7. Уехать навсегда

7. УЕХАТЬ НАВСЕГДА

1.
Не старится-не лечится-не спит-
не ест-не замерзает-не тоскует,
но иногда свой чемодан пакует:
носки, сорочка, бритва… и летит!

И в этот час он думает, что жив,
что позади аресты и допросы
и, за четыре цельных папиросы
убить готовый, дружный коллектив.

И вот внизу Атлантика — сплошной
голубоглазый обморок природы.
И человек пьянеет от свободы —
в его улитке скрученной, ушной
звучит: «Мы все умоемся слезами»…
А где-нибудь в прокуренной Рязани,
нет, в городе безумном над Невой
глядит поэт мучительно окрест
и девятиэтажек видит крыши,
не спит-не улыбается-не дышит,
не моется-не бреется-не ест,
а только пишет, пишет,
пишет, пишет…

2.
В дребезжащем холодном трамвае
мы поедем с тобой на Гавайи.
Там, на розовом пляже,
продавщица нам скажет:
— Вас на свете таких не бывает!

3.
Помню, на Волге татарин Равиль
мрачно бубнил: — Говоришь,
лучше России один Израиль?
Ну, хорошо тебе, ишь!
Мне, в самом деле, тогда повезло —
много писал, а в руках
лодки-судьбы золотое весло.
Ночью же, вся в огоньках,
степь наплывала. Но где-то болел
новый вопрос: почему
столько печали на этой земле?
Разве другую страну
я выбирал? Например, Израиль?
Всё выбирала судьба!
— Ба, — ухмылялся татарин Равиль, —
как ты уедешь туда?

Много воды утекло, а сейчас
вещи пора собирать.
Может, жена, переделают нас?
Выучат не умирать?

4.
— Скажите, зачем вы женились?
— Не знаю. Сказать не могу.
В очочках он вылитый «виллис»
трофейный в сибирском снегу.

Ему в Тель-Авиве служить бы
и пить апельсиновый сок,
чем в тонкости этой женитьбы
вникать: «Ну, припомни Совок! —
я думаю. — Что тебе стоит
свою закорючку…» Нет, стоп!
Вот папочку снова откроет,
наморщит свой каменный лоб.

Ну да, Галилейское море
не ждёт нас — не ждёт Назарет.
И будут нам сосны и горе!
Знать, где ж его, в общем-то, нет?

5.
Здесь добрые люди как люди,
и Господом каждый любим,
где выросли мята и лютик
под небом таким голубым.

Стрижёт его ласточка — с нею
тоска пропадает вдали.
Но люди как люди — сложнее,
чем надо для этой земли.

Баюкая ангелов детских,
ликуют: «Запишем в балет!»
А трупы гниют в перелесках,
и беженки просят на хлеб.

6.
Вечер. Платформа. И рельсы, как лестница в небо.
Можно уехать, но некуда — не принимает
нас ни Ганновер, ни Хайфа, ни даже Алеппо.
В небе прореху ничто уже не залатает.

Вот и стою, весь прохваченный ветром и веком,
и понимаю, какая нам доля досталась.
Падают листья, земля покрывается снегом,
и ничему нас не учат печаль и усталость.