возвращение

1
Что-то на осень как в Болдино,
колокол – в небо
будто качели над золотом
леса, где не был.

Стежкой, канавкой, усталостью,
словом забыться.
И с журавлиною жалостью
памятью виться.

Ниже и выше – значения
нет и предела.
Нет и сомнения –
ветка  досталась омелы.

Мертво-зеленая синь – на восток
улететь и на запад.
Звон по вершинам плывет,
ладана запах

стелется тенью былой
неизжитой надежды.
Снег на лицо – тишиной
ожиданья, и нежным

саваном скроет округу,
ветхие крыши.
Можно назвать небо другом –
сердце все тише.

Звезды согреют, окна погасли,
скрипнет калитка.
Лес покидая осенью ясной,
небо окликнет.



2
Заставить жить,
заставить ждать,
заставить плакать
и молчать
не может день,
идущий в ночь,
ни дверь открытая,
ни прочь
летящий год,
стучащий дождь,
письмо отправленное, рощ
облетевших высота
и горизонта чистота.

Мне дверь закрыть,
поставить чай,
отрезать хлеб
и чашку взять,
все приготовить,
сесть и ждать.
Звонка, заката,
крика, сна?
Над крышей выплыла луна –
в углу прилечь
и крепко спать.



3
Поздней осенью слились
вдох и выдох в одно –
сердце голубем билось
в голубое окно.

Холод речек остывших,
чернозем как ломоть
хлеба – бывших и живших
потемневшаь плоть.

Запах – хвои и листьев
облетевших распад;
тихой поступьей лисьей
входят сумерки в сад

и застыв у порога,
тишину сторожат…
Остается немного –
оглянуться назад

и, склонившись, заплакать
в подступившую мглу
над холодным закатом,
утонувшем в пруду.




4
Я еду вдаль –
там было время,
там были слезы и беда,
там степь легла
как в ногу стремя,
как в пыль упавшая звезда.

Я еду вновь,
не зная брода,
ни через степь, ни океан,
где позабытая свобода –
в руке потертой чемодан.

Я еду в ночь.
Луна – в окошке,
чай остывает, мне – не спать,
журнал открыт – событий крошки
и груз на плечи, что не встать.

Я еду так,
как сны не видят,
как черный полог до угла,
как ржавый гвоздь, в косяк забитый,
в ладонь – цыганская игла.


5
Задыхаясь, искать,
торопливо любить,
тихим зверем молчать,
волком правдашним выть.

Можно годы забыть
и бродить по лесам;
то мышей сторожить,
то скрываться не там,

то в деревню войти –
получить батогом;
или сбившись с пути
забрести в отчий дом.

Там – прилечь на диван,
попытаться уснуть;
но за стенами – гам,
и в висках стучит ртуть.

Атлас взять, пролистать
до конца и назад;
ни о чем не мечтать –
ты испил этот яд.

За порог поспешить
в серебристую степь.
Что себя теребить,
ведь прожить – не отпеть?

Там свалившись в траву,
гарь былого вдыхать
и понять как в бреду,
что найти – не узнать.



6
Жгут солому, ботву
за околицей… В поле
чуть помедлить, вдохнуть
черновое  раздолье.

Выйти вдоль полосы
на обрывистый берег,
в высоту глубины
погрузиться как в веру.

Наблюдать облака –
знамя легкой надежды,
что дорога легка
и не вьется как прежде.

В даль вглядеться – и нет
горизонта и почвы,
нити прожитых лет
как сознанье непрочны,

паутинкой летят
между лесом и светом,
зыбкой тенью молчат
между сном и ответом...

Я иду неспеша –
не упасть, не заплакать –
как подросток дыша
ожиданьем заката,

в легкой дымке любви
день осенний вбирая,
в чистоте синевы,
по обочине рая.



7
Рассветает. Воронеж.
Ты не смотришь, не помнишь.
Слово разве проронишь,
что как ветка – наотмашь.

Я взгляну – не отвечу.
Ни любви, ни сомнений.
Годы – камень на плечи
и стезя поражений.

Под откос, с косогорья –
грудь и жизнь нараспашку,
перепетое горе,
запах горький ромашки.

Я прилягу – подсохло
разнотравье на солнце,
что подкрасило охрой
небеса на оконцах.

Дальше так – вперемешку
явь и память с рассветом.
Ты посмотришь с усмешкой,
я помедлю с ответом.



8
В темной комнате прошлого бьют часы у окна.
Золотистой горошиной в нем качнулась луна,

покатилась, касаясь острых шпилей и крыш...
Я смотрю и прощаюсь, хотя ты еще спишь

и едва улыбаясь, что-то шепчешь во сне...
Я прощаюсь, не зная, что пребудешь во мне

острой болью ошибки, долгим боем часов
и ступенькой, что всхлипнет только щелкнет засов.

Дверь прикрыв, торопливо двор ночной перейду,
положив негативы тех последних минут

в ящик памяти долгой, чтоб на лунной тропе,
собирая осколки, вспоминать о тебе.