Воспоминания юности. Глава 19. Траектории

Как сказал Андрэ Моруа, "ум женщины состоит из умов тех мужчин, которые были в её жизни. А у мужчины благодаря женщинам, встретившимся на его пути, складывается его эмоциональное представление о женщине вообще".

Мой самый приятный, мой цветочный период - конечно, Калининград! Как яблоневое дерево зацветает весной и стоит невестой, в бело-розовой дымке, очарованное ароматом цветов, так у каждой девушки, женщины бывает особое время - цветочно-конфетное - когда она уже перешла через рубикон прыщавого отрочества и комплекса гадкого утёнка, но ещё не вступила в пору женственности, когда она, не осознав всей своей силы и власти и не вкусив ещё наслаждения, уже  предвкушает и ожидает его, хотя для неё это пока тайна. И сама она очарована этой своей тайной.

В то время я носила трикотажный костюм с вырезом лодочкой - серо-белый, будто в белых цветах. Я ещё только начала работать в библиотеке, на абонементе. Помню, зарплата была небольшая, а работа - весь день на ногах, и перед тобой движется конвейер читателей, но взглянуть на них некогда, поскольку тебе надо найти и заполнить их формуляр, потом помню ещё мышиную возню с "индикатором" - в каждой книге был вкладыш, который должен был заполнять читатель, берущий книгу на дом, -потом мы, несчастные библиотекари, должны были вставлять чёртовы вкладыши в алфавитном порядке в длинные мучительские ящики . А когда книга через положенный срок возвращалась домой, мы должны были опять разыскивать вкладыш и засовывать его обратно в "книжный кармашек", коим снабжалась каждая библиотечная книга. Вот это и был Индикатор.  Считалось, что по нему можно было установить, у кого книга, в случае, если книгу спрашивал другой читатель, а её не было на месте.

Помню, мы часами сидели - а штат нашего абонемента насчитывал 6 человек - и как цирковые обезьяны, которых учат читать, закладывая между страниц книг изюм, мы перебирали замусоленные листки книжных вкладышей, каждый со своим ящиком "Индикатора" , отыскивали нужный вкладыш, вставляли в книгу, и складывали их стопками - на расстановку.

Читатели, стоя в очереди на запись книг, покорно заполняли вкладыши. Вечером читателей было особенно много, ведь мы работали до 9 часов. Вереница людей, ящики с формулярами. Вкладыши пачками. Моя подпись напротив названий книг. От букв мельтешит в глазах. На лица уже не смотрю.
И вдруг - карточка в моих руках - не вкладыш, а записка. Осторожный мужской голос: "Девушка, а это- вам".
 На карточке стремительным почерком: "А вечером - как? У сквера напротив на 20:00 - слабо?"

Подымаю глаза - высокий, усатый, брюнет, стоит, гордо выпрямившись. Красивый и знает это. Не глядя на меня, уходит. Ведь за ним - настоящий конвейер, да и я не одна, недремлющим оком следит местный монстр  - Маргарита Константиновна. Любезничать с читателями считалось недопустимым.
Смотрю на формуляр - Георгий, 24 года, студент Института Рыбной Промышленности - знаменитого нашего калининградского, в котором работала зав.кафедрой моя бабушка.
Пойти на свидание в тот вечер не получилось - во-первых, я работала до 9, во-вторых, я не знала, какой именно сквер он имел в виду, в округе было четыре сквера. А в-третьих, кто так приглашает девушку на свидание? -"Сегодня у сквера напротив - слабо?" Вот ещё!

Прошло месяца полтора. Он не появлялся. Наконец, помню накануне Рождества - опять он, прошел мимо меня, занятой всегдашним разыскиванием изюма меж страниц "индикатора" - удалился, затерялся меж стеллажей.  Гордый.:)
Что, задела твое самолюбие? Ну, давай помогу, чего там! Иду туда, вглубь стеллажей: "Вы что-то ищете, вам помочь?"
-Да, мне бы Набокова. Но его, наверно, тут нет?
- Да как же нет! Я вам сейчас принесу. В "Новом мире" есть "Защита Лужина".

Удаляюсь в подсобку. В магазинах - склад, а у нас на абонементе была "подсобка" - там на стеллажах хранилось самое дефицитное чтиво - книги Булгакова, детективы, фантастика, журналы "Новый мир" и "Дружба народов", в которых тогда, в конце 80-х только начали публиковать запрещенные ранее произведения - "Дети Арбата", "Доктор Живаго", "Белые одежды" , рассказы Солженицина и Шаламова.

С улыбкой выношу ему журнал с "Защитой Лужина".
 - Вы тогда не пришли...
 Застенчиво топчусь на месте. Попытайся, мол, ещё раз...
- Ну что ж, если сердце не занято, - полуспрашивает-полуконстатирует он. - Вы во сколько сегодня заканчиваете?

Когда в 9 часов вечера я выхожу из библиотеки -"душегубки" в своей смешной белой шапке, он ждет у входа. Вон он, в длинном черном плаще и шляпе, с дипломатом! Так одеваются журналисты и писатели, подумала я. А он и оказался вовсе не студентом, а журналистом и начинающим писателем. Мы долго гуляем, наматывая круги вокруг моего дома. А возле была дорога в парк , а напротив дома - Зоопарк,  с каменной оградой, на которой застыли львы и другие животные. Здание зоопарка осталось ещё от немцев. Позже у Георгия вошло в привычку назначать свидания возле зоопарка. Он обычно звонил и кратко сообщал - "Через 20 минут у "зоо"!

Все было вроде бы хорошо. Мы беседовали о книгах, иногда ходили в кино, гуляли по вечерним улицам, - в Калининграде зимой почти не бывало снега, и только серые, чуть тронутые инеем тротуары и шоссе, но как хорошо было ходить с ним рядом, таким умным, начитанным, серьезным, беседующим о "Машине времени", Градском, Ницше. Потом он стал приносить гитару и петь для меня песни. Голос у него был не очень, да и слух не ахти. Но он говорил: Когда душа поёт, надо петь!

А потом мы стали слушать "Звуки Му" и Бориса Гребенщикова. И меня распирало от гордости, что это я, а никто другой, открыла ему Гребенщикова.
Это была счастливая зима! Когда он приходил, в прихожей стоял аромат его французского парфюма. Когда я собираясь на свидание у зоо, душилась "Болгарской розой", бабушка по запаху догадывалась: "Если Саша пахнет розой, значит к Георгию идёт".
 Долгими зимними вечерами мы пили кофе из крохотных чашечек и вели длинные беседы в маленькой кухне с птичьей кормушкой на окне.

А весной "стряслась беда" - он увлекся Рерихами или, как тогда говорили - "рерихнулся". Стал говорить выдержками из "живой этики", - о просветлении и затемнении, радости Труда, бессмертии и творчестве.
Меня подавляло его "просветление", я казалась самой себе ничтожным воробьем, который прыгает между луж на земле, подбирая крошки, в то время как он гордым орлом парит в облаках.
 Он как будто тянул меня куда-то в заоблачные выси, а у меня не хватало силёнок и размах крыльев не позволял мне оторваться от земли и устремиться за ним.

И ещё меня задевало, что, увлекшись Рерихами и своими новыми друзьями из общества Рерихов, он забывал о таких мелочах жизни, как мой День Рождения и Новый год, которые мы договорились отметить вместе.
Я чувствовала, что по какому-то стечению обстоятельств мы оказались на разных траекториях, что его путь уносит его всё дальше от меня, хотя вначале казалось, что мы идем в одну сторону, и что мы дальше сможем продолжать этот путь и идти вместе. Он говорил:  " Люди только тогда могут идти вместе по жизни, если они стремятся не друг к другу, а смотрят в одну сторону, и у них одна цель. Только та стрела попадает в цель, которая движется вечно". "Истина только одна" "Смерти нет. Нет зла. Нет несчастья. Есть только незнание". Георгий становился похож на ходячую энциклопедию высказываний Рериха и незыблемых истин. Раньше он водил меня в кино, записывал для меня на кассеты музыку "Даэр Стрэйтс" и "Машину Времени", и потом мы слушали их вместе. Раньше мы гуляли и целовались, и он дарил мне иногда цветы, а теперь были только поучения, цитаты и призывы. Иногда во время разговоров я замыкалась и думала о своём. Мне не хотелось больше слушать.
"Ты затемняешься и "тянешь одеяло на себя" - упрекал он.
Я приходила в отчаянье...В душе моей был настоящий "раздрай". Но зато именно тогда я начала писать первые стихи, и Георгий с удивлением заметил, что у меня тоже есть способности к сочинительству.

- Ты подавляешь меня своей силой и мощью - защищалась я. - От твоей силы я делаюсь только слабее. Сила не может укрепить Слабость. А вот если к Слабости придет другая Слабость, ещё слабее, то это усилит , и тогда Слабость ощутит свою силу."
Однажды он сказал: "В душе каждой женщины есть место, которое не терпит пустоты. И у тебя оно тоже есть. Но я пока не могу позволить себе занять это место в твоей душе."
"Женщина, которая мне нужна, - её нет на свете. Её можно только воспитать. Не отталкивай того знания, которое я пытаюсь тебе привить. Я - то, что тебе нужно." Я грустно молчала в ответ. Вообще, чем больше  он "просветлялся", тем больше "затемнялась" я.

Вот в таком ключе проходили наши встречи. Мы так и не сблизились, как могут  сблизиться мужчина и женщина. Я не хотела становиться женщиной. Я не могла стать его женщиной. Он не настаивал,  не тряс моё дерево, но я чувствовала, что он ждал, когда плод созреет и сам упадет ему в руки. А плод "не хотел" созревать. Мой цветочный период тянулся из последних сил...

Сейчас, вспоминая всё это, я спрашиваю: почему, почему я тогда не........ ? Ведь он был и красив, и умен, и статен. Что мешало мне? Откуда было то странное, остужающее недоверие, которое останавливало меня и не давало "упасть"?
Я так и не нахожу ответа.
Через год он стал звонить и бывать всё реже, иногда проходили недели... Потом он говорил: Да мне и нечего было бы рассказать тебе! Ничего нового, ничего интересного. Да и - работы много, я работаю много, пишу...."

Однажды, - был как раз январь, самое начало, - после его неявки встречать Новый год я отправилась к нему домой сама. Он жил на Каменной улице, в двухэтажном доме. Он открыл мне, он был в трениках, лохматый... как будто невыспавшийся.
"Здравствуйте!" - это его приветствие на "Вы" ударило меня, как хлыстом.
- У тебя мои книги, библиотечные, и числятся они на мне.
Библиотекарша пришла за своими книжками, ничего личного.

Он вынес мне книги. Молча так. Так выносят труп покойного родственника.
"Извини, что я вот так пропал. Но ты - ты была не готова. Ты не была готова, Сандра!
Всего доброго, успехов в труде!"
 Как попало, складываю книги в белую пластиковую корзину для фруктов, какой же растерянный у меня был вид -  в белой шапке с помпоном. Смешная, как заяц. "Я не была готова... не была готова"...
У меня было такое чувство, что меня бросили, хотя с другой стороны, я понимала, что всё правильно. Всё так, как надо.
Георгий, ты оставил свой след в моей траектории. Промелькнул кометой мимо.
Траектории не совпали. Не совпали.


Рецензии
Саша! Ты современная Жорж Санд,она же Аврора Дюдеван. Я стащил её роман под названием "Жизнь" и прочёл,хотя эта книга была под запретом.

"Когда волосатая нога Жюльена скользнула по её ноге,она вскрикнула." До сих пор помню,хотя прошло сто лет.

Перо тебе в руки!

Валерий Буркин   12.05.2020 20:09     Заявить о нарушении
Вот спасибо, Буркин. "Волосатая нога... " Неужели я так плохо пишу?

Александра Болтовская   13.05.2020 12:23   Заявить о нарушении
Я поздно понял, перенес. Прошу прощения у вас обоих...

Григорий Пономарчук   13.05.2020 18:36   Заявить о нарушении
Ничего страшного, Гриша! Я успела прочесть. Только жаль, что такой чудесный отзыв пропал. Сможешь повторить?

Александра Болтовская   13.05.2020 18:37   Заявить о нарушении
Валера не обиделся бы. Он вообще редко заходит и никогда не возвращается к своим рецензиям.

Александра Болтовская   13.05.2020 18:43   Заявить о нарушении
Найдешь, Саша. Не пропала моя "сентенция"...она где-то на тридцатом месте. Пока-пока!

Григорий Пономарчук   13.05.2020 19:03   Заявить о нарушении
А вот интересно: что хотел сказать Валера Буркин, называя меня "Жорж Санд"? Ну читала я ее в юности. Или он имел в виду вообще так сказать, личность автора? Гриша, как ты думаешь? скажи мне всё, как думаешь! Валера нипочём не ответит. Он вообще не читает ответов на рецензии, вот увидишь, он сюда не вернется. Уууууу, Буркин! :)

Александра Болтовская   13.05.2020 19:36   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 34 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.