Антология Встреча четвёртая

                "СТАРИК, НАД НАМИ ШУМИТ ЭПОХА..."

Другой поэт, которого я очень давно знаю и люблю - это Дмитрий Кедрин. Знакомство с его творчеством тоже имеет свою историю. Уже давно ушедший от нас кино и телережиссёр Ян Эбнер, до обидного мало успевший сделать, друг кинорежис
сёров Карасика и Калика, поставившего когда-то нашумевший фильм "Человек идет за солнцем", так вот, Ян Эбнер, которого партийные бонзы размазывали по стенам за его фильм "Последний жулик",  первый прочел мне стихи Кедрина.  Как-то, в самом начале лета  1964 г, я домчал  Эбнера на своей  "Яве" от "Национали"  до Кутузовского проспекта,  где он в то время  снимал квартиру. Когда мы ночью мчались по новенькому тогда  Новому Арбату, он, сидя у меня за спиной,  все время повторял,  - старик,  только не  доказывай мне, что ты мужчина,  - и я сбавлял скорость.  Потом долго,  часов до трех  ночи,  мы стояли на  Кутузовском  проспекте  и я читал свои, с позволения сказать, стихи, а Эбнер слушал, наклонив   как-то вперед и набок,  свой точеный римский профиль одесско-молдавского
происхождения,  и, оценивая  очередной  мой  бред, говорил очень серьезно и вдумчиво: так, гавно... дальше, гавно... Старик, писать нужно так:   
               
                Послушай-ка, дорогая!
                Над нами шумит эпоха,
                И разве не наше сердце -
                Арена её борьбы?
                Виноват ли этот мальчик
                В проклятых палочках Коха,
                Что ставило нездоровье
                В колеса моей судьбы?..

Это был "Поединок" Кедрина. Кедрин - поэт необыкновенный, трепетный и вдруг такой беззащитый в своих стихах. Когда я читаю его "Грибоедова", у меня комок в горле стоит. У него есть поистине замечательная поэма "Зодчие". В ту ночь какие-
то отрывки из "Зодчих" Ян тоже читал. А вот как мог Кедрин отважиться написать стихи о такой мрази, как Гитлер? (стихотворение "Фюрер"). Его должно было стош нить от омерзения. Но он преодолел брезгливость. Такова была ненависть к
этому выродку и желание понять откуда на белом свете взялся этот упырь, ублюдок, реальный, невыдуманный вурдалак:

                Нет! Зачатый тупицей прусским
                После выпивки в кабаке,
                Он родился с кровавым сгустком
                В жёлтом сморщенном кулачке...

Ну вот, пришло время показать стихи этого замечательного поэта


                БЫЛ СЛЕП ГОМЕР...

                Был слеп Гомер, и глух Бетховен,
                И Демосфен косноязык.
                Но кто поднялся с ними в ровень,
                Кто к музам, как они, привык?
                Так что ж педант, насупясь, пишет,
                Что творчество лишь тем дано,
                Кто остро видит, тонко слышит,
                Умеет говорить красно?
                Иль им, не озарённым духом,
                Один закон всего знаком -
                Творить со слишком тонким слухом
                И слишком длинным языком?..


 
                ГРИБОЕДОВ
                (отрывок)

                ...От мечты о равенстве,
                От фраз о свободе натуры,
                Узник Главного штаба,
                Российским послом состоя,
                Он катИт к азиятам
                Взимать с Тегерана куруры.
                Туркменчайским трактатом
                Вколачивать ум в персиян.
                Лишь упрятанный в ящик,
                Всю горечь земную изведав,
                Он вернётся в Тифлис.
                И коня осадивший в грязи,
                Некто спросит с коня: *
                “Что везёте, друзья?”
                “Грибоеда.
                Грибоеда везем!”               
                Пробормочет лениво грузин...
                ...И покуда всклокоченный,
                В сальной на вороте ризе,
                Поп армянский кадит
                Над разбитой его головой,
                Большеглазая девочка
                Ждёт его в дальнем Тебризе,
                Тяжко носит дитя
                И не знает,
                Что стала вдовой.


                16 ОКТЯБРЯ **               

                Стоял октябрь, а всем казалось март,
                Шёл снег и таял, и валил сначала...
                Как ворожея над колодой карт,
                История загадочно молчала.

                Сибирский поезд разводил пары,
                В купе рыдала крашенная дама:
                Бабьё коробку паюсной икры
                У дамы вытрясло из чемодана.

                Зенитка била где-то у моста,
                Гора мешков сползала со скамеек.
                И подаянья именем Христа
                Просил оборванный красноармеец.

                Вверху гудел немецкий самолёт,
                В Казань бежали опрометью главки.
                Подпивший малый на осклизлый лед       
                Свалился замертво у винной лавки.

                Народ ломил на базах погреба,
                Несли муку колхозницы босые...
                В те дни решалась общая судьба,
                Моя судьба, твоя судьба, Россия.
       


                ГОРБУН И ПОП

                В честном храме опосля обедни,
                Каждый день твердя одно и тож,
                Распинался толстый проповедник:
                До чего, мол, божий мир хорош!
                Хорошо, мол, бедным и богатым,
                Рыбкам, птичкам в небе голубом!..
                Тут и подошёл к нему горбатый
                Высохший урод с плешивым лбом.
                Он сказал ему как можно кротче:
                "Полно, батя! Далеко зашёл!
                Ты, мол, на меня взглянувши, отче,
                Молви, все ли в мире хорошо?
                Я - де в нём из самых из последних
                Жизнь моя пропала ни за грош!"
                "Не ропщи! - Ответил проповедник. -
                Для горбатого и ты хорош"

_________________________________

*"Некто спросит с коня" - Александр Сергеевич Пушкин
ненароком повстречал гроб с телом Грибоедова, зверски
убитого фанатиками-мусульманами("Путешествие в Арзрум")
** Самый страшный день Москвы - 16 октября 1941 г.
День безвластия и всеобщей паники


          


                ЗОДЧИЕ

                Как побил государь
                Золотую орду под Казанью,
                Указал на подворье свое
                Приходить мастерам.
                И велел благодетель,-
                Гласит летописца сказанье,-
                В память оной победы
                Да выстроят каменный храм!
                И к нему привели
                Флорентинцев,
                И немцев,
                И прочих
                Иноземных мужей,
                Пивших чару вина в один дых.
                И пришли к нему двое
                Безвестных владимирских зодчих,
                Двое русских строителей,
                Статных, босых, молодых.
               
                Лился свет в слюдяное оконце.
                Был дух вельми спЁртый.
                Изразцовая печка.
                Божница. Угар и жара.
                И в посконных рубахах
                Пред Иоанном Четвертым,
                Крепко за руки взявшись,
                Стояли сии мастера.

                -Смерды!
                Можете ль церкву сложить
                Иноземных пригожей?
                Чтоб была благолепней
                Заморских церквей, говорю?-
                И, тряхнув волосами,
                Ответили зодчие:
                -Можем!
                Прикажи, государь!-
                И ударились в ноги царю.

                Государь приказал.
                И в субботу на вербной неделе,
                Покрестясь на восход,
                Ремешками схватив волоса,
                Государевы зодчие
                Фартуки наспех надели,
                На широких плечах
                Кирпичи понесли на леса.

                Мастера выплетали
                Узоры из каменных кружев,
                Выводили столбы
                И, работой своею горды,-
                Купол золотом жгли,
                Кровли крыли лазурью снаружи
                И в свинцовые рамы
                Вставляли чешуйки слюды.

                И уже потянулись
                Стрельчатые башенки кверху,
                Переходы,
                Балкончики,
                Луковки, да купола.
                И дивились ученые люди,-
                Зане эта церковь
                Краше вилл италийских
                И пагод индийских была!

                Был диковинный храм
                Богомазами весь размалеван.
                В алтаре, и при входах,
                И в царском притворе самом.
                Живописной артелью
                Монаха Андрея Рублева
                Изукрашен зело
                Византийским суровым письмом...

                А в ногах у постройки
                Торговая площадь жужжала,
                Таровато кричали купцам:
                -Покажи, чем живешь!-
                Ночью подлый народ
                До креста пропивался в кружалах,
                А утрами истошно вопил,
                Становясь на правеж.

                Тать, засеченный плетью,
                У плахи лежал бездыханно,
                Прямо в небо уставя
                Очесок седой бороды.
                И в московской неволе
                Томились татарские ханы,
                ПосланцЫ Золотой,
                Переметчики Черной Орды.
               
                А над всем этим срамом
                Та церковь была-
                Как невеста!
                И с рогожкой своей,
                С бирюзовым колечком во рту,-
                Непотребная девка
                Стояла у Лобного места
                И, дивясь,
                Как на сказку,
                Глядела на ту красоту...

                А как храм освятили,
                То с посохом,
                В шапке монашьей,
                Обошел его царь-
                От подвалов и служб
                До креста.
                И окинувши взором
                Его узорчАтые башни,
                -Лепота!- молвил царь.
                И ответили все:- Лепота!

                И спросил благодетель:
                -А можете ль сделать пригожей,
                Благолепнее этого храма
                Другой, говорю?-
                И тряхнув волосами,
                Ответили зодчие:
                -Можем!
                Прикажи,государь!-
                И ударились в ноги царю.

                И тогда государь
                Повелел ослепить этих зодчих,
                Чтоб в земле его
                Церковь
                Стояла одна такова,
                Чтобы в Суздальских землях,
                И в землях Рязанских
                И прочих
                Не поставили лучшего храма,
                Чем храм Покрова!

                Соколиные очи
                Кололи им шилом железным,
                Дабы белого света
                Увидеть они не могли.
                Их клеймили клеймом,
                Их секли батогами болезных,
                И кидали их,
                Темных,
                На стылое лоно земли.
               
                И в Обжорном ряду,
                Там, где заваль кабацкая пела,
                Где сивухой разило,
                Где было от пару темно,
                Где кричали дьякИ:
                "Государево слово и дело!"
                Мастера Христа ради
                Просили на хлеб и вино.

                И стояла их церковь
                Такая,
                Что словно приснилась.
                И звонила она,
                Будто их отпевала навзрыд.
                И запретную песню
                Про страшную царскую милость
                Пели в тайных местах
                По широкой Руси
                Гусляры.







 Минуя "черные дыры" поэзии...

Мастерство - это прекрасно, "сделаность" стиха, доведение формы
до несокрушимой монолитности - великолепно. Виртуозность -
нет слов! Но как бы стихотворение ни соответствовало этим
канонам, если на его прочтение вы потратили нервную энергию
и энергию собственной мысли, чтобы проникнуть в смысл и глубину
стиха, но не получили ответного потока душевного тепла и
эстетического наслаждения и испытали некоторое опустошение,
душевный дискомфорт, физическую слабость, или вами овладело
глухое раздражение, знайте, вы провалились в "черную дыру" поэзии.
Это стихи-вампиры, иссушающие мозг и душу, антипоэзия в одеждах
 поэзии. Явление не редкое, когда за стихи берутся умные, хорошо
образованные,но эмоционально и духовно скучные люди.

Меня, как и любого составителя, ожидали трудности при отборе
материала. Основные принципы отбора, которые я установил для себя:
       
В антологии должны быть только те поэты, которые нравятся мне,
независимо от их титулов, страны и времени жизни. В антологии
максимальное количество строк для одного поэта не должно превышать      
двухсот. В антологии обязательно должны быть поэты, живые и мёртвые,
прошедшие войну 1941-1945 г. г. В антологии должны быть поэты, прошедшие
тюрьмы и лагеря и преследовавшиеся за свои гражданские и  политические
взгляды.
    Но самый трудный, самый мучительный вопрос - вопрос выбора, вопрос
предпочтения. Я не уверен, что сумел решить эту проблему. От стольких
поэтов и стольких шедевров пришлось отказаться, сдавая одну позицию
за другой. От заранее запланированной цифры 100 я отступил на вторую
"линию обороны" -120, затем на третью - 140, затем на следующую - 150
 и, наконец, стиснув зубы, на 155, но не удержался и уже на стадии
готовой вёрстки после оглавления включил ещё пять молодых (в 1997 г.)
поэтов.

В то же время я никогда не делил на противостоящие друг другу
поколения поэтов. Для меня в равной степени дороги и поэты
серебряного века, и такие поэты революции, как Светлов и
Багрицкий. Поэтика антологии  охватывает диапазон от маршевого
ритма Асеева  до бесплотных эманаций неосознанного Элюара,
от "берегов отчизны дальней" Пушкина до обжигающей эротики
Эфроса.
     Я пытался ограничить число стихотворений мастеров нового
времени и прошедших веков, которые и так, что называется
"на слуху", и дать в антологии их же, не менее прекрасные,
но не известные широкому  читателю стихотворения. или хотя бы
фрагменты. Надеюсь, что это удалось, пусть даже отчасти.

Из поэтов живших, или живущих за океаном, в антологию
попали только трое: гениальный Эдгар По,  даже не могу сказать
 чем он мне симпатичен - Джон Апдайк и Альва Бесси - журналист,
писатель, кинодраматург. Бесси один из голливудской десятки
кинодраматургов, актёров и режиссёров, попавших на разные
сроки в тюрьмы во время "охоты на ведьм", её устроили смертельно
напуганные угрозой коммунизма  Сенатор Мак Картни и Комиссия
Конгресса США во время  процессов 1947-1951 г.г. Сидя в техасской
тюрьме Тексаркана, Бесси написал сонет,
который не могу не привести:


                АЛЬВА БЕССИ

                Сонет написанный в тюрьме
                перевод Н. Горской

                Для разума открыты все пути,
                таких путей на карте не проложишь:
                их столько, сколько ты придумать сможешь.
                Старайся, путешественник, найти

                единственный - прямой и верный - путь.
                Иной спешит, иной плетется еле,
                иные кружат вдалеке от цели,
                иль по волнам плывут куда-нибудь.

                А для меня другой дороги нет,
                помимо той, что прочь ведёт отсюда
                к высотам духа, скрытым, словно чудо,

                от болтунов, не знавших горьких лет,
                прошедших за решёткою тюрьмы.
                Лишь в тюрьмах познаём свободу мы.


                "Толстуха Марго", "Женщина в черном" и другие

Поговорим о французах и вообще об "иностранцах".
Их собралось довольно много под обложкой антологии. Эти поэты
давно и незаметно вошли в круг интересных мне авторов. Но каковы
переводчики: Бальмонт, Набоков, Пушкин, Блок, Жуковский, Брюсов,
Щепкина-Куперник. Очень хорош "Набросок змея" Валери в переводе
Е. К. Витковского, сонеты Рильке в переводах Анны Кан, Франсуа Вийона
в переводах Мендельсона, Беранже и де Виньи в переводах
Курочкина.
Стихи и переводы  Василия Курочкина великолепны,  это один
из незаслуженно забытых поэтов 60-х - 80-х годов XIX века,
он был редактором и издателем журнала "Искра". И тайным,
не разоблачённым охранкой, членом "Народной воли".
Далее англичане и шотландцы,  поэт и мыслитель
Перси Биши Шелли,  Бернс, лорд Байрон, Уильям Шекспир.
    Несколько слов о Шелли. Его человеческая судьба в чем
то схожа  с судьбой Байрона Оба они парии своего аристократического
класса, оба погибли на чужбине. Но Шелли прежде всего мыслитель,
диалектик, он непримиримый боец за освобождение  человеческого
сознания от религиозной догмы. Если бы не его преждевременная
гибель в возрасте всего тридцати лет во время шторма у берегов
Италии, он бы оставил после себя, я уверен в этом, фундаментальные
труды по философии и диалектике. Но "Триумф жизни" - книгу
посвящённую критике богословия, он успел опубликовать. Она издана
и в русском переводе. Тело Шелли  в присутствии  Байрона
- друга и единомышленника- было сожжено, а прах захоронен
на протестантском кладбище в Риме. На памятнике была сделана
надпись: "Перси Биши Шелли - сердце сердец". Во время пребывания
в Молдавии совсем ещё молодой Александр Пушкин, по его собственному
признанию, "принимал уроки чистого атеизма". Но он не мог знать, что
немолодой англичанин, посвятивший его в антибогословские рассуждения,
излагал на самом деле мировоззренческие идеи Шелли. Вот ещё один из
лирических шедевров Шелли:


                Как луна озаряет
                Темный купол небес в безмятежной
                Тиши,
                Так твой голос рождает
                В мертвых струнах взволнованность нежной
                Души...
                Это выше искусства,
                Это голос далекой нездешней
                Страны,
                Где и песни и чувства
                Однозвучны с сиянием вешней
                Луны.

(К леди, аккомпанирующей своему пению
 на гитаре, перевод К.Чемены)

"Женщина в черном" знаменитого бельгийского символиста
Эмиля Верхарна поражает масштабом зловещих эротических
реминисценций, неким символом жажды смерти на площадях
урбанизированных городов-монстров - бездушных
и бесчеловечных.

                ЭМИЛЬ  ВЕРХАРН

                Женщина в черном
                (с сокращением)
                перевод Г. Шенгели

                - Средь злата и эбена площадей,
                О, женщина, вся в чёрном, горячо
                Чего ты ждёшь так много дней,
                Чего ты ждёшь еще?

                - Псы чёрных чаяний пролаяли опять
                Сегодня вечером на луны чёрных глаз,
                На луны глаз моих, на чёрную их гладь,
                На луны глаз, не раз, в вечерний час;
                Протяжно псы пролаяли опять
                На луны глаз, на чёрную их гладь.
                Какою пышностью скорбят мои власы,
                Чтобы взбесились эти псы,
                Каким волнением и дрожью бёдр крутых, -
                Всем телом в ядах золотых?

                - О, женщина, вся в чёрном, сколько дней         
                Чего ты ждёшь средь грома площадей,
                Чего ты ждёшь?

                - И груди-паруса вновь в чёрный ад летят,
                В просторы чёрные, где мечется набат;
                Каких Валгалл горячечные трубы
                Иль кони, вскинутые на дыбы
                Хлыстом любовной пытки и борьбы, -
                Мои гранатовые губы?      

                Какие ужасы кипят в моём огне
                Для этих псов, что лижут пыл мой ярый,
                Какие им пожары сквозь удары
                Мечтаются, чтоб смерть искать во мне?

                - О, женщина, вся в чёрном, сколько дней
                Чего ты ждешь средь грома площадей?

                - В моих объятиях - шипы,
                Я ненавистью вся пылаю,
                Я - гончая среди толпы,
                Я гибну или пожираю!
                Зубов алмазных острия
                Мои горят, вонзаясь купно;

                Да, точно смерть, прекрасна я
                И также, как она, доступна!
                И тем, кто О стену мою
                Ломает молнии желаний,
                Я грудей катафалк дарю,
                И стон, и свечи поминаний!
                Я всех пъяню тоской своей,
                Томя у самого порога,
                Проклятия моих грудей
                Восходят факелом до бога...


А вот и Альфред де Виньи: Фрагмент из "Смерти волка"
в переводе Василия Курочкина:

                ...Он говорил, твой взгляд: "Работай над собой,
                И дух свой укрепляй суровою борьбой
                До непреклонности, до твердости могучей,
                Которую внушил мне с детства лес дремучий.
                Ныть, плакать, вопиять - всё подло, всё равно.
                Иди бестрепетно: всех в мире ждет одно.
                Когда ж окрепнешь ты,
                всей жизни смысл проникнув,-
                Тогда терпи как я, и умирай, не пикнув".


Да, преданности и стоицизму нужно учиться у Природы.
Но "Набросок змея" Поля Валери - это такое роскошество
мысли, которая обволакивает подобно изумрудным, скользящим
кольцам "врага" рода  человеческого. Это такое лукавое и
неотвратимое проникновение в тайное тайных женщины...
Поистине великая цель достойна великого искусителя.
Витковский рассказывал мне, что над переводом этого
стихотворения он промучился долгих шесть месяцев..

               
                ПОЛЬ  ВАЛЕРИ


                Набросок ЗМИЯ (с сокращением )
                перевод Евгения Витковского
            

                Побуду средь листвы - ехидной,
                Чтоб ветерок меня ласкал,
                Чтоб посверкал небезобидный,
                Слюной сочащийся оскал;
                Проникну в сад тропой нетрудной,
                Здесь мой трёхгранник изумрудный
                Острит двойную жала нить;
                Я - славный гад, пусть пресловутый, -
                C моей отравой не сравнить
                Премудрость жалкую цикуты!..

                О, небо - результат просчёта!
                О, Времени смертельный груз!
                Замена Ничего на Что-то -
                Какой блистательный конфуз!
                Господь, в безумстве, первым словом
                Промолвил - "Я!" - Светилом новым
                Тогда же появился я:
                Я есмь!  Да послужу отныне
                Преуменьшенью благостыни            
                Божественного бытия...

                Из красной глины ты напрасно
                Детей непрочных сотворил,
                Затем, чтоб, не жалея сил,
                Тебя величили всечасно!
                Пусть был их род исконно - чист,
                Но, чуть издал я тихий свист,
                Как прибежали к здешним долам:
                Я подивился, буду прям,
                Сим новорожденным зверям,
                Блаженным и бесстыдно-голым!..

                Скольжу, струюсь, ползу по следу
                Не утомляясь, не спеша;
                Где столь суровая душа,
                Что не открыта сну и бреду?
                Кто б ни был ты, ужели мне
                Ты не доверишься вполне, -
                Иль ты на похвалы не падок?
                В себя хоть раз ли ты глядел?
                Смотреть в себя! - О, сей удел
                Не рассказать, насколько сладок!

                Так - Еву первая мечта
                Настигла здесь, в эдемской чаще:
                Полуоткрытые уста,
                Воздушный трепет розы спящей
                Взор проскользил пытливый мой
                По чреслам с золотой каймой,
                Открытым - солнцу, или мужу;
                Заласкана ветрами вся,
                Душа, застывшая - наружу
                Прорыва не перенеся.

                О, благодатные объёмы!
                О, ласковая западня!
                Всем духам воздуха знакомы
                Ожоги твоего огня, -
                Ты побеждаешь, оброня
                Его лишь малую толику, -
                Здесь чистым не остаться лику,
                Здесь гибнет всякая броня,
                Да что там! - ты мягчишь меня,
                Вампиров мощного владыку!..

                Да! Лестью слух невинный нежа,
                Я в плоти гада пребывал;
                Тем временем сплеталась мрежа
                Из расточаемых похвал:
                Тягучий, медленный напиток!
                Объемля чар твоих избыток,
                Моя распространялась тьма
                Над знойным золотом затылка,
                Над тайною, растущей пылко
                В глубинах твоего ума!..

                Удачно тема развита
                Без выхода за грань гротеска,
                Но доказательно и веско
                Взросла коварная мечта!
                Ты уступала, чистота,
                Я неназойливо, не резко
                Склонял тебя к утрате блеска -
                И пусть задача непроста,
                Держу пари - осталась малость,
                Чтоб ты согнулась и сломалась!..

                Как просто выдаст немота
                Того, кто слишком щепетилен!
                Запрет начальный обескрылен               
                Он зову страсти - не чета:               
                - Шипите, чудные уста,               
                Позыв алчбы - уже всесилен
                Во мне, как бы внутри хлыста,
                Он тёк по мускулам извилин -    
                От изумруда, вдоль хребта,
                До беспощадного хвоста!

                Не скорый сдвиг, но неизбежный!
                План - гениален! О, шаги
                К Познанью, что трудны для нежной,
                Робеющей босой ноги.
                Тенями золото колышет,
                Вздыхает мрамор, амброй дышит,
                Порыв назначенный возник!..
                Она колеблется, как ваза;
                В ней созревает в этот миг
                Предвосхищение экстаза...

   
                До пятой встречи


В колонтитуле один из примеров оформления титульных листов
каждого поэта, вошедшего в антологию