Как я хунту прозевал

Середина августа 91-го года стояла просто замечательная: в деревне было солнечно, но не слишком жарко, иногда пробегал лёгкий, однако достаточно густой дождик, посему грибы пёрли из земли стаями и рыба в нашей реке Тезе ловилось круглосуточно.
Жена на свой день рождения усвистала в любимый Коктебель, так что ежеутренне я с самого ранья брал своего рыжего добродушного пса, торбочку еды и убредал то в леса, а то и на реку. Сильно не перетруживался, собирал и ловил не больше, чем можно было съесть за пару дней. Больше гулял, смотрел на небо и на воду, играл с собакиным и купался вместе с ним в глубоком бочаге. Возвращался затемно, когда и работящая, и пьющая части деревни уже сладко почивали. Жарил то грибочки с молодой картохой, то щурят или плотичку, и под стакашек чистейшего самогона вечерял, честно делясь снедью со своим всеядным псом. Потом засыпал как младенец, и легко вставал с рассветом...
Но день 21 августа у меня не задался: я подвернул ногу, да еще пёс мой отказался купаться и в знак протеста убежал домой - хорошо ещё, что в деревню, а не в город за 50 км... Поэтому по самому солнцепеку я поплелся в село.
Наше Введеньё гудело, народ кучковался у ворот и что-то бурно обсуждал. Даже вечно пьяный Венка, которому уже давно пора было дрыхнуть под любимым кустом сирени, размахивал руками, аки мельница, и тоненьким старческим фальцетом что-то неразборчиво доказывал. Под ногами крутились блохастые местные собаки, среди которых я с облегчением опознал своего интеллигентного Клайда.
Моя соседка Галя, крупная костистая тетка, фронтовичка и матерщинница, увидела меня, скинула с губы прилипшую беломорину и трубно заорала на всю улицу: "Борисыч, туда-сюда-твою-епертыть! Ты где был? У нас тут хунта татататратата...."
Собаки прыснули во все стороны, Клайд запутался в моих ногах, а почти протрезвевший Венка шлёпнулся тощим задом в уличную пыль.
И долго потом на своем особом языке деревенский люд пересказывал мне телевизионные впечатления последних трех дней....
Вот так я хунту, то есть ГКЧП, и прозевал.
Напоследок Венка, речь которого обычно была маловразумительна, вдруг сосредоточился и вполне разборчиво выпалил: "Слабаки, ипонабть..."