Улыбка моей жизни. Продолжение

...and not to yield

Любая история, сколь бы полно не была она расписана или рассказана, всегда имеет какое-то продолжение. Проблема лишь в том, что крайне редко динамично начинающееся повествование имеет такое же развитие. Может быть, поэтому события, описанные мной, внезапно обрываются на самом интересном месте. Жизнь вообще редко удивляет нас неповторимыми красками, чудесными перевоплощениями и непредсказуемыми случайностями. Большую свою часть, жизнь – это не более чем циклическое чередование семи дней недели. Если же говорить о смысле, то чем явнее нам видится смысл чего-либо, особенно жизни, тем быстрее он начинает ускользать и в итоге оказывается на недосягаемом расстоянии. Итак, я продолжаю…
Сердце моё встрепенулось, его тяжёлые удары едва не заглушали голос молодого онколога, который сообщил, что моя жизнь вне опасности. Я восприняла его слова, как должное и даже не придала им значения в сравнении с тем, что наконец-то увидела его снова. «Как бы ни был хорош результат, думаю, Вам стоит ещё некоторое время понаблюдаться у меня, чтобы развеять последние сомнения», - продолжил он свою речь. Это ли не бальзам для моего истосковавшегося сердца? Я радовалась, как радуются дети, плюща носы о пёстрые витрины с новогодними подарками и конфетами. Где мне было заметить, что Он относится ко мне как к самому обычному пациенту?!
Как же часто сердце наше обманывается первым, принимая заботу о здоровье, доброту или уважение за любовь, а затем вынуждает подчиниться своей воле и самого человека, напрочь лишая его любой возможности сопротивляться. Все органы чувств стали невероятно восприимчивы ко всему, где слышался голос или виделся образ моего дорогого онколога. Я не могла надышаться этими краткими мгновениями счастья, что благоухали как первые цветки на кустах розы в летнем саду. Каждый мой визит в больницу сопровождался совсем иными эмоциями в сравнении с теми, что охватили меня, когда я впервые там оказалась. Его внимание ко мне было неподдельным, а интерес нескрываемым. Он ловил каждое моё слово, шутил и при всяком удобном случае расспрашивал о моей жизни, особенно той её части, когда мир вокруг изменился в цвете и в мою жизнь вошёл он.
Прошло уже несколько недель, а я всё также регулярно ходила к нему на приём, он проверял анализы, удивлялся, узнавал новые подробности обо мне и…  этим всё заканчивалось. Он даже не пытался пригласить меня куда-нибудь или узнать о моей личной жизни. Все мои намёки пропадали бесследно, так и не добравшись до его ушей, а возмущение, ясно читавшееся в глазах, он объяснял банальными техническими причинами, будь то усталость или перенапряжение.
Я держалась изо всех сил, чтобы не выдать себя, но как нелепо выглядит человек, который пытается скрыть солнце в погожий денёк. И всё же, что я могла? Броситься ему на шею и твердить о своих чувствах не имело ни малейшего смысла, он оставался вежливо-непроницательным и тактично-холодным. Я терялась в догадках от такого поведения: чем был вызван интерес к моей жизни и её деталям, если он даже не пытался выйти за рамки врачебно-дружеского обращения? Вопросов накапливалось больше чем ответов и, в конце концов, я потерялась в лабиринте собственных мыслей и рассуждений. Я была похожа на утопающего, который перестал сопротивляться и всё глубже погружался в воду.
Я стала забывать о собственном здоровье: ходила по улицам застывшего города без шапки,  заполняла желудок всякой всячиной, являющей собой нечто несуразное, переходила дорогу в неположенных местах, не обращая внимания на вечно спешащие машины, засиживалась на работе допоздна, только чтобы унять боль, раздирающую моё без того ослабшее сердце. Я поняла, что зла на судьбу и на свою жизнь, на то, что не умею ей управлять. Это особый вид злости, когда не бьёшь вдребезги посуду, не срываешь зло на всех подряд, не закатываешь истерики на пустом месте, не кипишь от резких слов других людей. Этот особый вид злости называется безразличие и он самый страшный, потому что таит в себе множество подводных камней. Нет всего вышеперечисленного, есть лишь молчаливое изничтожение себя, когда всё равно, что происходит вокруг, будь то выходные или будни, радость или тоска, успех или неудача, здоровье или болезнь.
Сердце моё не было готово к таким тысячекратным перегрузкам, и, наконец, я разочаровалась в Нём. Не было сил больше смотреть на Него теми же полными восхищения и наивного счастья глазами. Как может человек, глядя в упор,  не видеть? Не замечать? Не чувствовать? Мне стало казаться, что голос его доносится откуда-то издалека, а взор направлен сквозь меня за горизонт и даже улыбка… та самая улыбка, которая вселяла жизнь и дарила исцеление – наполовину фальшь, наполовину – остаток жалости, которую он ко  мне испытывал. Словно слепому, впервые увидевшему свет, мне открылась истина, отчего всё внутри сжалось и покрылось налётом тоски. Как глупо было  безропотно прислушиваться к предательскому голосу сердца в ущерб здравому смыслу! Не в силах больше терпеть безразличие я твёрдо решила, что пришла пора зажить новой жизнью – той, которая будет принадлежать мне, а не Ему. И даже анализы снова и снова упрямо показывали, что мои показатели в норме, поэтому больше не было надобности ходить в больницу.
Не знаю, получится ли у меня описать словами, насколько жизнь стала казаться мне чужой и незнакомой, а если и своей, то совершенно никчёмной. Так был ли смысл бороться за неё, чтобы так легко и безнадёжно сдаться?!
Однажды утром, понуро бредя по окаймлённым дождём улицам, я не заметила, как наткнулась на высокую фигуру, остановившегося прямо передо мной человека.
- До меня дошли слухи, что Вы перестали бывать в больнице, - тихо сказал седовласый мужчина, в котором я тут же узнала моего первого врача. – Мой молодой коллега рассказал мне об этом, когда я на днях заглянул в родное отделение.
- Я полагаю, что мне больше нет нужды бывать там, к тому же чувствую я себя прекрасно, - выдавливая улыбку, отозвалась я.
- Очень рад, очень рад, - переминаясь с ноги на ногу, сказал доктор. – Однако не приходила ли Вам в голову мысль, что у кого-то есть острая нужда видеть Вас?
Вопрос этот немедленно поставил меня в тупик, и я на секунду задумалась.
- В каком смысле? – в недоумении спросила я.
- Я человек прямой, поэтому без лишних слов перейду к сути: Ваше чудесное исцеление могло и подарило надежду на спасение… То есть, я хочу сказать, что Вы своим примером… Да, за годы практики я не раз видел спасение из самых безвыходных ситуаций, но и помыслить не мог, что исцеление может быть заразительным.
Эти слова окончательно ввергли меня в замешательство, и я никак не могла понять, куда этот человек клонит.
- Заразное исцеление? О чём Вы вообще говорите? - с нервным отчаянием выпалила я, и тут же, смутившись, невольно замолчала.
 - Мой молодой коллега… Он по-настоящему талантливый врач, и в свои годы добился таких успехов, которые сопутствуют не каждому корифею… Бессонные сутки дежурства, постоянные операции, работа на пределе и… В этом бешеном ритме, он даже не успевал прислушиваться к своему организму и, как следствие, мы не заметили, что болезнь прогрессирует с каждым днём. Когда Вы вошли в его жизнь, он уже ни на что не рассчитывал, метастазы стремительно распространялись по его телу. Печально, но врачи так и не научились лечить себя, поэтому единственное на что он рассчитывал – понять причины и найти способ применить ваш метод лечения на себя. Я каждый день уговаривал его начать химиотерапию, но он снова и снова отказывался. Вместо этого он исследовал, изучал и узнавал Вас. Исцеление заразительно, ведь он идёт на поправку.
Я молча слушала монолог своего врача; мыслям было слишком тесно в моей голове, они то и дело путались, толкались, мешались, пока наконец-то не возник крохотный проблеск сознания.
- Но почему Вы решили, что именно я стала решающим аргументом?
- Вы ещё слишком молоды, чтобы видеть такие вещи насквозь, но я открою Вам секрет, раз уж Вы твёрдо намерены не бывать в больнице, - после этих слов он заговорчески подмигнул мне. - Наш молодец влюбился в Вас, как мальчишка. Он без конца твердил, что Вы удивительны и неповторимы, жизнерадостны и легки; каждую маленькую победу над обстоятельствами он посвящал Вам, в надежде, что когда-нибудь сможет твёрдо стоять на ногах, открыто смотреть всем страхам в лицо и добиться Вашей любви, выразив, наконец, всю глубину и искренность своих чувств.
Я пошатнулась и, с трудом удержавшись на ногах от таких слов, сделала несколько глубоких вдохов. Всё, что я так долго не могла понять, собирая по частям фрагменты воспоминаний, внезапно сложилось в моём сознании в единую картину и наступило долгожданное просветление. Мир вдруг стал казаться удивительно ясным, логичным и понятным, и всё, чего я хотела – скорее увидеть Его. Сердце моё трепетало, живот свело от волнения, глаза горели, а рот жадно заглатывал холодный воздух, когда я поспешно попрощалась с моим врачом и быстрыми шагами направилась в онкологический диспансер.
Забыв про страх, некогда жгучие сомнения, недосказанность и тихую обиду я вошла к Нему в кабинет и с жаром спросила:
- Почему? Почему ни единым мускулом на лице ты не показывал мне своих мыслей и чувств? Почему столько раз спрашивал меня обо всём на свете и никогда не переходил к действию? Почему ты не сказал мне, что болен?
 Глаза мои в одно мгновение наполнились слезами, так что черты Его лица были почти неразличимы, но я продолжала смотреть в упор.
- Я был настолько обездвижен своим бессилием, что мне даже не хватало смелости, чтобы признать это. Что мог дать я тебе, кроме ада, из которого тебе посчастливилось вырваться? Умирать на глазах – это ли не жестокость и эгоизм? Если б ты знала, каких трудов мне стоило всякий раз видеть тебя и осознавать, что никогда к тебе не прикоснусь, что я даже в памяти твоей не останусь. Тогда я начал бороться с собой, с обстоятельствами, которые отнимали тебя у меня, болезнью, пытавшейся подчинить моё «я» себе. Единственное, на что я был согласен – если и умереть, то только разбившись о скалы твоих каштановых глаз.
Его лицо находилось так близко от моего, что не в силах больше себя сдерживать, я прильнула к его губам. Мы больше не спорили, потому что оба точно знали, что впереди нас ждёт целая жизнь, полная волшебных открытий, приключений и одной на двоих любви.