Шакен Айманов

Сейчас о нем пишут книги, снимают фильмы. Его именем названа улица, на которой выстроено великолепное новое здание киностудии «Казахфильм». Улица поднимается в гору, гора сливается с нависшими облаками. Впечатление такое, что облака и гора составляют единое целое. Да и улица, тихая, окраинная улочка Алма-Аты, тоже как бы стремится вырваться из впадины, в которой четкими симметричными линиями вычерчены проспекты и улицы казахской столицы. Только корпуса студии словно ограничивают, останавливают ее разбег.

Когда вступала в строй новая студия, Шакена Айманова уже не было в живых. И мне до сих пор кажется, что студия, а не улочка должна носить его имя. Студия наследует все лучшее, что оставил Айманов зрителям, своим товарищам по работе, по жизни.

Сейчас о нем пишут книги, снимают фильмы. И до самого последнего дня жизни, морозного декабрьского дня года 70-го, когда так нелепо оборвалась она, Айманов был признан; уважение и почет, слава и награды не обходили его.

Но было и другое: споры вокруг каждого его фильма, статьи — резкие, острые, иногда справедливо критикующие, чаще не очень объективные. Приходилось ему выслушивать и резкие суждения о своей работе. Не забывал Шакен-ага, как уважительно называли его в группе, и о выступлении классика казахской литературы Мухтара Ауэзова на одном из заседаний художественного совета студии. Обсуждались текущие дела студии, какой-то слабый, прочно забытый теперь фильм, который «дотягивал» художественный руководитель «Казахфильма» Айманов. Мухтар Ауэзов раскритиковал картину, а потом обратился к Шакену. Смысл его выступления был примерно такой: дорогой Шакен, ты замечательный актер, ты много сделал и в театре и в кино, но режиссуру ты еще не знаешь. Так делай свое дело. Не берись уж сразу за все.

Каюсь, когда я читал стенограмму этого выступления, то был уверен, что прав был Ауэзов, что актер Айманов намного выше, опытнее, интереснее Айманова-режиссера. И сказал об этом Айманову. Удивительнее всего, что он не стал спорить, не обиделся даже. «Ты прав», — ответил он тихо. Потом так же тихо добавил: «Но что делать? Кому ставить фильмы?» И действительно, в те годы на «Казахфильме» не хватало режиссеров-профессионалов. И хороших сценариев тоже не хватало. Тогда Айманов на время становился сценаристом. «Дописывал», «дотягивал» слабые, сырые сценарии. Но от этого они становились не намного лучше. И опять упреки: не за свое дело беретесь, товарищ! Два арбуза в одной руке не удержать!

Как только его хватало на все! Теперь, задним числом, этому можно удивляться. Художественное руководство студией. Режиссура в кино. Режиссура в театре. Большая работа в Союзе кинематографистов. Депутатские обязанности.

И если он находил время сниматься или сыграть в театре, отдать себя любимому делу жизни, то счастлив был безмерно. И счастье дарил зрителям. Помню, незадолго до смерти он согласился в одном спектакле «Укрощение строптивой» сыграть свою коронную роль — Петруччо. Как только узнали об этом зрители — за несколько кварталов от театра выстроились оптимисты, надеясь на «лишний билетик».

Лучшие свои роли Шакен Айманов сыграл в театре. Театр дал талантливому артисту такой материал, какого кинематограф предложить не мог. Событиями в театральной жизни стали шекспировские роли Шакена — Петруччо и Отелло, Тихон в «Грозе», Сатин в «На дне», Шадрин в «Человеке с ружьем», Хлестаков в «Ревизоре». А за постановку «Абая» по М. Ауэзову в Казахском академическом театре драмы Айманову в 1952 году была присуждена Государственная премия.

К сожалению, здесь нет места для рассказа об аймановской работе в театре — работе, не прекращавшейся до последних лет жизни. Театр был его страстью, его первой любовью.

Хотя сниматься Айманов начал еще до войны, в кино он сыграл немного ролей: шесть больших и несколько эпизодических.

В кино он буквально ворвался на лихом скакуне. В 1937 году ленинградский режиссер и художник Моисей Левин снимал под Алма-Атой, в ауле Кастек, первый казахский фильм — «Амангельды». В выходной Шакен поехал посмотреть, что за диковина такая — киносъемки. Приехал с утра да так до конца дня и не уехал. И так каждый свободный день. Левин заметил любопытного молодого человека и взял его в массовку воином-сарбазом. И вот в первом казахском фильме мелькает на коне на экране молоденький Айманов, приклеенный к модным усикам. Правда, сознаюсь, сколько раз ни смотрел картину, не заметил Шакена ни на одном плане.

Зато старательность и прилежание ловкого и энергичного юноши казаха заметил режиссер Левин: «В следующем фильме обязательно дам тебе роль». И обещание выполнил.

Следующей картиной была «Райхан» (1940). Роль Сарсена — байского прислужника и колхозного вредителя (без которых не обходился тогда почти ни один фильм о современности) — сыграна Аймановым старательно. У Сарсена болит горло, и эта деталь обыгрывается молодым актером в каждом эпизоде с его участием. Представитель райземотдела Сарсен улыбается, улыбается, улыбается в каждом эпизоде. А цель его — испортить породу коней, которых выращивают для Красной Армии. И улыбается-то он как-то нерешительно и ходит, будто боится ступать по земле. Когда я сказал Шакену, что он хорошо обыграл трусость этого подленького человека, врага колхозного строя, он в ответ засмеялся: «Да не играл я трусость, это я, актер Айманов, робел перед съемочной камерой».

В следующем фильме — «Белая роза», вышедшем в годы войны, красивый молодой Шакен сыграл, а скорее, типажно представлял офицера-фронтовика. Проходной была и роль Жакана Досанова в фильме режиссера Е. Арона «Золотой рог» (1948), где он играл вместе с популярнейшим в те годы Петром Алейниковым. Но проблема, которую решали их герои, — выведение новой породы овец путем скрещивания домашней овцы с диким, выносливым архаром, — скорее должна была стать предметом исследования в научно-популярном кино, нежели в игровом. Правда, такие «гибридные» фильмы появлялись и на центральных студиях (вспомним «Жуковского», поставленного Всеволодом Пудовкиным).

«Песни Абая», «Джамбул», «В одном районе», «Безбородый обманщик». В этих четырех фильмах создал Айманов самые интересные роли в кино.

Шарип в «Песнях Абая». Роман классика казахской литературы Мухтара Ауэзова «Путь Абая» Шакен Айманов мечтал поставить в кино, инсценировал и поставил по «Абаю» спектакль. Роман этот называют энциклопедией народной жизни дореволюционного Казахстана. Положив в основу романа жизнь великого казахского поэта и просветителя Абая Кунанбаева, Мухтар Ауэзов (в детские годы лично знавший Абая) с большой силой достоверности показал страдания и надежды простого народа, изнывавшего под двойным ярмом: «своих» угнетателей — баев и царских чиновников.

В «Песнях Абая», поставленных на Алма-Атинской студии в 1945 году режиссерами Г. Рошалем и Е. Ароном, взята только одна сюжетная линия романа — история любви и гибели любимого ученика Абая — Айдара.

Айдар, нарушив законы предков, выкрал молодую вдову, красавицу Ажар, и женился на ней. Против Айдара выступает глава рода — жестокий и властный Эрден. На суде баев Абай предстает в качестве ответчика. Рискуя жизнью, он спасает Айдара.

Абай, Айдар, его возлюбленная Ажар, русский политический ссыльный Долгополов и их противники — Эрден и царский чиновник Оспанов — в общем-то просты и понятны. Характеры их заявлены точно и определенно и проявляются в сложных ситуациях соответственно их классовым функциям в фильме.

Другое дело Шарип — самая сложная фигура в картине. Шарип тоже поэт, тоже талантлив, тоже один из учеников Абая.

И не зависть, не сальеризм движет его поступками. Он по-своему любит Абая, готов за него на все. Но он любит Абая такого, какого сам придумал: ревнителя родовых обычаев, фанатичного последователя ислама, каким был сам.

Главный конфликт фильма — борьба за душу Абая. Ведь баи и их прислужники отлично понимали, какое влияние имел Абай на степных жителей, какую любовь завоевал он среди своих сородичей. Ради этого им нужен был Шарип. А Шарип готов и на убийство, на предательство, лишь бы Абай пошел с ним.

Трагедия Шарипа, каким его играет Айманов, — не только в слепом фанатизме, трагедия в том, что любовь его к Абаю, своему великому учителю, если можно так сказать, формальна. Он чтит в Абае поэта, мудреца, философа, но не видит, что мудрость Абая, его талант пронизаны болью за народ, любовью к нему, что без этого не было бы Абая — того Абая, которому он поклоняется, за которого он борется.

Лесть баев, их обещания сделать его, Шарипа, «звездой панисламизма», поставить его «во главе каравана», наверно, подогревают его тщеславие. Но он никогда, как ему кажется, не предаст самого Абая.
 
Айманов играет злодея — Шарип не притворяется ни добрым, ни гуманным. Он человек идеи. Но идеи ложной. И в этом — суть противоречивости образа. В западном кинематографе в 30-е годы было амплуа актера с «отрицательным обаянием», актера, игравшего злодеев, подлецов, убийц, но вызывающего у зрителей чувство сопереживания, даже сочувствия. Таким актером был Бэзил Рэтбоун, таким актером был во многих своих работах Чарлз Лаутон. Они, эти актеры, смогли «очеловечить» своих антигеров, придать им черты, присущие их антиподам — героям идеальным.

В образе Шарипа есть многое от такого героя. Шарип может подсыпать яд в пиалу своего соперника Айдара. Но Айдар соперник его не в любви и не в поэзии даже. В Айдаре Шарип видит идейного врага, вредно влияющего на «светоч народа» Абая.

Вот Оспанов уговаривает Шарипа убрать Абая, но тот тверд в своей преданности Абаю: «Волос не должен упасть с головы Абая», — и уже спокойнее, но с такой же убежденностью добавляет: «Я очищу его, он будет гореть моим огнем».
 
Айманов был внимателен к каждой детали, к каждому штриху образа Шарипа. Начиная с внешнего облика Шарипа — его халата, на котором расползлись, как змеи, черные полосы, с черной рубашки, козлиной бородки и выразительных глаз, прячущихся за стеклами модных очков. И движения его, столь же пластичные, и речь, спокойная и убежденная, — все, казалось бы, должно было вызвать в зрителе сочувствие к этому фанатику. Но Айманов, в отличие от названных выше западных актеров, добавлял к этому образу что-то такое, что вызывало не жалость, а презрение, не сочувствие, а ненависть. Это «что-то» трудно объяснить, как трудно передать словами вкус сахара или шелест ветра. Это «что-то» — от актерской интуиции, от жеста, от выражения глаз, от внутренних токов, пронизывающих образ, от того, что называется коротким, но емким словом «талант».

Кульминацией образа Шарипа был последний эпизод фильма. Умирает отравленный Шарипом Айдар. Горе Абая безмерно. Старик смотрит, долго, внимательно, напряженно смотрит на Шарипа. И тот неожиданно теряется, не выдерживает его взгляда. Абай поднимает руки ладонями на Шарипа. Жест проклятия. Абай догадался, кто убийца.

«Абай-ага, Абай-ага, Абай-ага, — мягким голосом, почти шепотом говорит Шарип. — Уйдем, уйдем из этого проклятого логова. Я возьму повод твоего коня, я тебе заменю Айдара». И снова: «Абай-ага ...» «Посмотри мне в глаза!» — приказал Абай. И, увидев испуганное лицо Шарипа, кричит: «Уйди! Будь ты проклят из рода в род, если ты это сделал!» Уходит — будто растворяется Шарип в безбрежной степи. Нет, он не переменится, не прозреет. Он безнадежно болен болезнью фанатизма.

Страшный образ создал Айманов — образ изувера-фанатика в халате ученого-хаджи. Шарипы еще не перевелись на этом свете. И когда читаешь в газетах о жертвах религиозной нетерпимости, будь то в Ольстере или в Пакистане, палачи этих жертв видятся мне и в интеллигентском обличье шакеновского Шарипа.

Роль Шарипа была первой большой удачей Айманова в кино. Правда, в этой удаче таилась и опасность повторов. Вспомните: первая большая роль — вредитель в «Райхан», теперь Шарип. И видимо, не случайно режиссер Ефим Дзиган предложил ему в своем фильме «Джамбул» сыграть Шаймухамеда — бездарного акына, прославлявшего баев. Инерция успеха в роли «злодея» сработала и в этом приглашении.

Хотя роль Шаймухамеда мало привлекала актера, но отказаться от нее он не мог — «Джамбул» был единственным фильмом, снимавшимся в те годы «малокартинья» на казахском материале. Но мечта была, и было страстное желание — сыграть самого Джамбула, человека, с которым Шакен был дружен и который любил веселого молодого артиста. Когда во время знаменитой Декады казахского искусства 1936 года в Москве Джамбулу предложили переводчика и секретаря, старик отказался от их услуг и попросил только поселить с ним в номере Шакена, который и был у него и за переводчика и за секретаря. Вот что писал Айманов в своих воспоминаниях.

«И тогда, на пробах, в условном гриме этого самого Шаймухамеда я обратился к режиссеру:

— Ефим Львович! Разрешите мне прочитать другие стихи — не те, что в сценарии.

Дзиган разрешил. Началась съемка. Я взял домбру и начал читать стихи. Читал из Абая, из Джамбула, Сабита. А надо сказать, что память у меня была хорошая (да и сейчас, слава богу, не жалуюсь), мне достаточно два-три раза прочитать текст — и все запомнил. Кстати, тоже немаловажное качество для актера. Так вот читаю я стихи, даже не читаю, а играю акына, их исполняющего, хулиганю, резвлюсь почем зря. И будто насвой у меня за губой. Подмаргиваю в самых язвительных местах. Бровями играю. Словом, веду себя так, будто и не на пробах я, а развлекаю гостей. Вдруг слышу: «Стоп!» — и Дзиган обращается ко мне: «Это же не в образе Шаймухамеда. Он же придворный акын, подхалим, а вы ... Ну ладно.. . Хотели бы вы сниматься в роли самого Джамбула?»

— Конечно! — решительно заявил я. Но тут же начал дискуссию с режиссером, заявив, что не буду искать внешнего правдоподобия, а сыграю Джамбула таким, каким знал его».
 
Как сыграть человека, которого знали и помнят сейчас сотни людей, которого слышали десятки, сотни тысяч? Как убедить их в том, что герой, которого ты изображаешь, — это не просто человек, похожий на вашего любимого акына, а он сам, его мысли, его чувства, его плоть, его жизнь. Внешней похожестью здесь не обойтись. Трудность заключалась еще и в том, что сценарий Н. Погодина и А. Тажибаева не был цельным произведением, а, скорее, состоял из эпизодов, иллюстрирующих тот или иной период из долгой, вековой жизни акына. Сравнительно молодому актеру грозила опасность сыграть не один образ, а нескольких Джамбулов — влюбленного юноши, зрелого человека, мудрого, много пожившего и испытавшего старика. Айманов, сыграв и того, и другого, и третьего, создал единый образ. Физическое перевоплощение настолько талантливо, настолько поражает, что, по-моему, эта сторона работы актера заслуживает специальной статьи. Но основное — перевоплощение внутреннее, чего нельзя достичь одной лишь актерской техникой.

Айманов своей игрой, естественно, не смог преодолеть иллюстративности, механического сочетания эпизодов, но, как справедливо заметил польский критик Збигнев Питера, образ Джамбула оказался «элементом, на который выпала почти вся тяжесть объединения эпизодов фильма в одно целое... Актер показал Джамбула способом простым и при этом привлекательным и убедительным. В его экономной манере игры тем пластичней выступают различные мелкие детали мимики и жеста, подчеркивающие юмор, иронию, сердечность, а также гнев героя в разнородных ситуациях».

Жизнь Джамбула, преследовавшегося царскими чиновниками за вольнолюбивые, высмеивающие сильных мира сего произведения, перенесшего в своей жизни и лишения и потери близких и только на закате лет получившего всенародное признание, могла лечь в основу ситуации трагедийной.

Жизнь Джамбула, яркого обличителя царских сатрапов и их прислужников — баев, веселого, остроумного человека, любимца народа, до преклонных лет сохранившего страсть к розыгрышам, любовь к шутке, к живому в жизни, экстравагантного, чудаковатого мудреца могла быть положена в основу сюжета комедийного.

Авторы фильма пытались в синтезе двух жанров найти «среднее», ни в одном эпизоде (за исключением, может быть, эпизода, где Джамбул узнает о гибели сына на фронте Отечественной войны) не позволив фильму вырваться из этой «усредненности» на простор открытых чувств — ярких, эмоциональных. Столкнув острокомедийные и трагедийные мотивы, какой интересный фильм могли бы сделать его авторы. Этого не произошло. И только Айманов чувствовал необходимость взломать сюжетное спокойствие сильными эмоциональными взрывами. Хотя оценки и прессы и друзей-коллег были восторженными (и это справедливо!), Шакен мечтал еще раз сыграть Джамбула, создать образ «мудрого и веселого человека со счастливой и трудной судьбой». Но это был бы другой фильм. А в том, что вышел на экраны в далеком теперь 53-м, Айманов сделал все, что ему позволил робкий сценарий и послушный сценарию режиссер.

Еще одна роль — Сабыр Баянов в фильме «В одном районе», который поставил Айманов по сценарию, написанному им вместе с И. Саввиным. Роль сложная, драматичная. Драматизм ее, если можно так сказать, двойствен: драматизм самой роли в контексте фильма и драматизм ее восприятия тогда, когда вышла картина (1960 год), и сейчас, в наши дни, когда пишется эта статья (год 1974-й).

Поясню свою мысль. Тогда фильм снимали на злободневную тему, тогда он, казалось, не просто ставил вопросы, но и отвечал на них. И все всем было ясно. Сабыр Баянов — плотный, грузный мужчина лет шестидесяти, секретарь райкома. Руководитель района, как он себя называет. Много сил, энергии, всю душу вложил он в район, где главная ценность, главное дело всех жителей — овцеводство. Баянов пользуется авторитетом, уважением в районе. Но время его обогнало, считают авторы. Время требует перестройки. В космос корабли летят — а у Баянова аульчане вынуждены овец пасти, да еще и кочевать с ними, да еще жить в этих допотопных юртах, в которых прадеды жили. Да и дороги плохие в районе, и груб Баянов. А молодой зоотехник Бектасов считает, что дальше жить так нельзя. Нельзя людей заставлять заниматься овцеводством, пусть разводят уток — это экономичнее или даже свиней — это намного прибыльнее.

А Баянов-консерватор стоит на своем: нет опыта у местного населения в новых формах животноводства, ни навыков нет, ни традиций. И кукурузу выращивать в обязательном порядке где попало они не смогут. В общем, ломать старое, отжившее нужно, но не спешить в этом деле и не обгонять время.
 
Но Баянов не прав, считают авторы картины. И убеждают нас, зрителей, столь основательно и достоверно, что диву даешься, как мог этот умный, рассудительный человек так долго сопротивляться новому, передовому, которое само пробивает себе дорогу, даже вопреки руководителю района. И достигают они этой цели, отправляя Баянова в поездку по Алгабасскому району, которым он руководит (как будто секретарь райкома может руководить районом только из кабинета, окружив себя подхалимами и неумейками). И конечно же, Баянов убеждается в своей неправоте: дороги в районе никуда не годны, ямы да колдобины, животноводы трудятся по старинке, молодежь рвется к культуре, в город, а наиболее дальновидные колхозники начинают разводить уток.

Вернувшись из поездки, Баянов пишет в ЦК заявление, признает свои ошибки, просит освободить его от занимаемой должности и направить на любую «менее руководящую работу».
 
Было бы несправедливо обвинять сейчас авторов фильма и постановщика Айманова в неудаче. Тем более, что их первоначальный замысел имел прямо противоположный смысл и основывался на реальной истории: честный, мужественный коммунист, участник войны не мог примириться с волюнтаристской политикой в области животноводства и выступил один против течения.

Потому что был уверен в своей правоте и смог ее отстоять в труднейших испытаниях. Но постепенно замысел трансформировался и дотрансформировался до прямолинейности агитплаката. Ложный посыл убийственным образом отразился на судьбе картины. Можно было бы не столь подробно писать об этой неудаче большого художника, если бы она не имела принципиального значения. Шакен, которому не надо было «изучать» жизнь, который знал и близко к сердцу принимал все, что делалось в его родной республике (недаром его не раз избирали депутатом Верховного Совета Казахстана), пошел на компромисс, приделал слащавый «хэппи-энд» к картине — показал кающегося Баянова — и поплатился за это.

И что еще неожиданно — сам он сыграл Баянова вопреки замыслу.

Нет, в уста героя были вложены те самые слова, которые он должен произнести по тексту, и поступки и проступки Баянов совершает точно по сюжету. Но есть нечто, что заставляет зрителя сопереживать якобы неправому герою. Когда Баянов говорит, что терпеть не может пустой болтовни, мы верим, что это так и есть. Когда он спорит с молодым зоотехником Бектасовым, мы вольно или невольно верим, что говорит свои «неправые» слова Баянов не потому, что он против нового, а потому, что твердо знает: утки не заменят овец, да и глупо так ставить вопрос.

Когда Бектасов (которого сейчас иначе не воспринимаешь как демагога и карьериста) говорит: «Казах на реактивном лайнере — вот это романтика, вот это в наше время настоящий человек и настоящий казах! А не тот, который кочует на верблюдах», — не удивляешься гневу Баянова, хотя при этом произносит он и не совсем правильные слова.

Так время сыграло злую шутку с фильмом, и противопоставление атомных ледоколов «допотопной» юрте сейчас выглядит наивно.

Рисунок роли Баянова, несмотря на фальшивый характер конфликта, очень интересен. Шакен Айманов играет человека думающего, не понимающего, как можно так хозяйствовать, попирая народные традиции, законы природы, он ведь не о себе печется, его Баянов, а о земле своей, о людях. И если авторы заставляют его произносить несколько тирад, отдающих душком провинциализма, то мы не очень верим, что именно этот герой — интернационалист, защищавший Советскую власть в годы гражданской войны и в войну Отечественную, — так легкомыслен в своих суждениях. Редкий случай, когда роль сделана как бы вопреки литературному сценарию.

А герой фильма — ложного, надуманного — стоит перед глазами, и не можешь забыть его недоуменного взгляда, страдающего лица с немым вопросом: за что, братцы? Ведь прав я, а вы меня таким дураком выставили.

Это была последняя попытка Айманова сыграть в кино современника. Интересная попытка. Ведь авторы нащупали ростки новых конфликтов, но тут же закопали их так глубоко, что к ним не проникла живительная влага жизненной правды, и они не проросли.

«Алдар-косе» в переводе означает «Безбородый обманщик» (под таким названием фильм вышел в прокат). Алдар-косе хитер и ловок, он перехитрил даже самого черта. Сказки об Алдаре-косе послужили основой не для одного произведения искусства.

Шакен Айманов много лет работал над этой темой вместе с крупным знатоком казахской литературы Львом Варшавским. История любви Алдара к бедной девушке по имени Карлыгаш (что значит Ласточка) — в основе фильма Айманова. Несложен сюжет картины: Алдару нужно достать денег, чтобы выкупить у бая девушку и ее отца. Он находит эти деньги, теряет их, опять достает их, снова теряет ... Суровые испытания обрушиваются на героя, но он полон оптимизма, готов бороться с несправедливостью, готов раздать себя людям. Алдар-косе — Айманов — неунывающий человек, но не весельчак, он умен, но не изворотлив, он мудр, честен и справедлив.

В этой комедии смех какой-то грустный. Веселый герой ее все время попадает в такие передряги, что его находчивость и остроумие проявляются в отнюдь не комедийных ситуациях. Новаторство поставленной Аймановым картины именно в образе главного героя.

Умение Айманова-актера чувствовать себя в кадре хозяином в этом фильме поразительно. Вот Алдар-косе рассказывает историю о бездарном акыне, который вызвал своим пением слезы у одного из слушающих его. «Тебя, наверно, растрогала моя песня?» — «Нет, — отвечает плачущий, — твой голос очень похож на крик моего любимого ослика, которого разорвали волки». В течение всего этого рассказа Айманов статичен, ни один мускул не дрогнет на его лице, но тем сильнее эффект: зрительный зал невольно присоединяется к хохоту экранных героев, внимающих каждому слову мудреца. Айманов сыграл серьезного веселого героя. И улыбка на его широкоскулом, изрезанном глубокими морщинами, как шрамами, лице была на редкость обаятельна, на редкость естественна и органична. Говоря словами Шатобриана: «Чем серьезней лицо, тем прекрасней улыбка».

Сказать, что Шакен хорошо, отлично играет его, — будет не совсем точно; любимый герой казахского фольклора Алдар-косе во многом сродни Ходже Насреддину — герою восточных анекдотов и легенд. Но есть и отличие — он не всегда побеждает. Народная мудрость не только победы отмечала в своих произведениях (вспомним хотя бы князя Игоря). Драматичен финал «Безбородого обманщика». Карлыгаш, которую Алдар любит, за свободу которой идет на риск, на хитрости, на обман, любит другого. И гибнет в конце картины. Играя героя трагикомедии, Айманов «купается» в роли. Переходы от веселья к грусти, возможность показать различные грани живого человеческого характера — долгие годы эта роль была мечтой актера. Случилось так, что сама жизнь народная подарила Айманову такую интересную роль — лучшую его роль в кино. Правда, справедливости ради надо сказать, что Айманов-актер в этой картине гораздо сильнее Айманова-режиссера. Есть в ней и стилистический разнобой, переигрывают актеры второго плана. Но в Алдаре-косе зритель, и в первую очередь казахский, узнал любимого героя своей литературы.

Я уже говорил, что Айманов снимался мало. И причиной тому, конечно, была занятость режиссурой (а поставил он больше десятка фильмов, и среди них такие, как «Земля отцов» и «Конец атамана»). Но в том, что он часто отказывался от роли, главной причиной была строжайшая требовательность к тому, что он играл.

Мне даже кажется, что до самых последних дней он ощущал себя, считал себя в первую очередь актером, а уже потом режиссером. Да и в режиссуре главной, определяющей для него была работа с актером. Своим учителем в кино по праву могут назвать его такие популярные, серьезные актеры, как Асанали Ашимов, Фарида Шарипова, Замзагуль Шарипова, Юрий Померанцев, москвичи А. Бахарь, Л. Чубаров и многие другие.

Он брался за роль, если материал роли был ему хорошо известен, если ощущал ее не только разумом, но и сердцем. Интеллигентность героев в самом высоком смысле слова — вот что привлекало Айманова-актера. И даже Шарип — человек ложной идеи, готовый на самые подлые поступки ради этой идеи, — тоже представитель казахской интеллигенции, правда, самой худшей ее части, так сказать, со знаком «минус».

Великий акын Джамбул, человек, чья жизнь стала легендой, и фольклорный герой Алдар-косе, из легенды пришедший в жизнь, мятущийся в поисках истины и находящий ее в людях, его окружающих, секретарь райкома Баянов и отвергающий истину мрачный религиозный фанатик Шарип — таковы лучшие кинороли Айманова. Таков диапазон киноролей Айманова.

Диапазон его творческого и человеческого потенциала был намного шире — он «разбрасывался», его за это упрекали, не раз «прохаживалась» по нему критическая дубинка. Но он не мог иначе, Айманов не мыслил себя вне искусства, и в искусстве ему до всего было дело, до всего нового, интересного, молодого. Тем и был он счастлив.

«Венков потомки мимам не плетут», — сказал поэт. Может быть, потому что они, эти венки, им и не нужны. Шакен Айманов остался в памяти зрителей-современников. Благодаря кинематографу его будут знать и любить и новые поколения зрителей. А это лучше быстро истлевающих венков.

М. Сулькин (статья из биографического альманаха «Актёры советского кино», выпуск одиннадцатый, 1975 г.)

ФИЛЬМОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Айманов Шакен Кежентаевич. Народный артист СССР (1959). Учился в Казахском институте просвещения. Умер в 1970 году.

Снимался в фильмах:
«Амангельды» (1918) — эпизод.
«Райхан» (1940) — Сарсон.
«Белая роза» (1942) — фронтовик.
«Песни Абая» (1945) — Шарип.
«Золотой рог» (1948) — Жакан Досанов.
«Джамбул» (1952) — Джамбул.
«Мы здесь живем» (1956) — Боисов.
«Наш милый доктор» (1957) — эпизод.
«В одном районе» (1960) — Баянов.
«Безбородый обманщик» (1964) — Алдор-косе.