Змеиная песнь

То, что под ризой ношу, не увидать:
Стан, как заклятьем, обвит алым шнурком.
Мне говорила: «Стыдись!»  — строгая мать —
Змеи танцующих кос спрячь под платком».
Мне говорила: «Служи грому небес!
Гнева его устрашась, в келье запрись.
В кельи голубок не вхож пламенный бес,
Божьи голубки белы в облаках риз…»
Слушала, очи покрыв тенью ресниц:
«Сделаю, как повелишь, бедная мать!»
Перед окладом златым падала ниц,
Только псалмы не могла вслух повторять.
Руки сложив на груди, пела о тех,
Что не белы, но чисты перед огнем.
Им, позабытым, видней грех ли — мой грех,
Тьма или подлинный свет в сердце моем.
Ветхий пергамент вложив в книгу молитв,
Тайно читала слова, те, что нельзя.
Душу терзали они сотнями бритв,
Взрезали ризы мои, впились в глаза.
Думала: «Древним верна, падаю я,
Проклята небом, за то, что не лгала…»
В этот-то час и вползла в келью змея,
Прямо на белую грудь мне заползла.
Долго шептала змея тайны свои,
Глаз изумрудных ее помню я свет…
Утром проснулась, гляжу: нету змеи,
Только лишь косы змеи помнят завет:
Вьются, струятся, блестят, как чешуя…
Плат мой девичий пропал. Надо ль искать?
Надо ль о том, как вползла в келью змея
Мне говорить тебе мать, бедная мать?
Я не сказала… Но плат все же нашла.
То, что сокрыто, сильней явленных сил.
В ризах заштопанных я  — снова бела,
Только шнурок, как зарок, стан мой обвил.
С той осененной поры я не скорблю.
Нету в крови у меня яда, но яд
Я подношу в серебре, если люблю,
Кто принимает его — сам виноват.
Сам виноват, если пьет горький настой,
Если отныне открыт зову луны
Если отныне с женой — словно пустой…
Сам виноват, а моей нету вины.
Я созываю огни с дальних болот,
Ныне мой тайный алтарь ими храним.
Я наливаю в котел солнечный мед,
Яд изумрудной змеи — следом за ним.
Воду возьму от ручья в лоне скалы,
Травы возьму, что зовут зовом иным,
Прутьев возьму для моей новой метлы
Там, где сказали мои вещие сны.
Стану ли полночь встречать в келье моей?
Стелет мне шелковый путь в поле полынь.
Спит моя бедная мать — бог ее с ней!
Он и не знает моих древних богинь.
Полнится белая плоть жарким огнем,
Кровь — молодое вино, слезы — роса…
Белого солнца белей девица днем,
Ночью под полной луной стану плясать.
Знаю теперь имена… Ключ и замок!
Знаю не волю небес — волю ветров.
Знаю, о чем говорят вереск и дрок,
Отблески вижу во тьме первых миров.
В круг первородных богинь в полночь войду…
Утром вернусь, весела, в келью опять.
Волосы пахнут весной, губы в меду —
Их не тебе отирать, старая мать!
Знаю теперь имена! Ключ и замок!
Знаю я то, что тебе знать не дано…
Бедная старая мать, жив ли твой бог?
Так же ли сладки его хлеб и вино?
Перед окладом златым лишь на показ
Кланяюсь я, но храню главный зарок.
Кланяюсь, но от тебя прячу я глаз
Ясный змеиный огонь… Ключ и замок!