брат мой Колька, насмешник и циник...

                посвящается моему брату Николаю

                прости, брат, за все обиды, которые я причинил Тебе

                если бы не Ты, я бы в этой жизни не выжил

                прости меня

                я Тебя люблю

Брат мой Колька, насмешник и циник,
посидим без огня и гостей.
Наших лет электронные цифры
замелькали как будто скорей.

Ничего. В середине ладони
трудных странствий легла борозда.
Эта крепкая линия дома,
мы-то думали – для баловства:

приставучим  цыганкам  монета,
суеверие и ворожба…
Как-то  страшно немного, что это
оказалось и вправду судьба.

Как-то жить стало холодно, что ли,
но душа не забыла тепла.
Ты вприщур не поглядывай, Коля,
не держи на брательника зла.

Закружились мы все, замотались
в этой жизни, забывши про смерть.
Если честно – всегда мне мечталось,
как сегодня, с тобой посидеть.

Всё хотелось сказать о хорошем, 
мне про это хитрить ни к чему.
Мы с тобой чем-то очень похожи,
только чем – я и сам не пойму.

Ты прости, что для нежности мало
скорой жизни, что гру'бы слова,
что смертельной петлёй повязала
нас суровая нитка родства.

Хоть не так мы друг друга и любим,
как приятно бы было стишку,
посидим, словно близкие люди.
Я теперь никуда не спешу.

В этот вечер
красивый и тёплый
дорог воздуха каждый глоток.
Я сегодня по-новому добрый
и простой, как газета «Гудок».

В слабом облаке чайного пара
ты как будто родней для меня.
Нам такая звезда перепала,
что ладони болят от огня.

В паутине метро городского,
средь азартных обгонов машин
нам тепло под одним гороскопом,
как бы я тебе ни был чужим.

Помнишь юность? – хвастливо и ловко
враз мы брали любые мячи,
ладно шла наша быстрая лодка,
всем замкам подходили ключи.

Знаешь, брат, ничего не воскреснет.
Обломилось у лодки весло.
Мне мерещится, с матерью вместе
всё, что было в душе, умерло,

замелось снеговою порошей,
придавилось могильным крестом
в славном городе Золотоноше –
в глухомани, забытой Христом.

Там, где мама служила в больнице,
в страшном всё запустенье давно.
Наша хата теперь за границей,
за кордоном ревучий Днипро.

Жалко, брат, до отчаянья жалко,
что едва лишь себя назовёт
«президентом» - и всякая шавка
вправе мучить великий народ.

Жаль
                в дождя заунывное пенье
на делянках колхозных усадьб
это вечное долготерпенье
за прополкой согнувшихся баб,
разорённые фермы и фабрики,
алтари православных церквей,
этих гривен конфетные фантики,
этих свыкшихся с жизнью людей.

Жаль, что мы не воротимся, жалко,
что уехали, жить всё спеша.
А потом развалилась Держава
и к стишкам охладела душа,
так – напишешь два слова, и баста:
черепашья какая-то грусть.
Неужели отвык улыбаться
я -  как целый Советский Союз –
разворованный, кровоточащий,
в дых подраненный падлами волк?
Мы ещё огрызнёмся, товарищ!
Это есть наш последний, хрипящий
и предсмертный, но яростный вой.

Всё не канет в забывчиву Лету.
Вышний суд злей судейских сутяг,
вот те крест, брат, притянет к ответу
крючконосый кремлёвский сходняк
за реформ их грабёж и обманы,
беспризорных вокзальных детей
и за наших святых ветеранов,
и за наших седых матерей,
за дурацкие «чеки» Чубайса,
Белый Дом, полыхавший в огне,
и за клочья кровавого мяса
и ненаших, и наших в Чечне.

Как картёжный кидала, в азарте
к деньгам кинулся враз новый век,
но одним барышом да базаром
русский не проживёт человек.

Не навеки в зелёную плесень
долларе'й всё ж погрязла душа –
иногда она просит и песен,
и поплакать, или, не дыша,
вдруг застыть, глядя в серое небо,
где до самого края земли
степь с колосьями русского хлеба
и по-русски кричат журавли...

Пусть в жестоком всеобщем азарте
не видать мне удачи вовек,
хорошо, что на этом базаре
я тебе не чужой человек.

Погуляем без спутниц сегодня.
Дачный лес обаятельно тих.
Глухо кашляя, курит на брёвнах
сторож – мрачный, загадочный тип.

Трётся рядом седая собачка,
только с нас ничего не возьмёшь.
Сами в жизни заради подачки
мы не раз поднимали скулёж.

Пусть на козыре выпали крести,
а у нас только бубна в руках –
не один ещё клок грубой шерсти
в человечьих оставим клыках.

Я хочу, чтобы в драках кастетных
мы с тобой никогда не смогли
разорвать корневую систему
дома,
              родины,
                братства,
                любви.

У тебя  «жигулёнок» немытый,
непроглядна за окнами ночь.
Ничего. И на этом  «корыте»,
прорезая и темень и дождь,
газонём, брат, разбрызгивать лужи,
вдрызг срывая рычаг скоростей.
Погляди – будто мёртвые души
в полумгле елисейских полей,
мельтешат на подъездах к селеньям
мотыльки милицейских постов.
Прытко пляшут на наших дисплеях
сумасшедшие цифры годов –
только рухлые избы мелькают
по расхристанной нашей земле.
А была бы Россия иная,
может быть, и не выпало б мне
окаянного дара такого –
прорицателя и ведуна' –
молвить обетова'нное слово,
холодящее душу до дна
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ ___

примечание:
я и мой брат родились на Украине, в городе Золотоноша Черкасской обл. там прошло моё детство.