Весенняя утопия. Часть 2. Глава 3

    ...Проснулся раньше звонка - как бы, и не проснулся, а очнулся от ощущения чего-то тягостного.За окном стоял плотный гул, сдабриваемый глухими проникающими ударами, будто, кого методично запинывали в подворотне.Дом потрясывало, в подъезде звякали неплотно вставленные стёкла, может, уже и разбитые.Тихо выбравшись из под верблюжьего пледа, солдат вышел в прихожую - света не было.Щёлкнув вхолостую выключателем туда-сюда, махнул рукой - нет, так, нет...
    - Вот, те, и утро!...Ничего, когда Она проснётся, будет уже светло.Наощупь одевшись, замер в забытьи у выхода - в щели, от двери, тянуло холодом и, ещё большей, чем в квартире, густой тьмой.Солдат напрягся, пытаясь собраться с мыслями перед дорогой, и стряхнуть с себя дурманящую газовую оболочку сна, но тщетно...Всё тело опиумно обволакивалось нагретостью простыней, в лицо дышалось прерывисто-жарким постаныванием; явственно прорывалось сквозь уличный гул мягкое ритмичное поскрипывание диванных пружин, и судорожно сжимало уходящего в горячую влажность, готовую, ещё и ещё раз, принять извержение его всего...
    - Надо сказать! - плеснулась чёткая, светлая, горячечная мысль о чём-то, но, тут же, - остуженная ли, коридорным сквозняком, затушёванная ли темнотою, потерявшая ли конкретность очертаний, от напряжения пространства за стенами дома, исчезла она - мысль та, оставив, лишь, скользкий льдяной обмылок вопроса: - О чём сказать-то?..Да, и не сможешь ты...
    Резко, со вжиком, съехал в сторону запор замка, и в распахнутый дверной проём ворвался лязгающий рёв танкодрома, вперемешку с сырой затхлостью подъездной грязи, вместо выхлопов соляры.Быстро шагнув за порог и захлопнув, охнувшую от рывка дверь, рядовой, как-то, разом очутился на улице, в сплошном непродыхе, нежданно мощной, пурги.
    - Скорей бы до березняка добраться - там, всё ж, таки, не то, что на открытых улицах - потише должно быть...
    Шаг за шагом - всё больше, с припалзыванием, да приволакиванием, то и дело, натыкаясь на предподъездные лавочки, цепляясь ощеренными сапогами за низкие оградки, вымерших по осени, цветочных клумб, двинулся он вдоль каких-то, неузнаваемо-бесконечных, домов - в белёсой невидимости, абсолютно схожих меж собой, как казармы...как кладбищенские погосты...да, хоть, как египетские пирамиды! - один чёрт, ничего не видать...
    Снег врывался наглым волкодавским десантом за шиворот, в рукава, в сапоги; шоркался о лицо - сухо, скомканно, наждачно, и...даже, хуже - казённым вафельным полотенцем - по щекам, подбородку, губам - быстро, с наддавом, вжикая туда-сюда - как делают армейские "деды" с первогодками, не успевшими побриться к утреннему построению - до тех пор, пока суточная щетина не сотрётся в прах...
    Солдата потрясывало - тело, как бы, резонировало с окружившим его со всех сторон, снежно-безвоздушным, вибрирующим, месивом, живым и безжалостным.Хрипя, нащупал, сквозь набившийся за голенище снег, мокрое отрепье портянки, дёрнул на ходу и, отмотав, сколь возможно, оторвал на ощупь изрядный кус; обернув рваниной лицо, запихнул края под шапку и, наконец-то, хоть и с натягом, но полной грудью, вдохнул живительный, без снежного тромба, воздух.Вони от перегнившей кирзы и ножного пота не ощутил - запахи вообще все пропали - казалось, окружающее пространство, без времени и места, было стерильно, как мечта.
    ...Дома, как будто, кончились, ибо, неожиданно оборвались засасывающие аэродинамические трубы узких лабиринтных улочек - видно, конечно, ничего не было из-за сплошной снежной сыворотки, залеплявшей глаза, но это, по звериному чутко, слышалось и осязалось:прекратились дёрганные завывания, резкие броски, нервенные завихрения и спады.Молочно-белая центрифуга Пространства, явно не сдерживаемая никакими преградами, размеренно крутила в себе, давила и давила всё живое и неживое, неуклонно жаждя, в своей центробежности, разорвать, раздробить, размазать всё и вся по запредельным стенкам, мчащимся, где-то, за невидимыми горизонтами.
    Внезапно, продирание сквозь меловую сыпь, облегчилось - тело, до этого пригибаемое к земле с осознанным усилием, вдруг понесло вперёд и вниз, само собой, как по спуску.Тормозящая вязкость под ногами исчезла; в убыстрённо-крупном шаге, срывающемся в бег, всеми подошвами кирзачей, стала улавливаться некая проскальзываемость, прогибающейся под весом человека, ненадёжной тверди.Что-то крупно треснуло - сквозь рёв пурги, треск этот, явился и не звуком даже, а явным, физически осязаемым, раскалыванием пьедестала, характерным, как при землетрясении, пошатыванием подножного монолита.
    Солдата плавно повело вбок и, упруго-замедленно, но неотвратимо - вниз; мертвяще обожгло по пояс, по грудь, по шею, и, уже, как-то запоздало, проникло в сапоги.Руки, с размаху напарываясь на нечто ребристо-острое и ломкое, распластывались совсем без боли, становясь липкими...Солдата затягивало всё глубже и глубже...в воду! - которая полностью оплетала всё его существо и парализовывала тысячами незатухающих уколов...
    Пруд, покрытый в последние оттепельные дни, всё более истончавшейся коркой льда, вырывал теперь свою первую жертву из утробно воющего чрева пурги и уверенно втягивал в беззвучно-недвижимую, изголодавшуюся за зиму, водную глыбь.
    Цепляясь разорванными пальцами за края ледяного провала, всё слабже и безвольнее, утопающий, чуть не вывихивая шею, бешено крутил головой, незряче выпучив глаза в тщетных поисках берегового откоса; руки, одеревенев, почти не двигались и, как спеленутый буйно-помешанный, он извивался всем, ещё не переставшим слушаться, телом; до хруста в позвонках вытягивая шею и дёргаясь вперёд, пытался зацепиться, хотя бы подбородком, за кромку льда, которая, обламываясь, резала его шею, скулы, губы...Во рту стало солоно...
    ...В миг смертельной опасности, говорят, проносится перед глазами вся жизнь; в миг такой, горло схватывает спазмой, а судорожное нутро с усилием извергает, сквозь окаменевшую глотку, крик, и он - крик этот, есть имя чего-то, из нашей эмбриональной памяти, есть имя того, что нас родило и вскормило, единственное имя того, что может спасти, вопреки всякой логике, в миг, когда ужас полностью отключает сознание, оставляя наедине с голыми инстинктами...
    - Анюта-а-а!!! - звериным рыком всколыхнулось белокипенное роение над жестоко ожившим прудом.Человека, вложившего в это действие последнюю измождённость своей энергии, водяная глыбь нетерпеливо окунула с головой и, пока тот не успел закрыть рта, вдавила, наконец-то, в нутро первую дозу воды, вперемешку с ледяным крошевом, и, с каждым содроганием гортани, продолжала сладострастно вталкивать и вталкивать в остывающую душу, так и не осознанную утопающим, великолепную весну...


               Продолжение следует...