эгоманьяк

не дожил до пятницы, впрочем, – какая блажь.
мир вертелся прежде, да, в общем-то, не был наш.
и в окне, за шторкой, хоть было всегда светло,
человек был в тягость, эдакое трепло.
но, покуда жил, он верил в особенный свой удел
и в десницу господню, что пуще соседних тел
берегла его тело, как если бы только он
был способен божий на свете блюсти закон.
говорил рассеянно: «мне позвонят» – и ждал,
так что мир подлунный ему становился мал,
так что, встав однажды, решил не ходить вовне,
только бредил мантрой, весь замирая: «мне…»
но ему не звонили.  в прихожей горел ночник,
по ночам сутулый в зеркале ждал двойник
и молчал часами, вперив неподвижный взгляд...
бесконечно длился стоический их обряд.

не дожил до пятницы, сердце истратив в пух,
он пришел к простому – что зиждется мир на двух
неизбывных правдах: ко всем равнодушен мир,
и – несчастлив тот, кто сам для себя кумир.
но теперь неважно. теченье уносит свет,
и в карманах пусто, и дальше дороги нет.
и из жизни, в сущности, вышел такой пустяк:
пошумел, утих, отчаялся и иссяк.