Читаем Гоголя. Мёртвые души. 5 гл. 2ч

Однако, очень скоро деревня показалась.
Она-то и рассеяла фантазии его.
Заставила вернуться, охолонувшись малость,
К предмету очень важному теперь уж для него…

Деревня, что открылась, была не малой, право.
Два леса: бор сосновый и светлый березняк,
Как будто два крыла налево и направо,
Под красной крышей дом по центру, где ивняк.

С высоким мезонином и в тёмно-серый стенами,
Дом всем своим обличьем на зданья походил,
Что строят колонистам, казармами военными…
Заметно ещё было: хозяин победил

В борьбе с каким-то зодчим, что проводил застройку,
Хотел всё по симметрии, но тот ему не дал:
Не красоты хотел – удобства ровно столько,
Сколь видел для себя, как знал и рассуждал.

Как следствие того заколотил досками
Все окна отвечающие вдоль этой вот стены,
На месте их одно проделали уж сами,
Для тёмного чулана с той, скажем, стороны…

Фронтон по центру дома, как зодчий и не бился,
Но не пришёлся вовсе, а всё из-за того,
Заказчик при осмотре велел, распорядился,
Убрать одну колонну – трёх хватит для него…

Двор окружён был крепкой и толстой непомерно
Из дерева решёткой. Помещик хлопотал
О прочности всего. Отчасти что и верно,
Тем паче, что лес свой… Нет! Правильно считал!

На все свои постройки: конюшни и сараи,
Употреблялись брёвна массивные весьма,
На век иль даже больше стоять определяли,
Ремонт здесь отрицался: ненужность, кутерьма…

И избы мужиков тож срублены на диво:
Кирчённых стен не встретишь или какой узор…
Всё пригнано, как нужно, пусть и не так красиво,
Но плотно, основательно во всём, любой забор!

И даже вкруг колодца поставлен сруб из дуба,
Который шёл на мельницы и даже корабли!
Куда б ни глянул Чичиков: всё прочно, пусть и грубо…
Рачительные люди устроить так могли!

Гляделось всё упористо, пускай слегка коряво…
Подъехали к крыльцу. В окне вдруг два лица:
Одно, как, вроде, женское, худое слишком, право…
На огурец похожее – в точь список с огурца!

Мужское было круглым, как тыквица дебелая,
Сорт будто молдаванский – горлянками зовут.
Из них ещё бывает и балалайку сделают,
Легчайшую двухструночку – в вечёрках ох и ждут!

Потехи, красы ради для паренька весёлого,
Для мигача и щёголя, что просто не пройдёт
Вблизи девиц молоденьких, чтоб без припева нового –
Подмигивать, посвистывать сейчас же им начнёт!

Взглянувши, лица спрятались, считай, одновременно,
Но тут же на крыльцо лакей встречать ступил.
По форме: в серой куртке, опрятно, современно,
И стойка воротник: «Вас ждут!» - провозгласил.

А там уже, в сенях, хозяин шёл навстречу.
Отрывисто и резко «прошу!» сказал ему
И сам пошёл вперёд, маршрутом обеспечив,
Во внутренние комнаты по дому своему.

Идя за Собакевичем, герой наш удивился
Похожести того с медведем небольшим!
Для завершенья сходства во фрак тот нарядился
Медвежьего же цвета…  Где вот такое сшил?

И рукав длинны и панталоны тоже.
Ступнями вкривь и вкось, словно медведь ступал,
Всем наступал на ноги, что вообще не гоже,
И цвет лица калёный – как бы в огонь попал…

Известно, что есть много лиц вот таких на свете,
В создании которых шёл в ход тот инструмент –
Топор или колун – они за всё в ответе…
Отделки иль шлифовки там не было и нет…

Вот так со всего маху, насколько хватит силы,
Взмах топора: вот нос! Другой взмах: вроде, рот…
Сверлом проковырял: глаза! И всё – хватило,
Не обскобливши даже, пустили в свет: «Живёт!»
 
Такой же самый крепкий и стаченный на диво
Был образ Собакевича. Держался как-то вкось,
И шеей не ворочал и делал не красиво:
В беседах не смотрел на тех, с кем быть пришлось…

Всегда либо на дверь, либо на угол печки…
Взглянув ещё разок. Чтоб в мыслях не забыть:
«Медведь! Как есть медведь! Не подноси и свечки!
И звать Михал Семёнович! Вот надо тому быть!»

Наш Чичиков уж знал, что у того в привычке
Всем наступать на ноги и, опасаясь, шёл…
«Медведь! Как есть медведь! И не бери в кавычки…»
Всё бормотал под нос, что вряд ли хорошо…

Хозяин это чувствовал и шаркал осторожно:
«Я вас не беспокоил?» - звучал его вопрос.
«Ну, что вы? Вовсе нет! Ничем! И – как возможно?»-
Сейчас же ему Чичиков на каждый такой спрос.

Вошед уже в гостиную, тот указал на кресло:
«Прошу теперь присесть!» И Чичиков присел.
По стенам всё картины. Премного, даже тесно.
Взглянул разок – другой. Всё рассмотреть успел!

На них всё были молодцы – хоть возводи заслоны!
Все полководцы Греции – как есть пересчитал!
Маврокордато в красном – мундир и панталоны…
Таких вот «вернисажей» типичный всегдатай…

Конечно же, Канари… Опять же, Миаули…
Все эти вот герои гравированы в рост,
Но отчего-то ляжки им словно бы надули-
Так выглядели толсто… как только терпит холст?

Неслыханных размеров усы аж в дрожь вгоняли…
Меж крепышами-греками необъяснимо как,
А главное, зачем – сам прояснит едва ли –
Багратион втесался, по внешности – слабак…

Худой и даже тощий никак тут не вязался…
Игрушечные пушечки под ним и кроха флаг…
В обидном одиночестве меж греками остался.
Но тоже при мундире, тесьмой увит обшлаг…

Но Чичикова взгляд скользнул по стенке мимо.
На следующем портрете остановил свой ход-
Теперь уже гречанка. Известность – Бобелина,
Одна нога которой объёмней тех господ,

Тех щёголей столичных, что нынче наполняют
Салоны и гостиницы, куда ни загляни,
Тон задают повсюду, капризы исполняют
Жеманниц и матрон… ловки на то они!

У самого окна вблизи той Бобелины
Висела клетка с птицей: определённо дрозд.
По оперенью тёмному сплошь крапины-пылины,
Похож на Собакевича. Как-то нежданно прост…

Вот, собственно, и всё, что гость успел заметить
И это замечательно за пару-то минут!
Подробно рассмотреть, что-то себе отметить,
Не ускользнуть вниманьем от встреченного тут!

Но вот вошла хозяйка степенною походкой,
Домашней краской крашеные ленты вкруг чепца,
Значительного росту, годами  - не молодка,
С застывшим выраженьем худющего лица…

«Феодулия Ивановна!» - ласкательно, не грубо…
И Чичиков, не медля, к ручке её пошёл,
Которую она впихнула резко в губы…
«Рассолом руки мыла…» - по запаху нашёл…

«Вот, душенька моя, позволь тебе представить:
Павел Иванович Чичиков! Я, помнишь, говорил?
Обед у губернатора, приятность смог доставить.
Быть обещал у нас, вниманьем подарил!»

«Прошу теперь садиться!» - она проговорила
И сделала картинно движенье головой,
Подобно той актрисе, которой пофартило
Играть вдруг королеву, не бывши ей самой…

Затем она уселась удобно на диване,
Укрылась мериносовым со тщанием платком
И больше уж не двинула( вот ведь, скажи, старанье!)
Ни глазом и ни бровью. Сидела всё молчком.

А Чичиков опять поднял глаза на стены
И снова увидал там ляжки и усы…
Всё ту же Бобелину совсем без перемены
И клетку со дроздом… Что было вновь? Часы…

Больше пяти минут молчанье все хранили,
Лишь раздавался стук: дрозд зёрнышки клевал,
Но сами эти звуки, казалось, всех дразнили…
Сидели, как застыли, как кто околдовал…

Окинув обстановку внимательнейшим взглядом,
Что перед ним предстала, то что увидел здесь:
Смотрелась неуклюже, по прочности – как надо!
С хозяином всё схоже, похожа даже спесь…

Пузатое бюро в одном углу стояло
На пренелепейших, немыслимых ногах:
«Медведь! – опять мелькнуло – Похоже и не мало!
Определённо, точно – не путайся в словах!»

И стол и кресла,  стулья – всё здесь такого свойства,
Тяжёлой беспокойности… Казалось, говорит:
!И я вот Собакевич! Такого же устройства!
Похож на Собакевича – отметь себе мой вид!»

Разглядывать устав, молчание нарушил:
«А мы вас вспоминали в прошедший тот четверг!
У председателя палаты устраивали ужин,
Какой же он, однако, прекрасный человек!»

«Вы это про кого?» - хозяин отозвался.
«А про Ивана Григорьевича!» - Чичиков ему.
«Ну, может, это вам таким он показался…
Но только он масон – по моему уму!

Дурак! Как есть дурак. Какого свет не видел!»
Герой наш озадачился, но снова продолжал:
«Вот кто из нас без слабостей? Надеюсь, не обидел?»
Тот промолчал на это, лишь скулья плотно сжал…

«Зато вот губернатор! Не правда ль превосходный!»
«Наш губернатор, что ли?» «Ну, да! Конечно, он!»
«Разбойник первый в мире, коль будет вам угодно…»
«Вот, то есть, как разбойник?» - чуть не сошёл на стон…

«Признаюсь,  так о немее каждый, видно, знает…
И как когда в поступках своих он очень мил!
Скорей излишне мягок, по тюлю вышивает,
Показывал работы…» - робея,  возразил…

 «А вы в лицо глядели? Разбойничье, конечно!
Вы дайте ему нож  да и куда на тракт –
Зарежет за копейку! Премного вы беспечны…
Не сомневайтесь даже: зарежет! Это факт!
 
И вице-губернатор из той же артели!
Прям, Гога и Магога – один у них расклад…»
Герой вдруг про себя: «Да, что он, в самом деле?
Не ладит, что ли  с ними?» - уже и сам не рад…

«А, впрочем, для меня – осмелился продолжить-
Приятней остальных полицеймейстер тот!»
«Ещё один мошенник! Продаст и подытожит,
Да тут же пообедать, пожалуй, позовёт!

Уж я-то их всех знаю, как кто другой не знает:
Весь город сплошь мошенники, получше не ищи!
Мошенник на мошеннике и им же погоняет!
Попробуй им довериться и всё ищи – свищи!

Как есть христопродавцы! Лишь прокурор немного
Отличие имеет, но, да и он - свинья!»
Тут Чичиков смекнул – других не нужно трогать,
Припомнив весьма кстати: при нём никак нельзя

О ком-то хорошо в беседах отзываться,
Поскольку не любил. Теперь сомнений нет.
В его обыкновении прегадко обзываться
Такими всё словами, каких не слышал свет…

Молчавшая хозяйка устала, видно, слушать:
«Что ж, душенька моя, обедать, чай, пора!»
«Прошу! – вновь Собакевич – Прошу теперь откушать!
И я проголодался – не ел уже с утра!»

Засим пошли к столу, накрытом для закуски.
По рюмке водки выпили – подбодрить аппетит.
Как нужно закусили, как водится,  по- русски:
Солёностями всякими, что вовсе не претит!

И потекли в столовую во след хозяйке дома.
Та плавною гусыней, бежала наперёд.
На четверых накрыто. Четвёртая персона
Явилась очень скоро… и кто её поймёт

Кто бы она такая: то  ль дама, то ль девица,
В родстве ли приходилась иль домоводка их?
А, может, приживалка? Вот есть такие лица,
Что не предметы вовсе, так… крапинки на них…

Где скажешь, там и сядут… Готов принять за мебель…
Подумаешь, что слово не вспархивало с уст…
И есть они, и нету, то ль быль, иль лучше небыль…
Ведь, вот сидит на стуле, а, вроде, он и пуст…

Но это на виду, а где-нибудь в девичьей,
От прочих глаз подальше и общества всего,
Такое вдруг окажется вне рамок и приличий –
Бывалый  удивится, воскликнет ого-го!

Вот этой лет под тридцать, но без чепца с чего-то,
К столу теперь явилась в платочке яркий цвет.
По облику не видно, чтоб мучила забота,
Но не служанка точно – за стол бы тех не след…

«Щи очень хороши, душа моя, отменны!» -
Отметил Собакевич, хлебнув сначала их
И тут же отвалил кус няни неизменной,
Известнейшего блюда – хватило б на троих!

Она, вот эта няня, к щам часто подаётся.
Как, из чего готовят, попробуем понять:
Желудок от барана обычно  ней берётся,
Мозги, опять же ножки, плюс гречка – начинять!

«Вот эдакой вот няни нигде вам не отведать! –
Продолжил Собакевич расхваливать обед –
Не сыщешь это в городе, хоть у кого обедать!
Чёрт знает, что подсунут!» Гость не сдержался: «Нет!

У губернатора, признаться, стол вовсе не дурён!»
Хозяин аж зашёлся: «Эк, вы куда зашли…
Когда б вы лишь узнали, что за продукты он
На рынке покупает – к столу б не подошли!»

«Не знаю, как и что, с чего приготовлялось,
Про рыбу разварную плохо сказать нельзя!»
Тот снова в возмущенье: « С чего так показалось?
Да там за осетрину все выдали язя…»

«Оставим теперь рыбу… Котлетки из свинины
Пропарены, как следует – растаяли во рту!»
«Да вы, я посмотрю, в этих делах невинны…
Меня не провести! Всех вижу за версту!

Ведь, как у них ведётся: пойдёт на рынок повар,
Что у французов учен,  да и возьмёт кота,
Да шкуру-то сдерёт и чем ему не повод
Подать его за зайца?» «Отец мой! Срамота!

Вот что ты говоришь? Уместно ль за обедом?»
«Да я-то тут причём? Кажись не очень глуп!
Всё, что на кухне есть, что плюнешь, не отведав,
Акулька в ведро бросит – они засунут в суп!»

«И всё-таки скажу: не к месту эти речи»-
На то ему супруга, качая головой.
«Да, что же тут поделаешь? – поддёрнув выше плечи-
Такие там порядки… Вот так-то, ангел мой!

Но я тебе, душа, прямо в глаза скажу,
Что гадостей каких вовек не стану есть!
Хоть в сахар облепи, а в рот не положу –
Не буду есть лягушку – их пользуют уж здесь…

И устрицы не буду, хоть заставляй – не буду!
На что она похожа? В рот даже не возьму…
Случись они вот здесь – побил бы всю посуду –
Не может быть и места для них в моём дому!

Возьмите вот барана – нарочно уже к гостю-
Вот то, что на столе – бараний с кашей бок!
Не фрикасе какое, сомнения отбросьте –
И сам того не ем и вам подать не мог!

А там, на барских кухнях, над мясом изгаляются,
И так и так  повертят, а вкус всегда один…
А это и понятно с чего так получается –
Вот у меня всё свежее в любую из годин!

Каким же ему быть, когда по две недели
Валяется на рынке? Хоть у кого спроси!
По этим городам нормально и не ели…
Не жди ни у кого, хотя б и попросил…

Иль вот ещё, душа, придумали диету:
Лечить от хвори голодом… Всё стало вредно есть!
Кто? Немцы и французы. Сам вешал бы за это!
Без всякого разбору, считают пусть за честь!

Немецкая натура, давно уже известно,
Изрядно жидковата… да… жидкостна весьма…
И то определяю жалеючи их, лестно,
Сказать бы посильнее – не к рукаву тесьма…

Так вот они решили хоть как-то с русским сладить,
Хотя б через желудок! А ну их насовсем!
Диет понапридумали, чтоб как-нибудь подгадить…
Всё выдумки, однако, верченье пустых тем…»

Недолго помолчал, сердясь уже, продолжил:
«Возьмём вот просвещенье – толкуют все о нём…
А что оно такое? В чём польза, предположим?
Один лишь фук выходит хоть вечером, хоть днём…

Мог бы сказать ещё и не такое слово,
Но тут вот перед хлебом греховно и весьма…
Нет, у меня не так, скажу опять и снова –
Вся эта городская противна кутерьма!

У нас когда свинина – так ешьте её вволю!
Баранина, к примеру – тащи да поспешай!
Два блюда на обед? Я и двумя доволен-
Наемся и двумя, сколь требует душа!»

И тут же подтвердил по сказанному делом:
Пред ним бараний бок ( так повар поместил) –
Примерно с половину умеючи разделал
И на своей тарелке со вкусом разместил!

И всё, конечно, съел, обгрызывая кости,
Обсасывая хрящики, причмокивая ртом.
«Губа-то не дурна! Подобно думать бросьте!»-
Гость про себя отметил, но не дивясь при том…

«Да, у меня не так – продолжил тот потом,
Салфеткою стирая с ладоней своих жир,
Не так, как вот у Плюшкина! Жмотом
Его назвать, так даже не обидеть, пусть я не из транжир!

Душ восемьсот имеет, казалось бы – встряхнулся!
А он живёт хуже мово вон пастуха…
«А кто ж это такой?» - гость явно встрепенулся.
«Мошенник превеликий! Не страшно что ль греха?

Такой, скажу я, скряга – придумать невозможно!
Колодники по тюрьмам и те лучше живут.
Переморил людей… Вот как же это можно?
От голода, поверишь, десятками там мрут…»


«Взаправду? Неужели – гость подхватил с участьем –
И вам это известно, что много людей мрёт?»
«Как мухи умирают! Такое там несчастье…»
«Ужели же, как мухи? Как далеко живёт?»

«Совсем не далеко – в пяти верстах селенье!»
«В пяти верстах всего? – воскликнул даже тот ,
Почувствовав в груди сердечное биенье –
Как выехать от вас, куда же поворот?»

!Я даже не советую расспрашивать дорогу!
Тут даже извинительней для каждого из нас
Свершить вдруг непристойность: простительней, ей-богу,
Сходить в такое место, что грех уже для глаз!»

«Да я не для каких-либо, а потому лишь только,
Весьма интересуюсь познаньем всяких мест!»-
Ответил на то Чичиков, запутав можно сколько,
А сам всё наблюдал,  как тот обильно ест…

  За тем бараньим боком на стол пришли ватрушки.
Любая из которых похвастаться могла
Размером пред тарелкой: тарелки, как игрушки…
Мордашкой юной схожа: румяна и кругла!

Потом уже индюк, но ростиком с телёнка…
Набитый всякой всячиной: яичком и риском,
Ещё невесть что было, но точно, что печёнка…
Всего понапихали… в желудке словно ком…

Но собственно на этом обедать и закончили.
Из-за стола поднявшись, герой определил,
Что вес его на пуд обедом тем упрочили,
Такую тяжесть чувствовал, словно лишился сил…
*