Теория и практика жертвы

Он нежно любил свои шахматы и был чемпионом всей улицы
Гагарина в двадцать с чем-то бог весть каких замшелых дворов,
Играл вечерами, когда на насест уже готовились курицы,
С востока привычно тянула ночь беззвёздный ещё покров.

В усы с хрипотцою покашливал и пальцы желтил самокруточкой,
Зевакам лукаво подмигивал и ставил красивый мат,
Кисет прибирал уважительно, табак не рассыпав ни чуточки,
И в каждой фигурке и пешечке своих сберегал солдат:

Войну всю прошёл он пехотою, не раз объявляла смерть шах ему,
И вместе с доскою шахматной насквозь был осколком пробит,
В лицо всех он помнил потерянных, а сердце всё выло по-бабьему,
И он из дебютов шахматных терпеть ненавидел гамбит.

…Я, мальчик из мирного времени,  друзей своих смерти не видевший,
Не дал и труда задуматься о прошлом его боевом:
Легко и небрежно выигрывал и, сам себя возненавидев же, 
Заметил глаза его влажные и в горле стоящий ком.

…Он как-то болезненно сгорбился. Мне, руку сжимая, как равному,
Закашлялся вдруг и отрывисто пустил на глаза дымок:
"А если б приказом доверили тебе жизней тридцать, как главному,
Их в жертву бы смог - как в шахматах - позиции ради,  сынок?"