собачье

в собачьем мирке,  заводном и кипучем,
отколе ведется подсчет вековой,
всё, в общем, стабильно: ни хуже, ни лучше,
чем было когда-то: живи и не вой.

мастиф твердолобый с болонкой глумливой
минуют вельможеской поступью двор,
завистливо глянет им вслед из-под гривы
сухой иностранец, консьерж-комондор;

кондуктор-бульдог пассажира облает:
угрюмого тоя, грозу субкультур,
а тот огрызнется.
"ну просто пиранья!.."-
прошепчет одна из скучающих кур-
носых упитанных львиц из Пекина
подругам своим, то к другой, то к одной
вертя головою, и хилого хина
мгновенно сметет звуковою волной.

седой волкодав, сам похожий на волка,
сойдет, усмехаясь, заранее и
прогулочным шагом серьезно и долго
сменяет свои бесконечные ри... 

до гроба дорога ведет столбовая,
и, чувствуя это, шипованный сброд
проулком неброским едва огибая,
субтильный поэтишко-пинчер бредет.

он, кажется, помнит с десяток вещаний,
когда был уверовать в счастье готов:
терьеры в костюмах всем-всем обещали
и кров, и хозяев, и корм для щенков;

и воздух с особых слоев атмосферы,
и звездную пыль, что творит чудеса;
ну, где вы, терьеры?.. терьеры, терьеры...
зачем вам голодных рабов голоса?.. -

болтаясь меж всяких уродств и увечий,
чутьё поутратили, разум и крой...

я вижу в окно мир иной, человечий,
но чувствую вновь в нем собачий, родной.

мой координатор, мечтатель от Бога,
дворняга меж прочих дворянских пород,
но что-то в нем есть (и достаточно много)
от тех, что держали и жгли небосвод;

он потчует душу мою абразивом
и просит послушно окончить игру;

но, носом холодным уткнувшись в резину,
я мячик цветной раздираю в углу.