вооружённый автоматом шофёр, расселись в военном «газике» и укатили от сельсовета в сторону райцентра Давыдовка.
В недолгой дороге каждый из спутников, которых не случайно свела вместе отгрохотавшая война, думал о своём. Нетрудно догадаться о ком и о чём: молоденький солдатик о последнем сеансе кино, на который он пригласил местную давыдовскую красавицу. Но успеет или не успеет на него - зависело всего лишь от хворостанской паромной переправы.
Как это ни покажется странным, взбодрившийся пленный тоже думал о далёкой молодайке. И что Богоматерь, которую он горячо и неистово просит в ежевечерних молитвах, поможет, обязательно поможет ему вырваться из железных лап этих лопоухих русских. И он встретит, обязательно увидит черноволосую свою Дорику и непременно отпляшет с ней зажигательный чардаш на их же многолюдной свадьбе. Ведь оба они такие молодые и к тому же очень уж красивые!
Следователь же мрачнел с каждым стремительно убывающим километром. «Чтобы раскусить проклятого молчуна, - рассуждал он, - нужен переводчик. Потому как мадьяр двух слов по-русски не понимает и не вяжет. Да и в немецком не больно силён. Реагирует только на: «Hut ab!», моментально сдёргивая с головы свой дурацкий капелюх. И начинает ещё нервно так дёргаться, когда ему при свидетелях начинаешь показывать жестами, дублируя не один раз, куда и как повернуть голову: «направо» или «налево», смотреть «на меня». Крестьянам, а это видно не вооружённым глазом, почему-то жаль их же неопознанного палача. Потому конкретного разговора, чтобы собрать нужные сведения, не выходит никакого и ни с кем из опрашиваемых свидетелей. Нет, без переводчика не обойтись. Но где его взять, переводчиков с венгерского единицы, а пленных, которых надо перепроверить на причастность к особо тяжким преступлениям десятки, если не сотни. В сорок четвёртом, потом и в сорок седьмом торопились с фильтрацией военнопленных и предателей Родины, могли проворонить в «СМЕРШе», а потом и в НКВД не одного кровожадного злодея».
И чем закончится это дознание недовольный Пётр Андреевич всё ещё не знал, но был почему-то твёрдо уверен, что именно этот здоровенный подозреваемый пленник на венгерскую землю скоро или даже совсем не вернётся. Хитрый мадьяр пытается во что бы то ни стало скрыть своё недавнее прошлое, прикидываясь безобидной овечкой, а дай ему в руки автомат, не раздумывая, нажмёт на спусковой крючок, как нажимал, расстреливая местных крестьян или пленных красноармейцев…
В конце концов следователь всё-таки пришёл пока что к неутешительному выводу:
«Это что ж получается, - подытоживал он свои безрадостные размышления, - в довольно тощее дело Ференца Ковача и за сегодняшний день не будет добавлено ни единого уличающего факта, ни одного! Вчера на хуторе Титчиха - всё тот же - нулевой результат, остаётся последнее село - Селявное, где венгерские каратели также наоставляли множество кровавых следов. Там должно повезти, хотя людям по всем сёлам, надо признаться, всё ещё так больно ворошить ужасы оккупации. Но как бы там ни было, видимо, потребуется немало времени и усилий, чтобы собрать веские доказательства вины этого пленного. И они будут обязательно собраны и доказаны в суде при большом количестве свидетелей».
Тут совсем неожиданно, как у соседнего села Архангельское, меловые кручи расступились и машина, выскочив из смешанного леса, оказалась на пологом и довольно широком берегу Дона. (С тех двух гористых и лесистых пятачков, именуемых «Сторожевским плацдармом», начиналось и закончилось окончательное освобождение моего села Сторожевое 1-е. Почему окончательное, да потому что этот сильно укреплённый противником узел несколько раз переходил из рук в руки противоборствующих сторон. В начале января 1943 года 25-я гвардейская дивизия под командованием полковника Шафаренко П.М., которая отвоевала у венгров этот плацдарм, начала наступление на Селявное 2-е, «Ореховую рощу», что в двух километрах от села Урыво-Покровское, и с боями пошла далее к селу Мастюгино. А сторожевской крепкий орешек пришлось раскалывать 141-й стрелковой дивизии под командованием полковника Рассадникова С.С. Именно его штрафной батальон первым ворвался на улицы нашего села и очистил его раз и навсегда от засевших в нём венгров. Об этом фронтовом штрафбате и о его конкретных героях-«штрафниках» с фамилиями и именами я узнал совсем недавно и пришёл к неутешительному выводу: не по этой ли причине при въезде в наше село не поставили памятный «Т-34», не назвали улиц села в честь незаслуженно забытых героях, положивших свои головы на сторожевской земле? Но это будет уже другая история, которую скоро обязательно расскажу вам. - Прим. авт.)
Паром, как это часто бывает по пресловутому «закону подлости», маячил далёкой мерцающей звёздочкой-фонарём на противоположной стороне, окутанной ранней чернильной темнотой поздней осени. Теперь пока дозовёшься до вечно заспанного и нерасторопного паромщика, пока он нехотя раскочегарит чёртову громадину на неуклюжих бывших армейских понтонах, уйдёт целый час или ещё больше.
Какое уж там свидание и кино, запоздалая молитва в месте содержания для военнопленных и предателей при НКВД или остывший ужин для следователя в пристанционном давыдовском буфете…
Слово о наследниках войны
и не только о них
«И зачем это автор вспоминает о каком-то обычном пленнике, каких было много, да ещё с такими скучными подробностями?» - возможно, спросит, недоумевая, кто-нибудь из молодых моих читателей. - Разве не было в их сгоревшей дотла деревне событий ярких и более важных?»
Да было и много случалось приключений всяких и разных на территории «Сторожевского плацдарма», который Николай Кардашов, один из воронежских журналистов, справедливо и метко окрестил «Сталинградом на среднем Дону». Происшествий и в нашем селе, которое было рядышком с плацдармом, а потому больше всех окрестных сёл и пострадало, было хоть отбавляй. Иногда действительно ярких и радостных событий, но чаще всего трагических. Лютая смерть, главная виновница и наследница войны, которую, можно сказать, спровоцировали непосредственно и королевские дружины вице-адмирала Миклоша Хорти, начиная с июля 1942 года, не одно десятилетие стояла (и продолжает стоять!) бессменной дежурной возле дверей наших землянок, куреней и хат. В них росли, подрастали или уже выросли любители небезопасных острых приключений - тоже дети и свидетели войны, о которых на официальном уровне у нас сейчас почему-то принято стыдливо помалкивать. Убеждён - зря! Они тоже, как и непосредственные участники боевых действий и событий по обе стороны фронта, много чего доселе народу неизвестного о войне хранят в своей памяти. И хранить им тоже, к сожалению, осталось недолго.
Как мы были наивны тогда, полагая, раз объявили о капитуляции Германии, война и страдания, вызванные ею, закончится раз и навсегда. Да ничего подобного! Проклятая война продолжалась, только уже без немцев и мадьяр.
Во многие семьи вернулись недавние фронтовики - отцы или старшие братья, уцелевшие на фронтах, но всё ещё не наигравшиеся соблазнительными смертоносными «подарками». Взрослых мужчин, подростков и детей, неосторожно обращающихся с иноземными и нашими оставленными впопыхах и где-попало минами, гранатами или снарядами, смерть наказывала всех без разбора за излишнее любопытство. Она подкарауливала любителей приключений нежданно-негаданно, на горе безутешных родных и близких, на освобождённых меловых возвышенностях, на возрождаемых полях или в глубоких оврагах, «вчерне» очищенных пока лишь от переносных колючих мадьярских рогаток, иногда и прямо в родных хатах. Чаще всего это случалось и ещё случается из-за большого недостатка специалистов-подрывников, «рук» у военных сапёров катастрофически не хватало и не доставало до многих мест, где проходили непосредственно длительные боевые действия. Бомбы, миномётные и противотанковые мины, не взрывая, команды из мальчишек под присмотром солдата-инвалида закапывали наспех, где попало и как попало. Потому и собирают такие обильные «урожаи» военного имущества тех времён современные поисковые отряды и «чёрные» копатели.
О бессмысленной и безвременной гибели товарищей моих, переживших голодную и холодную эвакуацию, тоже полную приключений, но ставших жертвами испытаний неистребимым соблазном изведать неизведанное в мирное время, я уже рассказывал в предыдущих очерках. Если захотите, прочитайте или вернитесь к их повторному прочтению.
Однако дворовый тот обход пленного Ференца Ковача (кузнеца или Кузнецова по-нашему) в сопровождении больно нетерпеливого и строгого следователя, подчеркну, был особым случаем и очень даже памятным для многих односельчан. И вот почему: иностранных пленных начали массово выдворять по месту жительства, но не всех огульно. Следовательно, заново пересматривались личные дела многих из них, то есть взвешивались все «за» и «против»: кого отпустить, а кого придержать надо было до поры, до времени. Вполне допустимо, что в деле Ковача обнаружились некие белые или чёрные пятна, ранее компетентными органами не замеченные.
И ещё один дополнительный и несколько проясняющий факт, который относится к этой теме. Сын деда Акима, уже упоминаемого мною соседа, капитан Красной Армии Иван Акимович, как-то рассказывал тогда, что кинотеатр в Тамбове, который восстанавливали военнопленные, внезапно завалился, не простояв года или двух лет. Естественно, что после такого «ЧП» те же компетентные товарищи начали искать злостных виновников этого обрушения. А в Воронеже, к слову, до сих пор стоят здания довоенной архитектуры, которые в то же самое время восстанавливали пленные педантичные и более старательные немцы и безответственные и ленивые мадьяры. Была ли какая-либо связь между этими обстоятельствами, я не могу сказать. Но это, повторяю, мои версии, о которых мне известно и которые озвучиваю, дополнительно разъясняю по просьбе первого читателя моего «Пленного» К. Владимирова.
Он, тот неординарный послевоенный эпизод в нашем селе с бывшим вражеским солдатом, явился для жителей Сторожевого, пожалуй, последним. Больше подобных случаев, когда наши военные или гражданские чины обращались бы к простым людям с просьбой совместно и по закону помочь распутать очередной клубок многочисленных проблем, оставленных отгремевшей войной, не было.
Зато многие совершенно несознательные деревенские граждане, у которых, как говорят, задним умом всегда все ямы полны, воспользовавшись зыбким предлогом и сбиваясь в кучки по три-четыре человека, тихонько так тогда возроптали:
«А чего да почему наши начальники, «едрит их на коляску», загодя не переселили колхозников вместе с их семьями перед вражеским вторжением за Дон, скажем, в родственное село Сторожевое Второе?»
«Ведь сколько народа, запоздало возмущались недовольные крестьяне, из западных областей Союза с июня сорок первого и по июль месяц сорок второго годов прошло и проехало через Сторожевое? И почему-де командиры Красной Армии, отступая, о нас начисто позабывали? Да ещё танкистов в засаде оставили, спровоцировав дикую резню со стороны мадяр…»
Тот же Аким Петрович, самый грамотный стратег с нашей улицы Глиновка, вдоволь пресытившийся германским пленом и поднаторевший в военных делах ещё в Первую Мировую, даже изощрённее и злее матерился. Но у него, как вы сейчас узнаете, хотя были на то достаточные основания. Он, ругая на чём белый свет стоит «известных» ему одному предателей из числа руководящих начальничков всех мастей и мест, размахивал кулаками (не представляю, насколько больше он разъярился бы, если узнал вовремя об известном приказе товарища Сталина от 17-го ноября 1941 года. В этом приказе тогдашний Верховный Главнокомандующий предписывал всем военным, местным ответственным лицам перед отступлением частей Красной Армии выдворять в обязательном порядке гражданское население вглубь страны, а жилища их уничтожать под чистую, не оставляя врагу в качестве готовых зимних квартир…):
«А то побросали, «защитники хреновы…», перепуганный и неорганизованный народ наш, - кипятился старый солдат, - на глумление мадьярским зверюгам…».
Ему охотно, не убоявшись ни Бога, ни самого Чёрта, громко так поддакивали и другие не менее просвещённые и бойкие наши умники, вроде деда Фильки Гурова, также вздумавшие между собой поносить советскую власть дурными словами и даже лично некоторых особо неприкасаемых руководителей партии и правительства за их коллективную близорукость и преступное промедление. Однако ни местное, ни районное, а тем более областное высокое начальство прямых упрёков в свой адрес дюже недовольных и язвительных сторожевских грамотеев так и не услышало. И представьте себе, даже и не подумало просить прощения у граждан села Сторожевое (и некоторых других правобережных сёл и деревень с подобной горькой судьбой) за свою халатность и ротозейство в начале августа сорок второго года, как раз перед стремительным фашистским нашествием, катившимся к нам беспрепятственно аж от самого города Харькова.
Никакого покаяния власти перед народом так и не состоялось вплоть до моего отъезда на учёбу в город Воронеж. Не умели или совсем не желали каяться и признавать свои ошибки наши правители…
Необычайное приключение
Марии Степановны
А вот листок с именем и фамилией Ференца Ковача, написанный рукой следователя по просьбе малость письмённой бабушки Марихи, стал добычей моей цепкой памяти. Ещё бы, такие важные, пусть даже мимолётные детали не забываются. Заученной иностранной шпаргалкой всего лишь из двух слов прокручивалась она в моей умной голове много, много раз. Конечно, дело было не во мне и не в Коваче даже, а в том, что интерес и к своим, и к чужим именам и фамилиям возник у моей бабушки ещё раньше и отнюдь не случайно. Это теперь для меня тот инцидент выглядит совсем, как курьёзный случай или досадное непонимание между двумя гражданами разных стран, разделённых лютой враждой и языковым барьером.
Впрочем, проясню всё по порядку и по возможности коротко и ясно. Произошло это не очень смешное событие в то время, когда в Скупой Потудани местные жители совсем отказались подавать эвакуированным нашим побирушкам (и моим родителям тоже) скудную милостыню. Они даже не хотели менять вязаные бабушкой и мамой шерстяные носки, носочки и варежки всех размеров и сортов на самые простейшие полуфабрикаты: свёклу, початки кукурузы, сырые картохи. У самих, отмахивались хозяйки, как от назойливых мух, от зачастивших коробейников, съестных запасов - в обрез. И пришлось тогда самой отважной из всех нас Марине Степановне отправиться в мадьярскую жандармерию за разрешением на выезд нашего семейства в более глубокий тыл, в удалённое село Уколово Белгородской области, авось там, думали взрослые, нам с долгой зимовкой повезёт.
В здании бывшего сельского Совета и случилось с ней совсем уж непредугаданная оказия. Над её фамилией от безделья начал потешаться очкастый переводчик в мадьярской форме, разумеется. Он много раз повторял фамилию и, очевидно, с недобрым всё же умыслом переиначивал в ней буквы и растягивал с нетерпимым акцентом гласные и согласные звуки:
«Цюнина или тянул нараспев:
Цю - цю - ни - н - а - а»…
Проговаривая фамилию по слогам и протягивая нараспев их и не по-нашему, а совсем уж по-дурному, он обнажал щербатые прокуренные зубы, которые успела разглядеть и запомнить надолго голодная и насмерть перепуганная смелая наша бабушка. Вручая ей из-за перегородки долгожданную необходимую бумагу, переводчик в который раз перековеркал её фамилию и превратил Марину Степановну совсем уж в некую:
«С - ю - н - и - н - у!»,
«Сю - сю - н -и - н - у -у …
Тем самым чуть ли не довёл бабушку в своём кабинете этот пока что сытый и заигравшийся бездельник до слёз и нервного срыва.
Явившись на квартиру (в которой мы впятером перебивались с воды на ставшие праздничными картохи, приготовленные по-поросячьи и без соли, и то не каждый день!), с желанным листком-разрешением, на котором по-русски исковерканной-таки красовалась наша фамилия, а как на венгерском - одной их деве Марии было известно, но только не нам, бабушка долго не могла успокоиться.
«Далась проклятому басурману моя фамилия, - возмущалась она. - Дурак бестолковый! Фамилия такая простая, а он её всю, вишь, безобразно обслюнявил. Да этот писарь не то что писать, но и выговаривать её не смог, сволочь редкозубая. Как с таким испорченным документом отправляться в дальнюю дорогу?».
Тут, совсем уж некстати, очень грамотный старший братец сморозил несусветную глупость, ляпнув сдуру:
«Да просто пригляделась ты ему, бабушка! Вот и распетушился он перед тобой таким голосистым кочетом».
Чем и вовсе вывел из равновесия нашу, действительно, не такую уж и старую Марину Степановну. Еле успокоили всем семейством с хозяйкой квартиры в придачу, повторяя хором, что беда её не такая уж и страшная.
Но всё обошлось, на скользкой дороге, припорошённой первым снежком, в село Уколово ни один случайный жандарм-грамотей, ни, тем более, полураздетый вражеский солдат на крепчавшем русском морозце и не вздумали поинтересоваться той важной и нужной нам в пути выстраданной справкой или свидетельством о рождении. Пронесло, слава Богу!
А вот фамильицу и имя пленного Ковача Ференца бабушка запомнила надолго и, главное, правильно её проговаривала, естественно, по-русски.
Внуки бабки Поштарихи
Уже после возвращения домой, это тоже само собой из памяти моей распечатывается, её кума, бабка Танька, жёнушка деда Акимки, по прозвищу Поштариха (на украинский манер), постоянно подливала масла в огонь, сохраняя вместе со стариком своим и без того довольно устойчивую неприязнь к мадьярам. И вот по какой причине. Бабушкиной куме в той же Скупой Потудани, прямо перед конюшней, рассвирепевший мадьярский офицер однажды собственноручно и нагло так напялил на шею настоящий лошадиный хомут. Гортанным голосом он дал команду помощникам своим стегать Поштариху кнутом. Перед этим, лопоча на своём тарабарском языке, жестами и всем телом своим сам показывал ей, стоя на сухом пятачке, как надо рысью бежать… по колено в осенней непролазной грязюке, «перелопаченной» колёсами машин, повозок, ногами лошадей, гусеницами танков, самоходок и превратившейся в конце концов в густое блинное тесто. А всё из-за того, что её вездесущие и больно прыткие внучата Лёшка с Колькой уж очень любили играть в настоящих кавалеристов.
У нас, эвакуированных детей, между прочим, была своя война, пусть отдалённо, но всё ж похожая на взаправдашнюю: с пехотой, кавалерией и даже танками. Войну на территории, занятой венграми, голодная и оборванная ребятня переживала и проигрывала ежедневно и очень даже обязательно, чтоб между «нашими» и «мадьярами». Эта бесконечная война через несколько месяцев на освобождённых сторожевских горных просторах трансформируется в затяжные сражения «красноармейцев» с «фашистами». Причём, немцами или мадьярами решительно никто из наших участников тех сражений, не на жизнь, а на смерть, быть не хотел.
А так как подлинной сбруи для постоянной серьёзной затеи у юных конников, Николая с Алексеем, не имелось, то они, особо не задумываясь о последствиях, сообразили позаимствовать её из… мадьярской конюшни. И стащили прямо на «глазах» у зазевавшегося часового офицерскую кожаную уздечку, украшенную блестящими заклёпками, а вместе с ней ещё и всякие нужные чужим кавалеристам для упряжи ремешочки и просто верёвочки, в изобилии развешанные на крюках. Не знаю, как долго детки, Ковя с Белым, (последний не на много старше меня!) забавлялись, используя ворованную снасть, но вражий офицер-орденоносец, между прочим, довольно скоро обнаружил пропажу, а ещё быстрее вычислил воришек, любителей настоящей «верховой» езды.
У всех на глазах произошло редчайшее «театральное» представление в эвакуационной нашей жизни, итак богатой на самые серьёзные, а подчас, как с моей бабушкой, довольно курьёзные абсурды, возникавшие довольно часто и в том числе из-за полного непонимания межу конфликтующими сторонами. Разъярившийся мадьярский, надо полагать, потомственный кавалерист, на удивление гражданских взрослых людей, злостных воришек военного имущества не стал наказывать. Зато репрессивной педагогике подверг их бабулю, не углядевшую-де за своими внуками с чересчур богатым воображением и несоразмерными в военное время запросами. Его услужливый денщик и вызванный на подмогу рядовой солдат гоготали на всю деревенскую улицу, вволю потешаясь над пожилой женщиной.
Они чуть ли не до смерти загнали бабку Поштариху, «запряженную» в огромный для её короткой шеи хомут и вынужденную «скакать» туда-сюда по растолчённой уличной жиже. Натуральными конскими вожжами два молодых солдафона управляли «транспортным» средством, осыпая при этом ударами кнута голову и плечи по сути невинной жертвы:
«Дярем, дярем, дярем!» - громогласно подтарапливали они выбившуюся из последней моченьки женщину.
А вот как они не высекли глаза бабушке Таньке - уму непостижимо?! Долго, ох и долго отходила да, наверное, так и не отошла до самой смерти Поштариха от больного и позорного публичного срама.
И как же на месте Марины Степановны, поразмыслите вместе со мной, не посочувствовать дорогой куме, вспоминая гнусное принародное издевательство, устроенное над Татьяной Михайловной очень культурными негодяями? В который раз уже в родных и безопасных стенах нашей хаты или акимовой такой же, как и наша хибаре, зимними вечерами обе кумушки поочередно и с завидным удовольствием отсылали проклятия, тут же сочинённые ими, в адрес изгнанных из нашей земли проклятых нелюдей. К устным заклинаниям они частенько и на радость добровольным слушателям присовокупляли популярные тогда в народе куплеты частушек:
Ой, война, война, война,
Когда ж кончится она?
А то нас замучили
Мадьяры вонючие!
И так далее и в том же духе…
Время, между тем, шло, обиды военных лет постепенно вытеснялись из памяти, но не из сердца, неотложными заботами не менее холодной, неурожайной и всё ещё не очень мирной жизни конца сороковых и начала пятидесятых годов.
Но Марина Степановна в душе надеялась-таки, что подскажет ей что-то важное и нужное фамилия пленного мадьяра, и она непременно сообщит об этой разоблачающей улике строгому следователю прямо в саму Давыдовку, наш тогдашний районный центр. Однако как ни напрягала памятливую головку свою моя бабуля, но так и не припомнила сколько-нибудь серьёзного компромата именно на того бугая Ковача, а потому и не обратилась куда следует и не нажаловалась кому надо.
*Пленный. Взятый в плен, находящийся в плену. Ожегов С.И. Словарь русского языка.
Свидетельские показания - вместо послесловия
1) Чтобы не быть голословным, приведу пример из воспоминания свидетельницы крестьянки Е. Ведешиной из деревни Светлово Севского района Брянской области: «Это было в мае месяце 28-го дня 1942 года, я и почти все жители ушли в лес. Туда следовали и эти головорезы (мадьяры -прим. А.Т.). Они в нашем месте (далее неразборчиво...) со своими людьми, расстреляли и замучили 350 человек, в том числе и мои дети были замучены, дочь Нина 11 лет, Тоню 8 лет, маленький сын Витя 1 год и сын Коля пяти лет. Я осталась жива под трупами своих детей». (Пунктуация и орфография - как в оригинале). Через два месяца эти или другие венгры-головорезы доберутся и до нашего Сторожевого, в нём они будут пытать, а потом добьют или расстреляют 80 мирных жителей, заподозрив их в симпатиях к партизанам.
Смотри сайт: «Королевство Венгрия. Венгерские оккупационные войска в СССР».
2) Ещё один убедительный пример, из очень и очень многих, изощрённой жестокости мадьяр: «5 января 1943 года жительница города Острогожска Мария Кайданникова видела, как венгерские солдаты загнали группу советских военнопленных в подвал магазина на улице Медведовского. Вскоре оттуда послышались крики, глазам заглянувшей в окно Кайданниковой предстала чудовищная сцена: «Там ярко горел костёр. Два мадьяра держали за плечи и ноги пленного и медленно поджаривали его живот и ноги на огне. Они то поднимали его над огнём, то опускали ниже, а когда тот затих, мадьяры бросили его тело лицом вниз на костёр. Вдруг пленный опять задёргался. Тогда один из мадьяр с размаху всадил ему в спину штык». (См. тот же сайт).
Кстати, это произошло незадолго перед Острогожско-Россошанской операцией, в ходе которой войсками Воронежского фронта был освобождён город Острогожск, наш теперешний районный центр. Случилось данное чудовищное преступление всего лишю за пятнадцать дней до освобождения города. Такими же бесчеловечными были мадьярские садисты и в нашем селе, вырезая на спинах раненых бойцов Красной Армии, местных мужчин и пожилых стариков пятиконечные звёзды. Вдоволь поиздевавшись уже над бездыханными телами своих жертв, они выбрасывали их к ногам безудержно рыдающих родственников или оставляли посреди пыльных деревенских улиц, строго-настрого запрещая предавать земле тела замученных мужчин.
3) Мой средний брат вместе с приятелем Ваней Гуньковым, это произошло ещё до эвакуации из родного Сторожевого, разыскивали сбежавшую наседку вместе с её выводком. Обшарив кусты лопухов возле хаты, они направились по переулку, заглядывая в усадьбы соседей. Как потом окажется, ребята опрометчиво продолжили поиск глупой курицы во дворе дома, в котором совсем недавно жили учителя нашей школы, а в тот злосчастный момент в нём устроили пир по случаю успешного захвата Сторожевого мадьярские солдаты. Подвыпившие вояки заметили ищущих кого-то «подозрительных» мальчишек, один из них тут же выскочил из хаты и, не вымолвив ни слова, схватил за шкирку Ваню Гунькова. Отдубасив паренька как следует, он принялся за Алексея, покорно ожидавшего своей участи (не бросать же ему «боевого» товарища, попавшего в беду) и врезал второму «партизану» кулаком в челюсти. А когда брат всё-таки вырвался из цепких рук озверевшего мучителя, мадьяр кинулся в помещение за винтовкой. Но малолетние «партизаны» были уже далеко, к тому же их с головами скрывали придорожные развесистые лопухи. Но перетрусивший не на шутку мадьяр все-таки выстрелил несколько раз в сторону беглецов. Вот так, средь бела дня, покорители земли нашей боялись русских партизан. Вполне понятно, что ни Алексей, ни тем более Ваня и не подумали больше разыскивать наседку с повзрослевшими под конец лета, потому и не послушными воспитанниками. Цыплята вместе с безрассудной мамашей так и не вернулись в свой курятник. Можно смело предположить, что квокчущая предводительница выводка вместе со всем своими многочисленными непоседами угодила в плен и стала очень даже кстати вкусной добычей голодных солдат венгерской королевской армии. Постной курятиной и нежной цыплятинкой, приготовленной по-мадьярски, возможно, уже успели тогда полакомиться прожорливые и всеядные чужестранцы.
Об этом эпизоде, произошедшем на второй день оккупации нашего села мадьярскими войсками, мне рассказал по телефону непосредственный участник избиения 12-ти летних пареньков - восьмидесяти трёх летний Иван Семёнович Гуньков, ныне житель пгт Нововоронеж, утром 2-го января 2013 года. Он не забыл сказать, что читал мои воспоминания со слезами на глазах и что он тоже принимал участие в поисках, организованных по случаю моего бегства из родного дома. (См. очерк пятый «Меня война солдатом не застала». Глава «Как встречают космонавтов». Литсовет.ру).
4). Уместно вдогонку самому себе сказать, что дядя Андрей тоже вернулся, но… из мадьярского плена за год до вторичного пришествия мучителя Ференца Ковача к народу сторожевскому... В Венгрии дядя добрую половину войны батрачил на важных господ из тамошних крестьян. Было это, по его словам, в окрестностях их большого озера Балатон. В качестве вознаграждения за рабский труд (после освобождения Красной Армией) сосед наш получил во время досрочного расставания от «заботливых» хозяев пару десятков редких в ту пору заграничных лезвий, правда, уже использованных. Ими Андрей Фёдорович упорно сражался с наглой щетиной лет двадцать с лишним (не жалуя отечественные лезвия «Нева» и, кажется, «Восход»). Он всякий раз, собираясь бриться, ставил рядом с косым осколком зеркала баночку с горячей водой, обмылок, толстостенный пустой стакан, обмызганную кисточку и блестящий станок, между прочим, тоже ненашенский.
Только потом сосед начинал терпеливо подтачивать взятое наугад драгоценное лезвие, прижимая его указательным и средним пальцами правой руки к стеклу и осторожно вращая внутри отечественного стакана, уцелевшего в войну.
«И на том спасибо, - бормотал частенько (враз помолодевший после основательного выскабливания обезжиренного в неволе подбородка) полуглухой дядя Андрюха, подавленный внезапно нахлынувшими горькими воспоминаниями о том, как нелегко быть пленным, - хоть живым оставили меня мои «благодетели», с другими товарищами по несчастью заканчивалось подневольное рабство похуже, а то и совсем уж плохо».
(Прошу прощения у читателей за дополнительную информацию. Но уж очень редкой штуковиной в ту пору казался нам иноземный бытовой трофей в руках у разжившегося им за границей Андрея Фёдоровича. А потому частенько с ребятами нашего порядка и я глазел, как бреется обогатившийся на чужбине наш соседушка, сам недавний военнопленный. Ведь ему так «подфартило», вместо того, чтобы воевать на фронте против мадьяр и немцев, он ишачил в далёкой цивилизованной и вероломной стране в качестве дармового работника … на богатых крестьян- венгров).
А когда неотвратимая беда настигла венгерских солдат, разгромленных подчистую у нас на Дону, находились как среди советских солдат, так и среди наших партизан, действительно, сердобольные и отзывчивые люди, которые спасали голодных и замерзающих мадьярских вояк от неминуемой смерти при их беспорядочном отступлении: «Доведённые до крайней степени физического и морального истощения венгерские солдаты скорее могли рассчитывать на помощь со стороны противника (красноармейцев - А.Т.), чем со стороны своих немецких союзников. Полковник Хуньядвари в своём рапорте докладывал, что советские партизаны, захватив и обезвредив отступавших венгерских солдат, побеседовали с ними и отпустили их, дружески пожимая руки и говоря: «…Вас мы не будем трогать, идите домой в Венгрию». Он отмечал далее, что по сообщению московского радио, а также по рассказам свидетелей, партизаны снабжали салом и хлебом задержанных ими измученных и голодных венгров. Такому гуманизму советских людей в рапорте противопоставлялось «безжалостное, грубое, насильственное поведение немецких солдат», что «играло не последнюю роль в трудностях отступления». «Искавших, где бы согреться наших людей (равно командиров и рядовых) они выгоняли из домов, с чердаков и т.п., так что даже в сильнейшие морозы наши люди не могли найти крышу над головой». (Крах 2-й венгерской армии на Дону». История. ру, глава 3.
Но были и совершенно противоположные примеры. Так, многие командиры штурмовых отрядов Воронежского фронта в январе 1943 года отдавали негласные приказы своим бойцам, чтобы те венгерских солдат в плен не брали, а расстреливали их на месте: за всё ту же изощрённую жестокость по отношению к пленённым и раненым красноармейцам, партизанам, мирным старикам, женщинам и малым детям. Случались подобные прецеденты… и довольно часто. Зачем, как говорил известный русский поэт, нам правду скрывать. Ведь сполна заслужили такую суровую кару солдаты-нелюди вице-адмирала Хорти.
От кровавых, хвастливых откровений некоторых из них и сейчас волосы встают дыбом. В газете «Во славу Родины» в январе 1943 года была опубликована заметка красноармейца В. Машевского, сражающегося в 309-й стрелковой дивизии, освобождавшей села (опять-таки бывшего нашего райцентра) Лискинского района, что на левом берегу Дона (километрах в 50-ти от Сторожевого). Короткая заметка называлась «Похвастался». Предлагаю её вашему вниманию: «Во время боя у села Залужное был убит ефрейтор венгерской армии Дала Юнко. В его ранце нашли дневник. Вот одна лишь строка из мемуаров людоеда: «Вчера топором убил двух седых старух. Отрубил им головы. Орали, как куры».
Нашёл гад, чем похвастаться!»
Надо ли комментировать исповедь изощрённого фашистского негодяя?!
5) Вот о чём долгое время помнила и всё ещё помнит Евдокия Илларионовна Караулова, бывшая жительница нашего села с улицы Отрог. «Это случилось, - рассказывает с её слов внучка Рая, - в Сторожевом, ранним утром в начале августа 1942 года, после того как накануне наши танки расстреляли мадьярскую колонну. Она, молодая мама, качала в люльке придрёмывающего малыша, когда в хату ворвались вооружённые мадьярские солдаты. Они сходу начали искать партизан по всему подворью: лазили на чердак, в погреб, обшарили сараи, даже на печь заглядывали. Когда их дотошный осмотр не дал никаких результатов, то самый здоровый мадьяр (по-нашему, более крупный, самый упитанный из всех присутствующих. - Прим. авт.) схватил за ножку плачущего годовалого Ваню, разбуженного шумом и криками, и в гневе швырахнул ребёночка на кровать к матери. А сам стал торопливо ворошить его постельку, как будто в ней мог укрыться взрослый мужчина. Естественно, партизана он не нашёл, зато под руку ему попалась некогда краснозвёздная будёновка, которая служила сыночку подушечкой. Взбешенный мадьяр тут же изорвал её в клочья (наверно, и в ней искал так желаемые ему улики) и растоптал обветшалые лоскутки подошвами солдатских ботинок на земляном полу».
Евдокия Илларионовна, по словам внучки Раисы Николаевны, была женщиной редкой природной красоты. Особенно нравились окружающим её огромные карие глаза, густые и пышные чёрные волосы, которые она заплетала в завидную девичью косу. Свою яркую русскую красоту ей приходилось тогда долго скрывать от похотливых вражьих глаз. Чтобы не привлечь внимание насильников, своё прекрасное лицо молодая женщина «пудрила» сажей или золой, одевалась в неприглядное тряпьё в то время, когда её и многих других жителей Сторожевого перегоняли с хутора на хутор, из села в село по пути в Курскую область. Это продолжалось до самой глубокой холодной осени того же года. Во время этих перегонов конвоиры постоянно надругались над женщинами и девушками.
Между тем, кормящей матери приходилось, как это практиковалось в ту тяжкую пору, нести трёхлетнего Колю и годовалого Ваню в больших платках-шалях, перекинутых через шею и руку. Разорвав на груди рубашку, она на ходу успевала кормить грудью меньшего сыночка. В дождь укладывала деток на землю, а сама становилась на корточки, укрывая их телом своим от ледяной осенней воды.
Всякое случалось во время той долгой и длинной дороги. Как-то пришлось старшенькому Коле самостоятельно переходить через неглубокий ручеёк, держась ручонкой за подол маминой юбки. Перед тем, как войти в воду, бережливый мальчик снял с ног свои драгоценные сандалики и засунул их за пазуху. Но один сандалик не удержался за пазухой и выскокнул в воду. Мальчонка, замешкавшись на минутку, наклонился за ним и тут же получил безжалостный удар плеткой конного мадьяра-конвоира по незащищённой детской спинке.
Как только рука не отвалилась у этой сволочи!? Просто диву даёшься, кто нарожал подобных бесчеловечных ублюдков? И это был тоже не единственный позорный случай для доблестных воинов королевской армии. Жестокосердные изуверы, подчёркиваю, постоянно издевались как над взрослыми безоружными изгнанниками, так и над их крохотными детками.
Евдокия Илларионовна, слава Богу, жива, ей ни много, ни мало - 95 годков. Живёт в Нововоронеже у дочери Марии, на которую выпала самая ответственная доля по уходу за совсем старенькой и больной мамой.
«Конечно, пишет Рая, бабушку навещают и другие её дочери, сыновья Николай и Иван, любящие внуки. Но они приходят и уходят, а дочь Мария круглосуточно находится возле угасающей матери». Ещё бы, Евдокия Илларионовна вполне заслужила любовь дочек и сыновей, постоянное внимание со стороны других родных и близких. Вместе с мужем они воспитали шестерых замечательных детей, которые нашли достойное место в нашей нелёгкой жизни.
Только во время войны её Григорию Ивановичу крупно не повезло: он, как и многие воины Красной Армии, попал в окружение, воюя в известной нам армии генерала Власова, потом был в штрафбате, во время боевых действий получил многочисленные ранения. В Сторожевое явился без ноги, на универсальной «деревянке»-протезе, и с несмываемым клеймом «власовца». А какие были тогда права у демобилизованных солдат, побывавших в плену, да ещё «власовцев», - никаких! Вот чем обернулась проклятая война-злодейка для многострадальной и многодетной семьи Карауловых.
Хорошо, что сын Иван, отслужив в Восточной Германии, тогда ещё самостоятельной и «братской» нам стране, устроился водителем в автоколонну (Нововоронежская АЭС), только четыре года назад он, будучи уже начальником этой шебутной и ответственной организации, вышел на пенсию. Его старший брат Николай тоже работал на строительстве атомной станции каменщиком, даже получил для жилья … вагончик. Но его деревенская жена Маша, вполне возможно, самая активная и ответственная колхозница угасающего колхоза, в посёлок городского типа Нововоронеж переселяться ни за что не захотела, да и не смогла б, уже серьёзно болела её немощная мама Алёнка. Пришлось городскому строителю Николаю возвращаться в село Сторожевое, в котором он после войны уже трудился трактористом, комбайнёром, получая за свою тяжкую работу из колхоза сущие копейки.
Теперь же, заслуженные пенсионеры живут в достатке и тепле на родимой сторонке и, как бы навёрстывая потерянное зря время, с большой охотой и удовольствием уже много лет управляются с многочисленной живностью в хлопотном, зато личном хозяйстве.
Своё письмо Раиса Николаевна заканчивает словами: «Отец так и не простил мадьярских и немецких оккупантов и не простит их до самой своей смерти за их злодеяния и неоправданное безрассудство на нашей прекрасной земле»!
Да иначе и быть не могло, и быть не может…
Ссылка:
Крепость на Днепре
Беларуски Куток
Андрей Ворошень
Тем, кто не сдался.
"...Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,
Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты."
С.Гудзенко
Блицкриг продолжался. Европа была покорена, лучшие европейские армии бездарно отдали свои страны и народы во власть агрессора - гитлеровской Германии. 22 июня 1941 года немецкие войска пересекли границу с СССР. Танковые клинья группы армий "Центр" привычно разрубили рыхлые боевые порядки противника - в данном случае, советских частей - и рванули вглубь по сходящимся у Минска направлениям. На 5-й день, как и планировал Гудериан, его танкисты с брестского направления ворвались в столицу Советской Белоруссии. Со стороны Гродно подошли танки группы Гота. Над ними висели тучи "мессеров", которые, завидев редкий советский бомбардировщик, тут же валили его на землю. Западнее Минска образовались два громадных "котла": Минский и Белостокский. Бойцы и командиры окруженных советских частей (около 250 тысяч), лишенные снабжения и связи, и не понимавшие - что происходит, быстро израсходовали горючее и боеприпасы. Выбор у них был небольшой: гибель или плен. Всего же за первые 2 недели войны только в Белоруссии было потеряно около 400 тысяч военнослужащих. Стаи "юнкерсов" разносили в клочья войсковые колонны, обреченно двигавшиеся без воздушного прикрытия. Сотни советских танков были брошены в ходе передвижения, часто даже не успев вступить в бой, из-за незначительных технических неисправностей или отсутствия горючего. Более 700 самолетов догорали на аэродромах. Командующий ВВС Западного фронта Иван Копец, за 5 лет вспорхнувший из старлеев в генералы, пустил себе пулю в лоб.
Это был шок. Одно дело, когда бьют кого-то там. Совсем другое дело, когда бьют тебя, твою Родину, причем бьют смертным боем. Причем перед войной всем обещали совсем другое. Обещали в разных формах и многократно. Каждый гражданин страны Советов задавал (мысленно, конечно) только один вопрос: "Как такое могло произойти?" Ответ поступил вполне традиционный для тех времен: командующий Западным фронтом генерал армии Д. Г. Павлов, начштаба фронта генерал-майор В. Е. Климовских, начальник связи фронта генерал-майор А. Т. Григорьев, командующий 4-й Армией генерал-майор А. А. Коробков, начальник артиллерии фронта генерал-лейтенант Н. А. Клич, командир 14-го мехкорпуса генерал-майор С. И. Оборин были расстреляны. Однако никакого влияния на ход боевых действий эти расстрелы не произвели.
Ошеломленное потерями и неразберихой, советское командование отчаянно бросало имеющиеся под рукой части, чтобы задержать катящиеся уже на восток от Минска танковые дивизии вермахта. На реках Березина и Друть заняли оборону подразделения 20-го мехкорпуса и 4-го воздушно-десантного корпуса. Долго они продержаться не могли, поэтому на следующий естественный рубеж обороны - по Днепру - начали выдвигать резервы. Здесь аккурат в ряд (с севера на юг) расположились три ключевых города: Витебск, Могилев и Гомель, а также удобные для обороны водные рубежи: реки Западная Двина и Днепр. Они закрывали дальнейшее продвижение гитлеровцев к Москве, и их нужно было удерживать любой ценой. Но времени, чтобы в достаточной мере насытить этот рубеж войсками, да и оборудовать его , как следует, уже не было. Пока войска погрузятся в эшелоны, пока доедут, пока разгрузятся... А немецкие танкисты знали свое дело - перли вперед. При необходимости горючее им доставляли самолетами. К 7 июля 10-я мотопехотная дивизия находилась в Жлобине; 3-я танковая дивизия в районе Рогачев - Новый Быхов; 4-я танковая дивизия - в Быхове; 10-я танковая - в Белыничах; дивизия "Рейх" - в Березино; полк "Великая Германия" - в Червене"; 18-я танковая дивизия - в Толочине; 17-я - в Сенно; 29-я мотопехотная - в Борисове, там же штаб танковой группы. Это шел Гудериан, при упоминании о котором напрягался любой военный профессионал в мире. "Быстроходный Гейнц" - так прозвали его солдаты вермахта, которых он привел к победе в Польше и Франции быстро и малой кровью. И вот - новое вторжение, и опять огромный успех. "Мы - лучшие! Мы покорим весь мир!" - было отчетливо написано на запыленных, но довольных, излучавших абсолютную уверенность в превосходстве над любым противником, лицах немецких танкистов. Прямо по центру полосы наступления дивизий Гудериана находился Могилев.
5 июля под Могилевом приступил к занятию позиций 61-й стрелковый корпус под командованием генерал-майора Ф.А.Бакунина. В корпус входили: 53-я стрелковая дивизия (СД) полковника И. Я. Бартенева, 110-я СД полковника В. А. Хлебцева и 172-я СД генерал-майора М. Т. Романова, другие части и подразделения. В это же день начались стычки немецких и советских разведотрядов по Минскому и Бобруйскому шоссе на дальних подступах к Могилеву. Остатки 20-го мехкорпуса и 7-я воздушно-десантная бригада, с тяжелыми арьергардными боями отступали по этим же направлениям на Могилев.
В первой декаде июля советские войска отчаянно пытались остановить части вермахта, идущие в полосе Орша - Витебск, но все контрудары были настолько слабо организованы и катастрофически неумело проводились, что лучшие части (несколько механизированных дивизий) и сотни танков были потеряны за считанные дни. Аналогично закончилась попытка вернуть Бобруйск. На 11 июля немцы были уже за Оршей и двигались к Смоленску.
Непосредственно в Могилеве оборону держала 172-я дивизия, в состав которой входили: 388-й стрелковый полк (командир полковник Кутепов С.Ф.); 514-й СП (командир подполковник Бонич С.А.), 747-й СП (командир полковник Щеглов А.В.) Дивизию усилили сводным полком, состоящим из остатков отступивших с западного направления частей. Позже к этому полку присоединили милицейский батальон и батальон НКВД. В состав частей, защищавших город, входили также и отряды ополченцев. На Минское направление выдвинули также 394-й стрелковый полк из состава 110-й СД. Итого силы обороняющихся насчитывали четыре стрелковых полка на правом берегу. 747-й СП занял позиции на левом берегу, фронтом на юго-запад, создав ряд хорошо укрепленных опорных пунктов в районе Луполово. Здесь же, в Могилеве, сосредоточилась почти вся корпусная артиллерия. Оборона выглядела полукругом, опоясывавшим город на правом берегу Днепра. Было три основных вероятных направления атаки немцев: с юго-запада вдоль Бобруйского шоссе, от Буйнич до Тишовки, где занимал оборону 388-й СП; с запада на участке Тишовка - Затишье, где расположился 514-й полк; строго с севера по дороге на Шклов - здесь оборонялись подразделения сводного полка. Местность на подступах к городу была довольно ровная. На левом берегу проходило рокадное шоссе, через Могилев соединяющее Витебск и Гомель. Строго говоря, эта трасса соединяла Ленинград с Одессой. Недалеко от этого шоссе, в лесу за восточными окраинами Могилева, находился некоторое время штаб Западного фронта. Войска и население города быстрыми темпами строили оборонительные сооружения: траншеи, ходы сообщений, ДЗОТы, блиндажи, противотанковые рвы.
6-го июля начались сдерживающие противника бои в районе д.Селец по Бобруйскому шоссе (юго-западная окраина города), этот день считается началом обороны Могилева. 7-го июля немцы атаковали наши позиции у д.Полыковичи (северная окраина города). Это был первый штурм города небольшими силами. Немцы попробовали взять город с ходу, и были отброшены. 8 июля в расстановке советских сил произошло изменение: 514-й СП отвели на левый берег Днепра, и, таким образом, количество полков, защищавших город на правом берегу, уменьшилось с четырех до трех: 388-й, 394-й и сводный.
Гудериан пишет в своих воспоминаниях про эти дни:
"...Попытки внезапным ударом захватить Рогачев и Могилев потерпели крах."
Немецкий полководец знал, что в районе Смоленска русские накапливают новую крупную войсковую группировку. И он отлично понимал, как важно сейчас не дать русским укрепиться вдоль Днепра, и брать район Смоленска в новые клещи. Гот со своими танкистами уже заносил на Смоленском северную "клешню". С юга должен был успеть Гудериан, и он принял решение форсировать Днепр южнее и севернее Могилева. 11 июля преодоление этой серьезной водной преграды началось, прошло успешно, и немецкие части начали двигаться от Днепра на восток. Могилев оказался под угрозой окружения. 4-я танковая и 10-я моторизованная дивизии вермахта 46-го танкового корпуса переправились с юга - буквально в нескольких километрах от Могилева, у д.Боркалабово. 17-я танковая и 29-я моторизованная дивизии переправились севернее - между Копысем и Шкловом. Попытки контрударов слабыми советскими силами во фланг этим мощным немецким группировкам провалились.
12 июля состоялся массированный, хорошо подготовленный штурм города с разных направлений. Вермахту отчаянно нужны были коммуникации, проходившие через Могилев. Особенно яростный бой состоялся в районе Бобруйского шоссе, на участке обороны 388-го полка, в районе д.Буйничи. Здесь атаковала 3-я танковая дивизия генерал-лейтенанта В.Моделя. Нам сегодня неизвестно, какие слова нашли командиры этого полка для своих подчиненных, как они внушили им, что "немца можно бить" в обстановке, когда все знали: "немец" бьет всех подряд и никто не может его остановить. Бои шли весь день. Советским бойцам в окопах помогали со своих огневых позиций артиллеристы: 1-го дивизиона 340-го легкоартиллерийского полка, 3-го дивизиона 152-мм гаубиц 601-го ГАП, 2-го дивизиона 493-го ГАП, 174-го отдельного дивизиона ПТО. Нужно отметить, что позиции полка были отлично оборудованы в инженерном отношении. Дзоты, изготовленные из толстых бревен и земли, имевшие несколько слоев перекрытий, были настолько крепкими, что даже многие выстрелы в упор из немецких танков не могли их разрушить. Солдаты были в достатке обеспечены противотанковыми гранатами, которые использовали как по отдельности, так и в связках. Взрыв связки п/т гранат ни одна ходовая часть ни одного танка не выдержит. Правда, и добросить такую связку до нужной точки было непросто - тяжелая, поэтому нередко советские бойцы в буквальном смысле бросались с гранатами под гусеницу вражеского танка, жертвуя своей жизнью. А теперь - сюрприз, русская военная хитрость! - бутылки с зажигательной смесью, выпуск которых наладили в считанные даже не дни, а часы. В бутылки заливали смесь бензина и технического масла, которая обеспечивала и высокую температуру, и достаточную длительность горения. Горлышко затыкал обычный тряпочный фитиль, который поджигался непосредственно перед броском. Бойцы знали уязвимые места танка и умели применять свои стандартные и "доморощенные" противотанковые средства. Немецкие танкисты поначалу атаковали позиции кутеповцев с открытыми люками, в которых виднелись командиры танков. Это был, конечно, верх наглости. Когда открыла огонь советская артиллерия, люки быстро позакрывались. Обычно в июне 41-го наши не выдерживали массированной танковой атаки, поддержанной артиллерией и авиацией вермахта, однако нашла коса на камень. Еще сюрприз: сзади передовой линии траншей был вырыт противотанковый ров, соединенный с траншеями ходами сообщений. Танки, которым удалось добраться до передовой траншеи кутеповцев и перевалить через окопы, через несколько метров наталкивались на ров и начинали метаться, ерзать, искать выход. В это время из траншей и ходов сообщений в них летели связки гранат и бутылки с горючей смесью, а с артпозиций прямой наводкой добавляли жару наши пушки. Cамоуверенное выражение с лиц немецких танкистов слетало быстро. Танки, они хоть и железные, но горят за милую душу, особенно вражеские танки хорошо горят, душевно. Ошалевший экипаж в черных комбинезонах выскакивал из танка, превратившегося в факел - прямо на штыки к кутеповцам. Какой бесславный конец для досель непобедимых, раскатавших в блин Европу, "панцерваффе"! К вечеру на ратном поле дымились 39 немецких танков и лежали сотни трупов недавних покорителей Польши, Бельгии, Франции, Голландии, Дании, Норвегии, Югославии, Греции. Ни в одном однодневном сражении до сих пор гитлеровцы не несли таких потерь в танках за все время с момента начала Второй Мировой войны. Пленных в том бою взяли очень мало - как-то не было настроения у наших пленных брать. Среди трофеев оказались 2 ящика с военными наградами - вытащили из подбитого командирского танка. Говорят, для одного из пленных офицеров советские пехотинцы устроили "торжественное награждение". Кресты, медальки, нагрудные знаки висели у него везде: на груди, рукавах, воротнике, обильно была увешана спина и место пониже спины. А после "награждения", обильно сопровождаемого увесистыми затрещинами, немца почти в бессознательном состоянии передали "компетентным органам". Наверняка на июль 1941 года это был самый титулованный немецкий вояка.
Узнав о результатах этого боя, к командиру полка Кутепову на позиции прибыли корреспонденты центральных советских газет, в том числе Константин Симонов, известный писатель и поэт. Публикации в прессе разнеслись по всему миру, жадно ожидавшему - кто же, наконец, остановит Гитлера? Именно в те дни в странах антигитлеровской коалиции в ход пошел термин "коктейль Молотова" - о бутылках с зажигательной смесью. Сталинский нарком иностранных дел был, конечно, не при чем. Это был, скорее, "коктейль Романова", комдива 172-й.
О своих впечатлениях Константин Симонов рассказывает так:
"Могилев. С восточного берега на западный перекинут единственный деревянный мост. На нем не было ни одной пушки, ни одного зенитного пулемета.
Мы переехали на западный берег, в полк, оборонявший Могилев. В этот день был тяжелый, кровопролитный бой. Полк разбил сорок немецких танков, но и сам истек кровью. Вечером мы говорили с командиром полка полковником Кутеповым... На его обросшем, небритом и усталом, смертельно усталом лице в самые тяжелые мгновения вдруг проявлялась неожиданно мягкая, детская улыбка.
Мы сказали ему про мост. Там нет ни одного зенитного пулемета, если немцы разбомбят мост, то он с полком будет отрезан здесь, за Днепром.
- Ну и что ж, - Кутепов вдруг улыбнулся своей детской улыбкой. - Ну и что ж, - повторил он мягко и тихо, как будто говоря о чем-то самом обычном. - Пусть бомбят. Если другие отступят, мы решили тут остаться и умереть, всем полком решили. Мы уж говорили об этом..."
События героической обороны нашли отражение в романе К.Симонова "Живые и мёртвые" (прообразом главного героя романа Серпилина является полковник Кутепов) и дневнике "Разные дни войны". Симонов во многих своих статьях и книгах вспоминал Могилев наряду с Москвой, Ленинградом, Одессой, Севастополем, Сталинградом: "Я не был солдатом, был всего только корреспондентом, однако у меня есть кусочек земли, который мне век не забыть, - поле под Могилевом". Писатель завещал после смерти развеять свой прах над тем самым полем около деревни Буйничи, где дрались бойцы-кутеповцы, и его завещание было исполнено.
В этот же день, 12 июля, немцы продолжали движение на восток, еще больше охватывая Могилев. 747-й полк и разведбат начали вести тяжелые бои с частями вермахта, атакующими город с юга, вдоль шоссе, ведущего на Гомель. Один из передовых отрядов немецких танкистов ворвался в Чаусы, разгромив прямо на станции воинские эшелоны. Это означало полное окружение Могилева. А на следующий день, 13 июля, пал Витебск.
Для немцев Могилев был уже явно, как заноза в заднице. Снабжение группы Гудериана, наступавшей на восток, было чрезвычайно затруднено. Под Смоленском начиналось новое гигантское сражение, выиграв которое гитлеровцы могли бы без особых проблем двигаться к самой Москве. И к "занозе" - Могилеву - начали стягивать войска для решающего и победоносного штурма.
Из Франции к Могилеву была переброшена 15-я пехотная дивизия, южнее Могилёва подошла 258-я пехотная дивизия. С севера подтянули элитный полк "Великая Германия". Обозленные танкисты 3-й ТД Моделя горели желанием отомстить за неудачи. 17 июля 7-я пехотная дивизия атаковала советские позиции вдоль Минского шоссе, 23-я пехотная дивизия наступала вдоль Бобруйского шоссе - обе из 7-го армейского корпуса генерала В. Фармбахера. 5 свежих немецких дивизий против 4-х потрепанных, практически уполовиненых советских полков! При этом - острейший дефицит боеприпасов, которые теперь сбрасывались редкими самолетами по ночам на аэродром Луполово, находившийся в самом городе, на левом берегу Днепра. Невероятно, но - новая неудача! Гитлеровцы снова остановлены у городской черты. 747-й полк держит южную окраину у п.Гребенево, остальные - практически на своих старых позициях: Буйничи - Тишовка - Казимировка - Пашково - Полыковичи. Могилевская оборонительная дуга гнется, но не ломается. Остатки 20-го мехкорпуса и других советских частей прикрывают город теперь с востока, откуда к Могилеву начала продвигаться дивизия "Великий рейх".
Время - бесценно, и вермахт, не считаясь с потерями, начинает практически непрерывный штурм города. На северном участке обороны, на рубеже Пашково - Гаи, держался батальон милиции под командованием капитана Владимирова К.Г. из состава сводного полка. Он занял свои позиции 12 июля, и уже на следующий день с утра вступил в жестокий бой. С помощью двух батальонов мотопехоты немцам удалось оттеснить батальон и захватить деревню Старое Пашково. Вооруженные только легким стрелковым оружием, милиционеры в жестоком ночном бою с 13 на 14 июля отбили у немцев Старое Пашково и до вечера 14 июля удерживали его в своих руках. Только с помощью массированного артобстрела и танковой атаки немцы смогли вновь занять поселок. С 14 по 18 июля батальон вел сдерживающие бои на Пашковских высотах, в результате которых подбил два танка и уничтожил до роты пехоты. Однако силы таяли. 18 июля 1941 г. - последний день существования этого подразделения. В этот день фашисты предприняли несколько атак, но взять высоту, на которой закрепились оставшиеся в живых несколько десятков милиционеров, так и не смогли. Во второй половине дня немцы начали решительный штурм высоты крупными силами. И тогда остатки батальона - раненые, контуженые, во главе со своим раненым командиром - поднялись в свою последнюю контратаку.
19 июля немцы продвинулись со стороны минского направления, высадили воздушный десант на левом берегу - впрочем, быстро уничтоженный 747-м полком. Южнее взят Гомель.
20 июля немцы в районе минского шоссе теснят 394-й полк, захватывают Казимировку и Пашково. 388-й полк до сих пор держится на старых позициях у д.Буйничи, хотя осталось от него не больше батальона. Госпиталь забит ранеными. Боеприпасов - кот наплакал, и полк постепенно переходит на трофейное оружие. Немецкий трупный смрад с поля перед боевыми позициями отбивает всякий аппетит, зато у отвоевавших свое фрицев можно разжиться "шмайсерами" и ручными гранатами. Количественное превосходство немцев - громадно. Как эти бойцы держались - кто объяснит?
Появилась новая - 78-я немецкая пехотная дивизия. Переправившись на левый берег, она теснит 747-й полк, который постепенно отступает к аэродрому Луполово. В этот же день немцы взяли Ельню, находящуюся далеко на востоке от Могилева - если по прямой, то километров 270.
Немцы меняют тактику. Чтобы расшатать нашу оборону, они начинают активные действия мелкими группами: 2-3 танка и взвод пехоты. В небе свирепствует их авиация. 21 июля, наконец, немцы сбивают 388-й полк с позиций у д.Буйничи и выходят на рубеж Тишовка - Буйничи - Бутримовка. Наконец они могут оттащить для ремонта или на металлолом около 60 своих подбитых и сгоревших танков, стоящих перед позициями кутеповцев. Советские бойцы отходят к прочным корпусам фабрики искусственного волокна. Там уставших от ежедневных боев, значительных потерь и нагоняев начальства фрицев ждет сюрприз: очередная "мясорубка" - на четверо суток. Тем временем сводный и 394-й полки с ожесточенными боями отходят на рубеж ж/д вокзал - р.Дубровенка, затем сплошная линия обороны ломается и советские воины сражаются в очаговых узлах сопротивления. 747-й полк держится на рубеже ст.Луполово - аэродром Луполово. Бои идут в самом городе, нередки рукопашные схватки. К 24 июля немцы полностью рассекают оборону измотанных остатков советских частей Могилевского гарнизона: они с запада через центр города подходят к мосту через Днепр, а с юго-востока занимают аэродром недалеко от того же моста. В этот же день командир 7-го корпуса генерал Фармбахер предложил советскому гарнизону капитуляцию и был послан по адресу, широко известному в России, но еще мало кому известному в Германии.
Вечером 25-го июля проходит совещание в штабе 172-й дивизии. Припасов просто уже нет - никаких. На совещании принято решение прорываться на запад, в лесной массив у д.Тишовка. Больше прорываться просто некуда, кругом немцы. А в плен сдаваться 172-я не хочет. Ну не желает! Остатки 388-го, 394-го полков, а также других частей и подразделений, выдвигаются к рубежу ночной атаки. В 24-00 пошли на прорыв. Многие погибли, остальные прорвались к лесам. Прямо под носом у немцев прощальным салютом павшим героям взлетает на воздух мост через Днепр.
26 июля сводный полк продолжает держаться в районе: завод "Возрождение" ("Строммашина")- Дом Советов. На левом берегу остатки 747-го полка прорываются на восток от ст.Луполово к д.Сухари, находящейся в 26 км от города на северо-востоке. В этот же день на совещании в деревне Сухари, куда стянулись остатки 61-го и 20-го корпуса, а также других частей, принято решение прорываться на восток. Ночью, во главе с комкором-61 Бакуниным, пошли на прорыв в направлении на Чаусы. После двух дней тяжелых боев, по приказу рассредоточились, и начали прорываться на восток мелкими группами самостоятельно. Идти до линии фронта нужно было от 300 до 400 км. Некоторые дошли. Комкор Бакунин через месяц лично вывел группу в 140 человек.
27 июля советское командование войск Западного направления (командующий - маршал С. К. Тимошенко, начальник штаба - маршал Б.М.Шапошников, член Военного совета - Н. А. Булганин), написало кляузу в Ставку ВГК по поводу решения защитников Могилева прорываться из окружения. В докладе указывалось: "Ввиду того, что оборона 61-м стрелковым корпусом Могилёва отвлекала на него до 5 пехотных дивизий и велась настолько энергично, что сковывала большие силы противника, нами были приказано командующему 13-й армии удержать Могилёв во что бы то ни стало и приказано как ему, так и комфронта Центрального т. Кузнецову, перейти в наступление на Могилёв, имея в дальнейшем обеспечение левого фланга Качалова и выхода на Днепр. Однако командарм-13 не только не подстегнул колебавшегося командира 61-го корпуса Бакунина, но пропустил момент, когда тот самовольно покинул Могилёв, начал отход на восток и лишь тогда донёс.
С этим движением корпуса создается тяжёлое положение для него и освобождаются дивизии противника, которые могут маневрировать против 13-й и 21-й армий. Тотчас же по получении известий об отходе из Могилёва и о продолжающемся еще там уличном бое дано приказание командарму 13 остановить отход из Могилёва и удержать город во что бы то ни стало, а комкора Бакунина, грубо нарушившего приказ командования, заменить полковником Воеводиным, твёрдо стоявшим за удержание Могилёва, а Бакунина отдать под суд..."
Высокое начальство явно считало, что остатки советских войск в Могилеве могут держать оборону при помощи одних штыков. Что ж, в умении наказывать, расстреливать и сваливать вину на "стрелочника" высокому начальству трудно отказать, а вот с умением грамотно управлять войсками дело обстояло гораздо хуже.
27 июля остатки сводного полка ведут бои в районе ст.Могилев-3, а ночью прорываются в лесной массив у деревни Полыковичи на северо-восточной окраине города. Они последними оставляют город, превращенный в крепость. Части бойцов удается переправиться через Днепр и уйти на восток. 28 июля город полностью переходит под контроль немецких сил. В этот день начальник германского Генерального штаба сухопутных войск Франц Гальдер записал в своем дневнике: "Район Могилёва окончательно очищен от войск противника".
22 дня и ночи. Без танков, авиации, снабжения. За 2 года Второй Мировой войны еще никто не держался против вермахта так долго.
Послесловие.
Командир батальона милиции капитан Владимиров Константин Григорьевич погиб 18 июля 1941г. вместе со своими милиционерами на занимаемых позициях в районе Пашково, не отступив ни шагу.
Командир 394-го полка полковник Слепокуров Яков Степанович погиб с группой своих бойцов во время прорыва из окруженного Могилева в районе Тишовки. Они шли уже практически без боеприпасов. Немцы обнаружили их у леса и, окружив, перестреляли.
Судьба командира 388-го полка Кутепова Семена Федоровича на сегодняшний день точно неизвестна. По одним данным, он погиб перед прорывом из окружения от пуль немецких диверсантов; по другим, был убит в ходе прорыва. Есть еще версия о его гибели в партизанском отряде.
Командир 172-й дивизии генерал-майор Романов Михаил Тимофеевич, организовавший оборону обычного мирного города слабыми силами в течение 22 дней против сильнейшей армии мира на тот момент, в декабре 1941 года расстрелян в немецком концлагере Флессенбург (по другим данным - Хаммельбург). "За просоветскую агитацию".
Они бы все равно не сдались.
Никогда.
Источники:
1. В.Шерстнев, "Трагедия сорок первого", Смоленск, "Русич", 2001г.
2. "В начале войны. Воспоминания Маршала Советского Союза Еременко А.И."
3. Г.Гудериан, "Воспоминания немецкого генерала", Москва, ЗАО "Центрполиграф", 2005г.
4. http://ru.wikipedia.org/wiki/Могилёвская_оборона
5. http://www.region.mogilev.by/ru/node/7680
6. http://mogilevhistory.narod.ru/1941/1941chronicle.html
© Copyright: Беларуски Куток, 2010
Свидетельство о публикации №210092101155
Ссылка:
http://www.proza.ru/2010/09/21/1155
Та, Вторая Мировая война
Дарина Павлова
Слезы неба
Прольются дождем
На нашу землю.
Так плачет небо
Об ушедших,
Не вернувшихся с войны.
Так плачет небо
Об искалеченных,
Но доживших до Победы.
Так плачет небо
О солдатах, защищавших Родину,
Их матерях, их сестрах,
Не увидевших их,
Их женах,
Не встретивших их больше
В жизни.
Так плачет небо
О бессмертных Героях.
Так плачет небо.
27.04.2016 г.
© Copyright: Дарина Павлова, 2016
Свидетельство о публикации №116050702827
Ссылка:
http://www.stihi.ru/2016/05/07/2827
(Иллюстрация по ссылке)
Взыскующая память о войне. цикл-триптих
Кнарик Хартавакян Виктория-Кнари
К 71-Й ГОДОВЩИНЕ ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ
ВЗЫСКУЮЩАЯ ПАМЯТЬ О ВОЙНЕ
(Триптих)
I.
* * *
Взыскующая память о войне…
Она терзает и ночами будит,
Накатывает исподволь, извне,
Отливом не отступит, не избудет.
Воспоминанья – за волной волна.
Но память эта не моя, а чья-то…
Мне взором вашим видится война,
Парнишки-воины, бойцы-девчата.
Ошеломлённые разрывом бомб,
В потоках крови под огнём секущим,
В боях на фронте, в теми катакомб
Являетесь вы, зримые, живущим.
Воспоминания – за валом вал –
Пусть оживают и пред юным взором,
Чтоб и потомок вас не забывал,
Исповедальным полнясь разговором.
Исповедима ль памяти стезя?..
Что вспомнится, о том пока не знаю.
Лишь помню, что забыть войну нельзя,
И болью жгучей строки вновь пронзаю.
II.
ПАТРИОТИЧЕСКАЯ НОСТАЛЬГИЯ
Я никогда не была на войне,
Где разрываются мины, гранаты,
Но взгрохотала она и во мне,
Строфы встрочили в стихи автоматы.
Я не слыхала вне кадра свист пуль,
Вспышки ракет мне глаза не слепили,
Но вне боев за Отчизну я – нуль.
Дух мой не их ли огни закалили?!
Стержень и остов, доспех мой, броня
Крепли, не дрогнув, в сраженьях минувших.
«В дни обороны свой щит не роняй!» –
Слышатся клики навек не уснувших…
Со-вести долг безумолчен во мне,
Памяти вновь возвращаю долги я.
Полнит, хоть я не была на войне,
Па-три-оти-че-ская ностальгия.
III.
ОТ МАЙСКИХ САЛЮТОВ ДО ЗАЛПОВ ИЮНЯ
От майских победных салютов до летних раскатов
Грозы, что напомнит начало священной войны,
Нас память мытарит, веля нам воздать долг солдатам,
Хоть вроде пред воинством этим у нас нет вины.
Но совесть нас мучит, и взоры нам жгут кинокадры,
Горючие слёзы текут, застилая нам взгляд,
И видятся нам взрывы бомб, гибель войска, эскадры,
И павшие в очи взыскующе-строго глядят…
И сердце сжимается: невосполнимость утраты
Для тех, кто дождаться не смог иль мужей, иль сынов,
Становится вновь ощутимой под взрывы-раскаты
И залпы салютов, не смявшие мир наших снов.
Да, мирная жизнь ради нас завоёвана в сече,
Но, жертвы принявших, нас мучает совесть досель:
Держава разрушена, братство распалось, фальшь в речи
Проникла, звуча в них и в будний, и в праздничный день.
И глаз мы не смеем поднять пред седым ветераном,
Победу добывшим, хранящим несломленным дух
И стан распрямившим назло растревоженным ранам,
Рыданьям-слезам не позволившим вылиться вслух.
В сердцах победителей-воинов – горечь и гордость,
А в наших – смятенье: добытое в битвах сберечь
Сумеем ли ныне, хоть вечный пример – духа твёрдость –
Пред нами, коль знамя взалеет над крепостью плеч?..
Рей, Знамя Победы, ликуй, ветеранское сердце!
Потомки, воздайте с победой вернувшимся честь,
Чтоб вера – на верность растущих смогла опереться,
Чтоб в долгих годах седовласых Май вечно мог цвесть!
Кнарик ХАРТАВАКЯН, член Союза писателей России.
© Copyright: Кнарик Хартавакян Виктория-Кнари, 2015
Свидетельство о публикации №115050806189
Ссылка:
http://www.stihi.ru/2015/05/08/6189
(Иллюстрация по ссылке)
Здравствуй, дорогой ветеран
Дина Иванова 2
Справка:
По оперативным данным на 1 апреля 2016 года в Беларуси проживает около 16,8 тысяч ветеранов.
В столице – 3906 человек. Из них принимали непосредственное участие в боевых действиях 2455 ветеранов Великой отечественной войны.
В городе реализуется проект – разместить у домов и квартир, где проживают ветераны, памятные таблички с изображением Ордена Отечественной войны I степени.
Школы готовят учащихся лично поздравить каждого ветерана.
Рассказ классного руководителя 7 класса.
В апреле нам в школу принесли адреса ветеранов, участников Великой Отечественной войны.
Мой класс получил один адрес с возможным посещением героя на дому и списки тех ветеранов, которые проживают в нашем районе.
- С родителями и ребятами посоветуйтесь, как будете поздравлять. Можно послать письма, можно сходить домой, - сказала завуч по воспитательной работе, - но помните это очень пожилые люди.
Предложили и образец письма.
…. «.Віншуем Вас са святам, паважаны (ая) тав…….
Дзякуй за Перамогу!»
По форме он напоминал те треугольники, которые приходили с фронта.
Это трогательно. Но текст показался формально-холодным.
Моя душа эту шпаргалку не приняла.
Родители детей поддержали: - «Будем искать свои варианты».
Ирина бабушка, моя правая рука (она из тех, кого зовут «дети войны») проявила инициативу и нашла телефон адресата.
Через пару дней коротко сообщила. - «Нас ждут. С сыном нашего ветерана переговорила. Просили предварительно позвонить».
Оживился класс.
Как из рога изобилия посыпались предложения.
Варианты поздравлений заиграли радугой.
Ребята понимали, что от класса смогут в гости к ветерану пойти 3-4 человека. Решили - остальные напишут всем свои письма.
Счастливчиков, тех, кто пойдёт вживую поздравлять выбрали привычным путём - имена в шапку и честный жребий
Девочки предлагали: - «Устроим конкурс на свою выпечку. Лучшие пироги отнесём нашему герою».
Мальчики: - «Лучше найти хорошую книгу стихов и всем классом расписаться на ней».
Мальчиков поддержал папа Жени. Он предложил всем сфотографироваться и вложить фото с подписями всех ребят в книгу.
Время позволяло подумать и подготовиться.
Наш «связной» уточнила: – «Сын подсказал, что нам лучше прийти дня за два-три до праздника. Они ждут на 9–е гостей».
Мы с ребятами выбрали 2 мая. Тоже важная дата в завершении войны.
Ну, а теперь о главном.
Встреча с Ниной Николаевной.
Дверь нам открыла маленькая сухонькая женщина удивительной красоты: с копной седых волос, приветливой улыбкой и весёлыми серо-синими глазами. Ей так к лицу подходила нарядная светлая блузка.
- Заходите, дорогие гости. Сын предупредил, я вас уже давно жду.
Зашли в уютную, опрятную комнату.
Дверь в соседнюю комнату была открыта и там, на вешалках мы заметили
мужской китель с тремя рядами колодок; и маленькую гимнастёрку с орденами и медалями.
В зале на газетном столике фрукты, конфеты, сладости.
- Сейчас будем пить чай, - хозяйка медленно, чувствовалась, что каждый шаг ей даётся с трудом, пошла на кухню.
Я отправила девочек ей помочь.
Нашли вазу, поставили цветы. На стол водрузили пирог собственного приготовления с инициалами – Н.Н.
Женя прижимал подарочную книгу с вложенной фотографией и подписями ребят всего класса - «Янка Купала. Стихи. 1956 год».
Тесновато, но уютно разместились.
- Дорогая Нина Николаевна!- торжественно произнёс Женя, - мы поздравляем вас с днём Победы и очень гордимся, что можем сказать лично вам спасибо за ваш подвиг, - он кивнул в сторону гимнастёрки с орденами, - за ваше мужество, - вздохнул, с трудом сдерживая волнения, - это наш подарок вам от всего класса. А пирог девочки сами испекли, - громко выдохнул и плюхнулся на стул.
Хозяйка приняла подарок и расплакалась.
- Дорогие мои, я не герой и особым мужеством не была наделена, - немного успокоилась, - просто мы все очень любили свою Родину и ненавидели врага. Весь наш курс университета добровольцами пошли на фронт. А вернулось только одиннадцать человек. Вот сейчас мы живем за себя и за них. Мне 96 лет и я дорожу каждым днём. Стараюсь быть самостоятельной, - Нина Николаевна улыбнулась, - не перекладывая свою немощь на родных. Среди нас есть и те, кто перешагнули столетний юбилей. Нас закалила война. Но пусть вы о ней знаете только из книг. А вот сейчас живём, когда и ходить–то не просто, с верой, что вы вырастите сильными и смелыми, добрыми и счастливыми. Всё что могли мы для вас сделали. А за стихи и фотографию большое спасибо. А кто-нибудь из вас может прочитать любое стихотворение Янки Купалы?
Дети растерялись, а Женя, вновь поднялся и, как из пулемёта…
Мой милый товарищ, мой летчик,
Возьми ты с собой меня!
Я - знай - большой уже мальчик
И умею уже летать во сне…
Все рассмеялись, а Нина Николаевна пересказала эти строчки из стихотворения «Мальчик и самолёт» на белорусском языке.
Мой мілы таварыш, мой лётчык,
Вазьмі ты з сабою мяне!
Я — ведай — вялікі ўжо хлопчык
І ўмею ўжо лётаць у сьне…
Ребята зааплодировали.
Нина Николаевна продолжила.
- А мои любимые стихи Янки Купалы: - «Ни за какую плату, меру… Не дам сломать себя в борьбе… В народ и край свой только верю…И верю собственной судьбе…» - Знаете, ребята, хочется ещё пожить. Мой муж, это его китель, ушёл год тому назад. Хочется посмотреть, как вы будете взрослеть. Может даже помочь вам стать непременно полезными своей стране. Гёте в свои 82 года писал, что образованные, творческие люди живут дольше, потому что они знают, как важно быть нужным обществу, своей семье. Очень люблю поэзию. Глаза подводят, в основном слушаю аудиокниги, а читаю с лупой. А стих про мальчика мне очень дорог. Я служила в части, следившей за безопасностью воздушного пространства. Наша работа требовала исключительного внимания и оперативности. Заметить противника и предупредить наземные службы означало спасти людей, важные военные и гражданские объекты. Фашисты нас выслеживали и стремились уничтожить.
Ребята слушали, затаив дыхание… Они впервые узнавали о том, что наша хозяйка называла… «внимательно следить за небом».
Нина Николаевна сделала пару глотков уже давно остывшего чая и с хитрой улыбкой продолжила.
- Были у нас и не раскрытые тайны. Однажды мы зафиксировали в небе самолёт «Юнкерс», но без опознавательных знаков. Наши лётчики, получив приказ, посадили его. И что же оказалось? Там не было пилота. Самолёт тот и прозвали – «самолёт-подарок». Кто нам его подарил, так и не узнали. - Нина Николаевна устала, и мы встали, чтобы разойтись по домам.
Зашел её сын, явно чей-то дедушка. Такой же улыбчивый. Он протянул ребятам большой кулёк с конфетами.
- Спасибо, ребятки, спасибо, дорогие. Я вижу, какие у мамы счастливые глаза. Вас, ваших родителей поздравляю с этим большим, святым праздником. Угостите своих ребят в классе.
Я обняла нашу дорогую хозяюшку, пожелав её сил и здоровья.
В школу шли молча, понимая, каждый по-своему, что соприкоснулись с чем-то очень светлым.
Женя, он у нас такой, как бы подвёл итог.
- Повезло нам на ветерана. Такая добрая и интересная бабушка. Так хочется, чтобы она жила долго-долго.
Мы дружно решили, что в своих письмах так и пожелаем всем ветеранам:
СИЛ ВАМ, ДОРОГИЕ ПОБЕДИТЕЛИ,
ЖИВИТЕ ДОЛГО-ДОЛГО.
ВЫ НАМ ОЧЕНЬ ДОРОГИ И НУЖНЫ…
------
© Copyright: Дина Иванова 2, 2016
Свидетельство о публикации №216050300461
Ссылка:
http://www.proza.ru/2016/05/03/461
(Иллюстрация по ссылке)
Последний приказ
Серж-Бродяга
Не слыша себя – был контужен гранатой,
Рванувшей поодаль… и плетью рука –
Хрипел сквозь помехи – «Фиалка», я «Пятый»…
И голос его будет слышен века.
«Фиалка» на связи, дай координаты,
Накроем высотку, огнём отсечём.
Артполк ждёт команды, вы слышите, «Пятый»?»
…Не слышит… прижал гарнитуру плечом.
Бой шёл в окружении пятые сутки,
От роты остался едва полувзвод.
И жить им осталось лишь в том промежутке –
В котором их кто-то и помнит, и ждёт.
«Квадрат десять-двадцать, «Фиалка», я «Пятый»,
Огонь «по улитке», огонь на меня!
Нас нет больше в списках, прощайте, ребята…
Но врежьте им, сукам! Побольше огня!»
«Фиалка» вас слышит – «пятнадцать» по коду!
Огнём вас поддержим, прикроем отход».
Но некому было скомандовать взводу …
Никто не увидит назавтра восход.
«Огонь на меня, крой, «Фиалка» – я «Пятый»!» –
В эфире последний раздался приказ…
Из сороковых или восьмидесятых…
Неважно. Вы помните только о нас…
© Copyright: Серж-Бродяга, 2012
Свидетельство о публикации №212120200847
Ссылка:
http://www.proza.ru/2012/12/02/847
(Иллюстрация по ссылке)
Последний рубеж
Стабурагс
В стороне от дорог и широких полей,
У холма близ реки, где сбегает ручей.
Возле ив вековых и поросших камней,
У могилы стою наших русских парней.
В той войне это стал их последний рубеж.
Не нашёл здесь фашист: ни лазейку, ни брешь.
Уже нету патронов, в атаку, в штыки ...
Опрокинув врага - полегли у реки.
Заживает земля. Кровь омыли дожди.
Забредая сюда, чуть постой, подожди.
И нарви ты букет им цветов полевых.
Они верили в нас, в благодарность живых.
25.07.2004. Москва
© Copyright: Стабурагс, 2010
Свидетельство о публикации №110071206843
Ссылка:
http://www.stihi.ru/2010/07/12/6843
(Иллюстрация по ссылке)
Заглавная иллюстрация – "Первый, первый, я ..." предоставлена Автором Сержем-Бродягой.
Альманах Победа 8-й выпуск
© Copyright: Игорь Лебедевъ, 2016
Свидетельство о публикации №116050904442
Свидетельство о публикации №116050904442
Рецензии
Спасибо, Сергей Алексеевич!
Вечная память и вечная слава!
Игорь Лебедевъ 24.05.2022 12:29 Заявить о нарушении
Вечная память и вечная слава!
Игорь Лебедевъ 24.05.2022 12:29 Заявить о нарушении
На это произведение написано 20 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.